Сумский В. В. Фиеста Филипина
жүктеу/скачать 210.5 Kb.
|
| Сумский В.В.
Фиеста Филипина Моим родителям, Надежде Петровне и Владимиру Николаевичу Сумским — с любовью и благодарностью ВВЕДЕНИЕ XX век с его мировыми войнами, революционными бурями и волнами контрреволюционного террора, левацкими и правоавторитарными диктатурами, региональными конфликтами, вспышками религиозной и расовой ненависти — воистину век насилия, беспримерного по размаху, по техническому совершенству и мощи смертоносных орудий. Но это также век Толстого и Ганди, Альберта Швейцера и Мартина Лютера Кинга — великих гуманистов-миротворцев, восставших против насилия во всех его обличиях. Это и век их последователей, создававших пацифистские, правозащитные, экологические движения, вступавших в невооруженную борьбу с социальным неравенством, соединявших верность идеям активного ненасилия с повседневной житейской и политической практикой. В самом конце столетия, на переломе 80-х и 90-х годов был момент, когда казалось, что худшее — позади, что будущее — за поборниками мира, свободы, справедливости, что от насилия устала сама История. Холодная война и гонка ядерных вооружений уходили в прошлое. На пространствах Второго и Третьего мира становилось неуютно не только отдельным узурпаторам власти, но авторитаризму как таковому. То тут, то там массовые уличные протесты перерастали в бескровные «бархатные революции». Одно из первых подобных восстаний произошло на Филиппинах, где в феврале 1986 г. рухнул двадцатилетний режим Фердинанда Маркоса. Падению диктатуры предшествовала гибель Бенигно Акино — лидера либеральной оппозиции, застреленного 21 августа 1983 г. в международном аэропорту Манилы при попытке вернуться на родину из США. На это злодеяние страна откликнулась лавиной демонстраций. Их участники требовали найти и покарать убийц, отправить Маркоса в отставку, восстановить конституционную демократию, упраздненную в 1972 г., оздоровить экономику и государственное управление. Среди причин, по которым этот кризис растянулся на два с половиной года, были разногласия между оппонентами правительства. Ему бросали вызов и консерваторы, не помышлявшие о большем, чем формальная реставрация парламентаризма, и деятели, настроенные на довольно серьезные реформы, и воинствующие левые, включая повстанцев из Новой народной армии. Возможность того, что «красные», опирающиеся на силу оружия, завладеют политико-стратегической инициативой, никак не устраивала внешнего партнера Маркоса — республиканскую администрацию США. Наряду с ней воздействовать на положение в единственной азиатской стране, где большинство населения исповедует католицизм, стремились и служители церкви. В конце 1985 г., желая подтвердить, что его режим устойчив и легитимен, Маркос задумал провести досрочные президентские выборы. Однако расчет на то, что оппозиция не выставит единого кандидата и проиграет, не оправдался. Коалицию либерально-консервативных, центристских и левоцентристских сил возглавила Корасон Акино — вдова покойного политика, вызывавшая всеобщие симпатии. Компартия же, сочтя, что при Маркосе честных выборов быть не может, призвала к их бойкоту — и оказалась в изоляции. Судя по тому, с каким подъемом и при каком стечении народа проходили предвыборные митинги К.Акино, ее популярность была исключительно высока. И все же по итогам голосования, проведенного 7 февраля 1986 г. с массой нарушений, победителем объявили Маркоса. В ответ его соперница призвала к гражданскому неповиновению. Развязка наступила 22-25 февраля 1986 г., когда с диктатором порвали министр обороны Хуан Понсе Энриле и заместитель начальника штаба вооруженных сил Фидель Рамос. Вместе с группой приверженцев они укрылись в двух военных городках на территории столицы. На помощь им подоспели десятки, а потом и сотни тысяч безоружных горожан. Три дня и три ночи «живая баррикада» стояла на пути бронетранспортеров и морских пехотинцев Маркоса, мешая им прорваться к оплоту мятежа. Жертвенность, граничившая с религиозным экстазом, уживалась в настроениях толпы с порывами того могучего веселья, которое символизирует, по М.М.