Тенденции развития

ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ

_____________________________________________________________________

Алексей Громыко

Идеи “соучастия” (стэйкхолдерства) – одной из составляющих концепции европейского социального рынка – на практике получили лишь символическую поддержку правительства, и корпоративная культура, сложившаяся в Британии в 1980–90-е годы, осталась практически неизменной. Лейбористы, как и тори до них, продолжают выступать за трансформацию континентально-европейского развития на основе принципов англосаксонской модели. Лейбористы не произвели ощутимую переналадку механизма перераспределения национального богатства, как можно было ожидать от левоцентристского правительства с небывалым большинством в парламенте. Не решились они и на обратное – на широкое внедрение рыночных принципов в функционирование “государства благосостояния”.

______________________________________________________________

© Громыко Алексей Анатольевич – доктор политических наук, заместитель директора Института Европы РАН.
Работа выполнена при финансовой поддержке Фонда содействия отечественной науке.

В то же время Тони Блэр продемонстрировал завидное упорство и неприятие компромиссов как в ряде вопросов внутренней политики – нетерпимость к оппозиции в своей партии, противодействие последствиям децентрализации власти в стране, которую правительство осуществило по собственной инициативе, так и внешней, особенно наглядно проявившихся в прямолинейном следовании концепции “особых отношений” с США. “Новые лейбористы” пытались манипулировать исходом выборов мэра Лондона в 2000 году, стремясь предотвратить победу левого лейбориста Кена Ливингстона. В 1998 году они навязали своего кандидата Алуна Майкла на должность лидера Лейбористской партии Уэльса, с тем чтобы тот годом позже стал первым министром Ассамблеи Уэльса. Правительство не раз вольно интерпретировало условия Соглашения Страстной пятницы 1998 года, возобновляя прямое управление Северной Ирландией. Политические просчёты Тони Блэр допустил в связи с иракским кризисом, когда наперекор электоральным интересам своей партии и провозглашённой стратегии на лидерство в ЕС оказался вовлечённым в возникновение самого глубокого кризиса в евроатлантическом сообществе.

Тактические и стратегические просчёты в политике “новых лейбористов” привели к тому, что многие из тех, кто первоначально с энтузиазмом их поддерживал и внёс весомый вклад в идейное обеспечение их возвращения к власти, испытали разочарование.

В 2004 году с критической работой “Упадок общественного”, направленной против искажения “новыми лейбористами” сути “третьего пути”, выступил Дэвид Маркуэнд, который в 1960–80-е годах был одним из идеологов правого крыла Лейбористской партии¹. Особое внимание он уделяет развитию темы “общественного домена”, который считает пристанищем ценностей гражданства, справедливости и общественного служения. История с избранием Кена Ливингстона мэром Лондона заставляет автора полагать, что “новые лейбористы” действовали наперекор принципам общественного домена, то есть в данном случае волеизъявления граждан, и, кроме того, продемонстрировали конъюнктурное отношение к принципам деволюции. Маркуэнд не ставит знак равенства между понятиями “общественный” и “государственный домен”, указывая на то, что часто интересы общества и рынка пересекаются. Однако общественный домен зиждется не на отношениях собственности, а на этике, морали, когда людьми движет желание общественного служения, основанного на принципе доверия, а не меркантильного расчёта. Государство в 1980–90-е годы при консерваторах стало противником общественного домена, и хотя конституционные реформы, начатые “новыми лейбористами”, способствовали его частичному укреплению, они не остановили его эрозии.

Неолиберальная политическая экономика стала частью менталитета британской политической элиты, и “новые лейбористы” вслед за тори продолжили маркетизацию общества, ещё больше сужая границы общественного домена. “Когда лейбористы называют себя “новыми”, – пишет Маркуэнд, – то отказываются от заветного желания “старой” социал-демократии взять под контроль или изменить капитализм”¹. Судя по их действиям, новый глобальный экономический порядок предстаёт железной клеткой, неизбежно сковывающей действия правительства и общества, и не оставляет альтернативы индивидуалистической версии англо-американского капитализма. Изменились нюансы, сдвинулись приоритеты, но неолиберальная революция продолжилась.

