Татьяна Бориневич (Эклога)

Девчонки, пелёнки кончились. Мне больных не во что переворачивать!

Пелёнки нужно!

Айгюль, да дай ты ей пелёнки! Достала эта Верушка.

Я просила не звать меня Айгюль. Я Галя Ромашкина.

Плевать. Галя – так Галя. Дай Верушке, что она просит.

Пусть ей Ельцин пелёнки даёт. Страну просрали… а она всё никак не уймётся.

Ну чего я говорила-то? Вот… У меня племянник такой умный. Но такое говно… Я ему пишу-пишу. А он – не отвечает. Думает, будто кукушка у меня поехала. А я ж не сумасшедшая какая! Я уважаемый человек. Я тут двадцать лет работаю, мне скоро квартиру обещают дать вместо общежития…

Ты какой обратный адрес на конвертах пишешь?

Обыкновенный адрес. Москва. ПНИ… Сальниковой Маше. Буфетчице.

Потому и не отвечает. Кто ж нормальный в ПНИ письмо отправлять станет? Расшифруй: психоневрологический интернат. И номер нашего интерната не забудь добавить.

Батюшки! А я и не додумалась! ПНИ… словно бы из лесу спиленного пишу… Вот дура-то!

И зачем им там наши олигофрены сдались? У них отчётность, а мне – печатать. Полный пипец – по семнадцать справок на каждого! (решительно убирая руки с клавиатуры) Что же это такое?! Постоянно и везде пахнет кошками. Чувствуешь?

Нет.

Ненавижу этот запах. (берёт баллончик, распыляет его) Всё. Надоело… Катьку твою только за смертью посылать.

Небось, на кухне с мужиками задницей крутит. А чем ей ещё крутить-то? Ты со своими мальчуганами поговори, что ли? Столько девок красивых в интернате… Да вот… хоть тебя взять!

Без меня, пожалуйста.

Ну, без тебя, так без тебя. Конечно, ты у нас не меньше, чем на мэра Москвы метишь!

Маш, да надоели они мне. Целый день – как белка в колесе. Хоть у вас, в женском отделении, от них отдохнуть…

И отдохни. И попечатай – на вашем этаже машинки печатной нет. Я и говорю. Столько баб красивых, а они всё к Катьке липнут. Чем она им там у себя намазала?

Так она тебе и скажет…

А что сделаешь? Целыми днями всё бабьё да бабьё воспитывает. А что с бабья взять? А тут, хоть психи, а всё-ж-таки… мужики.

Да дитятки они, а не мужики! Мужчинки. И уже никогда не повзрослеют. Вот увидишь, так и постареют подростками. Малютками.

Тань, ты не обижайся, но я всё-таки скажу… Сказать?

Ну?

Ты не сердись, Тань, но я бы твоим малюткам, прости Господи, топоров в руки не давала.

Каких ещё топоров? Где? Никаких топоров я им не давала.

Да? А мясо для супа рубить? Вот дождёшься – вообразят твои малютки себя Малютами, да как пойдут всем вокруг бОшки сносить! Мы ж первыми под раздачу и попадём. Я кино видела – жуть какая-то…

А… ты об этом? И я бы не давала… А где рабочих взять?! Ни молочника, ни электрика, ни мясника… В мужском отделении – ни одного медбрата!

Э-э, чего захотела! Разве ж нормальный мужик сюда пахать пойдёт? Бабье царство. Лимита. Ни кола, ни двора – комната в общаге. Как это слово-то… на букву «п»… не помнишь? Презерватив… нет… как-то иначе… о, вспомнила – Подмосковье! Оттуда в ПНИ ездить буду, когда квартиру дадут. А что? Пару часов на электричке… Что-то подзадержалась Катюха на кухне… А без хлеба и еда – не еда.

Дайте Катьке выпить… что-нибудь… Срочно!

Что с ней?

Эти… малютки твои долбанутые… им только алюминиевыми ложками из бумажных тарелок жрать. Какой идиот идиотов на пищеблок работать отправил?

Вообще-то, они не идиоты, а дебилы. Ты, Зой, здесь работаешь с юных лет, а всё не можешь понять – чем идиоты от дебилов отличаются. Олигофрены подразделяются на дебилов, имбецилов и идиотов…

Да на кой ляд мне их различать-то? Катьку спасайте!

Пей спиртик, Катенька, пей. Тебе легче станет.

Не хочу спирта! Мне бы кагора…

Тебе тут что – церковь? Откуда кагор? У нас тут, милая, дурдом. Нам тут алкоголь не положен.

Да? А спирт тогда – как?

Спирт – чтобы жопы больным перед уколом смазывать. Пей, Кать. Надо. Это – лекарство. Глотнёшь, и сразу все беды отпускает. И по всему телу так тепло-тепло станет… А потом картофельным пюре закусишь.

Ты правду говоришь, Маш? Ну, давай, раз отпустит…

Что там у вас случилось? Да говори ж ты толком.

Ничего особенного. Катька чуть не погибла. Мишатка её спас.