Бахтину, обновление мира и выражает народные чаяния свободы1. Взывая к совести солдат и вовлекая их в стихийно разраставшийся праздник освобождения — подобие филиппинской фиесты2 соединяющей молитву с гуляниями и забавами, — манильцы предотвратили, казалось бы, неминуемую бойню. Войска не выполнили приказ, Маркосу и его свите пришлось спасаться бегством, а Корасон Акино вступила на президентский пост. На международное сообщество филиппинский Февраль подействовал завораживающе. Страна с тяжело больной экономикой, с громадным массивом нищеты, с набиравшим силу партизанским движением опровергла прогнозы о близящейся гражданской войне и показала себя способной к историческому творчеству. Филиппинцы низложили «своего» диктатора в дотоле невообразимом стиле, и очевидное присутствие импровизационного, игрового начала в их действиях убеждало: избавление от плена, в котором держала их власть, сопряжено с обретением внутренней свободы. Удивительно ли, что «филиппинская тема» месяцами не сходила с газетных полос и телеэкранов повсюду в мире? За последние полтора десятилетия на самих Филиппинах и на Западе, особенно в США, сформировался целый пласт литературы о кризисе и падении режима Маркоса. Книги на эту тему исчисляются десятками, количество журнальных и газетных статей, по-видимому, уже не поддается учету. Поименный перечень авторов, занимавшихся предысторией Февраля и отдельными его аспектами, занял бы не одну страницу. Что же нового, при таком обилии публикаций, может предложить очередная книга специалисту или хорошо информированному читателю? Оправдано ли ее появление в нынешней России, озабоченной более насущными проблемами? Разумеется, настоящий ответ — в тексте и только там. Однако пояснения по поводу мотивов, побудивших начать исследование, а также вопросов, вызванных филиппинским Февралем, и ракурсов, под которыми он рассматривался, будут не лишними. Прежде всего, описаниями филиппинской эпопеи не избалован как раз отечественный читатель. В Советском Союзе, уже вступавшем в эпоху перестройки и готовившемся заявить в Делийской декларации о стремлении к миру без насилия3, события на далеком архипелаге не вызвали восторга: в официальных кругах возобладало мнение, что смена власти прошла по команде из Вашингтона. Кроме того, именно при Маркосе Филиппины не просто установили с СССР дипломатические отношения, но придали двусторонним связям довольно оживленный характер. В ЦК КПСС и в МИДе филиппинского президента считали солидным и приемлемым международным партнером. Без сомнения, администрация Р.Рейгана наблюдала за происходящим в бывшей американской колонии далеко не пассивно. Но могут ли внешние факторы эффективно срабатывать там, где не сложились внутренние предпосылки перемен? В коротких сюжетах программы «Время», в немногословных заметках «Правды» и «Известий» не содержалось почти ничего, что заставляло бы задуматься об этом и пробудило бы интерес к нетривиальным аспектам Февраля. Не торопились с развернутым анализом и ученые4, хотя «информация к размышлению» имелась в избытке. Ведь применение силы в политическом споре — явление по филиппинским понятиям вполне обыденное. Почему же в феврале 1986 г. от этой практики удалось отступить? Каким образом Манила — типичная «третьемирская» столица, доверху начиненная социально-взрывоопасной субстанцией, — превратилась в арену успешных ненасильственных действий? За счет чего людям, многие годы страшившимся репрессий, удалось превозмочь этот страх и объединиться в противостоянии диктатору? Какие особенности национальной культуры располагали к ненасильственной развязке конфликта между обществом и властью? Приступая в конце 80-х годов к работе с филиппинским материалом, я уделял этим вопросам основное внимание. Отношение к Февралю как к неповторимо яркому, едва ли не вершинному моменту в жизни нации настраивало на изучение предпосылок этих событий, в какой-то мере даже на интерпретацию истории страны как движения в эту сторону. Исторический экскурс — отрезвляющий и поучительный сам по себе, но, кроме того, предпринятый уже в 90-е годы, когда эйфория, вызванная свержением Маркоса, безвозвратно схлынула, — вызвал новую череду вопросов. Почему, впечатляюще показав, на что способен народ, Февраль не привел к переменам, которых ждало угнетенное большинство, — к сглаживанию социально-имущественной поляризации, издавна характерной