Ставрополь тольятти

Главными жертвователями были купцы, считавшие не­обходимостью для спасения душ своих посылать заклю­ченным пропитание, чтобы последние в молитвах вспоми­нали жертвователей. Поэтому и посылали своих людей с пирогами, коврижками, булками и другой снедью в город­скую тюрьму. Еще ярче это выражалось у старообрядцев, которые по своему закону обязаны были оказывать по­мощь всем пострадавшим от антихриста, а такими постра­давшими они считали и «темницу вверженных».

В Ставрополе функцию тюрьмы выполняла с 1740 года местная гауптвахта. Здесь помещались в основном калмы­ки, которые бежали из города в родные степи. Их ловили, приводили на гауптвахту и, выпоров розгами, отправляли к месту жительства. Для этих целей в штат ставропольско­го воеводства 16 сентября 1764 года был включен палач с окладом 15 рублей годовых. Между прочим, фельдшеру платили вдвое меньше. Видимо, должность палача требо­вала большего мастерства и искусства.

На ставропольской гауптвахте содержались и более се­рьезные преступники. К ним относили беглых крестьян, собиравшихся в ватаги и хоронившихся в жигулевских ле­сах. Совсем не случайно появился 4 июня 1748 года указ императрицы Елизаветы, гласивший: «...Ежели поблизос­ти от Ставрополя уведаны будут воровские и разбойничьи компании, то для поимки оных посылать пристойные партии, употребляя к тому солдат, казаков и калмыков, для чего в летнюю пору к тому способные суда иметь...»

Но маленькая гауптвахта не могла спасти положение, да, собственно, и назначение ее было другое. Уже через три года здание тюрьмы настолько не отвечало требовани­ям, что об этом доносили в столицу: «...в казарме теснота превеликая, крыша ветхая грозит обрушиться, подаяние арестантам не выдается, а засчитывается в кормовую дачу, отчего при существующей дороговизне арестанты несут крайний недостаток в пище». Под тюрьму приспосаблива­ли арендованные у местных жителей дома. Ходатайства местных властей о строительстве тюрьмы в Ставрополе возбуждались неоднократно. Впервые перед правительст­вом этот вопрос был поставлен в 1839 году. Положение бы­ло действительно отчаянное. Очередным городским пожа­ром деревянное здание тюрьмы было уничтожено. Тогда Симбирская строительная комиссия (а тогда город в адми­нистративном подчинении относился к Симбирской губер­нии) составила 28 апреля 1843 года проект нового камен­ного здания тюрьмы. Но проект был составлен не очень качественно, что и вызвало неудовольствие начальника Главного управления путей сообщения и публичных зда­ний всесильного генерал-адъютанта, графа Петра Андрее­вича Клейнмихеля. Он приказал сделать проект силами столичных архитекторов, но за счет средств губернии. В 1844 году составили смету на строительство каменной тюрьмы на 100 арестантов; смета определяла строительст­во в 39 тыс. 430 руб. 43 копейки. Но новый министр вну­тренних дел России граф Перовский Лев Алексеевич ска­зал, что может выделить только 21 тыс. 428 рублей. Но и этих денег не дали, так как возник вопрос о переносе цен­тра уезда из Ставрополя в Мелекесс.

Наконец, в 1849 году Министерство внутренних дел все-таки решило дать Ставрополю на строительство тюрь­мы 42 тыс. 165 руб. 28 копеек. Но на следующий год Ста­вропольский уезд был включен во вновь образованную Са­марскую губернию и деньги так и не дошли до Ставропо­ля. Затем этот вопрос поднимался 17 ноября 1852 года и 3 апреля 1863 года, но безуспешно.

Тогда местный купец Климушин отдал безвозмездно свой старый хлебный сарай под тюрьму. Прорубили окна, надстроили второй этаж, устрошга несколько чуланчиков, названных одиночными камерами. По бокам были только маленькие лавки, нар не было. В городе над такой тюрь­мой смеялись, а начальство ругалось. Остряки распевали в городе песню «Солнце всходит и заходит...», но полицей­ские, чувствуя над собой насмешку, запрещали ее петь.

Городские власти старались по возможности создать необходимые условия для содержания арестантов. Общест­венность строго следила за этим. Всеми делами, к тюрьме относящимися, ведал уездный попечительский комитет. В его состав в конце прошлого века входили очень увая^ае-мые в Ставрополе люди: протоиерей Иван Филиппович Го­ловкин, председатель уездной Управы Николай Дмитрие­вич Волков, уездный врач Георгий Иванович Гюнтер и другие.

