Сборник материалов III межвузовской научной конференции Издательство «Наука» 2010 (47)(082)

ISBN 378–5–9999–0187–3

В настоящем сборнике опубликованы итоговые материалы III межвузовской научной конференции, проведённой кафедрой Российской цивилизации и методики преподавания истории Института истории и международных отношений Саратовского госуниверситета в феврале 2010 года.

Авторы – преподаватели и сотрудники вузов России и Украины, - рассматривают широкий круг проблем отечественной и региональной истории, высказывают новые точки зрения на отдельные события прошлого и настоящего России.

в конце XVIII – начале XIX вв.

(1830-е – 1840-е гг.)

в начале 1840-х годов

под руководством М.Н. Муравьева

реформах в Российской империи: очерки

и попытки анализа
Кочуков С.А. Участие русских женщин в русско-

турецкой войне 1877-1878 гг.

(по материалам Х.Д. Алчевской и А.В. Каировой)
Кочуков С.А., Сапрыкин Р.В. Благотворительные комитеты

в годы русско-турецкой войны 1877-1878 гг.

Камско-Вятского региона в пореформенный период

альянс и противостояние двух министров

в 60 – 80-е гг. XIX в.

в России
Шрамкова О.В. Динамика развития одежды, как одного

из элементов повседневной жизни

национальных меньшинств Саратова

второй половины XIX – начала XX вв.
Безгин В.Б. Проблемы экологии крестьянского землепользования

конца XIX – начала XX века

(на материалах губерний Центрального Черноземья)
Лаврентьев М.В. Тюремная администрация

Шлиссельбургской политической тюрьмы

(1884–1905 гг.)
Савочка А.Н. Роль земского самоуправления в

организации благотворительной деятельности

в Таврической губернии (1866–1918 гг.)
Бондарь М.Н. Защита прав и интересов землепользователей

по законодательству Российской империи

гражданских законов Ч. 1, Т.X Свода законов

Российской империи в 1833 – 1917 гг.
Варфоломеев Ю.В. Слухи о царской измене в годы

Первой мировой войны как фактор

десакрализации самодержавной власти
Варфоломеев Ю.В., Синельникова Е.П.

«Царедворец, реформатор, борец»:

Е.К. Брешко-Брешковская о

воспоминаниях С.Ю. Витте

урбанизационных процессов в Нижнем Поволжье

(конец XIX в. – 1930-е гг.)


Проблемы изучения Отечественной истории в Новейшее время
Чолахян В.А. Региональная динамика модернизационных

процессов Нижнего Поволжья

(конец XIX в. – 1930-е гг.)
Лызлова Т.С. Выборы в Смоленске в 1917 г.:

еврейский партийный аспект

Смутного времени в советской исторической науке:

А.Е. Пресняков и В.П. Станишевский
Абубикерова Э.Ф. Повседневная жизнь ученых провинции

в 1920-е годы (на примере Саратовского

государственного университета)
Бородин Д.Ю. Основные проблемы современной

историографии Западно-сибирского

восстания 1921 г.
Панга Е.В. Деятельность частных предпринимателей

в первые годы нэпа в Саратовской губернии

религиозного образования и введения

безбожного воспитания в советской России

в 1917–1929 гг.

в современной украинской и

российской историографии.
Чугунова Н.В. Эволюция историографического образа

Дмитрия Донского в советской исторической

науке 1930-х - первой половине 1940-х гг.
Аблизин В.А. Разведка доложила точно. Сталинское

руководство накануне Великой Отечественной

войны
Козурман С.О. Приём эвакуированного населения

в Саратовской области летом-зимой 1941 года

в годы Великой Отечественной войны:

историографический аспект


Сивцева С.И. Население Якутии в годы

Великой Отечественной войны

(историография вопроса)
Малова Н.А. Территория бывшей республики немцев

Поволжья в годы Великой Отечественной войны

1941-1945 гг.: заселение и проблемы

хозяйственного освоения

(по материалам Саратовской области)

по борьбе с «фашистской помощью»

в АССР НП (1933-1936 гг.)
Шайсламова М.М. Государственное регулирование

колхозного производства в БАССР

в 1950-х – 1960-х гг.
Гуменюк А.А. Реформирование торговой сети

Саратовской области в 1953–1985 гг.

