Со стороны солнца. Крымская тетрадь Первый шаг

На 12 мая нашим войскам была поставлена задача нанести решительный удар с целью окончательного разгрома противника на полуострове Херсонес. День 11 мая прошел в подготовке к последней схватке. Артиллерийская канонада не умолкала: производились огневые налеты по районам сосредоточения и местам возможной погрузки живой силы и техники противника на морские суда. Те же задачи выполняла армейская авиация. Наша, флотская, отрезала врагу пути отступления по морю. Противник еще держал оборону на Старом Турецком валу. Позади него оставался лишь небольшой клинышек суши...

12 мая в четыре часа тридцать минут после мощного огневого налета три дивизии 3-го горно-стрелкового корпуса поднялись в атаку на гитлеровские позиции и с ходу овладели Турецким валом. Однако отошедшие части противника сумели организовать контратаку. Не обращая внимания на смертоносный огонь с вала и окружающих сопок, отчаявшиеся фашисты лавиной накатывались на наши соединения, не успевшие целиком подтянуть свои силы к занятому рубежу...

Исход боя решила отвага и находчивость наших бойцов, умение и предусмотрительность командиров.

...Одной из рот бригады морских пехотинцев в ночь перед атакой было приказано незаметно проникнуть на Турецкий вал в район Камышовой бухты и в решающий момент ударить на врага с тыла. Командир роты Николай Терещенко сумел правильно выбрать нужный момент. Хладнокровно выждав, когда гитлеровцы поднимутся в контратаку, он ударил по ним пулеметным огнем с фланга, затем выпрыгнул из окопа: "Даешь Херсонес! Черноморцы, вперед!" Командиру, с боями проведшему своих славных бойцов от Новороссийска до Севастополя, не надо было оглядываться назад. "Впер-ре-ед!" — бросился за ним следом главстаршина Георгий Дорофеев со взводом. "Полундра!" — прокатилось по всей цепи...

К десяти часам прижатые к морю остатки разгромленной 17-й армии немцев сложили оружие. Крымская земля была полностью очищена от захватчиков. На мысе Херсонес наши войска захватили двадцать одну тысячу пленных, много оружия и техники.

Однако в море еще продолжали движение многие корабли и суда с войсками и военными грузами, которые противник пытался спасти.

Наше сражение за Крым еще не было окончено.

На рассвете 12 мая ушли на задание две пары торпедоносцев, их повели старший лейтенант Жестков и младший лейтенант Вальцев. Затем поднял в воздух пятерку бомбардировщиков комэск капитан Чупров. Обе группы должны были действовать методом "свободной охоты". В пять тридцать в восьмидесяти километрах западнее мыса Херсонес пара Жесткова обнаружила корабли, на полном ходу направляющиеся к румынскому берегу. Конвой состоял из транспорта в три тысячи тонн, пяти быстроходных барж и трех сторожевых катеров типа "олень".

Жестков и Дурновцев знали, что бой будет предельно жестоким. На каждом "олене" от шести до десяти автоматических пушек и крупнокалиберных пулеметов. Десантные баржи вооружены еще лучше. Корабли до отказа забиты бегущими гитлеровцами, которые будут сражаться с отчаянием обреченных...

Жестков с ходу направил свой самолет на транспорт. Дурновцев пристроился к нему во фронт. Перед торпедоносцами встала сплошная стена огня. К тому же капитан транспорта, видимо, уже бывал в подобных переделках. Жестков трижды выводил пару в атаку и каждый раз корабль на большом ходу успевал повернуться к торпедоносцам носом.

Еще одна атака. Момент сброса застал транспорт на развороте. Но опытный враг тотчас застопорил ход. Торпеды прошли по носу судна, в одном-двух метрах.

Огорченные экипажи вынуждены были возвратиться на свою базу ни с чем.

Вторая пара — Александр Вальцев и Николай Новиков в сопровождении четырех истребителей — обнаружила конвой в семь часов утра. Он также держал курс на запад и шел под сильным прикрытием с воздуха: восемь истребителей Ме-110. Шесть из них моментально бросились на пару заходящих в атаку торпедоносцев. Вальцев принял поспешное решение сбросить торпеды. Между тем четверка наших ястребков успешно атаковала "мессеры" и подбила один из них,

Не очень повезло и нашей группе бомбардировщиков. Ведомыми у Чупрова были справа я и Тарасов, слева — Трофимов и Лисицын. Прикрытие — четыре истребителя.