Большое разочарование сторонники “новых лейбористов” испытали в отношении Тони Блэра. Многие пришли к выводу, что он пренебрегает собственной партией и что она ценна для него лишь как инструмент реализации его личных амбиций. Для своей “паствы” Блэр разбил “большой шатёр”, который вмещает всех добропорядочных людей, за исключением твердолобых оппонентов “перманентного ревизионизма”. Согласно этой точке зрения, Блэр – популист, который создал для себя образ воображаемого народа, от имени которого он выступает. Ему кажется, что, если люди спорят с ним и с его воображаемыми сторонниками, значит, они не знают правды. Однако со временем, приложив дополнительные усилия, он убедит их в чистоте своих помыслов, и они встанут на путь истинный.

На критические позиции в отношении практической формы реализации “третьего пути” переходили и те, кто ещё недавно защищал “новых лейбористов” от нападок критиков. Красноречивым явился отход от их безусловной поддержки Энтони Гидденса – одного из главных архитекторов “официальной” версии этой концепции. В 2003 году в коллективной монографии “Прогрессивный манифест” он выступил за переосмысление политики правительства за истекшие шесть лет².

В этой работе Гидденс повторил ряд своих постулатов: что идеи “третьего пути” зародились в конце 1980-х – начале 1990-х годов, что “третий путь” не был программой конкретных действий “новых демократов” в США или “новых лейбористов” в Британии и не обозначал особенностей англосаксонского подхода к политическому анализу и политической практике. В реальности он олицетворял усилия социал-демократических партий во всём мире пересмотреть свои программные положения после падения социалистической системы. С этой точки зрения “третий путь” рассматривается как прогрессивизм, который укладывается в традиции социал-демократического ревизионизма, уходящего корнями в учения Эдуарда Бернштейна и Карла Каутского. “Третий путь” не является “средним путём”, это не попытка найти золотую середину между “старыми левыми” и рыночным фундаментализмом. Он преодолевает оба эти явления, представляя собой левоцентристский проект по модернизации социал-демократии. Задача “третьего пути” заключалась в решении двух ключевых проблем: возвращение после долгого перерыва социал-демократических партий к власти и поиск выхода из кризиса, в котором оказалась социально-экономическая модель развития, основанная на идеях кейнсианства.

“Третий путь” развивался главным образом в форме критики неолиберализма, которая оказалась эффективной. В то же время в основном говорилось о том, против чего выступают сторонники “третьего пути”, а не о том, за что они ратуют. “Социал-демократам необходим более существенный идеологический прорыв, – пишет Гидденс. – Я предлагаю идею неопрогрессивизма... Неопрогрессивисты должны разработать социал-демократическую повестку дня, которая по амбициозности и охвату не уступала бы программе неоконсерваторов в США и других странах”¹.

В “третьем пути” недостаточное внимание уделялось общественным интересам. Здоровая экономика нуждается в надёжно функционирующих рынках, однако она также нуждается в развитом общественном домене, в котором государство сохраняет значительную роль. Гидденс предлагает свой собственный термин – “общественнизация” (publicisation). “Под общественнизацией, – поясняет он, – я понимаю отстаивание крайней важности общественной сферы для полноценной жизни общества, где граждане одновременно с возможностью достигать своих целей чувствуют себя защищёнными и в безопасности. “Третий путь” в своём изначальном варианте способствовал осуществлению первого условия, однако мало преуспел в реализации второго”².

