«Сотри случайные черты…» (Александр Блок)

… Так идут державным шагом –

В плане неосуществленной пьесы Блок намечал характерные черты действующих лиц с поправкой на современное видение самого поэта. Здесь и Симон, и Магдалина, и Фома, и Андрей, и другие апостолы, и мать Иисуса (брак в Канне). Здесь Марфа и Мария. Вот характерная ремарка: «У Иуды – лоб, нос и перья бороды – как у Троцкого». В набросках к плану драмы чувствуется социальная и нравственная позиция поэта. Блок пишет: «Симон ссорится с мещанами, обывателями и односельчанами. Уходит к Иисусу. Около Иисуса оказывается уже несколько других. Между ними Иисус – задумчивый и рассеянный».

Думаю, замысел неосуществлённой, к сожалению, драмы так или иначе не мог не сказаться на «Двенадцати» - с красноармейцами, которых тоже 12, как апостолов, «идущих вдаль», с Христом, который впереди, за которым идут они. И так всё неоднозначно, словно перевёрнуто в поэме, что вызывает, как и вызывало столько лет и десятилетий, споры и разногласия, дискуссии литературоведов и теологов, политиков и просто думающих людей, любителей поэзии. Но тем значительнее произведение искусства, чем больше в нём пластов, чем шире его горизонты. За одним смыслом угадывается иной, более обобщенный, за земным – небесный, космический. Верно, не случайно Блок, завершив поэму, записал в дневнике: «Сегодня я – гений». Он сам был не уверен в том, что закономерно поставил в конце поэтической трагедии о революции имя Христа, словно освятив её Господним именем. Но, верно, Небеса продиктовали ему так неожиданно для него самого и для дальнейшего осмысления всеми нами.

Не случайно прочитавшие поэму в 1918 году и позже – разделились. Одни, не поняв, даже отказывались подать руку поэту, другие взахлёб хвалили, тоже не поняв. А если вдумались бы, всё могло быть наоборот. Известен курьёзный случай, о котором впоследствии рассказывал писатель Всеволод Иванов. Ему однажды довелось встречаться с адмиралом Колчаком в домашней обстановке за чашкой чая. «И Горький, и Блок талантливы, - сказал Колчак. – И всё же обоих, когда возьмём Москву, придётся повесить… Очень, очень талантливы».

Образ Иисуса намечался в стихах поэта с ранних лет. Такие строки, как

Из лазурного чертога

Время тайне снизойти.

Белый, белый ангел Бога

Сеет розы на пути, -

через много лет откликнутся в поэме «Двенадцать» «белым венчиком из роз». Но, думаю, не это главное. Не знаю, как тот или иной исследователь творчества поэта, но я вижу и слышу поэму в слиянии социального, гражданского звучания с этическим, нравственным, восходящим – и это, на мой взгляд, самое главное – с духовным, христианским, Божьим. А значит – с вечным!

Так кто же эти двенадцать человек? «В зубах – цигарка, примят картуз. На спину б надо бубновый туз». А ещё их мысли: «Свобода; свобода. Эх, эх, без креста!» Безбожники… И не свобода тут, а воля. Воля – вседозВОЛЕНность. «Пальнём-ка пулей в Святую Русь…» А ещё они хотят не того, чего хотели апостолы Христа: идти с любовью и верой ко всем народам. «Идите и научите все народы», - сказал им Господь. Нет, эти двенадцать восклицают: «Мировой пожар раздуем, Мировой пожар в крови!» И прибавляют притом: «Господи, благослови!» Требуют благословения на войну, на братоубийство. Это словно «перевёрнутые» апостолы, апостолы зла. Нечистой силы. Но это – заблудшие люди. Заблудшие души. Помните, как говорится в Евангелии о потерянной овце? Может ли их оставить Господь? Нет!

Да вот они:

Обратите внимание на две строки:

Но кто он, этот незримый враг или тот, кто кажется им сейчас врагом? Но это Он, кто «за вьюгой невидим». Да-да, тот самый, кого они не видят, но видит поэт: «В белом венчике из роз впереди – Иисус Христос».

Эти двенадцать, твёрдо идущих, а на самом деле заблудших, кричат:

Кто там машет красным флагом?

И снова ответ в конце поэмы: «Впереди – с кровавым флагом… Впереди – Иисус Христос».

Больше того – кричат:

Все равно, тебя добуду,

Лучше сдайся мне живьем!

- Эй, товарищ, будет худо,

Выходи, стрелять начнем!

И – стреляют. Стреляют в того, кто «от пули невредим». Стреляют в Христа. Значит, снова распинают…

Такое ощущение от этих строк, словно это дьявол, бесы торжествуют, празднуют свою победу, заманив заблудших людей на ложный путь, уводя их от Бога.