для Филиппин? В чем причина тугоподвижности общественных структур и живучести олигархических кланов, остающихся наверху несмотря ни на какие потрясения? Как объяснить, что подобная ситуация сложилась в стране, уже сто лет теснейшим образом связанной с Соединенными Штатами — оплотом западной демократии и самой динамичной державой современности? Еще один сюжетный и смысловой поворот подсказан юбилеем антиколониальной революции 1896-1902 гг. Памятная дата побудила взглянуть на «филиппинский XX век» как на период между двумя важнейшими, но очень несхожими событиями и вместе с тем соотнести их друг с другом, увидеть, что при внешних различиях между ними есть и нечто общее. Коль скоро официальная историография именует свержение Маркоса не иначе, как «революцией ЭДСА» (по имени главной транспортной артерии столицы, где развернулось противостояние 22-25 февраля), неизбежен и вопрос о правомерности такой характеристики. Наконец, падение диктатуры на Филиппинах — довольно заметная веха на пути, следуя которым мир вышел из биполярного состояния и вступил в эпоху глобализации. По сути дела, манильский Февраль — заодно с московским Августом 1991 г. и другими аналогичными выступлениями — внес свою лепту в политическое обеспечение этого перехода. А если так, то не уместно ли оценивать «революцию ЭДСА», прикидывая, что сулит глобализация развивающимся и незападным странам, и соотнося эти прогнозы с идеалом ненасильственного мира? Формулируя вопросы и ответы, я видел свою ближайшую задачу в том, чтобы закрыть лакуну в российской филиппинистике, опираясь на лучшее из сделанного А.А.Губером, О.Г.Барышниковой, Г.И.Левинсоном, Ю.О.Левтоновой, И.В.Подберезским, их коллегами и учениками. Вместе с тем, представляя свой труд российской аудитории, надеюсь, что он заставит еще раз оглянуться на прошедшее столетие, добавит какие-то штрихи к картине перемен, охвативших мир на его исходе и определяющих сегодняшнюю жизнь. Книга, выходящая как двухтомное издание, состоит из шести частей и 22 глав. Часть первая («Страна и властелин», гл. 1-3) знакомит читателя с основными проблемами филиппинской истории, с личностью Маркоса и эволюцией созданного им режима. Вторая и третья части («Город и мир», гл. 4-8 и «Двадцатый век», гл. 9-12) посвящены становлению Манилы как города, в котором со времен испанской колонизации концентрируется материальный и духовный потенциал страны. Главные темы части четвертой («Исход», гл. 13-15) — положение на Филиппинах и в Маниле после убийства Б.Акино, противоборство различных группировок оппозиции с властями и включение в эту борьбу адептов активного ненасилия. Попытки администрации США и католической церкви регулировать течение филиппинского кризиса рассмотрены в части пятой («Священное и мирское», гл. 16-19). В последней, шестой части («Фиеста», гл. 20-22) описаны события, сопутствовавшие досрочным президентским выборам 1986 г. и вылившиеся в «революцию ЭДСА». Каждая из глав и частей задумана как относительно законченная работа, чтобы любую из них можно было читать отдельно от остальных. В той мере, в какой этот замысел удался, «Фиеста Филипина» — собрание нескольких мини-монографий, являющихся, однако же, компонентами единого целого. * * * Исследовательский проект, завершающийся этой публикацией, продолжался более 15 лет. Он потребовал четырех поездок на Филиппины, изысканий в библиотеках и научных центрах нескольких стран, подбора многочисленных и разнообразных источников, от официальных документов до неопубликованных рукописей и любительских видеозаписей. Важной частью информационного поиска были беседы и переписка с общественными, политическими и религиозными деятелями, причастными к тому, о чем рассказано в книге, с людьми из академических кругов Юго-Восточной Азии, Западной Европы, Соединенных Штатов — не говоря о контактах с российскими учеными, об обменах мнениями с товарищами по Институту востоковедения и Институту мировой экономики и международных отношений Российской Академии наук (где я работаю с 1988 г.). Всем старым и новым друзьям, чьи отзывчивость и гостеприимство, готовность делиться идеями, познаниями, книгами, а при необходимости оказать и материальную поддержку, помогли мне познакомиться с Филиппинами, провести и