“Прогрессивный манифест” предлагает обогатить “третий путь” концепциями “встроенного рынка” (embedded market) и “государства-гаранта” (ensuring state)³. В каком смысле рынок должен быть “встроен”? Он должен быть встроен в культурную, правовую матрицу конкретного общества, функционировать на основе механизмов доверия. С точки зрения “встроенного рынка”, нет необходимости руководствоваться идеей минимального государства. Не существует ни одной индустриально развитой страны, где доля государственных расходов в ВВП заметно снизилась бы в последние десятилетия. В развитых странах присутствие правительства и государства ощущается повсеместно. Действительно, рынки функционируют успешно только в условиях конкуренции, однако справедливо и то, что естественные монополии объективно ограничивают их деятельность. Нет оснований полагать, что частные компании имманентно превосходят государственные, особенно в условиях монополии. В сфере здравоохранения и образования услуги могут предоставляться на рыночных принципах, однако существуют убедительные доводы, связанные с понятиями социальной солидарности, справедливости и общественного благополучия, в пользу ограничения такой деятельности определёнными рамками.

Широкую поддержку получил тезис о том, что в теории и на практике приватизации в Великобритании в 1980–90-е годы было “слишком много”. Например, в Соединённом Королевстве и в Нидерландах приватизация естественной монополии – железных дорог – повлекла многочисленные проблемы. В результате в обеих странах железные дороги, хотя и не подверглись ренационализации, были переданы некоммерческим организациям. Согласно традиционному социал-демократическому подходу, государство вмешивается в функционирование рынка в случае его недееспособности. Однако государственное вмешательство часто необходимо и для того, чтобы повысить эффективность работы рынка.

Всё больше сторонников и у идеи “экономики соучастия”. Происходит глубинный сдвиг в том, как люди воспринимают бизнес и его легитимность, в результате чего модель капитализма акционеров теряет свою привлекательность. Происходящее можно сравнить с изменением общественных настроений в 1970-е годы. Над бизнесом сгустились тучи не только из-за корпоративных скандалов и проблем в мировой экономике, но и потому, что мотивация его действий оказалась под вопросом. Гидденс и другие призывают к более последовательному внедрению механизмов “соучастия”, которое в версии “новых лейбористов” оказалось неадекватным современным вызовам. Реализация принципов “соучастия” попала в сильную зависимость от желания корпораций собственноручно определять круг “соучастников” и границы ответственности между ними.

Для исправления положения неопрогрессивисты предлагают взять на вооружение идею “гражданской экономики” (civil economy), предложенную экономистом Стефеном Дэйвисом¹. Гражданская экономика – это аналог гражданского общества и в определённом смысле его продолжение. Необходимо выстроить гражданскую экономику таким образом, чтобы бизнес вернул себе легитимность в глазах широких масс населения и расширил границы своей социальной ответственности. Гражданская экономика включает сеть агентств и институтов, занимающихся мониторингом деловой активности. Вслед за критикой Уиллом Хаттоном “джентльменского капитализма”, прозвучавшей ещё в 1996 году², появляется всё больше резких высказываний в адрес культуры британского корпоративного бизнеса. Например, многие считают фикцией утверждение, что огромные зарплаты топ-менеджеров частных компаний устанавливаются рыночными силами, ведь интересы этих бизнесменов надёжно защищены, а весь риск перекладывается на плечи наёмных работников. Пока правительство лишь частично откликнулось на эту критику. Так, лейбористы наделили акционеров правом ежегодно голосовать по вопросу о зарплате управляющих.

Идея “государства-гаранта” больше подходит для социал-демократов, чем идея “вспомогательного государства” (enabling state). Последняя была шагом вперёд по сравнению с традиционными представлениями об этатистском государстве. Центральная идея “вспомогательного государства” состоит в замене патернализма на обеспечение граждан ресурсами, необходимыми для полноценной жизни. Однако по своей сути эта идея была не более чем ответной реакцией на неолиберальные подходы: государству предлагалось немного выйти за рамки “минимального государства”. Что касается граждан, то они, получив доступ к ресурсам, отправлялись в свободное плавание. Государство снимало с себя ответственность с того момента, когда граждане получали стартовые возможности для реализации своих жизненных установок.