Горбачев?

Какой Горбачев? Твой. Удоев. Катька за хлебом пришла, а Лёша Терёхин её в охапку как схватит, да как закричит: «Ненавижу тебя! Ненавижу! Потому, что ты во мне возбуждение вызываешь!» И прямо в котёл тащит. С бульоном. Поднял Катьку над котлом… а там, под ней кости с кусками мяса кипят. Катькина задница тут же краснеть начала. Сколько раз говорила ей, что стринги до добра не доведут! Байковые панталоны, хоть и без кружавчиков, а понадёжней будут – хоть в жару, хоть в стужу…

Задница? Покраснела? Романтичненько.

Скотина. Тебя бы так. Катька ему: «Лёшенька… заинька…» А он: «Хочешь, я тебя сварю? Или любить буду? До смерти!»

А Катька?

А она: «Лёшенька, люби меня! Люби… ты такой хороший!»

Боже мой! Ты мне всю жизнь сломал!

Кто?

А… не важно… (вырубается)

Правильно сказала. Пусть уж лучше любовь с олигофреном, чем в котле греться.

Но тут как раз Мишатка появился. Словно ангел какой с неба. «Не порть, говорит, бульон. Весь суп загубишь. Мы ж не людоеды. Отдай мне её. Мы её лучше вместе трахнем».

И что? Трахнули?

Нет. Лёша Катьку в Мишаткины руки передал. А Мишатка и говорит: «Не будем мы её трахать, лучше пусть она нам сгущёнки принесёт». Ну, чисто ангел! Мне Катька в лифте всё рассказала, пока ещё говорить могла.

Выходит, вся история впустую. Ни трахнули, ни сварили. А кошками-то – воняет! Воняет!! Воняет!!! Ну почему вы никто ничего не чувствуете? Ведь это совершенно невыносимо!!!! (снова распыляет баллончик)

Может ты беременная?

Беременная?.. С чего?

С мужика – с них, гадов, у нас, баб, пузы растут…

Мне не мужик, а муж нужен. Сама без отца выросла, Юлька моя - тоже без отца… Новую безотцовщину плодить не хочу.

Тут уж как получится. Главное, чтобы ребёночек был. Ну да… я забыла. Ты ж у нас гордая… не то, что мы – лимита.

Маш, я совсем не это имела в виду…

Да ладно тебе… не оправдывайся. Кому хочешь, тому и давай… или не давай – никто не принуждает. Как же будет это слово на букву «хэ»?

На букву «ху»?! Маша, как ты можешь?

Не, я не про то, что ты подумала. То слово, которое нельзя, я знаю. Я про другое… а, вспомнила! Зойка, где хлеб?

Какой хлеб? Еле удрали. Такой кошмар… такой кошмар…

Это ещё ничего! Я тут на курсах повышения квалификации с девчонками одними познакомилась. Так они меня к себе переманивать стали. Что, говорят, тебе так далеко ездить, если у нас место воспитателя, словно бы специально, для тебя освободилось? А интернат этот – действительно, прямо рядом с моим домом. Пара остановок на автобусе. Можно пешком дойти. Я каждый день в магазин, напротив них, за продуктами хожу.

Ты… ты что – уходишь?! Танька, как же мы тут без тебя?

Кончай причитать. Дослушай лучше. «А куда предшественника дели? – спрашиваю, – Уволился, что ли?» «Нет, – говорят, – его воспитанники убили. Детишки».

Господи Боже… не приведи Бог!

Они не берут меня в команду! Я буду себя грызть.

Завянь, Оленька, детка. У нас тут обеденный перерыв.

А ты чего здесь у нас на этаже делаешь? Иди к своим мальчишкам. Я буду себя грызть, потому, что ты здесь никто!!! (воет белугой) А-а-а-а-а-а! Уходи! Здесь Катерина Владимировна работает.

Я здесь печатаю, вообще-то.

Это Катерины Владимировны машинка!

Врёт. Всё врёт. Мы предлагали ей стать радисткой Кэт. А она хочет быть Штирлицем.

Я Штирлиц. Поняла? Штирлиц!!! Штирлиц!!!!!! А-а-а-а-а-а!!!!!

А у тебя пастор Шлаг на каких лыжах передвигался? Не знаешь? И вообще заткнись, сука.

И вообще, Штирлиц – это я. Потому, что я – главарь банды.

Наталья Ивановна (вошедшая вслед за молодёжью)

Девки расхулиганились. Вы их строго-то не судите. Давайте я вам лучше романс спою. (поёт)

Моё сердце ближние пропили,

Что Вы, Наталья Ивановна! Мы и слов-то таких не знаем.

Я знаю. Я тебе их расскажу, Лен.

Не стоит… Оленька, иди делай коробочки для тортов.

Хорошо, Наталья Ивановна.

Только, извиняюсь, в заднице перед этим не копайся! Люди же покупают тортики, на десерт их употребляют. А ты, солнышко, даже рук не помыла.