В семь тридцать мы обнаружили транспорт в сопровождении двух сухогрузных барж и сторожевого катера. Ведущий принял решение нанести удар по транспорту с двух заходов с высоты тысяча восемьсот метров. Небольшой конвой сумел организовать интенсивный заградительный огонь. Чупров лег на боевой курс и упорно выдерживал его. Перед самым сбросом бомб около носа ведущей машины разорвалось несколько снарядов. Бомбардировщик привспух, и видно было, как комэск отдал штурвал, чтобы удержать его. Это увеличило скорость. Высыпанные вслед за тем тридцать бомб пошли с перелетом. Две из них угодили в сухогрузную баржу.

— Прямое попадание, — доложил Должиков. — Барже капут!

— Не было бы счастья... — с досадой проворчал Прилуцкий.

Оставался второй заход.

— Сзади справа атакуют истребители! в один голос предупредили стрелки.

Нити трасс протянулись между машинами, промелькнули две пары Ме-110. За ними бросились наши ястребки: прозевали первую атаку, "мессеры" зашли со стороны солнца.

Сближаемся. Зенитки перекрывают курс. Ведущий, сжав зубы, выдерживает режим. Еще тридцать ФАБ-100 устремляются вниз. Маневрируем...

— Четырьмя разрывами повреждена десантная баржа, — в голосе штурмана окончательное разочарование.

— И то хорошо! При таком огне...

В общем-то сделали все возможное. С горизонтального полета попасть в точечную цель нелегко.

На аэродроме готовились к вылету четыре торпедоносца. Ведущий Киценко, с ним повторно летят Жестков, Новиков и Вальцев. Задача — уничтожить транспорт, неудачно торпедированный парой Жесткова.

— На этот раз не уйдет хитрый фриц! — поклялся Александр.

Конвой они нашли в другом составе: два транспорта — три и полторы тысячи тонн, один тральщик, три десантные баржи. Сверху прикрытие — четыре "Гамбурга-140". Ведущий решил атаковать оба транспорта парами, но Вальцев на развороте отстал и пристроился к паре Киценко.

Три машины пошли в атаку на большой транспорт с правого борта, Жестков устремился на малый с левого. "Гамбурги" также разделились на две пары. Наши истребители уже успели перескочить конвой, развернулись с опозданием. Особенно досталось самолету Жесткова, отбивавшемуся в одиночку. Стрелок-радист Сергей Игумнов едва успевал перебрасывать турель, посылая короткие очереди в наседавшие с двух сторон вражеские гидропланы...

Прямо перед носом низко летящей машины возник густой слой огня. Жестков резко отвернул и снова лег на боевой курс.

— Бей левого!

На какой-то момент они оказались на параллельных курсах с "Гамбургом". Сергей влепил в него длинную очередь. Фашист загорелся и врезался в воду...

"Гамбург", атаковавший справа, от неожиданности отпрянул, отвернул в сторону. Этого было достаточно, чтобы летчик и штурман сосредоточили все внимание на цели. Торпеду сбросили с пятисот метров. Умело маневрируя, вышли из-под огня.

Зенитки сразу перенесли огонь на торпеду. Снаряды вздымали воду вокруг тянущегося за ней следа.

— Вот гады! — возмущался Локтюхин. — Как точно идет-то, родная, гляди, командир! Неужели...

Огромный взрыв накрыл транспорт. Когда водяная пыль осела, стало ясно: торпеда взорвалась, не дойдя...

"Гамбурги", нападавшие на тройку Киценко, действовали осторожнее. Тем свирепей били орудия, "эрликоны", пулеметы с кораблей. Гитлеровцы, до отказа забившие палубы, с остервенением палили из личного оружия...

Торпедоносцы неслись к цели буквально сквозь огонь. Подошли на предельно близкую дистанцию. Ведущий штурман Басалкевич сбросил торпеду с пятисот метров, Тихомиров — с четырехсот пятидесяти, Ляпин — с четырехсот...

Из-под левого капота машины Вальцева вырвался дым. Летчик круто взмыл в высоту, видимо, опасаясь врезаться в воду. Перелетел через атакуемый транспорт, снизился. Над левой плоскостью трепетало пламя. Машина села на воду в четырех километрах от атакованных кораблей и спустя две минуты затонула. Экипаж сошел на шлюпку. К ней направились два сторожевых катера, их наводил "Гамбург"...

Одна из сброшенных торпед попала в цель. Одна взорвалась, не дойдя до транспорта, очевидно, расстрелянная орудиями. Взрыва третьей экипажи не наблюдали.

Избитые три самолета вернулись на свой аэродром...

