невозможна. Для основной массы крестьянства кратчайшим и простейшим путем к коллективизации является кооперирование

Для основной массы крестьянства кратчайшим и простейшим путем к коллективизации является кооперирование. Успешным строительство кооперации может быть только при максимальной самодеятельности населения.

Правильная сеть кооперации в сочетании с крупной промышленностью и пролетарским государством предполагает нормальную работу кооперативных организаций без бюрократического вмешательства.

Задача партии по отношению к растущим кулацким слоям деревни должна заключаться во всемерном ограничении их эксплуататорских поползновений. Необходимо:

1. Резко прогрессивный налог.

2. Государственное законодательство по регулированию оплаты сельхозрабочих и по охране труда (к сведению — батрак получает в среднем 68 % довоенной (1913 г.) оплаты, причем в договор ставится одна сумма, на руки — другая. Рабочий день — 10 часов, а чаще — не ограниченный).

3. Правильная классовая политика в области землеустройства и землепользования.

4. То же в области кредитов и снабжения тракторами и сельхозмашинами.

Партия должна:

- всемерно содействовать хозяйственному подъему середняцкой массы правильной политикой заготовительных цен, организацией доступного кредита и системы кооперации, постепенно подводя этот самый многочисленный слой деревни к переходу на крупное машинное коллективное хозяйство;

- оказывать систематическую помощь бедняцким хозяйствам, не охваченным кооперацией, путем освобождения от налога, кредитовать их вовлечение в сельхозкооперацию;

- цены на хлеб и другие сельхозпродукты должны обеспечить бедняку и середняку возможность удерживать хозяйство на нынешнем уровне и постепенно его улучшать.

Думаю, прочитав только выдержки из «Платформы», каждый поймет, с чем была не согласна оппозиция и как они хотели строить свой социализм в СССР. Конечно, представить, что было бы, если бы победила оппозиция, нельзя. Но точно — не было бы мгновенной сплошной коллективизации, раскулачивания и уничтожения кулака как класса, искусственного голода на Украине и юге России, террора 20-50 годов.

Дальше в делах протоколы допросов активных оппозиционеров, раскаявшихся и заявления доносчиков. Допросы ведет Рыбников.

Протокол допроса Житомирского, рабочего 9 разряда, который на активе и ячейке говорил, что большинство аппарата материально зависит от партии (читай — ЦК) и не имеет собственного мнения, они выполняют все, что скажут, боясь лишиться своего места.

Рыбников — Житомирскому:

- Считаете ли вы, что эта демагогия подрывает авторитет партии у малоразвитых членов партии?

- Но я говорил в узком кругу — на бюро. Я был возбужден исключением вождей.

- Ведь вы недавно голосовали за единство партии.

- Да, голосовал за эту резолюцию, но голосовать за исключение Троцкого и Зиновьева не могу.

- Значит, три недели назад вы понимали свои ошибки. Если все члены партии будут голосовать сегодня так, а завтра иначе, как мы будем руководить рабочим классом и крестьянством?

Все правильно. Сначала партии подсунули иезуитскую резолюцию о единстве, а затем — исключили ее создателей для сохранения этого единства. Потрясающая по наглости уверенность в своем праве и умении управлять многомиллионным народом и государством. Главное, чтобы никто «не возникал», не смел иметь свое мнение.

Василенко, секретарь партячейки, в которой состоял Житомирский, дал такие показания:

- Мы с ним беседовали, но он не осознал. Затрагивали вопросы «Англо-Русского комитета» и расстрел рабочих Чан-Кай-Ши. Когда перешли к практическим вопросам, он заявил, что аппарат пишет законы для себя, что от революции выиграли только интеллигенция и крестьянство, а рабочий класс — ничего, даже политическая свобода с ограничениями, а соцстрах — чепуха, а все работающие на партийной работе — это черт знает что. Это меньшевистские взгляды. Я был ошеломлен

Рыбников возмущенно:

- Нет, это не меньшевистские взгляды и не оппозиция. Это — контрреволюция. Он получил поручение.

Василенко добавил:

- Житомирский имеет авторитет на фабрике и может повести за собой многих. На бюро пришла целая группа его защищать. Они говорили, что он ничего такого не сказал, что это чепуха.

Рыбников:

- Махаевщина, анархизм! Исключить!

Следующий протокол — допрос Б.Г. Блумберга (рабочий, 22 года). Его обвинили в том, что он занялся организационно-фракционной работой, сбором подписей под «платформой 84» в мастерских Совторгфлота. Блумберг заявил, что не считает сбор подписей фракционной работой, потому что в период перед съездом это всегда допускалось и, если человек имеет свои убеждения, он хочет, чтобы к ним прислушалась партия, и никто не может запретить убеждать других. На вопрос, считает ли он документ легальным, Блумберг ответил: «Да, считаю легальным, раз подан определенной группой в ЦК. Этот документ должен стать известным всей партии, и я хотел бы знать, почему его не публикуют газеты».

- Так он по-вашему легальный, -не отвечая на вопрос, спрашивает Рыбников. -А где вы его получили? В парткомитете? Вам его кто-то привез? Вы нашли его на улице или ЦК прислал? Кто вам его дал?

Ответив отрицательно на каждый вопрос, Блумберг сказал: «Вам нужны фамилии? Я их не назову. Они нужны только для привлечения товарищей. За одно слово сейчас начинается травля человека. В партии установился скверный режим».

- Но этот режим, — не отрицая сказанного, продолжил Рыбников, — создал такое положение, что конспиративные документы шлются партией и только через фельдъегерский корпус . Вы не можете не подчиняться положению о секретности и не должны ничего не скрывать от КК. Мы не можем иметь в партии членов, которые что-то скрывают.

- Я ничего не скрываю. Я с заявлением согласен и собираю подписи. Я только не понимаю, почему этот документ секретный и нелегальный?

Потому что, — внушает Рыбников, — легальными являются только документы, которые ЦК посылает по партийной линии. А вы нарушаете положение о конспирации, причем в пограничном районе.

Следующий допрашиваемый И. А. Панченко, рабочий мастерских Совморфлота (21 год, зарплата 65 рублей), подписал «Платформу 84» и объяснил, почему.

Я знаю, мой долг рассказать, ничего не скрывая. В 1925 году я служил на флоте в Кронштадте. При первом выступлении оппозиции я был против. После демобилизации была обещана работа, но я месяц ходил безработным. В учреждениях встречали очень грубо. И я видел, что безработица большая, а мер никаких не принимается. Попав в мастерские, когда поставили вопрос о сокращении накладных расходов, все окончилось личными счетами. За последнее время у нас сократили троих, а они были хорошие работники, высокой квалификации.

- Это все личные вопросы, — Рыбникова они не волнуют, — они не связаны с той борьбой, которую мы ведем в партии. Расскажите, как вы подписали документ, что говорил Блумберг, как проходила читка?

