Тема 13. Римская империя при диоклетиане и константине: особенности системы домината

2. Натиск персов на восточную границу Империи.

3. Войны Рима с германскими племенами в IV в.
ИСТОЧНИКИ
1. Аммиан Марцеллин. Римская история / Пер. Ю.А. Кулаковского, А.И. Сони. СПб., 1996.

2. Хрестоматия по истории Древнего Рима/ Под ред. С. Л. Утченко. М., 1962.

3. Хрестоматия по истории Древнего Рима/ Под ред. В. И. Кузищина. М., 1987.
ОСНОВНАЯ ЛИТЕРАТУРА
1. История древнего Рима / Под ред. В.И. Кузищина. Изд. 3-е. М., 1994.

2. Ковалев С.И. История Рима / Под ред. Э.Д. Фролова. Изд. 2-е. Л., 1986.

3. Машкин Н.А. История древнего Рима. Изд. 3-е. М., 1969.
ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА
4. Буассье Г. Падение язычества // Сочинения Гастона Буассье / Пер. с франц. Т. V. СПб., 1993.

5. Буданова. В.П. Готы в эпоху великого переселения народов. М., 1990.

6. Ван Берхем Д. Римская армия в эпоху Диоклетиана и Константина / Пер. с франц. СПб., 2005.

7. Вольфрам Х. Готы (от истоков до середины VI в.). Опыт исторической этнографии / Пер. с нем. СПб., 2002.

8. Грант М. Крушение Римской империи / Пер. с англ. М., 1998.

9. Крист К. История времен римских императоров. Т. II. Ростов-на-Дону, 1997.

10. Томпсон Э.А. Римляне и варвары. Падение Западной империи / Пер. с англ. СПб., 2003.

11. Уколова В.И. Поздний Рим: пять портретов / Отв. ред. Л.П. Маринович. М., 1992.

12. Штаерман Е.М. Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи. М., 1957.
ЛЕММА
IV–V вв. в истории Рима ознаменовались рядом важных событий и процессов. В первую очередь здесь надо назвать становление системы так называемого домината — позднеантичной абсолютной монархии, лишенной, в отличии от принципата, каких бы то ни было республиканских пережитков. Формирование системы домината — длительный и сложный процесс. Его этапами в какой-то мере могут считаться и самодержавие Антонинов, и военная диктатура Септимия Севера. Однако решающим стимулом для кардинальной перестройки всей имперской государственной машины были, безусловно, события кризисного III в. Возможности дальнейшей эволюции государственного строя, созданного некогда Августом, были к тому времени полностью исчерпаны, и, чтобы продлить жизнь Империи, понадобилась подлинная «административная революция», осуществленная руками двух государей — Диоклетиана и Константина Великого. Однако уже в конце IV в. временная стабилизация сменяется новым кризисом, вызванным как внутренними причинами, так и усилением натиска варварских племен на имперские границы.
ТЕКСТЫ ИСТОЧНИКОВ
Экономический кризис

Эдикт Диоклетиана о ценах

Если бы там, где без конца свирепствовала алчность, не щадившая человеческого рода, возраставшая не годами, месяцами и днями, но часами и минутами, могли обуздать доводы разума или если бы общее благо можно было легко примирить с этой необузданной распущенностью, которой оно подрывается, то может быть, было бы уместно скрывать и затушевывать зло при наличии к тому же силы и терпения ко злу.

Но так как бешенная жадность равнодушна ко всеобщей нужде и так как у бессовестных спекулянтов считается религией в вихра жадности, в горячке наживы отступать от разрушения благосостояния всех скорее в силу необходимости, чем добровольно, так как далее не могут смотреть спокойно на это положение дел те, кого крайняя нужда довела до понимания переживаемого тяжелого момента, то нам, в силу отеческой заботливости о людях надлежит вмешаться, чтобы справедливо судить о вещах, чтобы то, что люди тщетно стараются осуществить, было достигнуто для общего умиротворения нашими средствами. Насколько показывает общее мнение и сама действительность говорит за это, поздно приходит на помощь наша забота.

Когда мы взвешивали обстоятельства и колебались принять найденные средства, то можно было ожидать в силу законов природы, что люди, запутавшиеся в тягчайших преступлениях, сами будут стараться исправиться. Мы сочли за благо факты вопиющего грабежа не подвергать обсуждению тех преступных элементов общества, которые ежедневно становятся хуже, которые с какой-то душевной слепотой впадают в преступления против общества, на которых лежит тяжелое обвинение в жестокой бесчеловечности, в том, что они враги и отдельного человека и общества в целом.