Все расходы на содержание тюрьмы, как тогда говори­ли — тюремного замка, возлагались на местные власти. Причем расходы на содержание тюрьмы относились к обя­зательным, а расходы на народное образование — к необя­зательным. На практике это выглядело так, что в 1877 го­ду расходы на каждого заключенного в ставропольской тюрьме составляли 10 руб. 43 копейки в год, а на каждо­го ученика в школе отпускалось только 4 руб. 73 копейки. Нам такое положение более знакомо по понятию «остаточ­ный принцип финансирования».

Переоборудованный под тюрьму климушинский дом представлял собой несколько небольших комнат, именуе­мых камерами. Это были грязные мрачные комнаты, осве­щенные сальными небольшими окнами, затемненные вдо­бавок железными решетками. Стены были сплошь исписа­ны углем и выцарапаны гвоздем. Матерщины писалось меньше, чем может ожидать современный читатель, зато популярным был жанр посланий типа: «Максим Карташев из Мелекесса в каторгу пошел на б лет за любовь»; «Кла­няюсь Василию Васильевичу Гордееву — бродяга Игнатий Непомнящий»; «Степан, не забудь Микиту Безухова».

Больше всего среди арестантов было так называемых Иванов, не помнящих родства. Это крестьяне, бежавшие от притеснений помещиков, дезертиры, люди, совершив­шие что-либо противоправное. Были среди этой публики и просто бродяжки. Одному Богу ведомо, какие биографии скрывались под псевдонимами бродяги. За бродяжничест­во давали небольшой срок, и поэтому многие назывались бродягами, не помнящими родства.

Как-то в Саратове задержали бродягу без документов. При допросе он назвался ставропольским жителем. 20 фе­враля 1865 года его переправили в тюрьму Ставрополя, где он и показал: «Звать меня Василий, по отцу Алексан­дров, сын Винокуров. Сколько мне лет, не помню, под су­дом не был, грамоты не знаю, холост, действительного ро-допроисхождения не помню, проживал в разных неизвест­ных мне местах».

Ставропольские власти провели следствие: оказалось, что таких в Ставрополе не было. Суд получился коротким: 40 ударов розгами, год тюрьмы, а потом сослать в Восточ­ную Сибирь на работу. Бродяги — народ общительный и постоянно придумывающий новые истории. Кажется, они запутывались и сами: где правда, а где вымысел.

Тюремные правила поведения носили в основном за­прещающий характер. Параграфом 45-м «Инструкции тю­ремному надзирателю» «ни в коем случае не дозволяется содержимым в тюремном замке игры в карты, шашки, ко­сти и никакие другие». Следующие пункты тоже запреща­ли: «никому из содержимых в тюремном замке не дозво­ляется играть ни на каких инструментах», «запрещается строго арестантам курить трубки», «вообще запрещаются всякого рода резвости».

Но тем не менее в камерах каждый занимался, чем хотел. Один храпел богатырским сном, другой лениво позевывал и апатично водил глазами по потолку. Рядом подслеповатый старик починял худую сермягу; около него краснощекий, как деревенская девушка, парень пытался выделить звуки из самодельной дудочки. Кто-то на корточках, прижавшись к нарам, из черепка с жидкими чернилами писал прошение. В темноте копо­шился какой-то труженик, выдалбливая потайной ящик в полу.

Надзиратели мало вмешивались в то, что происходило в камерах, хотя и могли наказать виновных. Спектр нака­заний был довольно широк. Могли сделать выговор наеди­не и в присутствии других арестантов, могли лишить пра­ва свиданий и переписки, права чтения, правда, кроме книг духовного содержания. Могли посадить в карцер или наказать розгами, но практически наказывали лишь за не­подчинение служителям тюрьмы.

Здесь было все, кроме полезного и производительного труда, ибо, согласно статье 140 «Устава о содержащихся под стражей», находившиеся в заключении могли тру­диться лишь по собственному желанию.

Для этих целей при ставропольской тюрьме завели соб­ственный, так называемый арестантский огород. Это соот­ветствовало статье 290 «Устава». Часть выращенного шла непосредственно в общий котел, а большая часть должна была продаваться, чтобы на вырученные деньги улучшить содержание арестованных. Но желающих работать было немного, ибо заработанные деньги арестанты получали при выходе из тюрьмы, а это не прельщало. Потом, прав­да, половину стали выдавать сразу на руки, да и в этом случае заработок чаще всего оседал в карманах тюремных надзирателей. Поэтому на арестантском огороде или став­ропольской пристани работали лишь самые нуждающиеся в деньгах.

А нуждающиеся в деньгах были. Это, как правило, лю­ди пьющие. Вино приносили в телячьих кишках, обмотан­ных вокруг тела, в обрубках деревьев для топки печей, в метлах. Тюремный служитель с маленьким жалованьем, иногда обремененный семьей, без всяких понятий о чести, легко подкупался арестантами. Бутылка обходилась арес­танту в 2,5 рубля и более. Доход продавца составлял при­мерно 150 процентов на каждый рубль. Конечно, пьянст­ву в тюрьме способствовала и тюремная тоска, и празд­ность, и прежнее пристрастие к вину.