напечатать свое исследование, я выражаю искреннюю признательность. Не имея в виду выделять кого-то особо, считаю своим долгом персонально упомянуть Александра Ивановича Агеева, Лу Айви, Белинду Акино, Монину Аллари Меркадо, Хосефину Апарис, Ольгу Гавриловну Барышникову, [Александра Борисовича Беленького], Рандольфа Давида, Кристофера и Елену Джонс, Каталино Дилема, Ричарда Дитса, Джойси Дорадо, Эстер де ла Крус, Дмитрия Евгеньевича Косырева, Бориса Николаевича Кузыка, Майкла Куллинана, Михаила Вячеславовича Курицына, Джона Кэрролла, [Аиду Лава], Карла и Ноблесу Ланде, [Георгия Ильича Левинсона], Юлию Олеговну Левтонову, Мерлина Магальону, Александра Магно, Анжелику Мартинес-Уотсон, Амадо Мендосу, Линдсея Мэттсона, Нельсона Наварро, Франсиско Неменсо, Амбета Окампо, Руби Паредес, Бориса Борисовича Парникеля, Хулиуса Сесара Парреньяса, Эпиктетуса Паталингхука, Джеймса Патцела, Ромуло Перальту, Эдуардо Пьяно, Юрия Андреевича Райкова, Тима Райта, Роберта Рида, Хосе Саласара, Франсиско и Тересу Сиониль Хосе, Кармело Тамайо, сестру Тересу (Хосефину Константно), Ровену Улайан, Вячеслава Федоровича Урляпова, Роджера и Нилу Фиш, Андрея Александровича Фурсенко, Вирджинию Фуг, Крэгга Хайнса, Эдилберто де Хесуса, Дорис Хо, Рошан Хосе, Пола Хатчкрофта, Бернардиту Черчилль, Хосе Эндригу и Каролину Эрнандес. В этом же ряду должны быть названы бывший посол Республики Филиппины в Советском Союзе [Алехандро Мельчор], бывший посол СССР на Филиппинах Юрий Алексеевич Шолмов и действующий посол Филиппин в Российской Федерации д-р Хайме Баутиста. Важнейшим подспорьем при проведении исследования были тематические досье по Филиппинам, ежедневно пополнявшиеся в Отделе научной информации ИМЭМО (как и досье по другим странам мира) с начала 60-х годов. Приношу благодарность коллегам из этого подразделения, чей многолетий добросовестный труд значительно облегчил мои поиски. Появление книги в ее нынешнем виде было бы невозможно без поощрения, советов и долготерпения людей, под началом которых и вместе с которыми я работаю почти четверть века, — директора ИМЭМО, академика РАН Нодари Александровича Симония и заведующего Центром проблем развития и модернизации ИМЭМО Владимира Георгиевича Хороса. Им обоим я говорю спасибо за режим «наибольшего благоприятствования», которым пользовался как научный сотрудник в течение всех этих лет. В качестве ответственного редактора согласился выступить Игорь Витальевич Подберезский, консультировавший меня по широкому кругу проблем, передавший в мое распоряжение личное собрание книг по Филиппинам, внимательно читавший рукопись и сделавший немало полезных замечаний. Пользуясь случаем, выражаю ему глубокое уважение как ученому и человеку. Самые хорошие впечатления остались у меня от совместной работы с руководителями издательской фирмы «Восточная литература» Светланой Михайловной Аникеевой и Людмилой Викторовной Посувалюк; сотрудниками издательства Мариной Натановной Брусиловской и Владимиром Ивановичем Мартынюком, редактировавшими текст; Ольгой Владимировной Волковой и Эрнстом Львовичем Эрманом, отвечавшими за художественное оформление, а также Сергеем Зиминым, готовившим карты Филиппин и Манилы. Не могу не сказать и о том, чем обязан своей семье — родителям, жене Елене и дочке Наде. Их забота, понимание и любовь постоянно добавляли мне сил, оптимизма и желания выполнить однажды начатое как можно лучше. Примечания 1 См.: Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965. 2 Давно и прочно утвердившееся в филиппинском лексиконе, слово «фиеста» означает «праздник» — как и в испанском языке, из которого происходит. 3 См.: Делийская декларация о принципах свободного от ядерного оружия и ненасильственного мира. — Новое время. М., 05.12.1986, с. 1, 4. 4 Оценивая таким образом позицию отечественных специалистов, я лишь имею в виду, что до последнего времени кризис 1983-1986 гг. и его развязка не становились темой монографии, и не хочу сказать, что эти события оставлены ими без внимания. См., например: Андреев Ю.А. Филиппины: от диктатуры к демократии. М., 1990, с. 3-15; Барышникова О.Г., Левтонова Ю.О. Филиппины и США: 200 лет противостояния, компромиссов, партнерства. М., 1993, с. 116-137, 176-183; они же. Филиппины: время потрясений и перемен. — Азия и Африка сегодня. М., 1989, № 2, с. 12-14; Голубева Е.