Подхожу к Жесткову. Он только что вылез из кабины. Стаскивая с разгоряченной головы шлем, сообщает, словно оправдываясь:

— Хитрого не нашли. Другому пришлось врезать. Разве еще на ночную с тобой на пару пошлют.

Чуть-чуть не угадал. Тут же, как из-под земли, возник вездесущий Довгаленко:

— Минаков, к командиру полка! С Дурновцевым и штурманами. Ночью пойдете на "охоту" с торпедами. Я кивнул Александру: видел?

— С Жесткова на сегодня хватит, — на лету схватил мысль адъютант. — В следующий раз полетите вместе. Или, думаете, Крым взяли, так уж и кончилась война?

Мы этого не думали. Подумали только теперь. А в самом деле, может, это последний наш вылет? Может, и не придется с Жестковым-то вместе отсюда...

Командир полка задержал ненадолго.

— Знаю, устали. Задача ясна? Завтра утром последние фашистские суда втянутся в порты Румынии. Выгрузят живую силу, технику...

— Ясно, товарищ майор!

— Что ясно?

— Чтобы как можно меньше выгрузили. Буркин устало потер лоб.

— Можно и так сказать, — рассмеялся. — Можно наоборот. Чтобы как можно больше отправить их к рыбам.

Определили рубежи возможного нахождения последних плавсредств противника, которые в полдень отошли от Херсонесского маяка.

— Ну, желаю! — пожал всем четверым руки Буркин. — Чтобы как можно меньше. Или больше, как вам понравится.

Пожал руки и Немировский.

— Приду проводить, — как всегда обещал Шевченко. — Завтра в полку большой праздник. Думаю, не сорвется на этот раз.

— Ну как? — оглядел я ребят, когда мы вышли. — Для пользы дела прижмем жука?

Прилуцкий в сомнении переглянулся с Беспаловым.

— Вы-то давайте, а нам с Михаилом...

— Надо покумекать, — подхватил тот. — Пятерка Чупрова только что воротилась — море как вылизано, говорят. В воду свалили бомбы, чтоб не садиться с ними, летали-то молодые...

— И Мейев вернулся с топмачтовиками. То же самое, ни фига. Днем не находят, а нам...

Я взглянул на Дурновцева. Тот кивнул:

— А ну его, этого жука, царапается...

— Пошли, ребята! Завтра прижмем, обещал же Иван Григорьевич...

Поговорили с Чупровым, сходили к Мейеву. Но ведь должны же быть корабли? Уточнили границы районов, обшаренных ими. Разработали маршруты, чтобы охватить все возможные пути отхода. Вопреки всем правилам решили держаться парой.

За делом не заметили, как пролетело время. Торпеды подвешены, баки заправлены под самые пробки, патронные ящики набиты до отказа.

Ровно час. Взлетаем. Темная южная ночь, небо усыпано звездами. Бортовые огни не выключаю: Дурновцев ориентируется по ним.

Проходим Тарханкут, под нами море. Курс на юго-запад. Даю указание Дурновцеву держаться с принижением, выключаю огни. Теперь ведомый видит лишь вспышки выхлопов из двух пар патрубков моей машины. Убеждаюсь, что держит дистанцию хорошо. Вообще-то рискованное, конечно, дело, но Дурновцев опытный летчик, мы с ним условились обо всем.

Сам веду самолет почти вслепую. Через тридцать минут появляется долгожданная луна, по воде расстилается бледная чешуйчатая дорожка. Постепенно она становится все светлее. Еще полчаса, начинаем поиск.

Трудное это дело, если на горизонте нет световой полосы. Первый раз охотимся глухой ночью. Но если бы вылетели раньше, не было бы луны. Вся надежда теперь — на дорожку...

Несколько раз меняем курс. Дурновцев — как привязанный. До румынского берега сто километров.

— Кажется, есть — шепчу, себе не веря.

— Есть, командир! — подтверждает Прилуцкий.

— Вправо смотрите, ребята!

— Есть! — в один голос стрелки.

Уточняем ордер. Два транспорта, сторожевой катер. Оповещаем ведомого. Советуюсь с Прилуцким: разделить силы на оба транспорта или парой атаковать один. Решаем атаковать парой.

Четыре часа утра. По командам штурмана вывожу машину на сближение с целью. За мной неотступно следует Дурновцев. Плавно снижаюсь до тридцати метров. Все внимание — на выдерживание высоты и направления.

Фашисты по выхлопам обнаруживают нас. Сторожевой катер что-то сигналит светом — то ли запрашивает, чьи самолеты, то ли дает опознавательные...