регулирования научно-технического прогресса

в промышленности СССР в 1970-е гг.

в отечественной научной литературе

региона в период перестройки

(на материалах Южного Урала)
Терехов А.Н. Историческое образование

в советский период развития

Российской цивилизации
Суслов А.Ю. Социалистические партии в историческом

сознании российского общества: эволюция образа

в РФ в свете процессов развития вертикали власти

как новый виток развития

политической системы России.

в постсоветский период

(этапы и факторы своеобразия)

Королева Л.А., Королев А.А., Гарькин И.Н.

Ислам в России: региональный аспект

(по материалам Среднего Поволжья)
Ткаченко С.В. Закономерный результат российских

правовых реформ

Во времена Ивана Грозного некоторые из Давыдовых, потомков Симеона Касаевича, были пожалованы поместьями в Московском уезде, в районе Рузы. Один из Давыдовых, Никифор Григорьевич, в 1575 г. был головой в Сторожевом полку (в это время головой в Полку Левой руки был князь И.М. Борятинский). Другой Давыдов, «Андрей Александрович Менчаков», в январе 1584 г. при подавлении восстания луговой черемисы был вторым воеводой Сторожевого полка в Юрьевце (вторым воеводой Передового полка в это время был снова князь И.М. Борятинский)². В Смутное время известны новгородские помещики Бежецкой пятины Максим, Михаил и Фирс Алексеевичи Давыдовы, помещики из Серпейска, жильцы и др. Давыдовы.

Нас будет больше интересовать помещик из Рузы Никифор Степанович Давыдов, который в 1582 г. был вторым воеводой Сторожевого полка в Михайлове, а в апреле того же года ходил среди прочих воевод на «Волгу в плавную… стояли на Волге на Козине острове» Н.С Давыдов в 1585 г. служил головой в Белеве под командованием князя И.А. Солнцева-Засекина³. В марте 1586 г. Н.С. Давыдов назначен в Дедилов головой. В 1587-1588 гг. он − 2-й воевода в Болхове вместе с князем В.В. Кольцовым-Масальским. Н.С. Давыдову предписывалось «быть в сходе» из Болхова в Дедилов к воеводе Передового полка князю Д.И. Хворостинину⁴.

У Никифора Степановича Давыдова было несколько сыновей. Среди них известны Иван Большой, Григорий, Иван Меньшой и Борис – главный герой этого очерка. Об этом человеке исследователи до настоящего времени ничего не сообщали, только в справочнике А.П. Барсукова Борис Давыдов указан воеводой Яранска, а в новейшем справочнике Ю.М. Эскина приводятся сведения о местническом споре Б.Н. Давыдова и князя В.Р. Барятинского¹.

Впервые Б.Н. Давыдов упоминается в Боярском списке 1588 г. в качестве жильца². По-видимому, он родился около 1570-72 гг., и юношей был включен в список жильцов. Затем его имя мы находим в Разрядной книге во время русско-шведской войны 1590-95 гг. В январе 1590 г. в государевом полку при походе к Нарве царя Федора Иоанновича записан «в подрындах у топоров Бориско Микифоров сын Давыдов». Подрындами у большого саадака были указаны князья Я.П. и Ф.П. Борятинские³. Обычно такие обязанности выполняли жильцы или выборные дворяне. В 1598 г. Б.Н. Давыдов в числе других 15 дворян по выбору из городов записан в Утвержденной грамоте среди участников Земского собора, избравшего на царство Бориса Годунова⁴. Тогда же его имя упоминается в Боярском списке среди дворян по выбору из Рузы⁵. Из сохранившейся части Боярского списка 1602-1603 гг. мы узнаем, что у выборного дворянина из Рузы Бориса Никифоровича Давыдова был оклад 350 чети, а у его брата Ивана – 300 чети⁶. Борис Никифорович Давыдов, как и многие другие служилые люди по отечеству, был «пущен в четь», т.е. получал жалование из Галицкой чети. Известно, что в 1602 г. (возможно, даже раньше) ему был установлен оклад 13 рублей⁷.

В официальном Государевом разряде 7112 года (1603/1604), который вошел в состав Разрядной книги 1598-1604 гг. имеется интересная запись: «На Саратове Борис Микифоров сын Давыдов да Иван Савостьянов»⁸. Судя по этой записи, Борис Никифорович Давыдов в 1603 г. был назначен воеводой в Саратов.