Итак, мы обращаемся к мероприятиям, уже давно ставшим необходимыми, и равнодушны к жалобам, чтобы вмешательство нашей исцеляющей руки не оказалось запоздалым или тщетным и не расценивалось бы как нечто маловажное бессовестными людьми, которые, зная нашу многолетнюю терпеливость, не пожелали ею воспользоваться во благо. Кто так закоснел душой и лишен всякого человеческого чувства, чтобы не знать и не чувствовать, что вакханалия цен как на предметы, поступающие на базары, так и на предметы, находящиеся в постоянной продаже в городах, так распространились, что необузданную жадность не смягчают ни обилие товаров, ни бывающий временами урожай, что люди такого сорта, которые специально этим заняты, несомненно, в душе всегда стремятся к тому, чтобы даже вопреки движению звезд подчинить себе воздух и погоду, и в силу присущей им несправедливости не могут допустить, чтобы небесные дожди питали счастливые нивы и обещали будущие урожаи; что некоторые считают убытком для себя, если по милости неба земля дает изобилие земных плодов.

Жители наших провинций! Забота об общем благе заставляет нас положить предел корыстолюбию тех, которые всегда стремятся божественную милость подчинить своей выгоде и задержать развитие общего благосостояния, а также приобретать в годы неурожая, давая ссуды для посева и пользуясь услугами мелких торговцев, которые обладают каждый в отдельности такими несметными богатствами, что они были бы достаточными насытить целый народ, и преследуют личную выгоду и гонятся за разбойничьими процентами. Мы должны объяснить причины, которые заставили нас отказаться от долгого нашего терпения, чтобы (хотя трудно убеждением или законодательным актом уничтожить разбушевавшуюся во всем мире стихию наживы) мероприятия наши более справедливо расценивались, чтобы люди, потерявшие меру, осознали необузданную жадность своих помыслов, как известного рода клеймо.

Кто не знает враждебную общественному благу наглость, с которой в форме ростовщичества встречаются наши войска, перебрасываемые по соображениям общественной безопасности не только по деревням, но и по городам на всем пути своего следования, ростовщики назначают цены на продаваемые предметы не только в четырехкратном или восьмикратном размере, но и в таком размере, что никакими словами это нельзя выразить. Кто не знает, что иногда воины ценой почетного подарка и жалования покупает один предмет? Кто не знает, что жертвы всего государства на содержание войск идут на пользу хищников-спекулянтов?

Таким образом, оказывается, что наши воины награды за военную службу и свои пенсии ветеранов передают хищникам. Так и получается, что хищники изо дня в день грабят государство, сколько желают, руководясь всей совокупностью обстоятельств, выше изложенных; как это диктует сама человечность, признали мы, что цены на товары надо установить, что несправедливо, когда очень многие провинции наслаждаются счастьем желанной дешевизны и привилегий изобилия, чтобы, если дороговизна появится, [от чего да хранят нас боги], жадность, которая, как разбросанные поля, не может быть объята и ограниченна, нашла бы себе сдержку в наших постановлениях, в нашем умеряющем законе.

Итак, мы постановляем, чтобы цены, указанные в прилагаемом перечне, по всему государству так соблюдались, чтобы каждый понял, что у него отрезана возможность их повысить. Конечно, в тех местах, где царит изобилие всего, не следует нарушать счастье дешевых цен, о которых так заботятся, подавляя корыстолюбие. Продавцам и покупателям, у которых в обычае посещать порты и объезжать чужие провинции, надлежит в будущем так себя ограничить, чтобы, зная, что во время дороговизны установленные цены они не могут повысить, они бы так рассчитали все обстоятельства дела, чтобы было ясно, что они поняли, что никогда по условиям транспорта товары нельзя продавать выше таксы. Как известно, у наших предков был обычай запугать преступающих закон угрозой наказания, потому что редко благодетельное мероприятие само по себе усваивалось и всегда вразумительный страх почитался лучшим наставником долга. Поэтому мы постановляем, что, если кто дерзко воспротивится этому постановлению, тот рискует своей головой. Пусть никто не считает, что закон суров, так как каждому предоставлена возможность избежать опасности через сохранение умеренности. Той же опасности подвергается человек, который из жадности к наживе будет соучастником в деле нарушения этого закона. В том же будет обвинен и тот, кто, владея необходимыми для пропитания и пользования средствами, скроет их. Наказание должно быть серьезнее для того, кто искусственно вызывает недостаток продуктов, чем для того, кто нарушает закон.