В ясную, погожую погоду все ждали команду, когда можно будет идти на ежедневную прогулку во двор. При­вычной, знакомой по кинофильмам картины, когда за­ключенные друг за другом, гуськом ходят по двору, не увидишь. Вывалившись во двор и рассредоточившись группами, как мы сейчас говорим — «по интересам», во дворе продолжалась та же камерная жизнь, только на све­жем воздухе.

В одном углу опытный арестант делился опытом. Ведь в советах и подсказках нуждался практически каждый арестант. Эти знания были возведены в науку.

В другом углу продолжалась практически нескончае­мая игра в орлянку, участники которой назывались «жи­ганами». Это была самая популярная игра в тюрьме, азарт которой захватывал многих, хотя среди «благородной» ча­сти обитателей предпочтение отдавалось картам. У некото­рых страсть к игре была такой сильной, что они проигры­вали все, что имели. На кон ставилась одежда, порция хлеба и щей, иногда на много дней вперед. Среди игро­ков в орлянку долго помнили 23-летнего ставропольско­го мещанина Кольку Устинова, он здесь сидел в августе 1864 года. Был талантливейшим гармонистом и непре­взойденным игроком.

Некоторые арестанты выходили на прогулку в ручных и ножных кандалах. Это были уже убегавшие или же за­меченные в попытках к бегству. Тюремному начальству частенько приходилось прибегать к подобному наказанию. Видимо, этим объясняется то, что городская Дума 21 де­кабря 1853 года объявила торги на заковку и расковку арестантов, содержавшихся в ставропольской тюрьме.

После прогулки арестанты с явной неохотой возвраща­лись в камеры, где готовились к скромному острожному обеду. Им полагалось по кг муки в день, 100 граммов ка­пусты и постное масло. Крупы в месяц выдавали по 1,5 гарнца (это примерно 5 литров объема). В долгие христи­анские посты арестанты обязаны были говеть, несмотря на то, что встречались и люди других вероисповеданий. Зато в праздничные дни полагалось по фунту мяса на каждого.

Имущим арестантам разрешалось иметь собственный стол, для чего им приносили из трактира еду. Тюремные правила при этом вводили только одно ограничение — «чтобы не было излишества». Хотя провести грань между необходимым и лишним весьма сложно.

Долгими зимними вечерами проходящий мимо ставро­польской тюрьмы мог послушать сольный или групповой концерт песенников, находившихся в камерах. Очень по­пулярной среди арестантов в прошлом веке была песня «Собачка», иногда ее называли по-другому — «Последний день».

Вечером, перед сном, обитателей камер пересчитывали и закрывали на ночь тюремные служители, в основном, из отставных унтер-офицеров. Это был народ почти без всякого образования и отличался от прочего канцелярского лю­да только полицейским талантом — энергично требовать выполнения своих приказаний. Часто грубые по натуре, любившие осуществлять приказание силой, эти смотрите­ли внушали арестантам затаенную ненависть к себе. Смо­трители всегда экономили на арестантской еде, свечах, дровах, одежде. Доходы свои они зарабатывали так: отби­рали у арестантов табак и возвращали его, когда им дава­ли пятак, то же самое проделывалось и с водкой.

Конечно, это было грубейшее нарушение «Инструкции тюремного надзирателя», в которой говорилось о его обя­занностях: «смотритель обходится с находящимися под надзором его арестантами кротко и человеколюбиво; он старается приобрести их к себе доверенность расспрашива­нием о нуждах их, доставлением иногда некоторых посо­бий, ласковыми при трудах разговорами, но в исполнении своих обязанностей поступает со всей точностью и твердо­стью. Посему он не должен оставлять без наказания ни од­ного нарушения порядка и правил, для тюрьмы предпи­санных...»

Бытовые неудобства, произвол служителей вызвали 13 июня 1906 года волнения среди арестованных в ставро­польской тюрьме. В этот день должны были отправлять крестьянина села Ташелка Кудашева в ссылку в Архан­гельскую губернию. Однако арестованные воспротивились этому и решили не отдавать Кудашева; «они, товарищи Кудашева, и его не отдадут, а если хотят ссылать, то пусть всех ссылают», — заявили они начальству. Начальник тюрьмы Безденежный вызвал казаков. К месту происше­ствия прибыл помощник уездного исправника Кожетхов-ский. 40 казаков окружили тюрьму, но поскольку дело было к вечеру, то казаки не решились на штурм и уехали. На следующий день Кудашева отправили в ссылку.