Пользуясь замешательством врага, быстро ложимся на боевой курс. Противник открывает огонь уже после нашего залпа.

При выходе из атаки наблюдаем взрыв. Сделав круг и зайдя со стороны луны, видим: верхняя часть транспорта окутана дымом, корма оседает в воду...

Еще большой круг, еще заход: на поверхности моря — один транспорт и сторожевой катер.

— Иван, передай на землю: "Задание выполнено. Потоплен груженый транспорт водоизмещением две тысячи тонн". Дурновцеву: "Поздравляем с победой. Ура! Разрешаю лететь на аэродром самостоятельно".

Возвращаемся на рассвете. После пяти часов напряженного полета с удовольствием ступаем на твердую землю.

На стоянке Иван Григорьевич. Как обещал. Сколько он нас прождал тут?

Поздравления, объятия. Обязательный доклад начальнику штаба. Потом полуторка, пропахшее сиренью Сокологорное.

Ну вот, теперь и прижмем жука-то...

И все же наш вылет не оказался последним. Рано утром на "прочесывание" моря ушли два самолета-разведчика. В одиннадцать они обнаружили караван из девяти быстроходных десантных барж. На удар вылетела пятерка бомбардировщиков нашей эскадрильи, ее повел капитан Чупров. Ведомые — замкомэск Василий Трофимов, летчики Юрий Тарасов, Василий Аниканов, Петр Курушин.

Цель нашли быстро, вышли со стороны солнца. Баржи следовали в трехкильватерной колонне. Противник уже не ждал нападения, считал, что бои здесь кончились, поэтому открыл огонь с опозданием. Ведущий штурман Федор Николаевич Аглотков скорректировал направление, сбросил бомбы с ходу. За ним — ведомые. Шестьдесят ФАБ-100 остались за хвостами машин.

После разворота увидели: две баржи поражены прямыми попаданиями, одна из них затонула сразу. Вспухли разрывы в двух-трех метрах от бортов еще двух посудин.

Снайперская работа!

14 мая в полку проходил митинг. С волнением и гордостью авиаторы слушали приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении важнейшей военно-морской базы на Черном море — города Севастополя. Москва отсалютовала этой победе еще 10 мая, но нам тогда праздновать было некогда...

Троекратным "ура" ответил полк на заключительные слова приказа: всем воинам, участвовавшим в освобождении Крыма, Верховный Главнокомандующий объявил благодарность.

— За отвагу, проявленную в боях с немецко-фашистскими захватчиками, — читал следующий приказ командир полка, — за стойкость, мужество, героизм, организованность и высокую дисциплину личного состава 5 мая 1944 года приказом народного комиссара Военно-Морского Флота 1-я минно-торпедная авиационная дивизия преобразована во 2-ю гвардейскую минно-торпедную авиационную дивизию.

И следующий: 10 мая нашей дивизии присвоено наименование "Севастопольская"!

После бурного ликования слово взял замполит Иван Григорьевич Шевченко.

— Дорогие гвардейцы! Сегодня, когда мы с гордостью празднуем освобождение крымской земли, когда город за городом, область за областью очищаются от фашистской нечисти, давайте окинем мысленным взором весь тот великий, трагичный и героический путь, который прошла наша армия, весь наш народ, чтобы прийти к этим славным победам...

Несколько минут все стояли молча. Вспоминали неравные бои в жарком небе над Одессой и Севастополем, штурмовку бесконечных вражеских колонн в пыльных степях Приазовья, Кубани и Дона, на подступах к Новороссийску, Тамани, Керчи... Известие о первой большой победе в битве под Москвой, восхищение несгибаемой стойкостью Ленинграда... Сталинградская битва, разгром фашистских полчищ под Курском и Орлом, великий перелом...

— Крымская операция продолжалась тридцать пять суток, — продолжил свою речь Иван Григорьевич, — штурм Севастополя длился пять дней! Это ли не свидетельство нашей возросшей силы, беззаветной доблести советских воинов, их умения бить врага? В результате этой блестяще проведенной операции наголову разгромлена огромная 17-я армия противника, потери врага на суше составили сто тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, вся его техника оказалась захваченной нашими войсками, в воздушных боях и на земле уничтожено очень много самолетов... Огромны потери противника на море. Я не могу сейчас назвать точных цифр...