Прости, Наталья Ивановна. Пойдём, Лен. (Перепёлкина и Аитова уходят)

Вы знаете, КГБ меня больше не пугает. Мне бы хотелось… о, Господи, о чём я говорю? Я боюсь ЦРУ. Ну что им от меня надо? Авторское право на мои роли? Мне что-то последнее время плохо дышится. Не могли бы вы засунуть в мой нос другое дыхание? (подходит к Катерине) Катя, деточка, я просто не могу. Я же вот никого не трогаю в этой убогой берлоге. И, всё-таки, Ирина Евсеевна постоянно подсыпает мне в пищу мышьяк. Не знаю, зачем ей это нужно? Она же не получит от меня никакого наследства. Я не знаю… не знаю… не знаю… не знаю…

Ну что Вы, Наталья Ивановна, Вам это кажется.

Ты хочешь сказать, что я сумасшедшая? Я актриса. Я была примой, хоть и в провинциальном театре. Солнышко моё, ты, конечно, никогда не будешь примой, но я к тебе очень хорошо отношусь. Будь поосторожнее с Ириной Евсеевной, хоть она и заведующая. Это я тебе, как старший друг говорю. (уходит)

Жалко мне Наталью Ивановну.

Жалко у пчёлки! Прекрати жалеть, а то ты тут долго не задержишься.

Я уже восемь лет здесь.

Ты никогда отсюда не выберешься. Ни-ког-да. Всё, девочки, давайте кушать.

Ленку Аитову потом позовём. Она всё вымоет. Она девка-то хорошая, пока не звереет. Главное её к алкоголю не подпускать. (с уважением) Пять бутылок водки – не всякий мужик осилит.

Надо её в книгу Гиннеса отправить. И ей слава, и нам, может… премию дадут?

Я пришла тут с проверкой. Кстати… вы что, воруете у больных еду? Сейчас не обеденный перерыв. Что вы тут расселись?

С Катей такая история произошла! Такая история… Ирина Евсеевна, я Вам сейчас чайку налью.

Подождите! Я же ещё заварку не положила.

Марья Владимировна, я Вас уволю из буфетчиц… Вы уверены, что в Вашем чайнике вода? Налейте мне ещё. (внезапно рыдает) Девчонки… знаете вы, что такое рассеянный склероз?

Это когда, извините, память отказывает?

При чём тут память? Это – приговор. Хроническое аутоиммунное заболевание, при котором поражается миелиновая оболочка нервных волокон головного и спинного мозга.

Ну, Тань… это ж какой трезвой нужно быть, чтобы такое выговорить?!

А я зато знаю про синдром Пастернацкого…

Ирина Евсеевна, а выберите меня Штирлицем! Потому, что Вы же главная. Вы же почти, как Гитлер.

Уйди, Оля, не до тебя.

Ирина Евсеевна, у Вас с родственниками что-то?

У меня это со мной.

Как… с Вами?!

Сегодня утром диагностировали. (залпом выпивает спирт, протягивает Маше пустую чашку) Ещё… Ой, что-то меня развезло. Я тут посплю немножко… (отодвинув еду, устраивается на столе)

Ирина Евсеевна, мне вас Бог послал. Я к вам, как ходоки к Ленину. Они под себя ходют.

Ходоки? Под себя?!

Нет. Ходоки – к Ленину. Мне про них в деревне в школе читали. А под себя ходют те, которые лежачие больные. Пелёнки дайте. Больных переворачивать.

А что вы ко мне с этим? Представьтесь по всей форме. Как фамилия?

Больных?

Ваша.

Салтыкова. Так я насчёт пелёнок. Во что менять лежачих?

Ромашкина! Ты где? Почему не решаешь вопрос Салтыковой?

Ирина Евсеевна, она меня уже достала. Где я ей столько пелёнок возьму? Её лежачие больные ссутся и ссутся.

Это твоя обязанность, Айгюль Анваровна. Ты ж у нас сестра хозяйка?

Без пелёнок нельзя.

Всё ясно?

Ой, Верушка, настучала-таки… ну ладно – пошли. Так уж и быть, дам я тебе… три.

Что у тебя ко мне?

Ну всё, Евсеевна, норму по коробочкам мои девки на сегодня выполнили. И даже этикетки наклеили… (наткнувшись на взгляд Ирины Евсеевны) Что-то не так?

Кать, посмотри – правая рука нормально движется?

Да вроде как…

Значит… пока ещё почти бессимптомно. Кать, так страшно… Позавчера во сне ногу отлежала – думала всё. Кранты Ирке! Потом отошло, вроде как… Что ты там про этикетки говорила?

Ленка Аитова очень над названием тортика угорала – словно бы специально для неё.

Что за название?

Белочка.

Это не только про неё. Это вообще про жизнь – и про меня, и про тебя. Очень философское слово.

Это Вы в каком смысле?