В Саратове Борис Давыдов сменил Григория Федоровича Елизарова, воеводу, известного всем саратовским краеведам в связи с зимовкой в этом городе персидского посольства. Г.Ф. Елизаров уже осенью 1603 г. уехал из Саратова в Москву, где получил жалование в Галицкой чети в размере 20 рублей: «Григорий деньги взял сам и руку приложил». В списке получателей после Елизарова стоит князь Д.М. Пожарский с аналогичным размером жалования. Помощником Б.Н. Давыдова в Саратове был Иван Савостьянов, по-видимому, стрелецкий голова; других сведений о нем не найдено. Можно предположить, что перед отправкой в Саратов в сентябре 1603 г. Борису Давыдову был дан наказ подготовить город к приему большой судовой рати воеводы И.М. Бутурлина (суда, продовольствие, лошадей). После прибытия каравана в Саратов весной 1604 г. Борис Давыдов должен был присоединиться к воинам Бутурлина и идти «на Терскую службу». Подтверждение этому находим в Кормленой книге Галицкой чети. Здесь записано, что в 111 году (1602/1603) Борису Давыдову было «дано жалование вперед на 112 и на 113 годы для Терской службы»¹. Летом 1604 г. Б.Н. Давыдов вместе с судовой ратью отправился через Астрахань на Терек. Кто стал воеводой в Саратове после отъезда Б.Н. Давыдова на Кавказ, неизвестно².

Борису Давыдову повезло дважды. Он сумел живым вернуться домой из Терского «Шевкальского» похода (его не постигла участь отряда И.М. Бутурлина, уничтоженного шамхалом Тарковским). Кроме того, Б.Н. Давыдов не остался в Терском городке, а сумел относительно быстро вернуться в Москву. Многие его соратники (в том числе казанский жилец К.Н. Шушерин, будущий воевода Саратова) оставались на Тереке по 8-10 лет вместе с терским воеводой П.П. Головиным, вплоть до пленения атамана Ивана Заруцкого и освобождения Астрахани в 1614 г.

В 1606 г. Б.Н. Давыдов уже находился в Москве. К началу правления Василия Шуйского Давыдов «за Терскую службу» получил придачу в 17 рублей. Теперь ему был установлен оклад в 30 рублей. Трудно сказать, кто его наградил за Терскую службу: Лжедмитрий I или Василий Шуйский, и при каких обстоятельствах Давыдов оказался в Москве. Этот оклад был записан в более позднем документе - боярской книге 117 г. (1608/1609)³.

Во время восстания Болотникова Б.Н. Давыдов вместе с братьями (Иваном Меньшим и Григорием) принимал активное участие в борьбе с восставшими. Это отмечено в Разрядных записях за Смутное время, опубликованных Сергеем Белокуровым. Скорее всего, Борис Давыдов служил под командой старшего брата. Иван Большой Давыдов в это время был головой в Сторожевом полку: в начале 1607 г. он отправлен на Бобриковскую засеку для борьбы с болотниковцами (отрядами Илейки Муромца). В то время одним из воевод Сторожевого полка был князь Михаил Борятинский¹. В дальнейшем, между Борисом Давыдовым и одним из князей Борятинских будут происходить местнические споры.

В Боярском списке 1607 г., когда царь Василий Шуйский устраивал смотр накануне своего похода на Тулу, Борис Никифорович Давыдов вместе с братьями Григорием и Иваном записаны как Рузские помещики. Поместный оклад Борису указан в размере 600 чети².

За участие в подавлении восстания Болотникова и в боях под Болховом, Борису Давыдову было придано к денежному окладу ещё 20 рублей (об этом уже при Михаиле Романове сказали в Разряде его соратники по службе - стольник князь Юрий Звенигородский , Петр Мансуров и ещё 16 дворян). Теперь размер его оклада составил уже 50 рублей. Однако, в дальнейшем (в 1609 г.) Борис Давыдов вместе с братом Григорием отъехал в Тушино («в субботнее дело»), поэтому его оклад был вычернен из Кормленой книги. В новой Кормленой книге 118 г. (1609/1610) Давыдов, как изменник, не был записан³.