Отличие “государства-гаранта” в том, что государству вменяется в обязанность заботиться о гражданах и защищать их, причём эта обязанность приобретает форму гарантии. “Государство-гарант” берёт на себя ответственность не только по предоставлению возможностей, но и за последствия этого, за координацию механизмов предоставления услуг и имеет к организации их обеспечения прямое отношение. Оно не только обеспечивает граждан ресурсами – доступом к сферам образования, здравоохранения, социального обслуживания, но также гарантирует определённые стандарты предоставления этих услуг. В то же время регулирование в данном случае означает не прямой контроль, а установление стандартов поведения и стимулов, соответствующих общественным потребностям.

* * *

Трудности при характеристике “третьего пути”, вписывании его в ту или иную политическую традицию можно преодолеть на основе подхода, согласно которому каждая из ведущих британских политических философий – лейборизм, консерватизм и либерализм – в практической политике трансформируется в политические идеологии, представляющие собой определённую комбинацию идейных течений. Одни из них тяготеют к набору принципов, составляющих большое ядро данной идеологии, другие, находящиеся на её периферии, могут попасть в поле притяжения иных идеологий. Существует и малое ядро, включающее наиболее фундаментальные принципы либеральной демократии, которыми руководствуются все устоявшиеся британские идеологии. Заимствование периферийных идейных концептов то одной идеологией, то другой происходит в результате того, что политические идеологии представляют собой открытые системы, восприимчивые к идеологиям-конкурентам, и образуют в зависимости от обстоятельств идейные конфигурации, в которых на первый план выходит то одна, то другая составляющая при сохранении принципов большого ядра.

С этой точки зрения идеологии данного типа, в отличие от учений догматического толка, не пребывают в застывшем виде, а постоянно развиваются, меняют свои очертания. Они не только предопределяют практику, но и опираются на неё. В их число входит и “третий путь”. Вот как объясняет его кажущуюся эклектичность Майкл Фридэн: “…жизнеспособная, недоктринёрская идеология всегда находится в состоянии изменения и, до известной степени, концептуального переосмысления”¹. Это качество помогает таким идеологиям адаптироваться к новым историческим условиям, быть востребованными партийно-политическими силами. Сочетание преемственности и адаптивности – непременное условие их успеха.

Сведение рядом исследователей идейного наследия лейборизма к “первому пути” – послевоенной кейнсианской социал-демократии или к социальному либерализму противоречит тому, что видное место в нём занимают ревизионизм и фабианство, этический и христианский социализм, синдикализм и тред-юнионизм, отдельные элементы которых использовались “новыми лейбористами”. Они действительно ушли от патерналистских, этатистских традиций послевоенной социал-демократии, однако история лейборизма не началась в 1945 году. Если понятие “старые левые” распространить на весь период эволюции британской социал-демократии до 1990-х годов, то окажется, что при Тони Блэре лейбористы отказались от своего прошлого лишь выборочно, и дихотомия “старые” – “новые левые” искусственна. Например, рассматривать ортодоксальную составляющую социально-экономической политики “новых лейбористов” не обязательно в качестве заимствования у другой политической силы. Лейбористы имеют собственный опыт проведения жёсткой денежно-кредитной и фискальной политики, например в годы Великой депрессии.

Если технократический подход к критике капитализма, заложенный основателями фабианства и применённый в кейнсианстве и в ревизионизме Энтони Кросленда, доминировал в лейборизме бóльшую часть XX века, то “новые лейбористы” обратились к традиции этического социализма с целью остановить размывание границ между рыночным и общественным, исходя из соображений морали, а не эффективности того или иного способа производства. Тони Блэр не раз в период пребывания в оппозиции (значительно сдержаннее после 1997 г.) признавал идейное многоголосье социализма, делая упор на его этическую составляющую. Хорошо известно, что концепция христианского социализма, изложенная в работах шотландского философа Джона Макмюрея, оказала большое влияние на формирование мировоззрения Блэра.