Придёт белочка – поймёшь. Вот возишься ты, возишься со своими девчонками, а потом – бац! И тебе говорят, что твой таймер жизни уже последние секунды отсчитывает. Ты утыкаешься в беличий хвостик и плачешь в него, словно в подушку. Плакала в детстве в подушку?

Я и сейчас иногда…

Что я тебе могу сказать? Подушка – лучшая девичья подружка. Это народ давно подметил.

Ленку Аитову надо в стенгазете отметить.

Делай что хочешь… (включаясь в процесс воспитания) Ты чего на пищеблок попёрлась-то?

Что, настучали уже?

Естественно. Мир не без добрых людей. Инструктировали, инструктировали тебя, как с контингентом общаться – всё без толку! Об себе не подумала – об нас бы подумала. Ну, сварили бы идиоты своего олигофренопедагога – как бы мы отмылись? Не маленькая, понимать должна… сын младенец и сама, как дитё.

Премию-то выпишите? Ну хоть рублей пять… тысяч.

Хрен тебе, а не премия. Я тебе в прошлом месяце материальную помощь выписала. Как порядочной – двенадцать рублей… тысяч! Думала, ты себе что-нибудь купишь. Или Гошке своему. А ты? Купила рубашку мужу. Дура! Думаешь мужика рубашкой удержать?

Ничего я не думаю. Просто у него нет рубашки. И потом она такая красивая – в клетку!

Что ж ты тогда за него замуж выходила? Мужик без рубашки и баба голая. Ещё и сына затеяли.

Это у нас с ним рай такой. Ну, я пойду… мне ещё журнал заполнять…

Куда?! А День Конституции? Ты объяснила своим девкам, какой у нас завтра великий праздник?

Ой, забыла… да они ж всё равно ничего не поймут.

Объясни, чтобы поняли. Ты воспитатель или где? Короче, чтобы к завтрашнему все были в курсе. (уходит, снова по-идиотски дёргая руками)

Конституцию что ли почитать… Девочки, все ко мне!

У Ирины Евсеевны снова в носу не то дыханье. Она на меня им дышит, а я боюсь заразиться.

Нормальное дыхание. Как будто первый раз перегар нюхаешь.

Ирина Евсеевна хорошая. Она меня любит. Меня все любят.

Вы знаете, девочки, что такое Конституция? Основной закон нашего государства.

А государство меня тоже любит?

Конечно, Наташенька. (настолько приторно, что сама не верит произносимому) У нас лучшее в мире государство.

Никого оно не любит. Срать я хотела на ваш закон.

Не ваш, а наш – общий. Лен, ты не понимаешь… в Конституции все твои права записаны. Вот ты живёшь здесь. Знаешь почему? Потому, что государство о тебе позаботилось после того, как ты пропила свою квартиру.

И что мне теперь его за это – в жопу целовать?

А ты лучше послушай, Лен. Мне недавно, по очереди, новую квартиру дали… без унитаза. То есть… квартира есть, а унитаза для неё не хватило. То ли не довезли, то ли украли… И что было делать? Не на улицу же ходить? Соседи, конечно, выручали… но по соседям не набегаешься. А я перечитала Конституцию и написала письмо – прямо президенту России Борису Николаевичу Ельцину! Так, мол, и так – нарушаются мои суверенные гражданские права. И что ты думаешь? Во-первых, унитаз тут же нашёлся. Не какой-нибудь – чешский! Во-вторых, все вокруг меня забегали, словно бы им пинка дали. Сам начальник ЖЭКа лично установкой унитаза руководил. А потом попросил расписку, что всем довольна и претензий больше не имею. Вот что такое наша народная Конституция.

А жила бы в Америке – так и сидела бы без унитаза.

Я буду любить президента Ельцина. Потому, что он меня тоже любит. Он подарил Катерина Владимировне унитаз. А он всем-всем-всем унитазы дарит?

Ирина Евсеевна не имеет права на меня так дышать! А-а-а-а!

А Ельцин мне тоже подарит унитаз?

Завтра – День Конституции! Это – очень большой праздник!

Заткнись, дура. (та замолкает) И что?

Ничего… Это огромная радость для всего российского народа. Ясно? Короче, если Ирина Евсеевна спросит, скажи, что я тебе всё рассказала. (строго уточняя) И остальным – тоже!

Катенька, деточка, не беспокойся. Про День Конституции я, если нужно, могу говорить часами.

День Конституции? А ночь Конституции бывает?

Бывает. Когда в задницу попадаешь. Мы чукчи. И живём, как чукчи. У всего нормального мира солнце светит, а у нас…

И ананасы на вечной мерзлоте не растут. А так бы хотелось… с шампанским… «Советским»… полусладким…

Не сгущай, Лен, подумаешь – ночь? Зато северное сияние у дорогих россиян никто не отнимет.

Потому, что мы его сами выжрем – ни с кем не поделимся!

Как можно выжрать такой изысканный коктейль? Как сейчас помню… 40 грамм водки, 100 грамм шампанского, долька лимона, столовая ложка мёда, 200 грамм льда – кубиками и, самое главное – веточка розмарина! Когда я играла Офелию… вы же помните, что она утонула? Я всегда после спектакля пила «Северное сияние», чтобы не простудиться от купания.