- В мастерских Блумберг говорил о снижении расценок, о нажиме на мускульную силу рабочих. Я сам это вижу, расценки такие низкие, что выбиваешься из сил, чтобы выполнить норму.

- Но ведь вы знаете, — удивляется Рыбников, — что у нас восьмичасовой рабочий день еще не уплотнен? Вы думаете, что Троцкий и Зиновьев придумали флкус, чтобы работать четыре часа?

Нет, работать надо восемь часов, но расценки должны быть такими, чтобы заработок был не такой маленький. А то гонишь, гонишь, а 100 % не выгнать. А по поводу «Платформы» Блумберг сказал, что ее написала группа старых большевиков, что она направлена в ЦК, и наши заявления тоже отправят туда. Мы, я и Глухов, пошли к нему на квартиру, прочли «Платформу» и написали заявления.

Тут же приложено заявление Панченко с отказом от подписи.

От Панченко, члена ВКП(б), № 0723255

Заявляю КК, что подписанное мною заявление оппозиции, попавшее ко мне нелегалным путем, я подписал после читки. Ознакомившись в КК лучше с этим вопросм, я навсегда отказываюсь от платформы оппозиции, к которой никогда не принадлежал. И подпись на заявлении снимаю. Член ВКП(б) Панченко.

На допросе у Брыкина (член партии с 1917 года, участник одесского подполья) сначала выясняли, почему он не представил, хотя его просили, в КК резолюцию, которую предлагал районному активу.

- Вы, товарищ Рыбников, — говорит Брыкин, — знаете, как было дело. Я хотел выступить в прениях по вашему докладу, но слова не получил, хотя и был записан. Когда обсуждали резолюцию, я предложил обсудить и мою, но это тоже не получилось. Потом я пытался внести поправки в принятую резолюцию, но и тут ничего. А через месяц Блинов вызывает и требует мою резолюцию. Очень странно. Я ее уничтожил и вспомнить не могу. Вам не хватило мужества зачитать ее собранию и разбить меня идейно. Такой была борьба при Ильиче, такой она должна быть сейчас.

Не ответив, Рыбников перешел к главному вопросу: «Мы знаем, что Брыкин принадлежит к оппозиции, выступает на собраниях, предлагает резолюции, добавления, поправки, говорит резко, демагогически, но не выходит за рамки устава. Но вот до нас дошли сведения, что Брыкин инициатор сбора подписей под «заявлением 84» (ни разу не прозвучала — программа) и что у него они концентрируются.

Меня вызвали неожиданно, — заявляет Брыкин, — и я не успел подготовиться. Получу я стенограмму заседания для правки и возможной апелляции?

Стенограмма — секретный документ. Если вы признаете ошибки, то стенограмму мы распространим везде. Но если она будет другого характера, если вы будете дискредитировать партию и она, наоборот, будет антипартийна, то не дадим.

Замечательно! Очень откровенно. При признании ошибок она перестает быть секретной. А Брыкин почему-то не возражает против этой двусмысленности!?

- Значит, вы подписали, — возвращается Рыбников к своему вопросу, — и предлагаете это сделать другим?

- Как член партии, считая, что во многих вопросах у ЦК неправильные действия, имею право написать в свой собственный ЦК о его ошибках. И я, — переходит в наступление Брыкин, — задаю вопрос КК., считает ли она нелегальным или фракционным документ, направленный в ЦК? Это вполне легальный документ, который каждый член в отдельности или группой имеет полное право подавать в ЦК, и многие так и делают, несмотря на преследования.

- Значит, вы подписали, — настаивает Рыбников, — и другим предлагали и фамилий не назовете? А документ считаете легальным, несмотря на то, что он не послан в ЦК?

- Как может ЦК рассылать документ, который не от него исходит, а, наоборот, направлен ему? Это абсурдный вопрос, на него трудно ответить.

- Ответьте на мой вопрос, — продолжает давить Рыбников. — Вы признаете организационными действиями то, что вы, член партии, отдельно от партии собираете подписи и организуете массы. А между тем, 16 октября было заявление, что оппозиция, и вожди и рабочие на местах, будет проводить работу через партийный аппарат.

- В истории партии было много случаев, когда меньшинство, подчас единицы, подавали заявления в партийные комитеты, в ЦК, и никогда сбор подписей не считался антипартийным делом. А насчет 16 октября¹ я должен заявить, что не поддерживаю. Я поддерживаю точку зрения, что ЦК делает ошибки, и это может поколебать диктатуру пролетариата. Я знаю, что в ЦК сейчас поданы заявления за подписью Шкловского, Каспар и группы Смирнова-Сапронова²

- Но вы знаете, — уточняет Рыбников, — в резолюциях ЦК и съезда их осудили.

- Знаю. Но на Х съезде параллельно с решением о выводе из ЦК за недисциплинированность сам Ильич внес в резолюцию, что самый лучший метод борьбы с фракционностью будет положение, когда партия не будет ничего скрывать от своих членов, не будет бояться своей тени. Я считаю, — добавляет Брыкин, — это делается для выпрямления линии ЦК. Компартия — это не ЦК, а партия класса, и класс стоит выше ЦК.

- Значит, вы утверждаете, — не вступая в дискуссию, давит свое Рыбников, — что документ легальный, хотя он исходит не от ЦК, и не скажете, кому давали подписать и от какой группы его получили?

- В партии никогда не пользовались некрасивыми методами по отношению к тем, кто относится критически к власть имущим.

- Что общего, — меняет тему Рыбников, — у у истинного защитника партии с людьми, которых избранные органы нашли нужным исключить? Вот Мехлер уже в ГПУ.

Везде могут быть мерзавцы, -возражает Брыкин. — Разве когда мы были в подполье, мало было таких, которые нас выдавали контрразведке? Но Борьку Зильберштейна я знаю с тех пор, как выкупал его из контрразведки. Он комсомолец с 17-го, в партии с 20-го, он мыслит партийно, а его отсекли. Он был секретарем окружкома, членом бюро губкома и теперь работает рабочим, а не торгует. Его нужно поддержать.

- Кто дал вам такое право, — Рыбников возмущен. — Вы упорно поддерживаете связь с исключенными, с Алтаевым, Липензоном, Ершовым.

- Партийный комитет ведет неправильную политику — борется с оппозицией экономическими мерами, не дает работать на одном месте, снимает с работы.

- Но снимаем, — говорит Рыбников, — и не оппозиционеров.

- Да, — соглашается Брыкин, — но за склоки, развал работы, за преступления. Но когда снимают с союзной работы Брыкина, Голубенко, когда снимают Смилгу, Каменева, Крестинского, все ленинское политбюро — это другое дело. При Ленине политбюро — Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Преображенский, Смилга, Сталин — семь человек. Теперь только один Сталин остался ленинцем, а остальные — антиленинцы. Это странно.

- Но вы все скрываете от КК. Разве член партии может что-нибудь не сообщать парторганизации или КК?