Цифры мы узнали позже. И хотя каждый из нас повидал собственными глазами и тонущие вражеские корабли, и сотни барахтающихся вокруг них гитлеровцев, они, эти цифры, показались почти невероятными. За месяц боевых действий моряками и летчиками Черноморского флота было уничтожено свыше ста вражеских кораблей и судов и около шестидесяти выведено из строя. В оперативной сводке штаба 17-й немецкой армии № 2346 от 13 мая 1944 года сообщалось, что только в период с 3 по 13.5.44 года сорок две тысячи вражеских солдат и офицеров потонули или пропали без вести во время эвакуации морским путем.

Колоссальные потери, особенно на последнем этапе отступления, не могли не вызвать бурю негодования в гитлеровской ставке. Между командованием сухопутных войск и военно-морских сил вспыхнула позорная перепалка. Вермахт обвинял флот в неоперативности и чуть ли не в трусости, адмиралы оправдывались бездарностью генералов, не сумевших удержать позиции в течение установленного срока.

Вряд ли Гитлеру и его многоопытным генштабистам удалось разобраться в этом споре, единственным объективным содержанием которого могло быть признание полной несостоятельности германской военной машины перед лицом неуклонно возрастающей мощи советских вооруженных сил. Как на суше, так и на море. И в воздухе — над сушей И над морем. Полного превосходства советской военной мысли, организаторских способностей военачальников, отваги и умения рядовых командиров и бойцов. Морально-политического превосходства советского воина, что в конечном счете и должно было привести к окончательному краху бесчеловечного гитлеровского рейха.

Это было уже очевидным.

Три года войны оставались у нас позади. Впереди... Мы еще не знали. Но знали твердо: победа будет за нами, победа не так уж и далека...

По-разному складываются судьбы у людей на войне. Даже и у героев. Одни делают по двести боевых вылетов — у истребителей бывало и по пятьсот, — заслуживают славу, награды. Другие...

Капитан Панин прибыл к нам с Тихоокеанского флота в октябре сорок третьего. Боевого опыта не имел. А летный — богатейший. Был назначен заместителем командира третьей эскадрильи. На Тихом был комэском, его ученики воевали на всех морях, попадали и в наш полк и выгодно отличались от других новичков, пилотировали машину отлично.

Поэтому Панину и пришлось загорать в тылу целых два с половиной года.

— Что ж, придется вас догонять, — сказал он спокойно, давно уже, видимо, приучив себя к этой мысли.

Мы были знакомы, на Тихом служили в одном полку, Михаил Федорович уже и тогда был комэском. При первой же встрече принялся расспрашивать о новинках в тактике "мессеров", "фокке-вульфов". Я, конечно, смущался. Панин — ничуть.

— Возьмешь меня с собой на торпедный? Я у начальства похлопочу. Скажу, поучиться хочу.

Прямо так. А и здесь ведь по должности выше, хоть и в другой эскадрилье.

Смущаюсь опять. Что тут скажешь? Возьму, Михаил Федорович? Когда я ему чуть не в сыновья гожусь.

А и не нужно было смущаться. Просто чуточку быть поумней. Видеть не только себя и своих одногодков, но постараться проникнуть и в душу таких вот людей. Что терпеливо могут тянуть свою лямку на Тихом, раз так приказано и так осознано, а после проситься в стажеры к своим же ученикам.

Но до этого было тогда мне еще далеко. Обратил только внимание — невозможно было не обратить, — что его сразу в полку полюбили. Хоть был и немногословен, на вид даже чуть суров. Твердый, проницательный взгляд глубоко посаженных глаз, твердые складки от губ к носу...

Близко сойтись нам не довелось. Но как-то, сидя со мной на дежурстве, Панин вслух вспомнил о трех сыновьях, оставшихся в военном городке на Тихом. "Как там моя Саша справляется с этими разбойниками..."

И на минуту стал вовсе другим. Так же вот потеплел, когда речь случайно зашла о защитниках Тулы — на дежурстве куда она не зайдет. "Молодцы земляки!"

В Туле он был рабочим. Затем — техник-текстильщик. С двадцать восьмого года коммунист. В тридцать первом по спецнабору попал в летную школу. Затем строевая часть. Много летал, целеустремленно учился. Выдвинули на политрука эскадрильи. Отказываться не стал. Просто старался летать ровно столько, сколько летал и не будучи политруком. Политработу направлял на выполнение указаний партии по овладению новой боевой техникой и оружием, на укрепление дисциплины и поддержание бдительности: в воздухе пахло порохом.

Но и эти скудные сведения дошли до меня уже после. Многое поздно доходит до нас...

На дежурстве мы сидели 24 октября. Солнце еще не вышло из-за горизонта, когда прибыли на стоянку. Вокруг машин сновали техники со своими командами, готовили самолеты. Подготовили, сдали. Потекло время. Тягучее, как смола. На дежурстве минута кажется часом.