Дальнейшая судьба Бориса Давыдова напрямую связана с тушинским боярином князем Д.Т. Трубецким. После смерти Лжедмитрия II (декабрь 1610 г.) Борис Давыдов вместе со многими бывшими тушинцами перешел на сторону народного ополчения Прокопия Ляпунова и принял активное участие в борьбе против поляков. Он участвовал в осаде Москвы ополченцами Трубецкого-Заруцкого в 1611-12 гг., в штурме и освобождении Китай-города 22 октября 1612 г. За эту «Подмосковную службу и за Китайское взятие» ему была установлена «боярская придача» к 50 рублям ещё 40 рублей⁴. По видимому, такую придачу установили ему Трубецкой и Пожарский в конце 1612 г. Однако при Михаиле Романове многие боярские придачи не были узаконены.

Пока не обнаружены источники, говорящие о том, где находился Б.Н. Давыдов около трех лет (1613-1615). 15 сентября 1615 г. Борис Давыдов подал челобитную с просьбой восстановить ему прежний оклад хотя бы 50 рублей, который он получил после подавления восстания Болотникова. Эта просьба была удовлетворена, ему установили оклад 50 руб⁵.

В 1616 г. Б.Н. Давыдов находится в Дедилове вторым воеводой в полку стольника и воеводы князя Давыда Семёновича Куракина. Борис Давыдов отличился в отражении похода татар к Дедилову. В этом бою под Дедиловом был ранен Остафий Крюков. Об обстоятельствах этого боя мы узнаем из челобитной О.И. Крюкова¹.

В Боярском списке 1616 г. Борис Давыдов записан среди московских дворян². Поместный и денежный оклад в этом списке Давыдову не указан. К тому времени дело об его окладе еще не было окончательно решено. Вскоре, в 1616-1617 гг. с учетом подмосковных боярских придач Б.Н. Давыдов все-таки получил новый оклад 90 рублей. Давыдов записан 12-м в списке, это был очень высокий оклад (40 рублей имел князь Ф.Т. Черново-Оболенский, записан 47-м в этом списке)³. Правительство высоко оценило деятельность Б.Н. Давыдова по отражению татарских набегов. В 1616 г. Борис Давыдов получил новое назначение воеводой в Тулу.

В 1616-1617 гг. Б.Н. Давыдов - второй воевода в Туле. В июле 1616 г. из Тулы был отправлен гонец-сеунщик с радостной вестью о победе над татарами. Среди тульских воевод указаны только князь Ф.С. Куракин и дьяк П. Внуков⁴. Возможно, Борис Давыдов в это время ещё не прибыл в Тулу. В Приходно-расходных книгах Разряда записано, что 14 октября 1616 г. из Москвы «на Тулу к стольнику и воеводам к князю Федору Семеновичу Куракину да к Борису Давыдову да к дьяку Потапу Внукову» отправлено государево жалование «для шкотских и ирлянских немец» за три месяца. В подчинении у воевод Ф.С. Куракина и Б.Н. Давыдова находилось 110 шотландцев и ирландцев, которые перешли на русскую службу после взятия крепости Белая осенью 1613 г. Среди них – «шляхтич Юрий Лерман», предок М.Ю. Лермонтова (он получал в месяц 3 руб. 20 алтын). 28 ноября 1616 г. воеводы Куракин и Давыдов докладывали в Разряд, что у них из привезенных Алексеем Бирюлевым 1110 рублей осталось после раздачи 24 рубля⁵. По-видимому, это было связано с гибелью нескольких человек.

В 1618 г. Борис Давыдов - участник обороны Москвы от войск королевича Владислава. Он указан в Осадном списке 1618 г. среди других московских дворян, которые были «по полкам в воеводах и с воеводами»⁶. Более подробно об участии Давыдова в обороне Москвы в 1618 г. сообщают Книги Разрядные. Здесь указано, что Б.Н. Давыдов оборонял участок у Сретенских ворот, он находился под командованием воеводы И.В. Морозова¹.

В 1619 г. Б.Н. Давыдов был назначен воеводой в Яранск, где он сменил Юрия Ловчикова. Однако, в Яранске Борис Никифорович был недолго. Уже в 1620 г. Давыдову «велено быть в Москве», а на его место в Яранск отправлен князь Григорий Борятинский². Судьба вновь сталкивает Давыдова с князьями Борятинскими.