- Сейчас КК, которая была создана для сохранения партии, — говорит Брыкин, — отсекает многих лучших товарищей вместо того, чтобы с ними бороться идейно. Если партия, а вернее, ЦК будет и дальше проводить свою политику ошибок, уйду работать рабочим.

- Раз вам нечего терять и вам не по пути с партией, ЦК ошибается, в нем не ленинцы, почему вы остаетесь в партии?

- Я был бы не пролетарием и не большевиком, — заявляет Брыкин, — если бы бросил свою партию. Я останусь в партии и буду бороться за свои убеждения.

Дальше меня ждало удивительное — допрос хорошо знакомого мне человека. С Николаем Михайловичем Грознодумовым меня в 1945 году на Воркуте познакомила мама. Несколько месяцев я даже жила в его доме. Он — одессит, с Пересыпи, друг мамы и папы с комсомольского подполья. С 1925 года учился в Москве, но с одесситами связи не рвал. В 1927 году приехал в Одессу на практику.

Рыбников — Грознодумову:

- Расскажите об оппозиции.

- Какие у вас данные утверждать, что я — оппозиционер? — возмущен Грознодумов.

- Нам пишут. Других источников нет. Мы считаем, что они отвечают за то, что пишут.

- Я имею сведения о старых комсомольцах и их оппозиции. Я вел беседу с Файнбергом у него дома, — выкладывает, что знает Грознодумов. — Из беседы уяснил, что Файнберг, если и не лидер одесской оппозиции, то один из главных в Ленинском районе. Он достал том Ленина и другие книжки и доказывал свою правоту. Я чувствовал себя правым, но опровергнуть его не мог, так как не читал инструктивных докладов. Разошлись на том, как сказал Троцкий на Коминтерне: «История покажет». Впечатление, что у него есть оппозиционный материал помимо прессы, где всего несколько слов. Он знаком с подробностями слова Зиновьева и ответа Бухарина. Он интересовался настроениями рабочих и крестьян в Москве, говорил о расстреле рабочих Чан-Кай-Ши. Оппозиция его не от мелкобуржуазного происхождения. Он не лез наверх. Это результат того, что он оказался в группе Зильберштейна и Липензона. Зильберштейн работает на чаеразвесочной фабрике, а Липерзон не работает.

- К какой платформе ближе Файнберг? — заинтересован Рыбников.

- Не знаю. Почему дело Файнберга начато в связи с Самбурским? Ничего не расследовано, а Файнберг уже исключен.

- Файнберг и другие, — вроде оправдываясь, говорит Рыбников, — начали работать вне рамок устава. Они начали дискредитацию местных и центральных работников, не имея фактов. Бросили обвинение большинству членов партии, что они не имеют своего мнения, что это шкурники, зависимые от аппарата ЦК. Это разлагает беспартийных.

— Мой отец рабочий с сорокалетним стажем. Он малограмотен, он против Советской власти. Он рассказывает, что рабочие говорят: «Говорите-говорите, все равно толку от этого мало». Руднер сказал: «Рабочие не пойдут воевать, и партия тоже. Раз политика партии ведет к гибели Республики, то зачем воевать?». Я потребовал материалы Зиновьева и Троцкого, меня сразу зачислили в оппозиционеры.

- Я не сказал, что вы — оппозиция, — успокаивает Рыбников. — Но гастролерство имеет место. Мы разберемся.

Вот так друг детства! Заложил отца и других, не задумываясь. Назвал фамилии — и его отпустили, не исключили. Но все равно — свой срок получил, хоть и через десять лет.

К протоколу приложены допроса А. Н. Файнберга приложены анкета, характеристики, справки. Из них я узнала, что мой отец — сын мелкого торговца, умершего в 1914 году. Через год, в одиннадцать лет, пошел работать подручным слесаря на завод, проучившись в школе всего два года. В 1917 году стал комсомольцем. Дальше — одесское подполье, в 1919 — фронт, где вступил в партию во время партийной недели. Сыпной тиф прервал стаж. В 1921 году вернулся рабочим на завод. Был секретарем заводской ячейки ЛКСМ. В 1923 году — повторное вступление в ВКП(б). Рекомендован в числе восьми первых комсомольцев ко дню пятилетия революции. Политпроверка отметила, что читал Зиновьева, Ленина, Каутского, Маркса, Троцкого. С 1924 года — секретарь Ленинского райкома КСМ. В сентябре 1926 года отстранен от секретарства за неправильное руководство. Вернулся на завод рабочим. К этому времени женат, имел ребенка и туберкулез. Жена — член ВКП(б). Его жалованье — сто рублей, жалованье жены — сорок.

К началу следствия отец уже исключен, поводом послужило его сообщение о пьянке Самборского (высокий партийный чин) в так называемом партийном уголке на Ришельевской.

- Вас исключили, — утверждает-спрашивает Рыбников, — за огульную дискредитацию вне рамок устава.

- Я говорил на ячейке, — возражает Файнберг. — Я знаю устав: нельзя переносить внутрипартийные разногласия в среду беспартийных.

- Поступили сведения, — переходит к основному Рыбников, — что вы ведете фракционную работу. Вербуете в оппозиционную группу, имеете связь с Москвой и Харьковом (столица Украины), встречались с Драновским, Подгайцем, получили «Платформу 84».

- С Драновским встречался, — не отрицает Файнберг, — его рекомендовал Мазур. Из Харькова приезжал человек, рассказывал, что происходит в ЦК, о документах, которые Ленин оставил Крупской.

- Он агент оппозиции, — утвердительно Рыбников.

- Не думаю. Ленин оставил завещание, где сказал, что у Сталина и Троцкого характеры неустойчивые, между ними борьба.

Так говорят обыватели и «Платформа 84». Вы подписали?

И дальше та же тягомотина о нелегальности документа, о фракционности, о собирании подписей и т. д. и т. п.

Секретарь партячейки кожзавода, где работал Файнберг, Мазуровский рассказал:

- Файнберг честно заявил, что имеет свое мнение обо всем. Он считает, что по некоторым вопросам партия ошибается. Ячейка наша молодая, а Файнберга знают. На двух закрытых собраниях он выступил со своим особым мнением, и его поддержали многие. Как оппозиционер он пользуется популярностью у нездоровой части беспартийных рабочих. Говорили о снижении цен в сельском хозяйстве, так Файнберг сказал, что все получилось за счет снижения качества продукции. Мы получили письмо из правления треста о снижении программы на тысячу пудов. У нас тридцать пять рабочих лишних. Файнберг сказал: «Программу снижайте, а рабочих и зарплату не сокращайте». После этого беспартийные рабочие говорят: «Файнберг правильно говорит, а ты оторвался». Оппозиция подрывает веру молодых в наши руководящие органы, они распускают слухи, что ЦК пускает пыль в глаза и здесь, и в Англии.

- Это зафиксировано в протоколе?