Вместо заболевшего Прилуцкого ко мне назначили штурманом Сашу Касаткина. С ним мы и раньше летали, парень толковый, давно уже вышел из "молодых".

Ждать, впрочем, пришлось недолго. Вызвали на КП. В районе Одессы обнаружены корабли противника, двум экипажам торпедоносцев нанести по ним удар. Ведущий...

Без слов ясно. Но тут уж не до смущении. У Панина это второй боевой вылет, у меня — сто сорок второй.

— Задание понятно, Михаил Федорович?

— Понятно.

— Держаться за мной. Летим без прикрытия. Повторять все мои маневры.

Опробовав моторы и выходя на взлет, ловлю себя на странном ощущении — будто сам лечу на торпедный удар впервые в жизни. Контролирую движения, излишне прислушиваюсь к работе моторов...

Ничего, это полезно. Не надо только волноваться, как в первый раз.

То же самое и в полете. Все воспринимается как бы за двоих. И с двойной ясностью, яркостью каждой детали. Тяну рукоять уборки шасси и будто вижу поджимающиеся, как птичьи лапы, колесные стойки...

До цели лететь три часа. Низкая облачность, ограниченная видимость. Идти на малой высоте — значит вымотаться еще до удара. Решаю уйти за облака. В кабине становится сумеречно, пилотирую по приборам. Выровнявшись на свет, оглядываюсь. Панина учить слепому полету... Смешно!

Немного беспокоюсь за штурмана: все-таки не свой. В полку год с лишним, прибыл из училища. Успел заслужить надежную репутацию. Когда мы с ним летали? В начале этого месяца. Тогда репутацию подтвердил...

— Сколько до цели, Саша?

— Два часа пятнадцать минут, командир. Рановато с такой точностью отвечать. Впрочем, и спрашивать рановато. Смотрю, как скользят две крылатые тени по снежно-белой облачной равнине — ведомый держится, как на твердом буксире. Что он там думает, интересно, сейчас? Два часа — и атака. Прорыв сквозь заслон разрывов, потом "эрликоны", пулеметы, огненная карусель... Одесса, не шутка! И весь огонь — по двум самолетам. Не много ли? Кто-то из двух, может быть... может, и оба...

И вдруг становится ясно, что Панин об этом не думает. Вовсе! О чем угодно, но не о том. Да, вот о чем — как вернее зайти в атаку, если с обоих бортов, а если парой...

Именно вот об этом. И подсмотреть мой заход и потом выход, прямо на корабли, самый, по-моему, безопасный...

И сразу становится необыкновенно покойно. Зайдем, прорвемся, не первый раз. И ничто не заставит сойти с боевого курса. Будь, что будет...

Вспоминаю о письме, полученном перед вылетом. Что там пишет Тамара? Прошлое письмо получил, точно помню, восьмого. Хорошее было письмо...

Да, главное — донести торпеду до цели. Точно на заданной скорости, высоте. На разрывы и трассы не обращать внимания. Только на водяные столбы. Эти султаны от рвущихся в воде снарядов тверже гранита, если идешь на полной скорости. Лететь чуть выше. Сбить наводку орудий маневром. Лечь на боевой и с самой близкой дистанции послать в цель торпеду...

И вот уже нетерпение. Хорошее чувство, признак готовности. Сколько еще лететь?

На борту размеренный ритм, экипаж в работе. Вслушивается в эфир Николай Панов, одновременно наблюдая за воздухом из своей башенки. Зорко просматривает заднюю полусферу Саша Жуковец. Оба молчат, значит все в порядке. Сквозь прорезь кабины виден Касаткин. Спокоен, деловит. Через каждые пять минут прикладывает линейку к карте, следит за направлением.

— Пять градусов влево, командир.

— Есть, пять влево.

Хороший вырабатывается штурман, С первых дней все приглядывался к ветеранам. Такие мастера как Шильченко, Кравченко, Аглотков вызывали в нем восхищение, желание подражать. А на первых порах это главное.

— Подходим к району цели, командир, — голос лишь чуть напряженней.

Начинаем снижаться. Пробиваем облака, под нами чистая синева. Море спокойно, видимость хорошая. Если б еще пониже облачность...

— Конвой, командир!

Дымы, затем силуэты. Подаю сигнал ведомому: "Разворот на цель. Перестроиться в боевой порядок!" Панин увеличивает обороты, плавно заходит справа. Все точнень-ко, как в кино. По бортам кораблей — моментальные вспышки, будто и в самом деле фотографируют.