10 марта 1621 г. царь велел быть на государевой службе в Береговом разряде воеводам по полкам. В передовой полк на Дедилов были назначены Юрий Дмитриевич Хворостинин и Борис Никифорович Давыдов. Узнав, что в Большой полк вторым воеводой назначен Василий Романович Борятинский, Борис Давыдов затеял местническое дело против Борятинского (воеводы Большого полка были на ступень выше других воевод). Одновременно Борятинский «просил об оборони и бесчестьи на Давыдова». В итоге Б.Н. Давыдов это дело проиграл. Ему было отказано даже в рассмотрении случаев. После этого Давыдов «многажды бил челом», но царь велел Давыдову быть по росписи меньше Борятинского³.

25 апреля 1621 г. в Передовой полк к воеводам Ю.Д. Хворостинину и Б.Н. Давыдову был отправлен наказ «быть на Дедилове»⁴. Строптивому воеводе Давыдову пришлось смириться. Он оставался в Дедилове в качестве второго воеводы Передового полка всё лето 1621 г. К осени опасность татарских набегов уменьшилась, и воевода Хворостинин был отпущен к Москве. По указу из Разряда войска оставались в крепостях под командованием вторых воевод. В Книгах Разрядных записано, что на Дедилове в Передовом полку оставить с воеводой Борисом Никифоровичем Давыдовым «тулян обеих половин 196 человек». Кроме этих двух сотен тульских детей боярских в подчинении у Давыдова зимой 1621-1622 гг. находились свыше трехсот служилых людей Дедилова с осадным воеводой Федором Ильиным «90 человек дедиловских стрельцов, 130 казаков, 36 черкас, 32 пушкаря и затинщика, 26 посадских и всяких жилецких людей»⁵. Только к лету 1622 г. Борис Давыдов вернулся в Москву.

Последние сведения о Давыдове относятся к осени 1624 г., когда он получил назначение воеводой в Самару. Здесь он сменил Дементия Семеновича Погожего: «Дементию велено ехати к Москве, а на Самару послан Борис Микифоров сын Давыдов». В 1625 г. мы видим в Самаре воеводой Ивана Андреевича Дашкова⁶. По-видимому, Борис Давыдов умер в Самаре и в город прислали нового воеводу.

Это все известные в настоящее время сведения о Борисе Никифоровиче Давыдове. Начав свою воеводскую службу в отдаленном волжском городке Саратове, он через 20 лет там же на Волге, в Самаре, её закончил. О его семье и потомстве ничего не известно.

Довольно полное представление о понимании содержания российско-украинского договора московской политической элитой дают материалы Земского собора 1653 г., где рассматривался украинский вопрос. С правовой точки зрения в глазах российских политиков он делился на две части. Первой (и главной) была проблема разрыва «вечного окончания» с Речью Посполитой, заключенного в 1634 г., второй – принятие в подданство Войска Запорожского. Именно так этот вопрос формулировался в царской грамоте от 19 февраля 1651 г. о созыве Земского Собора, так он рассматривался и во время его заседаний. Соборные решения в этих двух пунктах были такими: 1) стоять «за честь» покойного царя Михаила Федоровича и правящего Алексея Михайловича и начать войну с «литовским королем»; 2) гетмана, ради православной веры и Божьих церквей, принять под высокую царскую руку.

При ознакомлении с материалами Собора бросается в глаза, что вопросом, который более всего беспокоил московских политиков с государственно-правовой точки зрения, был разрыв мирного соглашения между Россией и Речью Посполитой. Решался он в рамках защиты «чести» царя. Вместо этого юридические аргументы в пользу распространения его власти на территорию Украины (она фигурирует здесь как «города и земли Войска Запорожского» без детального очерчивания границ) искались в сфере церковно-религиозной.

Причиной разрыва «вечного окончания» с московской стороны выдвигались:

– неточности в царских титулах, допущенные польскими членами правительства, которые писали в Москву (в царской грамоте о созыве Собора таких случаев насчитано 186, в том числе – именование Михаила Федоровича Михаилом Филаретовичем, то есть за монашеским именем царского отца Федора Романова);

– издание в Польше книжек, где Владислав IV назван великим князем московским; отказ короля подвергнуть наказанию виновных за вышеупомянутое;

– пропуск крымского посла в Швецию через территорию Речи Посполитой, что запрещалось условиями мирного договора;

– конфликты в пограничных районах¹.