Не знаю… мы просто водку с шампусиком смешивали – без всех этих прибамбасов. И вкусно, и забирает. Хотя, лично мне больше нравится ёрш.

Да, кстати, Лен, я тут твою историю болезни недавно посмотрела. Как ты могла столько пить?

Нормально могла. Сколько влезало, столько и выпивала. Как все, так и я.

Если бы как все – не спрашивала бы. Ведь это ж никакая печень не выдержит.

Иногда откачивали.

А ты могла бы стать хорошей артисткой – с такой-то печенью…

Катерина Владимировна, ты тоже меня так сильно любишь? Как государство?

Конечно.

А вот теперь – не будешь! (разбивает тарелку) Я тебя сейчас убью.

Что я тебе такого сделала? Ты знаешь, какой завтра день?

Ночь Конституции.

Не тебя спрашивают.

Катерина Владимировна только притворяется, будто она добрая. А сама мужа в клетке держит. Она сама говорила, что купила ему рубашку в клетку – я слышала! Я всё слышала!

Заткни пасть, дура.

Девочки, не ссорьтесь. Давайте лучше устроим маскарад, как у Лермонтова.

Ура! Я буду снежинкой.

Нет я буду снежинкой!

Я буду Ниной Арбениной. Потому, что Ирина Евсеевна постоянно подсыпает мне в кашу мышьяк. (начиная заводиться) Это совершенно невозможно! Завтра День Конституции, а мои гражданские права нарушаются! Почему вместо бесплатного медицинского и социального обеспечения мне дают бесплатный яд? С меня всю жизнь так исправно вычитали налоги. Они думают меня оптимизировать? Нет человека – нет проблем?

Ну… это не совсем так. Точнее, совсем не так. Наша Конституция…

А как? Они хотят, чтобы я их любила, а сами меня ненавидят. И что я должна сделать в ответ? Подставить им свою румяную щёчку? Знаешь, почему у меня такие бархатные щёчки? Я тебе расскажу. Нужно перед сном и каждое утро обтирать кожу лица ледяной водой. Только не вздумай пользоваться чистым льдом – во-первых, можно поцарапаться. А, во-вторых – что случится, если осколок льдинки попадёт тебе в сердце? Не знаешь? А я тебе скажу. Будешь сидеть в ледяном кремле и складывать из льдинок слово «конституция».

Что вы такое говорите, Наталья Ивановна?

Правду, правду и ничего, кроме правды. Поверь старой актрисе, которой доводилось играть Снежную Королеву. Они там, в кремле, все с безжалостными льдинками в равнодушных сердцах. Злой американский тролль позаботился. Тебе приходилось слышать про ЦРУ?

Вообще-то, мы теперь с Америкой дружим.

Ну да… ну да… Подружился волк с овцой. Знаешь, как волки дружат с овцами?

И что плохого, что подружился? Теперь время такое…

А то, что баранами не нужно быть! Новые ворота, девочка моя, очень даже могут вести на живодёрню. Я-то свою жизнь уже прожила, а вот ты – подумай.

Ну вот… и объяснила.

Раз-два-три! Раз-два-три!

Ну, девки, давайте Катерине Владимировне поможем как-то! С неё ж Ирина Евсеевна порядок спросит. Всем драить пол!

Раз-два-три…

Лен, ну ты хотя бы изобрази.

Да иди ты, Маш…

Лен, так нельзя. Все работают, а ты…

А я без горючего не могу. Нальёшь сто пятьдесят грамм?

Откуда я тебе возьму сто пятьдесят?

Откуда-откуда… из чайника.

Машенька, нужно строже. Плинтус не помыла – пять лет без права переписки.

Сталинизм в отдельно взятом интернате возрождаете?

Деточка, ну так оно и выходит. Вот увидишь, пройдёт лет двадцать – всё вернётся на круги своя. Когда людям свобода надоест – сами вернуть порядок попросят. В бардаке, Катенька, далеко не уедешь. Так всегда бывает в истории.

Не зарывайте наши надежды в ваш пессимизм, Наталья Ивановна!

Ромашкина, ты не зарывайся сильно.

А что такое?

Колготки больным когда отдашь? Проверки ждёшь? По три пары на контингент. И только попробуй хоть что-нибудь заныкать!

Так они же лежачие, в основном. Да колясочники. Зачем им? Тем более, по три…

Пусть в колготках лежат. Положено – значит положено. О, гляди, что придумалось – на кровати положенные, лежат в колготках, по закону положенных… Стихи, что ли, начать писать? Как думаешь, выйдет из меня Барто? Ну что ты дёргаешься, Ромашкина? И персоналу, так и быть, по паре выдай – чтобы голые не ходили. Но только по паре! Знаю я вас…

Всего по одной?

Какая ж ты нервная… Себе, так и быть, можешь три пары взять. Но не больше!