Мы предостерегаем от непослушания. Что постановлено в интересах всех, должно быть сохраняемо добровольно и с полным благоговением. Такое постановление обеспечивает пользу не отдельным общинам, народам или провинциям, но всему государству, на гибель которого совершали преступления те немногие лица, жадность которых не могли смягчить ни время, ни собранные богатства.

Текст приводится по изданию:

Хрестоматия по истории древнего Рима» / Под ред. С.Л. Утченко. М., 1962. Разд. 7. С. 563–567.
Ухудшение внешнеполитического положения Империи:

войны Рима с Персией и германскими племенами

(XVI, 12, 20–63)

(23) Построившись таким образом, варвары укрепили свой правый фланг хитро укрытыми засадами. Предводительствовали над всеми воинственными и дикими полчищами Хонодомарий и Серапион², превосходившие властью других царей. (24) Преступный зачинщик всей этой войны, Хонодомарий, с пунцовым султаном на голове, смело выступал, полагаясь на свою огромную силу впереди левого крыла, где предполагался наиболее ожесточенный бой. Конь под ним был в пене, в руке его торчало копье ужасающих размеров, блеск от его оружия распространялся во все стороны; прежде — храбрый солдат, теперь — полководец, далеко превосходивший всех остальных. (25) Правое крыло вел Серапион, тогда еще юноша с едва опушившимися щеками, но не по летам деятельный и энергичный. Он был сын брата Хонодомария, Медериха, который в течение всей своей жизни проявлял по отношению к Риму величайшее вероломство. Свое имя он получил потому, что его отец, пробыв долго в качестве заложника в Галлии и познакомившись с некоторыми греческими таинствами³, дал такое имя своему сыну, называвшемуся ранее на родном языке Агенарихом. (26) За ними следовали ближайшие к ним по власти цари, числом пять, десять царевичей, большое количество знатных и 35 тысяч воинов, которые были собраны из разных племен отчасти по найму за деньги, отчасти по договору в силу обязательства взаимной помощи.

(27) И уже при грозном звуке труб Север, командовавший левым крылом римлян, приблизился к рвам, служившим прикрытием для неприятелей: по их военному плану, оттуда должны были внезапно появиться залегшие в засаду и произвести полное замешательство. Север бестрепетно остановился и, заподозрив военную хитрость, не пытался ни отступать, ни двигаться вперед.

(28) Жаждавший великих опасностей Цезарь увидел это и со свитой в двести всадников в карьер бросился к пешему строю, чтобы обратиться, как требовал того опасный момент, к людям. (29) Говорить ко всем не позволяло широкое протяжение поля битвы и; густое построение стянутой в одно место значительной части войска; да кроме того он хотел избежать тяжкого обвинения, будто он посягает на то, что рассматривал как свою прерогативу Август⁴. Он мчался среди вражеских стрел, соблюдая при этом, конечно, осторожность, и призывал к храбрым подвигам как знакомых ему в лицо, так и незнакомых: (30) «Пришел момент сразиться, давно желанный для меня и для вас, который раньше вы сами вызывали вашим буйным требованием вступить в бой». (31) А когда подъезжал к другим, построенным во второй линии в самом хвосте, то говорил так: «Вот, товарищи, настал давно желанный день, который побуждает нас всех вернуть римской державе подобающий ей блеск, смыв все прежние пятна позора. Вот они, варвары, которые в своей ярости и диком безумии отважились выступить навстречу нашей доблести на гибель себе». (32) Старых бойцов, закаленных продолжительной службой, он, выравнивая их строй, поощрял такими словами: «Вперед, храбрые мужи, и устраним храбростью, которой требует настоящий момент, нанесенный нашей армии ущерб, он был у меня пред глазами, когда я долго не решался принять титул Цезаря». (33) А к тем, кто легкомысленно требовал сигнала к бою, и относительно которых он мог опасаться, что они своими беспокойными движениями нарушат дисциплину, он обращался с такими словами: «Прошу вас, не помрачите славу грядущей победы слишком ретивым преследованием обращающегося в бегство врага, до пусть также никто не отступает без крайней необходимости. Если вы побежите, то я, конечно, покину вас; но если вы будете рубить спину врага, я буду нераздельно с вами, если конечно, вы будете вести себя и тогда с должной осмотрительностью».