Консерваторы – “старые правые” приняли в 1950–70-е годы правила игры кейнсианской социал-демократии не только потому, что доктрина “государства благосостояния” была им навязана, но и потому, что она оказалась созвучной традициям nobless oblige, торизма “одной нации”, органического общества. Многие либералы перешли в ряды ЛПВ в 1920–30-е годы или стали ей симпатизировать не только потому, что Либеральная партия оказалась оттеснённой на третьи роли в британской политике, но и потому, что “старые левые” восприняли значительную часть идейного багажа “нового либерализма”. “Новые правые” сумели завоевать в 1980-е годы командные высоты в британской политике не только благодаря реанимации доктрины классического либерализма, но также опираясь на характерные для консервативной мысли темы национализма, иерархичности власти, социального авторитаризма. В свою очередь, “новые лейбористы” обязаны успехом на выборах 1997, 2001 и 2005 годов успешным вплетением в лейбористскую идеологию и либеральных, и консервативных мотивов.

Однако время от времени происходит “переворот”, когда не только периферийные течения, но и большое ядро конкретной идеологии оказывается под угрозой “поглощения” со стороны конкурирующей системы ценностей. Тогда происходит не модернизация, а коренная ломка политической платформы партии. Модернизация политики лейбористов и консерваторов после 1945 года во многом определялась тем, что они подключили к своей идеологической “периферии” ряд течений “нового либерализма”, а в политике Партии либеральных демократов в 1990-е годы появились нововведения в результате периферийного восприятия ряда лейбористских подходов. Однако в случае с тэтчеризмом речь идёт о “перевороте”, в ходе которого была предпринята частично удавшаяся попытка вытеснить из сердцевины консервативной идеологии системообразующие принципы и заменить их неолиберальными. Что касается “третьего пути”, то речь идёт о том, что тенденция по изъятию социалистической этики из нормативного ядра критики капитализма берёт верх над декларированной “новыми лейбористами” приверженностью этическому социализму.

Ещё рано судить о том, является ли “третий путь” модернизацией идеологии лейборизма за счёт периферийных либеральных и консервативных течений или попыткой “переворота” на базе исходной версии “нового либерализма”, – для этого требуется определённая историческая перспектива. Возможно, что “третий путь” окажется не тем и не другим, а базой для очередного межпартийного консенсуса, преодолевшего традиционное деление идеологического пространства, идеологической амальгамой, включающей либеральные, консервативные и социалистические компоненты.

С точки зрения длинных исторических рядов Великобритания прошла в XX веке через два больших политических цикла. Первый, идеологической составляющей которого был “новый либерализм”, а затем и этатистская социал-демократия, отражал рост коллективистских настроений в первой половине столетия. Эта тенденция объяснялась социальной перестройкой, произошедшей в результате складывания зрелых институтов индустриального общества. Данные процессы привели к модернизации партийно-политической системы, сопровождавшейся обострением партийной борьбы в межвоенный период, когда происходила переналадка экономического механизма, а затем установлением в середине столетия межпартийного консенсуса с участием, следуя терминологии “третьего пути”, “старых левых” и “старых правых” и утверждением новой модели перераспределения.

Такая последовательность событий повторилась в последней трети XX века, только на этот раз новый политический цикл, идейной составляющей которого стала концепция “свободной рыночной экономики”, а затем и “третий путь”, развивался на базе роста индивидуалистических настроений в условиях перехода британского общества к постиндустриальному типу развития. На первый план выдвинулись вопросы экономической эффективности. Реструктуризация социума привела к модернизации партийно-политической системы, начавшейся с обострения партийной борьбы в 1980-е годы в условиях перестройки экономического механизма. Однако к концу 1990-х годов на передний план вновь выдвинулись проблемы перераспределения и перехода постиндустриального общества на информационную стадию развития. Появились очертания нового межпартийного консенсуса, доминирующее положение в котором заняли “новые лейбористы”. На следующем витке экономических и социальных трансформаций логика политических циклов наверняка вновь приведёт к необходимости новой партийно-политической модернизации.