- Нет. Протоколист работает вместе с Файнбергом. Тот имеет на него влияние. Я уверен, что он от кого-то что-то получает. Он везде пытается провести свою резолюцию.

Протоколы допросов представлены фрагментарно. Кроме них в делах 1025, 1026 имеются протоколы допросов оппозиционеров Марьянского, Руднера, Пинчера, Коган, Шустова, Новоселова, Бидермана, Артеменко, Борисова, Шлемовича, Черепинского, Гольдмана, Рейнгольда, Земчука, Ершова, Редько, Фельдмана и множество отречений и доносов. Вот несколько из них.

«Заявляю, что Файнберг вербует членов ячейки в группу оппозиционеров. Прибыл практикант из Москвы Грознодумов. Он — оппозиционер, по-моему, источник связи. Группа собирается в обед, читают журнал «Большевик» и преподносят по-своему. Возле них собираются, как бы случайно. Хмельнюка подписать письма спровоцировал Файнберг. Шимбаровский».

«Фельдман дал прочесть письма, и я подписала. Я не поняла, что это борьба по методам меньшевиков — предателей рабочего класса и его завоеваний. Вингель Г.».

«То, что я воздержался, когда голосовали за исключение Файнберга, считаю ошибочным. Домулевский».

«Я работаю непосредственно под мешком. Не могу обойти молчанием гнусную работу оппозиции. Коган сказал: «Там, где печать, там и власть». Я спросил: «Что такое печать и власть?» Он ответил: «Власть — это ЦК под руководством Сталина, а в секретари попадают только те, кто поддерживает ЦК. Бродский».

Доносов так много, что на душе от них гадко. Но дальше еще хуже. Я обнаружила два покаянных письма Зильберштейна и Алтаева, членов одесского центра оппозиции. Письма написаны из тюрьмы посла ареста. Они выдали всех и все, что могли в Одессе и Москве. Свое письмо Зильберштейн закончил словами: «Я полностью разоружился перед партией. Прошу восстановить в членах ВКП(б), чтобы бороться под ее знаменем» (текст письма — в Приложении). «Полностью разоружился» — это значит не скрыл ни одной фамилии. В раскаяние этой пары не верится. Просто предали дело и товарищей а надежде на возврат милостей. Уверена, благодарная партия расплатилась с предателями сполна.

23 июля 1927 года Контрольная комиссия окончила следствие. Президиум КК и РКИ (рабоче-крестьянская инспекция) вынес постановление, в котором, перечислив все грехи оппозиции, комиссия констатировала, что Брыкин, Марьянский, Житомирский, Файнберг, Фельдман, Редько, Миллик, Келлер, Руднер, утверждающие категорически, что работают а рамках устава, в действительности представляют «организационно оформленную злостную подпольно-фракционную группу, работающую по разложению парторганизации и подрыву авторитета партийных органов среди широких масс.

Группа систематически обманывает отдельных членов партии, а также окр. КК и окр. ОПК, строго законспирирована, связана с Московским центром оппозиции, распространяет секретную литературу, собирает подписи под оппозиционными документами, вербуя рабочих от станка, не отсекает исключенных из партии.

Группа окончательно отошла от ленинского понимания политики и тактики партии, скатилась к анархо-синдикализму в оценке завоеваний Октябрьской революции, к явному меньшевизму в оценке международной политики, к махаевщине во взглядах на руководящий аппарат партии...

Докатилась до контрреволюционных рассуждений обывателей в вопросах обороны СССР и избрала тактику дискредитации ЦК и всей партии».

Комиссия объясняет несогласие группы с основами политики партии «социальным происхождением ее членов, удельным весом в ней снятых с руководящей работы, их политической невыдержанностью и мелкобуржуазной стихией Одессы».

Комиссия постановила: одесских оппозиционеров исключить, дела харьковских и московских гостей передать по адресу. Президиум КК констатировал правильный, здоровый подход тех, кто своими заявлениями пришел на помощь партии. КК призвала вести неослабевающую борьбу с разлагающей работой оппозиции в одесской организации.

Аж зубы ноют от этой демагогии. Ни слова о сущности разногласий. Постановление может читать кто угодно, и ни один не поймет, что не устраивает оппозицию, ни намека на существование «Программы» и ее конкретных предложений.

Следствие затеяли затем, чтобы до съезда исключить из партии и, конечно, изъять и похоронить «Платформу», пока не прочли многие. Но как большинство, недавно не жалевшее жизней за свободу, согласилось на полное лишение права слова, права мыслить и сомневаться?! Все только от ЦК — документы — только от ЦК, в печать — только от ЦК, резолюции — только от ЦК, законы — только от ЦК, а сомневаешься — оппозиционер и статья 58. И эта глубокая конспирация — безотказное оружие против свободы. А безработица, низкие расценки, высокие налоги, неподъемная квартплата, сокращение высококвалифицированных, плохие школы — это вопросы личные.

Кто сомневается, что все, о чем кричала оппозиция, было действительностью все годы советской власти.

«Политбюро и Президиум ЦКК, секретари обкомов превратились в банду беспринципных политиканов и политических мошенников. Не они для партии, а партия для них. Наркомы и их замы, члены коллегий, руководители трестов, работники партаппарата, председатели ЦК профсоюзов захвачены процессом перерождения. Все они, даже бывшие рабочие, никакой связи с массами, кроме официальных докладов, не имеют. Они обеспечены высокими ставками, курортами, пособиями, дачами, великолепными квартирами, прекрасным явным и тайным снабжением, бесплатными театрами, первоклассной медицинской помощью и т. д. и т. п. и это при невероятном обнищании и полуголодном существовании страны. Они подкуплены Сталиным»¹, ... который «ограниченный и хитрый, властолюбивый и мстительный, вероломный и завистливый, лицемерный и наглый, хвастливый и упрямый»².

Это написано в 1932 году! Автор, Мартемьян Никитич Рютин, подготовил документ «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», получивший название «Платформа Рютина»¹, и воззвание «Ко всем членам ВКП(б)». Редактировали документы Михаил Степанович Иванов и Василий Николаевич Каюров.

21 августа 1932 года на встрече, в которой участвовали М.Н. Рютин, М.С. Иванов, В.Н. Каюров, А.В. Каюров, Н.И. Колоколов, Н.П. Каюрова, П.А. Галкин, П.М. Замятин, П.П. Федоров, В.И. Демидов, Г.Е. Рокхин, В.Б. Горелов, Б.М. Пташной, Н.И. Васильев и С.В. Токарев был учрежден «Союз марксистов-ленинцев» и утверждены платформа и воззвание. 14 сентября Н.К. Кузьмин и Н.А. Стороженко (расстреляны в 1937 году), ознакомившись с воззванием, донесли. Расширенный круг лиц, примкнувших к «Союзу», был арестован. Сначала всем присудили тюремные сроки, а через несколько лет — расстрел³.