В конце прошлого века Климушин попросил отдать ему принадлежащий дом, занимаемый тюрьмой. Перед го­родом вплотную встала необходимость строить новое зда­ние. 17 мая 1896 года ставропольская городская Дума от­вела место под строительство новой тюрьмы в пределах улиц Базарной, Лузановской. Но вышестоящее тюремное начальство просило более лучшее, по их мнению, место, которое раньше находилось под арестантским огородом. В конце концов Дума согласилась выделить требуемый уча­сток с условием, что поскольку арестанты все равно без­дельничают, то в течение 10 лет выделять по 600 человек однодневных рабочих для нужд города.

Подобрали неплохой проект архитектора Засухина. По замыслу это было двухэтажное здание с деревянным фли­гелем на 50 человек одновременно. В нем планировалось мужское и женское отделение, помещение для больных на две койки, карцер, двор с постройками: баня, цейхгауз, церковь с флигелем, прачечная, погреба, сортиры, конюш­ня для одной лошади, колодец.

Подряд на строительство взяла некая предприимчивая особа Уланова на следующих условиях. Она построит зда­ние, чтобы в течение 30 лет сдавать его городу в аренду, а потом продаст городу. Строительные работы начались 1 мая 1908 года, но, как часто случается, денег не хватило и тюрьму построили по усеченному варианту.

21 августа 1950 года вышло постановление о строи­тельстве Куйбышевской ГЭС в Жигулях и создана специ­альная строительная организация Куйбышевгидрострой. Начальником строительства был назначен Иван Василье­вич Комзин. Примерно через неделю начальник стройки уже был в Ставрополе, где должен был расположиться штаб стройки.

Иван Васильевич родился в 1905 году в Смоленской гу­бернии, но детство его и юность прошли в Подмосковье, куда переехали родители. Закончив три класса сельской школы, был активным комсомольцем. Вместе со всеми своими сверстниками участвовал в драматических поста­новках, высмеивал сельских мироедов, вел непримиримую антирелигиозную борьбу. Но в своей политизированной юности нередко комсомольцы «перегибали палку», допус­кали оскорбления старших верующих людей. Через это прошло все его поколение.

Молодой советской власти требовались квалифициро­ванные специалисты, и Иван Комзин стал учиться: снача­ла в строительном техникуме, а затем — в высшем инже­нерно-строительном училище. Первую закалку инженера получил на строительстве первенца социалистического строительства — Магнитогорского металлургического ком­бината. Прошел стажировку в Германии и с 33 лет зани­мал руководящие посты в Наркоматах машиностроения, станкостроения, руководя строительством новых заводов. В 1946 году был заместителем Наркома военно-морского флота по капитальному строительству. С 1948 года, когда он возглавлял управление при Совете Министров СССР по восстановлению города Севастополя. Что и говорить — та­кому человеку можно было доверить крупнейшую послево­енную стройку.

Высокий, под два метра, представительный, 110 кг ве­са не заметить было трудно, в красивой военно-морской форме, с погонами генерал-майора Комзин появился в не­большом здании, которое занимала местная власть — рай­ком партии и райисполком. Его встретили первый секре­тарь райкома партии Аркин Михаил Симхович и предсе­датель райисполкома Бурматов Михаил Александрович.

Здесь сразу же договорились о принципиальной помо­щи сельскохозяйственного населения Ставропольского района строительству, впоследствии все это было зафикси­ровано в директивных документах. Главное в этот период было построить дороги к стройке, чтобы могли поступать механизмы и другие грузы для строительства, а их в раз­гар строительства ежедневно поступало свыше 2 тысяч ва­гонов. 1300 заводов страны поставляли на строительство свои материалы и оборудование, а 118 предприятий — ме­таллы и металлоизделия. В Москве для стройки в Жигу­лях работали 40 заводов, в Ленинграде — 26 заводов.

Ставрополь не случайно тогда называли глухим селом, он был отрезан от внешнего мира бездорожьем. Трассы То­льятти — Самара тогда не существовало и зимой в Куйбы­шев добирались за двое суток, делая ночевку в Курумоче. Только летом, с открытием навигации по Волге, Ставро­поль оживал. Поэтому строительство автомобильного шос­се и железнодорожной ветки до Куйбышева, а также же­лезнодорожной ветки до Сызрани было самой первой и са­мой главной задачей начала строительства ГЭС.