— Штурман, состав!

— В окружении пяти сторожевых катеров... неопределенное что-то, командир...

Вот именно. Ни транспорт, ни танкер. Однако сидит по ватерлинию.

— Выходим на него!

Шквал огня. Маневрирую. Панин — как припаянный. Ну держись, стажер...

— На боевом!

Не выпускаю из поля зрения черную коробку. Высота, скорость заморожены. Никаких маневров! Вот они, султаны, всплески... Нарочно бьют с недолетом по воде — лучшей стены на пути не поставишь. Не достают, только брызги хлещут машине в брюхо, правильно взял высоту... Разрывы справа, слева... Ну, штурман...

— Сброс!

— Торпеда пошла хорошо! — четкий доклад Панова. — Ведомый сбросил!

— Приводнилась нормально! — звонко кричит Жуковец. — Стабилизатор сорван... Хорошо идет!

— Молодец, Саша! — это штурману. Прежде времени, конечно. Правильно приводнить торпеду — большое дело, но если мимо...

Лечу на корабли. Сманеврируешь — как раз и подставишь себя под фронтальный огонь всех орудий и пулеметов. Сектора газа — до защелки. Подскок. Внизу мелькают палубы. Касаткин, Панов, Жуковец лупят по ним из пулеметов.

Все! Проскочили. Кой к черту все, главное, как торпеда...

— Попали! Цель! — в один голос стрелки. Черный клуб дыма закрыл транспорт. Захожу сбоку, чтоб убедиться. Посудина разломилась надвое, обе половины, накренившись, оседают в воду. Вот теперь все, порядок!

— Командир, даю курс...

— Молодец, Касаткин!

— Так это ж вы, командир.

— Ладно, не скромничай! Как там ведомый?

— Как припаянный, командир!

Во, то же самое и сравнение. Ловлю себя на мысли, что весь полет смотрел на себя его глазами. Светлыми, глубоко посаженными, с оценивающей приглядкой...

На земле нас поздравили командир полка и замполит. Передали благодарность командира дивизии полковника Токарева.

После всех подошел Панин.

— Спасибо, Василий!

— Вам спасибо, Михаил Федорович!

— Мне-то за что? Ваша торпеда попала.

— Ну, это точно не известно. Но... дело не в том... В чем — объяснить не сумел. Но, кажется, и не надо было никаких объяснений.

Обе машины имели много пробоин. Но по сравнению с потопленным судном это были пустяки.

4 ноября Панин выполнял свой третий боевой вылет — на "свободную охоту". В районе мыса Тарханкут его перехватили и атаковали два Me-109. Стрелки старший сержант Петр Шибаев и сержант Григорий Суханов отбивались изо всех сил. В разгаре боя крупнокалиберный пулемет вдруг смолк.

— Что там, Шибаев? — не повышая голоса, спросил Панин. — Заклинило, командир...

— Перекос? Выбивай патрон, я пока сманеврирую... Суханов, держи их в своей полусфере!

— Влево разверните, командир... Вон он, гад!.. Сзади вырастал силуэт длиннокрылого "мессера". Суханов бил. Панин маневрировал, то и дело оглядываясь. Шибаев выдергивал ленту из магазина...

— Скоро там, Петр? — не выдержал штурман Глеб Купенко.

— Спокойно, спокойно... Не торопитесь, Шибаев. Уверенный голос командира успокоил радиста. Он вставил ленту. Стервятник уже закрыл всю прорезь прицела. Петр нажал на спуск, длинная очередь перехлестнула тело "мессера". Он потянулся вверх, насколько хватило силы мотора, перевернулся мертвой петлей и рухнул в море.

Второй зашел в атаку лишь для формы. Огонь открыл издали, вреда причинить не мог. Развернувшись, ушел в сторону Евпатории.

— Поздравляю, Петр, — тепло, но сдержанно прозвучал в наушниках голос Панина. — Как себя чувствуешь?

— Спасибо, командир! Аж пот прошиб с этой лентой...

— Надо думать, не только тебя. В следующий раз лучше будешь готовить боеприпасы. Штурман, вы кажется, забыли дать курс...

Так вот, дословно, рассказали мне об этом полете члены экипажа Михаила Федоровича. И я нисколько не удивился, что так. Просто отметил: рождается стиль. Каков командир, таков и экипаж — это давно уже стало к полку поговоркой.

Много лет прошло с тех пор. Но все, кто был участником того боевого вылета и остался в живых, помнят о подвиге экипажа Панина.