Оригинал «Платформы Рютина» не обнаружен. Имеются машинописные копии, сделанные сотрудниками ОГПУ с экземпляров, изъятых при арестах. В 30-х годах за чтение «Платформы» полагался расстрел, в 40-х — о ней уже никто не знал.

В 1995 году в Управлении национальной безопасности получила разрешение ознакомиться со следственными делами папы, мамы и отчима. Передо мной положили несколько толстенных томов и на все дали два часа. Естественно, за это время разобраться и понять что-либо выше человеческих возможностей. Я и не пыталась. Ушла ни с чем, сильно огорченная. Но в 1996 году три часа я знакомилась с делом отца.

Конечно, то, что через шестьдесят лет я могла не только увидеть, но и прочесть подлинные документы, — это прорыв. Но почему из всего дела мне дали только один том и только на три часа? Что теперь скрывать? Государство другое, идея другая. Дела объявлены на весь мир сфальсифицированными, а люди, осужденные по ним — невинными. К тому же людей, попавших в эту мясорубку, уже нет в живых — ни палачей, ни жертв. Ведь Сталин время от времени уничтожал исполнителей. Мамин следователь был расстрелян в 1939 году.

Единственное, что могут сделать наследники чекистов, чтобы отмежеваться от преступлений и косвенно извиниться перед памятью замученных ни за что людей, перед их детьми за сиротство и искалеченные жизни, и чтобы исключить возможность повторения кошмара — должны как можно шире открыть архивы.

Сразу после окончания партийного следствия начались аресты оппозиционеров. Отца арестовали 11 сентября 1928 года. В постановлении на арест и обыск сказано: «Файнберг, находясь на свободе, может замести следы и совершить преступление. Содержать под стражей». При обыске были изъяты письма от уже находившихся в ссылке одесситов. Их адреса говорят о многом — Ялуторовск, Минусинск... По доброте душевной сотрудники архива подарили мне четыре письма. Можно снисходительно улыбаться, но этих безумных там, в Тьмутаракани, волновала только политика партии! Туда как-то доходила литература. И они не унывали, были уверены, что вернутся, соберутся силами и повернут все в должном направлении.

Уже через десять дней после ареста у ГПУ и прокуратуры были готовы заключения.

Помощник окружного прокурора Ярошевский, рассмотрев уголовное дело № 4026 на Файнберга А.Н., исключенного за троцкистско-оппозиционную работу и антисоветскую агитацию, т. е. преступление, предусмотренное статьями 54-10 и 54-11 УК УССР, и принимая во внимание, что в деле нет достаточных данных, изобличающих Файнберга А.Н. в указанном преступлении, но учитывая, что своими связями и идеологией он является лицом социально опасным, постановил: следственное дело № 4026 на основании статьи 221 п. 1 УПК УССР прекратить. Руководствуясь положением ВУЦИК от 6 сентября 1922 года, ЦИК СССР от 18 ноября 1923 года и ЦИК СССР от 23 марта 1924 года об административных высылках, означенное дело возложить на Одесский окротдел ГПУ для направления в Особое совещание при Коллегии ГПУ УССР на предмет высылки.

Помощник уполномоченного окротдела ГПУ Григоренко, рассмотрев дело, нашел, что поступившие данные свидетельствуют, что Файнберг А.Н. состоял членом Одесского центра нелегальной троцкистской организации, участвовал в нелегальных совещаниях, принимал участие в распространении нелегальной литературы и хранил ее у себя, неоднократно выступал против мероприятий Советской власти и партии, стараясь сорвать собрания. Постановил: факт преступления Файнберга А.Н., предусмотренного статьями 54-10 и 54-11 УК УССР, считать доказанным. Руководствуясь постановлениями об админвысылках, дело № 4026 направить в ОСО ГПУ с возбуждением ходатайства о высылке.

И направили.

Разве не странно, дело завели, а следствие не проводят? Зачем? Партия расстаралась. Дело уголовное, а занимается им Главное политическое управление — ГПУ. Странно и то, что хотя, по утверждению гэпэушника, факт преступления доказан, а дело закрывают, хотя 54-я статья это не пустяки... Думаю на все были точные указания сверху, и дружная компания — Контрольная Комиссия ВКП(б), Рабоче-крестьянская инспекция и правоохранительная система — ГПУ, прокуратура и судьи взяли под козырек — «Будь сделано!». А эта неустанная забота власти о несогласных с ней — каждый год новое постановление о высылках. Сказал что не так — и шагай в административном порядке в ссылку , а в 30-50-е — в лагерь.

В 1838 году декабрист Михаил Сергеевич Лунин писал из Ялуторовска: «Я теперь государственный преступник. В Англии я бы назывался — ”член оппозиции”». Прошло век, произошла революция, и новый самодержец опять определил оппозицию как государственное преступление.

В тюрьме собрались единомышленники. Безделье было им невыносимо, и они (Старт, Ломов, Крыжановский, Файнберг) объявили голодовку с требованием срочной высылки или освобождения! Ни больше, ни меньше! Начальник ОСУ ГПУ УССР Карсон сообщает начальнику ОСО ГПУ СССР Дерибасу, что направляемые в ссылку голодают уже девять дней, и, если к 20 октября не будет получено постановление, их вынуждены будем освободить, что крайне нежелательно.

Дерибас меры принял, и уже 3 октября Одесский прокурор Крайнов послушно повторил в своем постановлении решение этого странного внесудебного органа — «Особое совещани» при коллегии ГПУ: «Выслать Файнберга А.Н. как социально-опасный элемент с Украины сроком на три года».

Медицинская комиссия в составе доктора Гереке, врачей Негихера и Крысенко, осмотрев отца, нашла катар правого легкого, хронический бронхит, малокровие и заключила — «Проживание на Крайнем Севере противопоказано». Точку поставил так называемый суд 17 ноября 1928 года: «Файнберга А.Н. выслать в город Кирсанов Тамбовской губернии сроком на три года. Дело сдать в архив».

Пока шла бюрократическая переписка, эти «гаврики» отпраздновали в тюрьме праздник Октября по-своему. Событие красочно описал в своем донесении начальнику Управления ИТЛ СССР врио замначальника Одесского ДОПРа Винберг: «Во вверенный мне ДОПР из окружного ГПУ была переведена группа оппозиционеров в количестве 9 человек. Их разместили в двух камерах, снабдив всем тюремным оборудованием, постельными принадлежностями, пищей и облегченным режимом в смысле пользования книгами, газетами и свободным общением друг с другом, и согласно распоряжению начальника ГПУ камеры круглосуточно были открыты. Группа ведет себя вызывающе».

«... В девять часов утра 7 ноября вывесили над камерами лозунг «Вождю Октября Л.Д. Троцкому — привет!». На неоднократные требования о снятии плаката, заключенные отказались. Когда сотрудники срывали плакат, заключенные, вооруженные железными палками от кроватей, начали их избивать. Когда плакат сорвали, на бюст Ленина посыпались бутылки, банки, тарелки, содержимое параши, они бранились, что сотрудники — прихвостни Сталина, прислужники буржуазии и т. д. К надзору они обратились с агитационной речью: ”Вы ничего не понимаете, за свои тридцать шесть рублей в месяц подставляете свои головы, вас дурят и т. д.” и тут же вывесили второй плакат».