Уже осенью 1950 года колхозники сельхозартелей «Путь Ленина», «Искра», имени Красной Армии и других приня­ли участие в строительстве шоссе Ставрополь — Куйбышев. За короткое время 43 бригады проложили в лесу 15 км трас­сы. Колхозников привлекали в порядке шефской помощи. Вместе с людьми мобилизовали и 2 тысячи лошадей с повоз­ками. Оставшиеся после войны колхозные лошади были на­столько истощены и изнурены работой, кормить их было не­чем, все забирали в госпоставку. Чтобы кормить таких «по­мощников» Куйбышевгидрострою выделили сено, овес, от­руби. Задание на участие в строительстве получали и другие районы области. Тысячи других колхозников области участ­вовали в этой стройке. Пять с половиной тысяч колхозников прокладывали железнодорожную ветку на Сызрань.

Направление на эту работу рассматривался как боевой приказ; война только что закончилась и поэтому методы военного руководства господствовали. Бюро обкома пар­тии предписывало ставропольским руководителям: «Обес­печить выход городского и сельского населения для вы­полнения земляных работ со своими лопатами и кирками (одна лопата на каждого человека и одна кирка на каждых пять человек). Следует, чтобы каждый участвующий в ра­ботах взял для себя необходимые личные вещи (постель­ные принадлежности, миску, кружку и т. д.)».

Желающих работать на стройке было немало. С одной стороны, люди из патриотических побуждений хотели ра­ботать на стройке, ибо она в скором времени обещала эле­ктрифицировать район, поднять жизнь людей на качест­венно новый уровень. С другой стороны — уйти из колхо­за, в которых в послевоенное время почти ничего не пла­тили по трудодням, было немаловажным мотивом. Но от­пускать всех из колхозов было невозможно, брали только с необходимой стройке специальностью.

В какой-то мере уйти из колхоза помогла инициатива ставропольских руководителей. Они организовали «повы­шенные социалистические обязательства» по направлению на стройку кадров. 200 коммунистов и 300 комсомольцев были направлены в Куйбышевгидрострой до окончания строительства ГЭС. По направлению ушли на стройку од­на тысяча квалифицированных рабочих, 100 шоферов, 50 трактористов. И без того ослабленное людьми сельское хо­зяйство района оказалось в тяжелом положении.

Между прочим, руководство Куйбышевгидростроя в на­пряженное для себя время еще не раз обращалось к ставро­польским колхозникам за «шефской помощью». Когда гото­вилось ложе водохранилища, необходимо было провести большой объем работы: вырубать и корчевать деревья, выво­зить различный мусор. Для этой цели ставропольским кол­хозникам установили гужевую повинность. Сельсоветы за уклонение от гужевой повинности штрафовали от 500 до 2 тысяч рублей с хозяйства. Это были большие деньги по тем временам. В нашей советской истории уже не в первый раз «затыкали» прорехи за счет деревни. Зато начальника стро­ительства Комзина хвалили «за тесное взаимодействие с ме­стными властями», «за укрепление союза Серпа и Молота».

Неквалифицированную, черновую работу могла вы­полнять дармовая сила заключенных, которых на строи­тельстве было немало. Кстати говоря, первые заключен­ные для строительства ГЭС прибыли в Ставрополь зара­нее. Зная, что в правительстве готовится постановление о строительстве Куйбышевской ГЭС, в Министерстве внут­ренних дел позаботились заранее. Они создали свое управ­ление строительством ГЭС во главе с генералом-майором Семеновым для подготовительной работы. В 1949 году они начали строить в Ставрополе лагерь для заключенных на 1 тысячу человек. Ставропольский райисполком в ию­не этого же года выделил им для этих целей участок в 50 га в районе городской бойни, а также 27 домов для жи­лья командного состава. Использование труда заключен­ных на важнейших стройках было вообще характерной чертой многих десятилетий «социалистического строи­тельства».

На месте небольшой деревушки Кунеевка, находящей­ся в 10 км от старого города, заложили рабочий поселок. Уже к осени 1950 года здесь построили первые щитовые дома. И. В. Комзин единолично решил назвать его Комсо­мольским. В своих воспоминаниях он пишет, как это про­изошло. На стройку приехал тогдашний первый секретарь ЦК комсомола Шелепин Александр Николаевич и пообе­щал, что молодежь страны примет активное участие в воз­ведении Куйбышевской ГЭС. В ответ на это Комзин пообе­щал переименовать Кунеевку в поселок Комсомольский. И в этот же день издал соответствующий приказ. И хотя Комзин многое мог, этого он не имел права делать. Функ­ции переименования населенных пунктов были прерогати­вой Президиума Верховного Совета РСФСР. Ему на это указали и Комзину пришлось отменить свой приказ и оформить документы надлежавшим образом.