Характерно, что главный «юридический» аргумент российской стороны – об ошибках в царском титуле и о требовании подвергнуть наказанию виновных – вызвал смех со стороны польских членов правительства во время пребывания в Варшаве московского посольства Репнина-Оболенского (что с укором отмечено в материалах Собора), но чрезвычайно серьезно воспринимался в Москве. Этот аргумент и лег в основу решения Собора: стоять «за честь государей».

Проблема принятия «под высокую царскую руку» Войска Запорожского решалась Собором в двух плоскостях. Во-первых, необходимо было разрешить вопрос о том, может ли царь принять в свое подданство подданных другого монарха. Эта проблема была смещена ссылками на то, что Ян Казимир, вступая на престол, давал клятву не нарушать религиозные права своих подданных, а поскольку относительно казаков он нарушил свою клятву – последние могут считаться свободными и перейти в подданство московского царя. Аргумент этот в материалах Собора особенно не подчеркивался, но также должен был внести свою часть в процесс правового обоснования важного внешнеполитического акта Москвы, итак российские послы в Польше активно собирали факты нарушения королевской властью религиозных прав православных.

Религиозной сферы касалась и юридическая аргументация следующего решения собора: «гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское с огородами и с землями принять». Делалось это «для православные християнские веры и святых божьих церквей»². Польский король в данном случае выступал как нарушитель религиозных прав своих подданных, а российский царь – как защитник православия и православных церквей, в том числе и за пределами государственной территории России.

Характерно, что среди трех правовых аргументов, на которые опиралось решение Земского собора, только в одном, последнем, находим следы традиционной московской идеологии, которые достигают своими истоками идеи Москвы как третьего Рима и московских князей как протекторов мирового православия. Материалы Собора не упоминают ни о каких династических правах царей на русские земли, которые было характерными для официальной российской идеологии конца XV – начала XVI ст. Призывы на эти права будут использованы в комплексе российских дипломатических документов, связанных с Переяславским соглашением, но позднее – уже после окончания Земского собора.

Политико-правовая, историческая и идеологическая аргументация Переяславского соглашения, которую подает статейный список российского посольства во главе с Василием Бутурлиным, кардинально отличается от аргументации Земского собора¹. Некоторые из этих отличий можно объяснить разными задачами, которые стояли перед Собором и посольством. В материалах посольства, например, практически не идет речи о «вечном окончании» между Речью Посполитой и Россией – вопрос чрезвычайно важный для Собора. Вместо этого, привлекает особое внимание при изучении статейного списка – новые важные элементы, которые появились в трактовке российской стороной акта принятия Войска Запорожского «под высокую царскую руку».

Аргументы церковно-религиозного характера, единые при рассмотрении этот вопроса во время работы Земского собора, в материалах посольства уходят в тень. Это изменение заметно более рельефно в различиях между двумя речами, возглашенными Бутурлиным во время торжеств 8 января 1654 г. в Переяславле. Первая была прочитана царским боярином сразу же после Переяславского совета и содержала изложение аргументов в пользу принятия Украины в царское подданство, сформулированных Земским собором. Вторую Бутурлин произнес уже после присяги Хмельницкого и старшин, вручая гетману царский флаг, булаву и символическую одежду. Главным отличием второй речи было причисление к аргументам в пользу российско-украинского соглашения новых элементов исторического и правового характера, а именно: увязывание власти московских царей с властью св. Владимира; представление Киева как бывшей царской/княжеской столицы; подчеркивание покровительства и протекции со стороны царя как основного элемента российско-украинского объединения. Последняя идея была фактически главенствующей в речи. Передавая гетману одежду (ферезию), Бутурлин отмечал символизм этой части царского пожалованья: «В знамение таковыя своея царские милости тебе одежду сию даруєт, сею показу я, яко всегда непременною своєю государскою милостию тебе же и всех православних под его пресветлую царскую державу подкланяющихся изволи покрывати»¹. Похожая мысль звучит и в той части речи, где говорится о даровании гетманские шапки: «сию шапку пресветлое царское величество в покрытие дарует»².