«... 8 ноября поступила еще одна группа — шесть человек. Имеются сведения, что предполагаются еще поступления оппозиции. Мы мобилизовали группу особо доверенного персонала и договорились об усилении караула, т. к. могут быть эксцессы».

Смешно и печально. Они не ведают страха и, не зная вины за собой, ведут себя, как расшалившиеся дети. Плакаты, портреты — детский лепет! А между тем, противник у них зловещий. Он по-восточному коварен, и все постулаты нравственности для него пустой звук. Дело, которому добровольно взялись служить отец и его товарищи, слишком серьезно. Их поражение, а его победа явились для народов Союза, и не только Союза, невероятной трагедией.

К делу отца приложена выписка из протокола заседания продовольственной комиссии с его выступлениями и предложениями. Он говорил о преступлениях, характерных для многих предприятий, причину которых не выявляют; о пьянстве старых большевиков, разлагающе действующем на аппарат; о том, что предлагают не обобщать, а лишь критиковать отдельные недостатки, что также ведет к разложению; что рабочие все видят, но молчат, опасаясь сокращений и безработицы. Он предложил внести в резолюцию пункты об отмене изданных за последние годы законов, ухудшающих положение рабочих, подростков, и условий соцстраха, о введении ежегодной сменяемости руководителей профактива (реплика из зала: «И возвратить к станку!»), о прекращении частого пересмотра норм, о недопустимости преследования за критику. Все, сказанное отцом, было разумно и актуально все годы советской власти. Удивительно только, что отец с друзьями не поняли, что заменили множество работодателей на одного, имеющего над ними неограниченную власть.

Еще в деле есть два письма, написанных отцом в харьковском ДОПРе и арестованных гэпэушниками. О 7 ноября отец пишет, что их избили за плакат, наслав уголовников, что в харьковском ДОПРе находятся двадцать один одессит, семь человек из Днепропетровска, что сорок семь харьковчан отказались выезжать и разделись — их повезли раздетыми. Все остальное в письмах политика: хлебозаготовки, повышение цен на хлеб, рост эксплуатации рабочих, увеличение выпуска водки в 1928 году на 150 млн ведер, воровство аппарата, пленум ЦК, о котором никто не слышит, правая и левая опасность в партии.

Это все материалы в деле по аресту 1928 года.

За четыре месяца до окончания срока ссылки в городе Козлове Тамбовской области отца арестовали вторично. Обвинили в том, что не порвал связи с сосланными оппозиционерами, что переписка носила политический характер с оценкой руководителей партии и правительства, что хранил нелегальную литературу и вел агитационные разговоры, что вербовал в оппозицию, говорил, что экономические условия рабочих хуже, чем при царе и поэтому заводы бастуют.

« Будучи оторванным от всех, организационной работы не вел. Возможно, высказывался, что партия ВКП(б) ведет неправильную политику по отношению к крестьянству, что темпы и методы коллективизации неприемлемы. Возможно, высказывал соображения, что налегают на мускулы рабочих, а паек снижен. Что ругал советскую власть — ложь. Убежден в неправильной линии руководителей советской власти и от своих убеждений не собираюсь отказываться. Файнберг».

Когда понял, что следствие — формальность, заявил: «По предъявленному обвинению виновным себя не признаю. Хранение литературы, переписка с оппозицией, разговоры со знакомыми не могут служить обвинением. Показаний запуганных людей, никакого отношения к политике не имеющих, можно найти сколько угодно. Обвинение смехотворно, пригодно для юмористических журналов.

Само обвинение показывает, что искать закон бесполезно — отношение аппарата, громившего ленинскую оппозицию, не может быть иным. Сам факт отправки меня в первую ссылку свидетельствует, что я остался при своих убеждениях и логически подлежу второму аресту, как и мои единомышленники, обогревающие гибельные места царских ссылок. Преследование по статье 58 могло начаться и раньше, так как у ГПУ есть достаточно моих писем.

Мой арест, может быть, только стремление Козловского ГПУ тоже прославиться расправой с оппозицией и заслужить похвалу начальства выполнением встречного плана. Но так как тюрьмы заполнены большевиками-ленинцами, по-видимому, генеральная линия сталинской фракции — усиление репрессий к левой пролетарской части ВКП(б), от которой нас не оторвет никакая сила.

Виновным себя не признаю, от дальнейших ответов на допросах отказываюсь. Файнберг».

Постановление Особого совещания при ГПУ от 8 августа 1931 года гласило: «За распространение контрреволюционной литературы и антисоветскую агитацию, преступление, предусмотренное статьей 58-10 УК РСФСР, сослать на три года в Западную Сибирь». Сослали в город Ойрат-Туру Западно-Сибирского края.

2 апреля 1934 года последовал третий арест. Этого дела не нашли. Его просто не было. Подошел конец второй ссылки или Сталин решил, что уже можно все. Особое совещание ГПУ по той же пресловутой статье 58 УК РСФСР приговорило теперь к пяти годам ИТЛ. Срок отбывал на Воркуте, в Ухтижемлаге. Думаю, это судьба всей оппозиции — кто выжил и не отрекся, пошел в лагерь.

Мама, наверное, получала сведения об отце. Очень смутно помню разговоры шепотом о том, что отцу предлагали раскаяться, отречься и сулили пост в Москве, а он отказался. Теперь мы знаем, что все отрекшиеся вскоре окончили свои дни в подвалах Лубянки, Лефортова или в лагерях. В 1939 году в лагерях прошли массовые расстрелы тех, кто должен был умереть, но выжил. О расстрелах рассказала мама.

В лагере отец остался человеком. В 1944 году мама познакомила меня с человеком, сидевшем в одном бараке с отцом. Простить себе не могу, что сразу не записала все, что он рассказал, только запомнила слова: «Ваш отец был вождем». Сейчас бы сказал «личностью». Мама рассказала, что отец умер во время голодовки, им организованной. Голодающие требовали вернуть им статус политзаключенных.

Вдруг в 1989 году читаю переведенную с английского статью И. Дойчера¹, автора книг о Л. Троцком. В статье², герой которой тоже Л. Троцкий, рассказано о судьбе троцкистов и голодовке на Воркуте в 1937 году.

Режим ужесточался, работать надо было по 10-12 часов. Они голодали, болезни и неописуемые условия косили ряды. Лагеря стали школами оппозиции, а наставниками — троцкисты. Троцкисты становились во главе забастовок, голодовок, своим героическим поведением поддерживая волю. Сплоченные, умеющие хорошо владеть собой, хорошо политически информированные — подлинная элита огромной части нации, брошенной за колючую проволоку.