Но потому и не покидает заблудших Христос, хоть и стреляют в Него, стремится выправить их путь. Всё-таки это Он идёт впереди. Идёт с флагом, с кровавым флагом. Как их Спаситель.

Сколько должно пройти времени, чтобы кончился безбожный, тоталитарный режим насилия? 70 лет? Больше?..

На протяжении своей столь недолгой жизни, мысля, мучаясь, ища, сомневаясь, находя и снова теряя, Блок так или иначе искал защиты у Христа. Ещё в 1902 году, когда ему было только 22 года, он написал замечательное стихотворение, которое мне кажется тоже одним из тех, что подведут поэта к поэму «Двенадцать».

Люблю высокие соборы,
Душой смиряясь, посещать,
Входить на сумрачные хоры,
В толпе поющих исчезать.
Боюсь души моей двуликой
И осторожно хороню
Свой образ дьявольский и дикий
В сию священную броню.
В своей молитве суеверной
Ищу защиты у Христа,
Но из-под маски лицемерной
Смеются лживые уста.
И тихо, с измененным ликом,
В мерцаньи мертвенном свечей,
Бужу я память о Двуликом
В сердцах молящихся людей.
Вот - содрогнулись, смолкли хоры,
В смятеньи бросились бежать...
Люблю высокие соборы,
Душой смиряясь, посещать.

Вы обратили внимание на характерную строчку: «Боюсь души моей двуликой»? В этом – мука поэта на протяжении всей его жизни. Мучительная противоречивость. Отсюда и «ищу защиты у Христа». У Бога.

В 19 лет он пишет стихотворение «Неведомому Богу», взяв в качестве эпиграфа слова апостола Павла из Деяний святых апостолов: «… я нашёл и жертвенник, на котором написано: «Неведомому Богу».

Не ты ли душу оживишь?

Не ты ли ей откроешь тайны?

Не ты ли песни окрылишь,

Что так безумны, так случайны?..

О, верь! Я жизнь тебе отдам,

Когда бессчастному поэту

Откроешь двери в новый храм,

Укажешь путь из мрака к свету!..

Не ты ли в дальнюю страну,

В страну неведомую ныне,

Введешь меня - я вдаль взгляну

И вскрикну: "Бог! Конец пустыне!"

Но конца пустыне не было. Противоречия души не давали покоя Блоку. «Уюта нет. Покоя нет!» - восклицал он. «И вечный бой. Покой нам только снится». Многое сближало его с самым великим гением русской поэзии 19-го век – с Лермонтовым, Кстати, знавший Блока Корней Иванович Чуковский не случайно сказал: «Он – Лермонтов нашей эпохи. У него та же долгая тяжба с миром, Богом, самим собой, тот же роковой, демонический тон, та же тяжёлость не умеющей приспособиться к миру души, давящей, как бремя».

Вспомним лермонтовское: «От страшной жажды песнопенья пускай, Творец, освобожусь, тогда на тесный путь спасенья к Тебе я снова обращусь».

Удивительно, но противоречивость, несовместимость, вплоть до парадоксальности, проявлялась во многом, даже в бытовых вещах. Блок, один из самых музыкальных русских поэтов, не имел музыкального слуха. В лексиконе Блока почти не было неопределённых выражений типа «что-то, где-то, когда-то» и очень много – в стихах. Издававший в детстве рукописный журнал «Кораблик», он не умел плавать. В 17 лет на вопросы анкеты отвечал так: «Главная черта моего характера – нерешительность. Мой главный недостаток – слабость характера. Счастье – непостоянство. Что ненавижу более всего – цинизм. Чем хотел бы обладать – силой воли. Как хотел бы умереть – на сцене от разрыва сердца».

Он – в своеволии или в гордыне – пытался освободится от Бога, но снова, измучившись, возвращался к Нему и искал покоя и спасения. В письме своему другу Евгению Иванову в 1904 году признавался: «Говорите, что на каком-нибудь повороте мне предстанет Галилеянин, - пусть! Но, ради Бога, не теперь! А в следующем году уже сам Е. Иванов отметил в своём дневнике: «Приходил Блок. Говорили о революции и Христе. Опять о колосящемся в поле и в городе идущем… В поле среди колосящихся злаков и сам колос, как колосящийся Христос, волнуется в полях…»

Так происходило осмысление и принятие Христа у Александра Блока. И тогда всё низкое, мерзкое, циничное, нечистое становилось для поэта «случайными чертами», которые нужно стереть в нашей жизни. Но стереть можно только с помощью Бога!

© 2005 Лев Болеславский