Прошел не один десяток лет с тех пор и... неожиданно появляются высказывания в совсем ином свете, говорящие об этом событии. В 1994 году появляется интервью бывше­го секретаря ставропольского горкома комсомола Бурухи-на, в котором он говорит: «На месте нынешнего Комсо­мольского было небольшое село Кунеевка. Помню, столо­вая там была. Когда началось строительство поселка, ме­ня пригласил к себе Комзин, бывший начальник Куйбышевгидростроя. «Поедем, — говорит, — Коля, на стройку. Хватит тебе сидеть в кабинете!»

Сели в машину, поехали. Комзин молвил: «Как ты ду­маешь, что это за название такое — Кунеевка?! Нравится оно тебе?» — «Нет», — говорю. «Мне тоже, — вздыхает Комзин. — Давай назовем Кунеевку Комсомольским. Нра­вится?!» — «Да! — говорю. — Как я, секретарь горкома комсомола, могу против этого возражать?» — «Тогда заби­вай кол. Будет здесь поселок Комсомольский!»

Вот так, оказывается, можно «забивать кол в основа­ние города». А подменять фигуру первого секретаря ЦК комсомола секретарем горкома комсомола — это все рав­но, что перепутать названия «государь император» и «ми­лостивый государь».

Комзина можно было видеть на разных участках стройки: и в маленькой прорабской, и на большом совеща­нии. Его резкие замечания в адрес нерадивых слышали многие. Хорошо его знавший ветеран журналистики и стройки Николай Романович Фролов вспоминал: «Рост, близкий к двум метрам. Вес сто десять килограммов. Ла­пищи его служили притчей во языцех — мои две средне-мужские ладони на одной его умещались. Могучему скла­ду Ивана Васильевича была под стать и широта его души русской. Став правофланговым, он подчинил этому месту в строю свой характер — непосредственный, импульсив­ный. Для людей новых он казался строгим и хмурым. От того, наверное, и пошла его кличка — «Иван Грозный». Хорошо знавшие воспринимали это как добрую шутку. Ему ничего не стоило за строгим словом простодушно рас­смеяться. Проглядывались в нем и артистизм, некое по­зерство что ли. Бывал доволен, когда видел, что соседи на­блюдают за ним, выжимающим в огороде двухпудовые ги­ри. Не важничал, когда ехал с квартиры на персональной машине на работу: на автобусной остановке забирал своих сослуживцев. Простое, житейское, но вызывало симпа­тии».

Он прекрасно понимал, что разговоры о его поступке завтра обязательно будут, поэтому нередко даже благие де­ла делались напоказ. Как-то в Центральном Комитете пар­тии состоялось большое совещание о злоупотреблениях ру­ководителей с жильем. Нарушения руководителей и ведущих специалистов стройки состояло в том, что, приехав в Ставрополь, они оставили за собой в Москве и в других го­родах, где жили, квартиры. Здесь же получили коттеджи и хорошие квартиры и семьи приезжали к ним на лето, как на дачу.

Приехав с этого совещания, Иван Васильевич собрал свой руководящий состав и сказал: «Правильно нас крити­кует Центральный Комитет, я в этом тоже виноват. Пред­лагаю в недельный срок или сдать квартиры в других го­родах, или освободить здесь жилье. Я первый подаю при­мер и отдаю свой коттедж для размещения детского сади­ка».

Вскоре Комзин освободил коттедж в Портпоселке и пе­реехал к своей племяннице в Соцгород, в ее трехкомнат­ную квартиру. Племянница здесь проживала с мужем и двумя детьми. Как дитя своего времени, он знал, что кам­пания по наведению порядка с жильем скоро кончится, низы отчитаются перед верхами о выполнении и можно снова возвращаться. Так оно и случилось. Через два меся­ца он возвратился в свой коттедж, который, конечно, ни­кто и не думал занимать под детский садик. В этом доме он один и проживал до конца строительства, изредка при­вечая приезжавшую из Москвы жену Ольгу Яковлевну — профессора Кремлевской больницы.

Грандиозное строительство в Жигулях потребовало от руководства стройки неординарного, стратегического мы­шления по формированию района жилой застройки. Но оно, к сожалению, отсутствовало. Строительные работы велись на площади 25 тысяч гектаров по обеим сторонам Волги. Рядом со строительными объектами, как правило, возникали и временные рабочие поселки. Делалось все, чтобы приблизить жилье к районам производств основных работ. Всего на обширной территории строительства воз­никло 11 жилых поселков, находящихся на значительном расстоянии друг от друга.

Осенью 1950 года в Комсомольском поставили первые щитовые дома. В четырех километрах от Комсомольского стали строить Шлюзовой поселок. Вблизи старого города на левом берегу Волги заложили Портовый поселок. В каждом из этих микрорайонов необходимо было создавать «свою» инфраструктуру (школы, больницы, клубы и т. д.).

В конце концов, очень важно было наладить нормальное транспортное сообщение между ними.