В. Государственная бюрократия и политика. Индонезия и Филиппины. 70-80-е годы. М., 1988, с. 104-112; Мазуров В.М. От авторитаризма к демократии (практика Южной Кореи и Филиппин). М., 1996, с. 104111, 117-120; Подберезский И.В. Католическая церковь на Филиппинах. М., 1988, с. 247-263. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Февральские события 1986 г. вызвали у филиппинцев такой прилив национальной гордости и самоуважения, какого они не испытывали никогда. Быть гражданином Филиппин отныне не зазорно, ликовали комментаторы и авторы передовиц. Нация, раздвинувшая границы политически возможного, заслуживает отношения к себе как к «первоклассному члену семьи народов». Наш уникальный опыт борьбы за свободу несет в себе и нечто универсальное — напоминание о несокрушимой Мощи Народа (People Power), перед которой бессильны тираны и тирании, — а потому обязательно будет востребован в мире1. Представление о том, что Маркос свергнут в результате революции, приобрело такой же всеобщий характер, как выход горожан на ЭДСА, и стало частью Момента Истины, пережитого ими. Даже отличия «февральской революции», «ненасильственной революции», «революции ЭДСА» от классических образцов воспринимались как доказательства революционной природы случившегося: ведь должен же пафос обновления, присущий революции, когда-то обратиться на нее саму и поменять ее привычный облик. Впрочем, и в этот звездный час раздавались предупреждения, что «революция ЭДСА» — скорее пролог к настоящему перевороту в обществе, чем сам переворот. Со дня падения Маркоса не прошло и месяца, когда Александр Магно написал: первые же попытки демонтировать диктатуру подтверждают, что она была не чисто политическим, но политико-экономическим явлением. Поэтому формальной демократизации Филиппинам мало. Самая трудная часть предстоящей работы — упразднение социального господства олигархии и «структур собственности», на которых оно покоится. Осуществлять все это надо с поистине «революционной решимостью», дабы февральская победа не превратилась в очередную незаконченную эпопею2. Подхватывая эту тему, ветеран филиппинской дипломатии Нарсисо Рейес предупреждал: время косметических реформ прошло. Вместо того чтобы менять одних эксплуататоров на других, пора избавлять народ от эксплуатации и двигаться к справедливому распределению национального достояния, бороться не с отдельными проворовавшимися чиновниками, которых заменят не менее вороватые, а с коррупцией как таковой, добиваться не одной лишь смены режима, но смены общественного устройства, каковая и составляет существо революции3. Однако ни одна из множества оценок филиппинского Февраля, данных в начале президентства Акино, не кажется сегодня такой проницательной, как высказанная Рандольфом Давидом в мае 1986 г. на конференции в Университете Филиппин. Февральское выступление, заметил он тогда, «было в одно и то же время революцией и перехватом революции». Имелось в виду, что представителям центра, настроенным «столь же яро против Маркоса, сколь и против гражданской войны», удалось противопоставить установкам «красных» свой собственный, альтернативный проект политического действия и претворить его в жизнь4. Обдумывая «формулу Давида», нельзя не вспомнить, что понятие «перехват революции» устойчиво ассоциируется с контрреволюционной деятельностью. Профессор-социолог, левый социалист по убеждениям и бывалый политический активист не мог об этом не знать. Не намекал ли он в таком случае, что в февральском феномене и в позиции тех, кто задавал на ЭДСА тон, странным образом переплетались революционные и контрреволюционные мотивы? Как бы то ни было, предчувствие, что методы, оправдавшие себя на ЭДСА, найдут применение в других городах и странах, очень скоро начало сбываться5. * * * Отзвуки Февраля послышались сначала в Азии — в государствах, где властвовали режимы, более или менее родственные маркосовскому, и где периоды глухого брожения в низах традиционно перемежались вспышками недовольства. Уже весной 1986 г. Беназир Бхутто, вдохновленная успехом г-жи Акино, развернула в Пакистане кампанию ненасильственного протеста. И хотя ее противник, генерал-президент Зия-уль-Хак