Наибольшего же давления идея протекции и покровительства приобрела в том месте речи, где упоминается Богородица. Бутурлин, заметив, что на царском флаге изображена пресвятая Богородица в покров, прямо сослался на Влахернскую легенду, с которой связано возникновение покровского культа на Руси: «яко ж пречистая богородиця некогда верных в Цареграде покрывающи чюдним своим покровом, врат на верных вооружившиеся всесильным своим заступлением, от иконы ея чудотворные бываемым, иния чюдотворно изби, другия же со стыдом прогна, тако да и посреде полков ваших в царском сем знамени написана носима, вас от иноверных оружия покривает и победу на них даруя, тебе со всем православным воинством и со всеми верными соблюдает невредимих»³.

Надо заметить, что сама стилистика и весь дух второй речи Бутурлина, в которую были введены новые элементы исторически-правового характера, значительно отличаются от стилистики и духа российских официальных документов того времени, однако находят множество параллелей среди известных ныне речей украинских государственных и даже религиозных деятелей, начиная с речи Адама Киселя российскому царю в посольстве 1646 г.

Материалы статейного списка выразительно свидетельствуют в пользу того, что и первая и вторая речь Бутурлина не являлись его собственным экспромтом, а зачитывались из заведомо заготовленных текстов. Однако когда текст первой речи был, очевидно, составлен вместе с общей инструкцией посольству (об этом свидетельствует его стилистическая и фразеологическая близость к материалам Земского собора), то текст второй члены посольства получили значительно позднее, вероятно – накануне его въезда на украинскую территорию в конце декабря 1653 г.

Земский собор принял решение начать войну с Речью Посполитой и принять в подданство «гетмана со всем Войском Запорожским» 1 октября, а уже 9 октября к Хмельницкому было направлено полномочное посольство. Исправляли его второпях, поэтому записки, «по чему гетмана й Войско Запорожское к вере привести и в городы, послати, и знамя, и булова, и фрезея, и шапка», были посланы из Москвы уже вдогонку посольству. 17 декабря послы получили сообщение, что отправленные им флаг и письмо с текстом речи, которую Бутурлин должен был произнести во время передачи флага и других властных инсигний и царских подарков, в дороге оказались поврежденными, поэтому царь приказал изготовить новый флаг. Царский гонец с новым флагом и, судя по всему, новым письмом-речью, догнал посольство уже на украинской территории 1 января 1654 г¹.

Таким образом, 8 января в Переяславле Бутурлин вручал Хмельницкому именно этот, новый флаг и произнес текст упомянутой речи: «говорил гетману речь против государева указу».

Собственно, это и была та речь, которая выразительно отличалась стилем и характером исторически-правовой аргументации от первой речи Бутурлина и других материалов посольства, имея много общего с речами украинских деятелей. Загадочная история с заменой флага и текста речи, хотя и может объясняться целиком тривиальными причинами – повреждением одного и второго в дороге, в целом привлекает внимание к тому, что произошло в Москве в октябре – декабре 1653 г., приведя к формулировке проблемы российско-украинского объединения в полностью новом контексте, не акцентированном на Земском соборе.

Сходство второй речи Бутурлина с памятками такого рода украинского происхождения позволяет предполагать участие в ее составлении украинцев, присутствующих осенью и зимой 1653 г. в Москве. Особое внимание, которое Бутурлин уделил наиболее чтимым в Киеве святым – Антонию и Феодосию и великомученице Варваре, сужает круг поиска к гостям из числа киевского духовенства. Характерно, что почтительность перед киевскими святыми выглядела довольно инородной в устах московского боярина, который, согласно тому же статейному списку, приписывал успех своей миссии заступничеству «великих чудотворцев Петра, и Алексия, и Ионы, и Филиппа Московских и всеа Руси» (речь шла о канонизированных московских митрополитах; прах последнего в этом перечне, Филиппа, был перенесен в Москву при патриаршестве Никона, поэтому упоминание Бутурлиным культа святых-митрополитов играла роль в московских делах того времени амбициозного Никона).

Святые Антоний, Феодосий и Варвара находились вне московской «моды» того времени, принадлежа Киеву, их изображение на царском флаге и соответствующие акценты в речи, которые подчеркивали право первенства Киева в распространении православия на Руси, были не только рассчитаны на украинцев, но, судя по стилю речи, и инициированы кем-то из представителей киевского духовенства².