В значительной степени могла бы исправить «однобо­кую» ситуацию с временными поселками проблема заст­ройки самого Ставрополя. С самого начала строительства было ясно, что город будет перенесен на новую площадку. Здесь открывалась перспектива строительства добротного, капитального и благоустроенного жилья, но территория города Ставрополя не была использована для размещения строительных рабочих, а продолжалось расширение вре­менных поселков.

Переломить ситуацию с нарастающим ростом времен­ного жилья могло бы наличие плана застройки города, но его долго не было. Первый план застройки, составленный в 1955 году, безнадежно устарел. Причем все временные поселки не включались в городскую черту и развивались стихийно.

То, что судьба будущего города мало интересовала И. В. Комзина, особенно проявилось на этапе переноса Ставрополя из зоны затопления. По постановлению прави­тельства эта работа была возложена на управление Куйбы-шевгидрострой. Но, пользуясь своими связями в прави­тельстве (первый заместитель председателя Совета Минис­тров СССР Н. А. Булганин приходился Комзину свояком), И. В. Комзин добился пересмотра решения правительства в том, чтобы переносом города занимались местные влас­ти. Это был так называемый «удар ниже пояса» для буду­щего города.

Сил и возможностей для переноса и строительства горо­да на новой площадке у городских властей почти не было, в любом случае, они были несравнимы с возможностями крупнейшей тогда строительной организации страны — Куйбышевгидростроя. Но делать было нечего, переезжать надо было.

Переносом города занимались две срочно созданные строительные организации. Трест «Горжилкоммунстрой» осуществлял перенос индивидуального сектора, а строи­тельное управление № 3 вело новое коммунальное строи­тельство общественного сектора. Но со своей работой они справлялись плохо, так как не хватало материалов и кад­ров. Достаточно сказать, что в тресте «Горжилкоммунстрой» из требуемых 358 строителей летом 1953 года факти­чески работало 96 человек. В подразделениях Куйбышев-гидростроя зарплата была гораздо больше и поэтому на ме­стном строительстве специалисты и квалифицированные рабочие не задерживались.

Вообще следует заметить, нехватка специалистов и за­ставила начальника Куйбышевгидростроя Комзина начать строительство трех двухэтажных корпусов на улице Мира под вечерний факультет Куйбышевского индустриального института. Желающих учиться было много. Комзин за участие в подготовке молодых специалистов удостаивается звания профессора.

Один из ветеранов стройки А. Т. Паренский расска­зывает, как это произошло. И. В. Комзин явился на за­седание ученого Совета в полной генеральской форме, со свитой, которая несла несколько десятков альбомов с фотографиями. Научный доклад Комзина о своем вкладе в науку был кратким: «Уважаемые члены ученого Сове­та, я строитель-практик, у меня не было времени для на­писания монографий и диссертаций, вся моя работа представлена на фотографиях объектов, возведенных под моим руководством в Магнитогорске, Турции, Таллине, Севастополе, а также на Куйбышевском гидроузле, в Ставрополе. Я с удовольствием отвечу на все ваши во­просы. Спасибо». Так Иван Васильевич стал профессо­ром.

Стремление городских властей и в первую очередь гор­кома партии «повернуть» Комзина к перспективному раз­витию города, часто наталкивались на нежелание генера­ла заниматься строительством города. Производственное строительство было для него важнее, да и контроля над со­бой он не терпел.

Партийная организация, осуществлявшая контроль, была у него, по сути дела, в подчинении. До 1953 года уп­равление Куйбышевгидростроя было структурным подраз­делением МВД, а руководство партийной организацией осуществлялось политотделом, и коммунисты стройки не входили в состав городской партийной организации. На­чальник политотдела был на правах заместителя началь­ника строительства. Разумеется, контроль в этих условиях был довольно условным.

В 1951 году ставропольскую городскую парторганиза­цию возглавил Алексей Иванович Елизаветин — человек принципиальный и не из пугливых. Как-то он пришел на собрание партийно-хозяйственного актива строителей. И. В. Комзин, сидевший в президиуме, ни на минуту не за­бывавший, что он «хозяин стройки», грубо спросил Елиза-ветина: «А тебя кто сюда приглашал?» Собравшимся стро­ителям не впервой было слышать от Комзина подобную грубость, но что ответит на это новый первый секретарь горкома партии? Елизаветин спокойно ответил: «Меня сю­да никто не приглашал, меня сюда прислала партия!»