устоял, эти акции предварили победу Партии пакистанского народа на выборах в парламент, прошедших спустя два года, и отступление военных в казармы. В 1986-1987 гг. мощный оппозиционный подъем (получивший, как и на Филиппинах, моральную санкцию католической церкви) потряс Республику Корея. В итоге власти приняли требование о прямых президентских выборах, положивших начало мирному переходу к демократии. Еще через несколько месяцев заволновался главный город «социалистически ориентированной» Бирмы, а потом настала очередь китайской столицы. Как ни трагичны развязки выступлений в Китае и Бирме, они оставили память не только о пролитой крови, но и о вещах, которые, видимо, не могли случиться больше нигде. Подражая собратьям-азиатам — филиппинцам и южнокорейцам, молодые демонстранты вдохновлялись и новизной происходившего в Восточной Европе, в Советском Союзе. Тем, кто вышел на площадь Тяньаньмэнь и улицы Рангуна, были понятны и стремления к демократии, нараставшие в Третьем мире, и подобные же тенденции в странах «реального социализма». Порыв к свободе приобретал планетарный масштаб, и «бархатные революции» 1989 г. в восточной части Европейского континента подтвердили это со всей возможной убедительностью. Чили, Непал, Монголия, Бангладеш — каждая новая победа ненасилия над авторитарным принуждением, достигнутая на переломе десятилетий, была по-своему неповторима и в то же время напоминала о победах, достигнутых прежде, побуждала сопоставлять их, искать аналогии и фиксировать различия. Но если говорить о филиппинском Феврале, то воспоминания о нем никогда не были так уместны, как в августовской Москве 1991 г. Речь, конечно, не о тождестве манильского и московского вариантов People Power, как и не о том, что первый напрямую породил второй. О разнице между случившимся там и тут говорит хотя бы то, что на Филиппинах низложили диктатора-антикоммуниста, тогда как в СССР поражение потерпела правящая коммунистическая партия. И все же в целом ряде отношений сходство удивительно. Волею обстоятельств и в Маниле, и в Москве возникает очаг сопротивления «старому порядку». В первую же ночь конфликта на ближних и дальних подступах к зданиям, где держат оборону противники диктатуры, собираются мирные жители. Среди них есть «делегаты» от всех общественных слоев, но особенно активны представители среднего класса (или, в московском случае, социальных групп, наиболее близких к нему, — интеллигенции, студенчества, людей, встающих на стезю предпринимательства). На следующий день сопротивление приобретает столь массовый характер, что подавить его можно лишь ценой огромных жертв. Отдельные подразделения правительственных войск переходят на сторону оппозиции, международное общественное мнение солидарно с ней практически полностью. Хотя без столкновений и потерь не обходится, противостояние остается по преимуществу ненасильственным. За кулисами конфликта влиятельные посредники убеждают «партию силы» отступить. К исходу третьих суток сомнений, что «старый порядок» повержен, не остается. На общую сценарную канву накладывается множество совпадающих или близких по смыслу мизансцен, символических жестов, зрительных образов. Люди сугубо гражданского вида обступают танки и бронемашины, умоляя солдат не идти против собственного народа. Военные, желая показать, что не будут стрелять, вставляют в стволы орудий цветы, которые им дарят в знак примирения. Днем и ночью участникам обороны несут бесплатное продовольствие. У ворот Кэмп Краме и Кэмп Агинальдо идут богослужения, защитников российского «Белого дома» благословляют православные священники. «Эхо Москвы» выходит в эфир с теми же целями, что радио «Веритас». Появление членов ГКЧП перед телекамерами производит тот же зловеще-комический эффект, что и последние пресс-конференции Маркоса — немощного, пытающегося то ли урезонить, то ли припугнуть своих противников. В обеих столицах вослед персонажам, покидающим историческую сцену, звучат издевательские шутки и смех. Кажется, и в России, и на Филиппинах есть все что нужно для сотворения мифов о народном исходе из авторитарного плена и рождении новых государств, для шумных, многолюдных праздников во славу свободы и демократии. Но не заметно, чтобы ежегодно в двадцатых числах