Мне сегодня утром Ельцин звонил. Обещал забрать отсюда.

А меня?

И тебя. Я с ним поговорю.

Перепёлкина, не халтурь!

Отстань!

Оля, ты чего нервничаешь?

А почему Аитова плинтуса не чистит хлоркой? Я всё про неё Ельцину скажу! (моментально получает подзатыльник от Аитовой) А-а-а-а-а! Катерина Владимировна, Аитова на меня налезает!

Катерина Владимировна, а вы меня любите? Правда?

И в кого вы такие две дуры?

Две или три? Вам сколько колгот оставить, Ирина Евсеевна?

Четыре. 40 ден. Телесные... Нет. Лучше… пять. Пятую пару себе на похороны отложу. Буду в гробу в итальянских колготах лежать. Красивая-прекрасивая! Жизнь не удалась, так хоть смерть удастся… (строго и властно) И прекратите этот бардак. Ишь, оперу развели… (уходит)

Девочки, замолчали. Как вам не стыдно? Вы разве не видите, что взрослые разговаривают, а вы им мешаете?

Простите, Наталья Ивановна.

Наталья Ивановна, а вы меня тоже любите? Очень-очень? А Ромашкина меня тоже любит?

Верушка! Сколько у нас контингента?

Если считать по всему этажу… но я не знаю.

Сорок семь.

Иди сюда. (Катерина подходит к Ромашкиной. Остальные продолжают работу) Есть распоряжение. Всем сорока семи – по три пары итальянских колгот от спонсоров. Включая лежачих! И не вздумайте тырить – Ирина Евсеевна лично проверять будет.

А нам?

Персоналу, так и быть – по паре на задницу.

Всего… по одной?

А ты, милая, что хотела?! По одной. И мне ещё скажите спасибо – Ирина Евсеевна вообще давать не хотела. Насилу уломала.

Ну зачем им по три?! Они ж, лежачие, преть будут в синтетике. Да и не поймут они всё равно. Им – пелёнки удобнее…

Преть будешь ты, если спонсоры на психах свой подарок не увидят. Всё поняла?

Да что ж это такое?!! Раз в кои-то веки колготки прислали… Они нам так всю жизнь ломают. Только на что-то понадеешься, порадуешься… а тебя – раз… и обламывают. Ну почему всегда так?

Потому, что во всём порядок должен быть. В бардаке – далеко не уедешь.

Да? Порядок? А когда мы черноклёны парным молоком поливаем? Это порядок?! А французское гуманитарное печенье голубям крошить – потому, что контингент его всё равно не ест? Порядок?!

А ты бы предпочла молоко домой сынуле канистрами носить и печенье в нём размачивать? Не будет такого. Социализм – это учёт.

Так социализма ж давно нет!

Социализма нет, а учёт остался. (уходя) Гони ко мне своих ходячих – околгочивать их буду.

Позади – порядок, вокруг – порядок, впереди – порядок. И никаких перспектив… вокруг сплошная задница. Да и на ту – лишь по одной итальянской паре. Да… абсолютно никаких перспектив. Русская жопа в итальянском капроне – так жопой и останется. Лена Аитова! Ольга Перепёлкина! Наташа Батурина! Наталья Ивановна Цветкова! Кончаем работу. Идите на склад к Ромашкиной – колготки получать.

А вы, Катенька?

Мне тоже перепадёт.

Вообще-то, я предпочитаю фильдеперсовые чулки с кружевами. Они так изумительно сидят на ноге. И нога чувствует себя такой защищённой… В мои годы смешно менять стиль одежды. Свои колготки я с удовольствием подарю вам.

Нельзя. Спонсоры не разрешают.

И как же, извиняюсь, они собираются проверять? Лезть ко мне под юбку? Я, милая, уже не в том возрасте, чтобы пускать туда посторонних. Впрочем, я и в молодые-то годы не слишком позволяла всяким любопытствующим обследовать свой внутренний мир. Я, между прочим, играла Нору в спектакле Ибсена.

Ну, вы же знаете… мы люди подневольные.

Особенно ваша Ромашкина. Она спёрла из интерната столько пелёнок, что из них можно было бы пошить занавес для Малого театра. А, может быть, даже и для Большого. А вы не могли бы мне купить чулки?

Конечно. Для вас, Наталья Ивановна, попробую достать. Сами знаете, какое сейчас время. Какие вам нравятся?

Ну уж конечно же с кружавчиками. Ну, вы меня понимаете. Я сейчас схожу за рулеточкой – померить окружность моего лядвия.

А что это?

Не пугайтесь, Катенька. Это – всего лишь самая обычная ляжка. Раньше, в дореволюционные годы, имели обыкновение давать красивые определения женским прелестям. Насколько слово «перси» изысканнее современной анатомической «груди». Или, того хуже – молочной железы. Перси… прямо-таки на подъязычье ощущаешь сладость персика, только что сорванного с Древа Желаний! Как жаль, что вы отказались от длинных платьев и корсетов!