В одиннадцать часов 15 ноября 1943 года группе торпедоносцев была поставлена задача нанести удар по вражескому конвою в западной части Черного моря. Судя по сильному прикрытию транспортов, воздушные разведчики предполагали, что гитлеровцы перевозят важные грузы. Вероятнее всего — подкрепления своим войскам, блокированным в Крыму.

Погода стояла крайне неблагоприятная: низкая облачность, дождь, порывистый ветер. Командование отобрало семь экипажей, подготовленных к действиям в сложных метеоусловиях. Как опытный пилот, в группу был включен и Панин. Это был пятый его боевой вылет. Семерку возглавлял замкомэск Евгений Лобанов, в звене с ним летели Валерий Федоров и Николай Синицын. Остальную четверку было поручено вести мне.

До цели более трех часов. Шли под облаками на высоте сто — двести метров, ориентируясь только по курсу и времени. С половины маршрута вынужден был возвратиться на свой аэродром один из моих ведомых, Николай Новиков: обнаружились перебои в работе мотора. Со мной остались Панин и Пресич. Чем дальше уходили мы от своих берегов, тем хуже становилась погода. Десятибалльная облачность на высоте шестьдесят — семьдесят метров, дождь заливает остекление кабины. Панин летел рядом со мной, демонстрируя завидную выдержку и умение безукоризненно держаться в строю в этих сложных условиях.

Обнаружить конвой в открытом море при такой видимости — дело чрезвычайно трудное. Экипажи уже потеряли надежду, когда Прилуцкий доложил:

— Слева группа кораблей!

Я немедленно довернул влево, не надеясь увидеть цель сразу: об остроте зрения моего штурмана, особенно в темноте, в полку ходили легенды. Спустя минуту убедился: "кошачьи" глаза Николая не подводят его и днем.

— Панов! Срочно передай ведущему — конвой слева.

В эфир полетело оповещение. Лобанов тотчас отвернул машину, его маневр повторили все летчики группы. По направлению полета поняли: ведущий делает вид, что кораблей мы не заметили.

Оказавшись вне видимости конвоя, Евгений сделал большую дугу и подошел к цели с юга. Маневр был удачным, гитлеровские моряки открыли огонь не более чем за минуту до выхода группы в атаку.

Но что это была за минута! Эскадренный миноносец, два сторожевика и тральщик обрушили на шестерку торпедоносцев ливень огня. С эсминца палили не только зенитки, но и крупнокалиберные морские орудия. Водяные столбы от разрывов вставали перед машинами, всплески хлестали их снизу. Сверху давили два огромных четырехмоторных "Гамбурга", поливали из пулеметов, сбрасывали по курсу противолодочные бомбы, султаны от которых вздымались еще выше...

Торпедоносцы летели фронтом, на высоте тридцать метров, вся группа атаковала головной транспорт, грузно осевший в воде. Панин шел рядом со мной. Мы уже были на боевом курсе, до сброса торпед оставались считанные секунды, когда я почувствовал беду. Не спуская глаз с цели, боковым зрением увидел вихрь пламени слева.

Огнем был охвачен самолет Панина. Но продолжал лететь. Он был управляем и не сходил с боевого курса. До цели оставалось не более пятисот метров, экипажи сбрасывали торпеды, сбросили мы...

Сбросил и Панин. И сразу довернул на сверкающий вспышками выстрелов вражеский эсминец...

Нетрудно представить, что чувствовали гитлеровские моряки в эту минуту. Мне показалось, что их огонь разом стих. Может быть, так и было. Все пушки и пулеметы лихорадочно доворачивали на огромный пылающий факел, неотвратимо несшийся на них...

Торпедоносец взорвался в воздухе, не долетев до эсминца ста метров. Мы перескочили через фашистские корабли...

Транспорт водоизмещением около четырех тысяч тонн, атакованный нашей тройкой, разломился на части и скрылся в пучине моря. Но сам я этого не видел. Это мне передали потом. А в те минуты был ослеплен взрывом. Ослеплен и оглушен. Даже не слышал доклада о поражении цели, хоть, несомненно, стрелки доложили.

И весь обратный путь пролетел как во сне. Держал курс, высоту, машинально выполняя команды штурмана. Иногда оглядывался влево, будто не веря в свершившееся, ожидая увидеть там "как припаянную" машину...

Их было четверо: коммунисты Михаил Федорович Панин, Глеб Михайлович Купенко и комсомольцы Петр Леонидович Шибаев и Григорий Фролович Суханов.

Экипаж, обретший свой боевой стиль за неполные пять совместных вылетов...