Сталин понимал, что дальнейшими репрессиями ничего не добьешься — уже сложился ореол мученичества. Они оставались угрозой, пока живы, а с приближением войны из потенциальной могли превратиться в реальную силу. С тех пор, как Сталин захватил власть, ему приходилось захватывать ее еще и еще. Он решил завоевать ее раз и навсегда путем массового уничтожения всех противников и, прежде всего, троцкистов. Политические московские процессы 30-х срежиссированы, для оправдания этого замысла, основная цель которого осуществлялась не в залитых светом залах суда, а в темницах и лагерях Дальнего Востока и Заполярья.

Очевидец, бывший з/к большого барака на Воркуте, сам не троцкист, их последние дни накануне уничтожения¹.

Осенью 1936 года после процесса Каменева-Зиновьева¹ троцкисты проводили в лагере митинги в честь казненных вождей и товарищей. 27 октября начали голодовку, которая продолжалась 132 дня. Решение принималось на общем собрании. Больных и стариков от голодовки освободили, но они отказались. Призыв троцкистов нашел отклик среди других заключенных, и в голодовку включились все лагеря Печоры, но поголовно голодали только троцкистские бараки. В голодовке вроде бы участвовал старший сын Троцкого — Сергей. Два человека отказались, не выдержав, они не были троцкистами.

Они требовали:

- восьмичасовой рабочий день;

- одинаковый паек для всех, независимо от выработки;

- отделение политических от уголовников;

— перевод женщин и инвалидов из Заполярья.

В начале марта 1937 года по приказу Москвы администрация пошла на уступки по всем пунктам требований, и голодовка прекратилась. Несколько месяцев троцкисты пользовались завоеванными правами. Это ободрило других з/ков, ожидалась амнистия к ХХ-летию Октября. А в стране нарастал террор, именуемый ежовщиной.

Вскоре политзаключенных изолировали внутри лагеря за колючей проволокой, охраняемый вооруженными до зубов солдатами. Паек сократили до 400 граммов.

В конце марта 1938 года охрана вызвала двадцать пять человек, выдали им по килограмму хлеба и сказали собираться в этап с вещами. Тепло попрощавшись с друзьями, они покинули барак. Через двадцать минут на берегу Верхней Воркуты раздался залп. Вскоре вернулся конвой. Стало ясно, куда ушли те двадцать пять. На следующий день вызвали сорок человек. Тех, кто не мог идти, сказали повезут. Через час раздались выстрелы. Теперь уже никто не сомневался, что их ожидает. После голодовки, долгих месяцев холода, истощения сопротивляться не было сил. Расстрелы шли каждый день, вызывались по 30-40 человек, а из репродукторов неслось: «За контрреволюционную пропаганду, саботаж, бандитизм, отказ от работы, попытки к бегству, расстреляны следующие...». Однажды повели большую группу, человек сто, они запели «Интернационал». В бараках подхватили пение. Жена одного шла на расстрел на костылях. Казнили детей старше одиннадцати лет. Бойня продолжалась весь апрель и май. На Воркуте после прекращения расстрелов осталось человек сто, среди них — ни одного троцкиста. Когда их вернули в шахты, они узнали, что Ежов смещен и пришел Берия (май 1938 года).

Так как внимание пораженного ужасом мира было приковано к московским процессам, бойня в концлагерях осталась почти незамеченной. Она проводилась в такой глубокой тайне, что сведения о ней просочились лишь много лет спустя!!

Через два года, когда в лагерь прибыли поляки, латыши, эстонцы, литовцы, украинцы, они обнаружили немало впавших в немилость сталинцев, некоторых бухаринцев, но ни одного троцкиста. Об их уничтожении рассказывали шепотом, намеками. Даже многоопытные з/ки больше всего страшились обвинения в сочувствии и жалости к троцкистам.

Ежовщина явила собой политический геноцид: она уничтожила всех поголовно, кого можно было назвать антисталинцем. В течение последних пятнадцати лет владычества Сталина в Советском Союзе не осталось ни единой группы, — даже в тюрьмах и лагерях — способной бросить ему вызов. Не осталось ни единого центра независимой политической мысли!

В самосознании народа образовался колоссальный провал, его коллективная память была разбита вдребезги, преемственность революционных традиций разрушена, уничтожена самая способность к неконформистскому мышлению.

В конечном счете Советский Союз оказался лишенным какой-либо альтернативы сталинизму, и не только в сфере практической политики, но даже на уровне самых потаенных духовных процессов. Аморфность мысли в обществе была такова, что даже после смерти Сталина советское общество оказалось неспособным породить из своих недр какое-либо антисталинское движение, и реформа была предпринята сверху, бывшими подручными и сообщниками Сталина».

В справке о реабилитации отца по делу 1934 года сказано: умер 17 февраля 1937 года.

Мама пришла этапом на Воркуту через год. Ее «дернули» из зоны, привели на кладбище: «Здесь похоронен ваш муж Файнберг».

Что ж, может быть и так. У отца был туберкулез, и он мог не выдержать голодовки. А умер или расстрелян, теперь мне не узнать. Осталось только любоваться портретом и мучиться от невозможности встречи. Погиб отец в тридцать три года.

В 1968 году мама подала заявление о реабилитации отца в Генеральную прокуратуру СССР, указав, что он активно участвовал в подполье и воевал в гражданскую. Наверное, надо было делать это лет на десять раньше и не надо было унижаться и просить учесть прошлые заслуги. Я же тогда подумала — нет, я им не верю, у меня растут дети.

Помощник прокурора по надзору за следствием в органах госбезопасности Ю.Л. Дубровин, рассмотрев архивное дело А.Н. Файнберга, повторил заключение гэпэушника Григоренко: преступление, наказуемое по статье 54, доказано. Принадлежность к числу активных участников оппозиции 1927 года подтверждает изъятая при обыске переписка и материалы, полученные из Института истории ЦК КП Украины и Института марксизма-ленинизма. Дубровин отметил, что Файнберг от дачи показаний отказался, заявив: «Принадлежность к оппозиции не образует состава преступления, и ею не должны заниматься органы». В заключение Дубровин в 1968 (!) году заявил: «Файнберг выслан в связи с тем, что после исключения продолжал активно заниматься фракционной деятельностью, приносящей ущерб партии. При этих обстоятельствах высылка является целесообразной и обоснованной. Ходатайство о реабилитации необоснованно. Оставить без последствий».

Согласна, исключать оппозицию было бесполезно. Они с пеленок в партии, с билетом или без него. К тому же вокруг свои ребята — и на собрание проведут, и литература передадут, и «секретное» перескажут, и мнение примут к сведению. Вот если разбросать их по одиночке по огромной Сибири, откуда они никогда не вернутся — вот это да! Это они думали — три года, Сталин знал — навсегда! Коварство Сталина — кажущаяся легкость приговора.