А фижмы… как бы мне хотелось их носить…

А вот это – глупость. Фижмы были очень неудобны. Бесконечно натирали тазовые кости – приходилось смазывать постным маслицем. Конечно, можно было бы и сливочным, но уж больно оно быстро тухнет. Одна глупая барышня, правда, решила однажды воспользоваться гусиным жиром. Ах, от неё так нестерпимо пахло гусиным выпасом! Она и ходить-то сразу же начала, переваливаясь, словно гусыня. Скажу вам по секрету, этой барышней была я. Так-то, Катенька. Впрочем, всё это лирика. Вы подумали над тем, что я вам сказала?

Над чем?

Как же вы беспечны! Ирина Евсеевна травит меня мышьяком. Я поразмыслила и поняла – ей нужна моя кооперативная квартира. А поскольку завещание моё составлено на Кларочку, мою лучшую подругу, её жизнь – теперь тоже в опасности. Нужно срочно дать знать милиции. Иначе дело кончится страшным преступлением…

Вы преувеличиваете.

Что ты, девочка. Это ты преуменьшаешь. Жизнь – опасная штука, если относиться к ней без опасения. Слава Богу, у меня хватает мудрости думать за нас двоих.

О, плебс-плебс! Всё-таки любовь к пошлости из нашего народа не вытравить. Ну, разве же это смешно? Всё на потребу публике. А ведь когда-то всё так безобидно начиналось с плоских шуток телевизионных юмористов.

Наталья Ивановна, вас Ирина Евсеевна зовёт.

Верочка, передайте Ирине Евсеевне, что я непременно зайду к ней при первой же возможности. (проводив взглядом Верушку) Вот видите, Катенька, всё, как я вам говорила – эта убийца собирается требовать с меня отчёт за съеденный мышьяк.

…Ну, Маш, не даёт она пелёнок. А как я работать должна? Они ж надудоленные.

Отстань! Я-то тут причём? Я за это не отвечаю.

Пелёнок нет и не будет… Эх, Верушка, мне бы твои проблемы! Подумаешь, пелёнки? У меня – мужа нет!

Ой, Тань… ну вот… красивая ты краля. И чего им, мужикам, не хватает? Где они все? Такая баба пропадает без хахаля! Москвичка.

Успокойся, Маш, как баба я не пропадаю. Я пропадаю, как мать. И почему, собственно, без хахаля? У меня много мужиков. Много.

Много? Тогда я ничего не понимаю… Ты ж говорила, что тебе не мужик, а муж нужен… Врала, что ли?

Юльке отца ищу. Одного. Чтобы навсегда. А мужики для здоровья – кто ж их считает?

Ой! Так ты, оказывается, у нас… Как же ты дочке-то объясняешь?

А я ей своих козлов не представляю. Юлька, чтоб под ногами не путалась, с мамой сидит. Не всем же, как Катьке везёт.

Я тут Катькиного мужа видела… он у неё что… еврей?

Грузин. Васо. Она его Васькой зовёт.

Как кота. (понимающе) Тоже лимитчик… значит…

Да нет. Москвич. Слышала, есть в Москве такая улица – Большая Грузинская?

В честь Сталина?

При чём тут Сталин? Знаешь, сколько в Москве грузин? Катькин муж – музыкант. Гитарист. В котельной кочегаром работает.

Почему в котельной?

Талантливый потому что…

Да, Ирина Евсеевна.

…Можно подумать, я эти пелёнки для себя спрашиваю. Они ж мокрые лежат. Ведь люди ж они…

Да тише ты! Ничего не слышно. (в трубку) Это я не вам. Что?! (прикрывая трубку, громким испуганным шёпотом) Батюшку ждём! (снова в трубку) Не волнуйтесь, у нас, как всегда, всё хорошо. Что вы говорите? Какой душ? У нас же баня… А, поняла. Души надраить! Не беспокойтесь. Всё сияет! (кладёт трубку) Батюшка уже на третьем этаже. Исповедует и благословляет.

Господи Боже!

Алло! Это я. Срочно начинайте наводить порядок! Чтобы всё блестело! Сейчас к нам батюшка придёт. Я выбегаю… как – уже был? Почему меня не позвали? Что? Сердился очень? На что? Ладно, приду – расскажете. Я его здесь дождусь. (огорчённо кидает трубку) Что им… трудно было позвонить?

Да ладно тебе огорчаться, Тань… куда он денется, раз уж всё равно пришёл?

Говорят, строгий.

На то он и батюшка, чтобы порядок поддерживать.

Девчонки, ой, видела я этого батюшку. Такой интересный – у него заколочки в волосах, как у моей внучки.

При чём тут заколочки? При чём тут твоя внучка? Совсем сдурела?

Это я сдурела?! Да ты на себя посмотри!

Стоп-стоп! Давайте так – когда батюшка уйдёт, тогда и ссориться станем. (принюхивается) Надо срочно что-то делать с кошачьим запахом! Это совершенно невыносимо.