августа российское общество приободрялось. Доминируют отнюдь не праздничные чувства — от равнодушия до неловкости и досады, сарказма и гнева. Что касается «революции ЭДСА», то хоть ее годовщину и считают официальным праздником, утверждать, что масса филиппинцев видит в ней отменный повод для веселья, я бы поостерегся. Отчего россияне настроены так, а не иначе, читатель знает как минимум не хуже автора. Но почему воспоминания о событиях, поднявших нацию в собственных глазах, не вызывают былого энтузиазма на Филиппинах? Вопрос возвращает к тем временам, когда я впервые увидел эту страну. * * * В том, что институциональные предпосылки демократии на Филиппинах созданы, в середине 1990 г. сомневаться не приходилось. Новая конституция, утвержденная менее чем через год после падения Маркоса, гарантировала филиппинцам основные права и свободы. По итогам всеобщих выборов 1987 г. был сформирован двухпалатный конгресс, следом состоялись и выборы в органы местной власти. Партийно-политическую систему, в которой доминировало «Движение за новое общество», сменила освященная законом многопартийность6. Подъем гражданского самосознания ощущался повсеместно: в стране работали тысячи добровольных неправительственных организаций. Одни следили за ситуацией в области прав человека, другие — за состоянием окружающей среды, третьи включались в борьбу с социальной неустроенностью в самых разных ее проявлениях. Для обозревателей манильских газет не существовало запретных тем, как и персон, чьи взгляды нельзя азартно и с блеском оспорить. Порою было трудно не поддаться впечатлению, что каждый встречный — независимый мыслитель, поглощенный политикой и профессионально разбирающийся в ней. Общаясь с незнакомым иностранцем, люди увлеченно обсуждали подоплеку всевозможных конфликтов на политической почве, расстановку сил в структурах государственного управления. Переходить на личности не боялись, голоса не понижали, на «компетентные органы» не оглядывались. Контраст с некоторыми сопредельными странами был в этом смысле разителен. Однако — увы! — не только в этом. Тех, кто надеялся, что демократия обеспечит политическую устойчивость и хозяйственный динамизм, постигло разочарование. Едва наметившись после Февраля, восстановление экономики застопорилось. Очередная «стабилизационная программа», согласованная в 1989 г. с МВФ и выдержанная в лучших традициях Фонда, предусматривала, что прирост ВВП достигнет 6,5% в год. Однако в новом десятилетии эти показатели пошли резко вниз — совсем как у Маркоса в начале 80-х7. Шесть попыток военного переворота, предпринятых за четыре неполных года после «революции ЭДСА», спугнули инвесторов8. По мнению местных и зарубежных экспертов, уже не только в Таиланде, Малайзии, Индонезии, но также в КНР и Вьетнаме складывались более благоприятные условия для привлечения иностранного капитала, развития рынка и преодоления отсталости. Бесконечно реорганизуемый кабинет министров состоял в натянутых отношениях с законодателями. Как и четверть века назад, палата представителей противилась последовательной аграрной реформе, а Кори, выступая за нее на словах, не давила на консерваторов слишком сильно9. Амбициозный спикер Рамон Митра, еще недавно числившийся сторонником г-жи Акино, занимал по отношению к ней все более двусмысленную позицию. Вице-президента Сальвадора Лауреля и вовсе подозревали в причастности к одному из провалившихся путчей — как и экс-министра обороны Хуана Понсе Энриле, получившего отставку еще в ноябре 1986 г.10. Возврат насилия в политику, казавшийся после февральского катарсиса чем-то невероятным, начался ошеломляюще скоро и протекал в шокирующих формах. Тут были и убийства известнейших деятелей (от лидеров левой оппозиции Роландо Олалии и Леана Алехандро до антикоммуниста Хайме Феррера, незадолго до гибели привлеченного в правительство), и неспровоцированный расстрел 15-тысячной крестьянской демонстрации у моста Мендиола (22 января 1987 г., 19 убитых), и прицельные удары «городских партизан» из ННА по стражам порядка и военным советникам-американцам11. В сельской местности, засучив рукава, боролись с коммунизмом не только солдаты регулярной армии, но и жүктеу/скачать 210.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|