Сослали самую активную, неподкупную, думающую и бесстрашную часть партии, в основном молодых. Сопротивление было обескровлено. Теперь можно и коллективизацию-индустриализацию любыми методами.

Уничтожать кулаков, которых уже в деревне нет, потому что «подлинные кулаки в своей подавляющей массе сразу после чрезвычайных мер начали ликвидировать свое хозяйство и удирать в города. К концу 1928 года они в основном были ликвидированы как класс. Некоторая жизнедеятельная часть была расстреляна и посажена в тюрьмы, основная масса разными путями устроилась рабочими на заводы, железные дороги, сторожами, истопниками, дворниками. Лозунг ликвидации кулачества как класса начал претворяться в жизнь с начала 1930 года. Объектом стали середняки и бедняки». «В деревне отбирается все почти даром: хлеб, мясо, шерсть, кожа, лен, куры, яйца и пр.; все это стягивается в голодающие города и экспортируется за полцены за границу. Деревня превращена в худший вид колонии... Товаров нет, в то же время домотканую одежду и обувь приготовить не из чего, ибо лен, шерсть, кожа отобраны, а скот вырезан или передох от плохого ухода и отсутствия кормов. Лапти стали остро дефицитным товаром. В результате деревня одевается в жалкое тряпье. Трудодень колхозника в среднем оплачивается 15-20 копейками... Деревня в настоящее время представляет сплошное кладбище». «Рабочие голодают, даже картошка стала дефицитом, по неделям не видят ни грамма мяса, молока, масла; за аршином ситца вынуждены выстаивать в очереди многие часы, ни вилки, ни стакана, ни ложки негде купить. ... Реальная зарплата рабочего составляет бесспорно не более 25 % по отношению к 1926-1927 годам².

За счет страшного ограбления и эксплуатации рабочих и крестьян ускореннос троят заводы и фабрики¹ .

^1. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. Приложение «Сталин и кризис пролетарской диктатуры». М.: Политиздат, 1991. — С. 367—368.
Вот если бы тогда, в 1927 году, и вожди и рабочие не отступились бы, не предали и не промолчали бы, не дали бы расправиться! Ведь знали, что оппозиция права, что это свои, честные и бескорыстные. Но все испугались, каждый за свое, как мама за детей. И пошла тихая расправа.

Сталин открыл бы стрельбу уже тогда, в двадцать седьмом году. Но оппозиция не пошла бы тихо на убой. Таких, кто кричал бы в подвале перед расстрелом «Да здравствует Сталин!», среди них не было. Те, кто в двадцать седьмом предал, сами себе подготовили и 37-й год и ГУЛАГ. В 1931 году, сменив в органах тысячи чекистов, подобрав нужных людей, Сталин создал мощную организацию, руками которой уничтожил четверть населения страны под громкие крики «Слава вождю!».

В 1988 году я послала заявление в Комиссию Политбюро ЦК КПСС о реабилитации отца. Дело пересматривал в Одессе помощник прокурора по надзору за следствием в органах безопасности Н. М. Саврицкий, который нашел, что расследование в 1928 году было проведено необъективно, с нарушением процессуальных норм, и направил дело в прокуратуру для опротестования постановления Особого совещания ГПУ 1928 года.

16 сентября 1988 года — через шестьдесят лет — Одесский областной суд на основании пункта 2 статьи 6 УПК УССР дело закрыл за отсутствием состава преступления и Абрама Наумовича Файнберга реабилитировал.

Пересматривая дело, Н. М. Саврицкий затребовал дела по арестам 1931 и 1934 годов. Из Тамбова материалы получил, дела 1934 года в Омске не оказалось. Н.М. Саврицкий (спасибо ему) сообщил мне о втором аресте и посоветовал обратиться в Тамбовскую прокуратуру. Заместитель прокурора Тамбовской области прислал бумагу: А.Н. Файнберг признан невиновным (реабилитированным), и по постановлению Совета Министров СССР от 8 августа 1965 года семья имеет право получить за граждан, необоснованно привлеченных, двухмесячную зарплату. Двухмесячную зарплату за отнятую жизнь!

В мае 1989 года я получила из Прокуратуры СССР справку: «Постановление Коллегии ОГПУ от 2 апреля 1934 года отменено. А.Н. Файнберг посмертно реабилитирован». В сопроводительном письме сказано, что отец был дважды незаконно арестован — в 1928 и 1934 годах. О третьем аресте ни слова. Само собой, на арест в 1934 году дела просто не заводили, приказ — арест. Но даже в 1989 году не сказали: участие в оппозиции не преступление, тем более не уголовное.

Перечитывая реабилитационные справки никак не могла понять, что же мешает, как заноза. Теперь поняла — раз оппозиция не преступление, то ВКП(б)-КПСС и ГПУ-НКВД-КГБ, прокуратуры и суды — преступники, и они занимаются реабилитацией!

А.Н. Яковлев, председатель Комиссии по реабилитации, сказал: «Не мы должны их реабилитировать, а они, если хотят и могут, должны реабилитировать это преступное государство» ¹. Это ближе к истине. Но, по-моему, преступников нельзя реабилитировать, а только амнистировать, простить. А.Н. Яковлев считает, что расстреляли и умерли в лагерях и тюрьмах за годы сталинских репрессий около 15 млн человек. Точное число пострадавших от сталинского террора определить нельзя, потому что в 50-х годах архивы почистили, скрывая личное участие^.

За два года, 1937-38 во времена ежовщины было репрессировано 4,5 млн человек, из которых 835 тысяч были расстреляны. К 1941 году при Берии в лагерях находилось 2,3 млн человек

Портреты Сталина в колоннах под красными флагами ужасают. Объяснить это можно либо полной неосведомленностью людей о «подвигах» их героя, либо все-таки они считают все откровения ложью, как было всегда.

Может, убедительным было бы решение Международного суда с обнародованием всех преступлений, и признавшего бы Сталина и его «тонкошеих вождей» преступниками против человечества.

Я писала в Комиссию: «Хочу, чтобы отцу воздали должное». Меня вызвали в обком партии, который расположился в огромном, недавно построенном дворце (чтобы записаться в очередь на квартиру, надо было жить в четырех метрах). Холеный партийный барин в персональном богато убранном кабинете сообщил мне благую весть: «Партия простила Вашего отца и вновь зачислила его в свои ряды!» (В 1989 году многие сдавали свои партбилеты.)

Эта наглость лишила меня речи. Коррумпированная, давно забывшая об идеалах партия-преступница, виновная в гибели миллионов, ведущая жестокую войну с народом за власть, растлевая его страхом, доносительством, нищетой и водкой, партия обкрадывающая народ и государство, употребляющая достояние огромной страны на роскошную жизнь и разжигание войн во всем мире, наградила отца, убитого ею, членским билетом!

Я хочу, чтобы знали все — были люди, которые умели свободно мыслить. Они мужественно и бескорыстно боролись против воцарения тирании в стране и до последнего вздоха не предали своих убеждений.