Модернизация партийно-политической системы Великобритании привела к значительному изменению идеологического оснащения политических партий. В 1970-е годы послевоенный межпартийный консенсус выработал свой ресурс. В Консервативной и Лейбористской партиях активизировались внутренние противоречия, они всё больше расходились друг с другом по ключевым вопросам жизни страны. Эти процессы протекали в русле смены социал-реформистского цикла либерально-рыночным.

Консервативная партия, а за ней и Лейбористская осуществили значительный сдвиг вправо. С точки зрения предложенного подхода к рассмотрению идеологии как взаимоотношения “большого ядра” и “периферии”, Консервативная партия сумела осуществить в стране крупномасштабную социально-экономическую модернизацию не только благодаря реанимации концепции классического либерализма и рыночных ценностей, но и благодаря её сочетанию с традиционными для британской консервативной мысли темами национализма, иерархичности государственной власти и социального авторитаризма. “Новые лейбористы”, со своей стороны, не только восприняли ряд неолиберальных постулатов, но и совместили их с частью наследия лейбористской и либеральной, а также консервативной мысли.

В то же время очевидно, что в рамках тэтчеризма и “нового лейборизма” была предпринята попытка не только обновить периферийные элементы консервативной и лейбористской идеологий, но и трансформировать “большое ядро” каждой из них с помощью неолиберальных подходов. Непропорциональный акцент на ценностях индивидуализма завёл консерваторов в 1990-е годы в идейный тупик, и в последующем тори занимались поиском более сбалансированного сочетания базовых элементов своей идейной программы.

Не избежали идейного крена вправо и “новые лейбористы”. После их прихода к руководству Лейбористской партии последняя превратилась по существу из левоцентристской в центристскую и во многом потеряла не только свой социалистический, но и социал-демократический характер. Несмотря на то что лейбористы пришли к власти под лозунгом борьбы с рыночным фундаментализмом, в социально-экономической сфере новое правительство предприняло лишь косметический ремонт доставшегося ему от консерваторов неолиберального наследия. Произошла ревизия ряда базовых ценностей британского лейборизма.

В то же время представляется, что этот процесс не является необратимым, и после смены руководства партии идеологическая программа организации примет более гармоничный вид благодаря укреплению её социал-демократической составляющей. Вероятно, что по мере втягивания Великобритании в процессы европейской интеграции, для страны, как это было до 1979 года, станет более характерна идеология социального рынка в его обновлённом варианте. И всё же на сегодняшний день с учётом всего комплекса предпринятых с 1997 года реформ наиболее адекватным описанием сути “третьего пути” – идеологии “нового лейборизма” – является концепция социального либерализма.

В 1980-е годы тэтчеристы расчистили политическое поле от завалов, образованных устаревшими механизмами послевоенного межпартийного консенсуса, но британскую культуру умеренного индивидуализма и центризма изменить не смогли. В годы тэтчеризма Лейбористская партия оказалась в тяжёлом кризисе, но смогла воспользоваться его уроками и возродиться в качестве ведущей силы британской политики. Во второй половине 1990-х годов партии поменялись местами, и на этот раз глубокий организационный и идейный кризис настиг консерваторов. Тэтчеризм поставил задачу модернизировать Британию и достиг определённых успехов, однако одним из побочных продуктов этого процесса стало резкое ослабление Консервативной партии. Её идеологическая дезориентация сыграла в этом существенную роль.

Социально-экономическая и политическая модернизация, опиравшаяся на идеологию свободного рынка, к середине прошлого десятилетия перестала отвечать требованиям времени. Эстафету реформ подхватили лейбористы, которым представилась возможность учесть ошибки предшественников и продолжить модернизацию страны по скорректированному курсу. Тэтчеризм был переходным этапом от послевоенного консенсуса к межпартийному консенсусу нового качества, основанному на своеобразном сочетании консервативных, либеральных и коллективистских ценностей. Вопрос о том, считать ли “третий путь” частью этого переходного этапа или его результатом, происходит ли замена “третьего пути” на более эффективные идейные построения, остаётся открытым.