Дальше — больше. Как-то Елизаветин попросил инст­руктора позвонить и пригласить Комзина заехать в горком партии. Иван Васильевич проигнорировал приглашение, впрочем, на второе и третье приглашение была та же ре­акция. Наконец И. В. Комзин приехал в горком. Елизаве­тин встретил его внешне спокойно: «Если и дальше будете продолжать подобное отношение к городскому комитету партии, Вы лишитесь золотых погон и партийного билета. Я прекрасно понимаю, что через полчаса и меня снимут с работы, но я это сделаю раньше!» После этого случая Ком­зин стал более уважительно относиться к Елизаветину, но по отношению к другим начальствующим особам свой стиль отношений сохранил.

Николай Романович Фролов вспоминает: «Как-то на гидроузел прибыл представитель союзного органа государ­ственного контроля. При проверке на стройке обнаружи­лось явно халатное хранение дефицитных материалов. Московский посланец доложил об этом на оперативном со­вещании у начальника управления, потребовав принятия мер и наказания виновных. Такое вмешательство задело Комзина. Он сразу же связался с Центром и попросил ото­звать строптивого контролера».

Многое в этом отношении зависело от руководителя стройки И. В. Комзина. Но... думается, что накопленный им опыт работы на строительстве Магнитогорского метал­лургического комбината дал себя знать. На Магнитке под жилье для рабочих было занято 40 товарных вагонов, кро­ме того, более 10 тысяч человек жило в землянках, но стройку закончили в короткие сроки. По воспоминаниям рабочих: «У некоторых хозяйственников была такая «липия»: мы должны строить завод, а не жилье; нужно тебе жилье — строй». Считалось даже неприличным, несоциа­листическим уделять в такое время слишком много внима­ния личным удобствам. И. В. Сталин даже с трибуны XVI съезда ВКП(б) высказал мысль, что жилищное строитель­ство, с его точки зрения, является одним из второстепен­ных вопросов.

Несомненно, что отголоски таких настроений сохра­нились у Комзина и в период строительства Куйбышев­ской ГЭС. Конечно, до землянок дело не дошло, но «за-сыпух», временного жилья строилось очень много. С од­ной стороны — дать людям крышу над головой как мож­но быстрее — диктовала обстановка. С другой — выраже­ние «самое постоянное это то, что временное» стало поч­ти аксиомой для нас.

От того временного жилья, от бараков в городе избави­лись только лишь в середине восьмидесятых годов. Вре­менные бараки строились для размещения большого коли­чества заключенных, особенно в начальный период строи­тельства. По мере перехода от общестроительных к мон­тажным и пуско-наладочным работам труд заключенных заменялся привлечением квалифицированного вольнона-. емного состава. В бараках, где жили заключенные, снима­ли решетки, срезали нары, ставили перегородки. Получа­лось общежитие «квартирного типа», в котором после за­ключенных жили уважаемые участники грандиозной стройки в Жигулях.

Исповедуемый И. В. Комзиным принцип «в первую очередь стройку в кратчайшие сроки» был бесперспекти­вен со стратегической точки зрения и поэтому разделялся не всеми. В частности, Федором Георгиевичем Логиновым.

Внешне он, вроде бы, был похож на Комзина. В свое вре­мя были широко тиражированы воспоминания Л. И. Бреж­нева «Возрождение». В них Л. И. Брежнев так характеризу­ет Логинова: «Днепрострой возглавлял известный гидрост­роитель Федор Георгиевич Логинов. Это был, можно ска­зать, самородок. Рабочим он стал с одиннадцати лет, при­шлось ему повоевать с колчаковцами, деникинцами, и еще мальчишкой он вырос до помощника командира полка. По­том, окончив институт, работал десятником на первом Дне-прострое, прорабом на Боксане и средневолжских ГЭС, начальником строительства на Чирчике. Колоритный был че­ловек — огромного роста, решительный, своенравный. Все он брал на себя, замечаний в свой адрес ни от кого не тер­пел». Но политику строил дальнюю.

Как куратор стройки в ранге заместителя министра энергетики СССР, Логинов хорошо знал положение дел на стройке и, будучи назначенным начальником строительст­ва Сталинградской ГЭС, повел дело иначе, чем Комзин.

Город строителей Волжск на противоположном берегу Волги от Волгограда он начал со строительства объектов так называемого соцкультбыта: Дворец культуры, плава­тельный бассейн, городской парк культуры и отдыха. Ба­раки для заключенных строили добротные, каменные, в два этажа. Когда заключенных перевели в другое место, решетки убрали, сделали перепланировку и получились прекрасные, полнометражные «сталинской» планировки квартиры.

Между прочим, в этом Волжске и стадион, и парк, и Дворец культуры носят имя Ф. Г. Логинова — в знак бла­годарности этому строителю. Такой подход к строительст­ву города Ф. Г. Логинову обошелся выговором «за задерж­ку строительства основных сооружений ГЭС», а И. В. Ком-зину за быстрое строительство присвоили звание Героя Со­циалистического Труда.