Опять? Тань, ну ты знаешь, мало того, что ты на нашем этаже, на нашей… как же это слово на букву «п»? А, вспомнила! Машинка.

Почему машинка… на «п»?

Так печатная же машинка! Я что говорю, мало того, что ты нашей машинкой пользуешься… так ты ещё и командуешь тут. Иди – у себя, в мужском отделении командуй! Лучше бы смыла губищи – как ты такой страмотой про грехи батюшке говорить будешь? Раскрасилась, как клоун какой-то…

Ну и что, что намазалась? На то он и батюшка, чтобы принимать нас такими, какие мы есть. И вообще… батюшка, между прочим… мужчина. (кокетливо) Почему бы мне ему не понравиться?

Тьфу, страмота!

Не страмота, а срамота. (оправдываясь) Под косметикой не видно слёз. Я сегодня ночью во сне опять плакала. Мне снилось, что я марионетка, и кто-то дергает меня за разные места. Так мало того, что подушка с утра мокрая вся, она ещё и кошками пахнет. Представляете? Мои слёзы пахнут кошками! Ну за что мне это? Почему не собаками? Мне так нравится собачий запах. Особенно, когда они мокрые после дождя… я бы с удовольствием носила духи с запахом псины… (распыляет баллончик) Убила бы всех кошек.

Так нельзя. Не по-христиански это.

Надо же с ними что-то делать?

С кем?

Батюшку мы ждём. Вот-вот подойдёт.

Вот! Наконец-то! И на тебя управа нашлась! Ужо тебе батюшка всё скажет! Где это видано, чтобы лежачим пелёнки не выдавали?

А что мне твой батюшка? Я вообще другой веры.

Такой солидный и честненький. Я предлагала его к вам на лифте спустить, а он говорит: «Что вы? Я уж как-нибудь на один этаж и сам дойду». Интересный такой. С залысинками. И заколочки в волосах.

Да что ты заладила про заколочки? Надо же ему себя в порядке поддерживать!

И вообще, волосы длинные у него по службе. Положено ему так.

А ещё он какой?

Доверительный. Я ему все свои грехи доверила, а он рассердился, но простил.

Да какие у тебя грехи?

Да уж есть, как без этого… я ж тебе человек, а не голубица.

Ещё что-нибудь расскажи…

Имя у него очень красивое – отец Амвросий.

Ой, девчонки, благодать-то какая… (повторяет нараспев) Амвросий! Словно бы лимонад сладенький.

Короче, времени у нас мало. Давайте помолчим. Надо подготовиться, грехи вспомнить. (достаёт листочек бумаги, начинает на нём что-то в столбик записывать)

А мысленные измены писать? (не получив ответа, возвращается к своему занятию)

Как бы я хотела быть матушкой. Чтобы дом был сплошной молитвой. И детишек много-много! Уж я бы ему, милёночку своему, и рясу наглаживала. И крестик бы надраивала… чтоб лучился. А шапку каждый вечер шампунем стирала и на трёхлитровую банку надевала – чтобы форма не терялась.

Не шапку, а скуфейку.

Хоть бы и скуфейку. А уж сколько бы я ему огурцов с помидорами закатала!

Зой, не отвлекай глупостями своими.

Десять в списке, пять в уме. Многовато… (вычёркивает несколько пунктов из списка) Припаду к его рукам и скажу: «Батюшка, прости!»

Я слышала, к нам пожаловал святой отец? Нельзя ли мне как-то напомнить ему о себе?

А он подарки принёс?

Олечка, это же тебе не Дед Мороз! Ты ему про свои грехи расскажешь…

И тогда он подарит подарок?

Успокойся, дура. Не будет тебе никакого подарка.

А я всё слышала! Всё слышала! К нам Дед Мороз пришёл! Он принёс подарок, потому, что он меня любит.

Я однажды играла монахиню. Но ведь это не очень большой грех? Ведь правда же? Артистов, говорят, не хоронят рядом с церковью, но ведь я давно на пенсии…

Вас похоронят на Новодевичьем. Или, в крайнем случае, на Ваганьковском.

Смотри, Катенька – не обмани. Обещала. Погляди, деточка, видишь, какая у меня нежная кожа на запястьях? Ах, я такая старая… но во мне всё ещё так много нежности!

Тётя Маша, надень на меня бантики! У нас сегодня праздник!

Горе ты моё луковое, конечно же, надену. Только не вертись. (начинает завязывать бантики)

А дяденька священник меня любит? Он Бог?

Он не Бог. Но он всех любит. Он – как отец.

А где Бог?

Бог – с нами.

Что-то я его не очень замечаю, этого Бога.

Лен, ты не подведи меня перед батюшкой. Язык-то попридержи…

О’кей.

Ну и где этот дядька из церкви?

Ой. Он!

Девчонки, я как-то боюсь. Все поджилки трясутся.

Сейчас приведу (уходит за кулисы)

Здравствуйте, батюшка!

Ну и вонь у вас тут! Покидаю вас и благословляю.

Тётя Маша, а где же Бог?