Мотив орла, орлиных крыльев и покрова как протекции над Украиной (Малой Русью) был чрезвычайно популярен в церковных, а в определенной мере – и политических кругах Украины во времена Переяславля. В частности, он широко обыгрывался здесь в русле традиции гербового стихосложения, где отправной точкой поэтических фантазий служило изображение в царском гербе двуглавого орла с раскрытыми крыльями. Аллегорией на эту тему поздравил российских послов при въезде в Переяславль и местный протопоп Григорий: «под его царь совершу пресветлого величества тихо осеняющими крилы почиет и наше Малыя Росии православие». Этот же мотив звучал и в речи митрополита Сильвестра Косова во время приезда Бутурлина в Киев: »...яко да вашим пришествием обновитца, яко орлу юность, наследия больших благочестивых, князей русских». Согласно статейному списку, тема орла использована и в обращении Богдана Хмельницкого и Ивана Выговского к Бутурлину в Переяславле: «Яко орел покривает гнездо свое, тако и вон, государь, изволил нас приняти под свою царского величества высокую руку»¹.

Даже если принять во внимание, что тексты приветствий редактировались московскими писарями (а без этого просто невозможно было обойтись), следует признать, что метафора царского орла с его раскрытыми крыльями была популярной в обращениях к российскому посольству с украинской стороны.

Объединение темы протектората с мотивом крыльев встречаем также в турецких документах того времени. Например, султан Мехмед IV писал в письме к Богдану Хмельницкому: «открывши [нам] всю верную искренность, целиком подвергаетесь под крыла и протекцию нашей необъятной Порты».

С польской стороны отношения казаков с Москвой, равно как и их возможные объединения с другими соседними государствами, также трактовались преимущественно в определениях протекции и протектората. Так, воевода Лещинский писал в феврале 1658 г.: «Казаки живут в такой стране, что сами по себе, без посторонней опеки разобраться не могут, а кому бы ни подверглись под протекцию, каждому будут подозрительными»².

Взгляд на Переяславское соглашение, как на акт установления царской протекции над Украиной, которая фиксируется в письмах и обращениях представителей украинского духовенства и старшин во время визита в Украину Василия Бутурлина, а также в речи последнего во время вручения гетману царского «пожалованья», подчеркивал в российско-украинском соединении элементы защиты и протекции со стороны православного царя. Аргументация церковно-религиозного характера занимала важное место в определении украинско-русского союза со стороны казацкой администрации. Чтобы представить значение религиозного фактора в украинской интерпретации Переяславского соглашения, следует обратить внимание на православно-конфессионную окраску большинства писем Богдана Хмельницкого царю, начиная с июня 1648 г. и заканчивая переписками относительно реализации Переяславского соглашения.

Религиозный аргумент выступает главным и в речи Хмельницкого в Переяславле, где гетман сначала объяснил причины восстания гонениями на «церковь Божью», а дальше противопоставил российскому царю турецкого султана и крымского хана, которых называет «басурманами», а также польского короля (Хмельницкий не подчеркивает его католичества, но говорит о «нещадном пролитии крови христианские»). Царь же в упомянутой речи изображен как монарх «единого [с нами] благочестия греческого законы, единого исповедания»¹. Реакция на эту речь собранных на совете выглядит также мотивированной религиозным фактором: «Волим под царя восточного, православного, крепкою рукой в нашей благочестивый вере умирать, нежели ненавистнику Христовую поганину достать»².

Таким образом, анализ тех событий неумолимо свидетельствует, что Хмельницкий, проигрывая восстание, удачно воспользовался последним шансом для сохранения своей власти и обеспечения автономии для казачьего Войска Запорожского.

Значительно тяжелее оказалась ситуация в Московском государстве. Ему пришлось вступить в затяжную и изматывающую войну с Польшей, которая продолжалась почти полтора десятилетия и потребовала колоссальных средств.

А что же Украина? Получив огромные права автономии и блестящий шанс для развития, она им не воспользовалась. Ее элита затеяла непрерывные междоусобные войны, количество гетманов временами доходило до абсурда. Причем каждый гетман руководствовался личными предпочтениями во внешней политике. В результате Русь (Украина) разделилась на две враждующие между собой части — левобережную Украину и правобережную, вошедшую в состав Речи Посполитой. Началась Руина.

Т.С. ЗАЦАРИНИНА