Тезисы докладов, присланные на конкурс для участия в конференции

Европа на протяжении всей своей истории чувствовала родство отдельно стоящих земель, единый корень народов, понимала общность судеб больших и малых государств, скрепленных христианством. Глобализация, начатая в свое время Римом, имела в Европе ярко выраженные черты самых разных социальных синхронизаций – от моды в одежде и чтении книг владевших умами литераторов до военных реформ и законодательных установлений. Королевские дома континента находились друг с другом в тесном родстве, и различные языки не мешали их народам понимать общности жизненных целей.

Это вовсе не исключало соперничества, раздоров в европейской семье, выливавшихся время от времени в кровопролитные войны. Впрочем, войны не только были показателем противостояний, они также служили скреплением Европы, содействовали новым процессам, которые в последующем охватывали даже территории, стоявшие особняком.

Политика Старого света по поощрению миграций имела к середине XVIII века вполне очерченные контуры. Не удивительно, что этот инструмент использовала для своего правления новая российская императрица Екатерина II, пришедшая к власти вследствие убийства собственного мужа, имевшая множество недругов в партии власти и нуждавшаяся в самых разных ресурсах своего укрепления на троне. Переворот произошел 9 июля 1762 г., а менее чем через полгода после него – 4 декабря 1762 г. – Екатерина подписывает Манифест, в котором объявляет целью своего правления «попечение и труд о тишине и благоденствии всей Нам вверенной от Бога пространной Империи и о умножении в оной обитателей» и для этого приглашает иностранных подданных, «бивших челом», а также позволяет «до того бежавшим из своего отечества подданным возвращаться»².

Подписанный еще через полгод, 22 июля 1763 г., Манифест «О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселяться в которых Губерниях они пожелают и о дарованных им правах»³ поражает своим либеральным содержанием, говорит о Екатерине как человеке гуманных воззрений, размышлявшем о благе государства и видевшем это благо в росте численности населения, в том, чтобы страна стала привлекательной не только для тех, кто в ней родился, но и для людей извне, из Европы.

Но риторика не может скрыть главный, практический смысл в приглашении иностранцев. На рубежах России были враждебные государства - там начинался нехристианский мир, с которым Россия была в состоянии войны с XV века. Для противостояния ей нужны были люди, в первую очередь единоверцы – пусть и не православные, но так же верящие в Христа, как и в России. Фактор веры и раньше был главным в определении российского подданства, теперь же был предложен для страны более широкий вероисповедный подход с преодолением внутриконфессиональных различий.

Манифест имел и очевидное экономическое содержание. Он обещал переселенцам широкие права в открытии предприятий («мануфактур»), в доступе к трудовым ресурсам России, в нем говорилось о возможности для предпринимателей покупать крепостных. Малоимущим переселенцам были обещаны подъемные.

Либеральный тон документа, даровавшиеся новожителям привилегии – свидетельство серьезной внешнеполитической борьбы за европейцев. Российская императрица объявляла эти привилегии в расчете изменить миграционные потоки, перенаправить их на Восток и тем самым укрепить обширную империю как сугубо европейское целое.

В свою очередь, национальная тема может носить религиозный, этнический, интернациональный, социалистический, и любой иной характер. Главная ее задача – способствовать объединению общества вокруг государства, выработке национальной идеи государства, определять смысл существования социума. В качестве подобных идей в различные исторические периоды российской истории выступали доктрины: «Москва – Третий Рим», «Православие, Самодержавие, Народность», «Пролетарии всех стран – соединяйтесь!», и др. Государство, в лице своей политической элиты, постоянно стремится выступать в качестве выразителя национальной идеи, концентрируя в своей среде экономические и интеллектуальные ресурсы и монополизируя за собой право на определение национальной идеи, а, следовательно, на агрегацию цели и задач существования общества.

Таким образом, государство, олицетворяя в себе высший уровень существования коллективной общности (этноса, нации, народа, сообщества), естественным образом, заинтересовано в соответствии существующих норм, оценок и ценностей общества своим институциональным установкам, а также в легитимации предлагаемым им новых установлений, правовых положений и всего того, что составляет экономическое и культурное пространство социума⁴. Претендуя на приоритет в определении стратегии и тактики выживания общества, государство зачастую единолично притязает и на механизмы контроля, управления и распределения общественных благ, по своему усмотрению определяя потребности социума. Одним из таких механизмов, реализующим потребности государства в регулировании системы общественных ценностей и выступает культурная политика.

В предлагаемом ракурсе культурная политика определяется нами как «деятельность государства по формированию, поддержанию и трансформации в обществе норм, оценок и ценностей, отвечающих потребностям страны как социального института». Основными элементами реализации установок государственной, культурной политики выступают общественные институты: церковь, система образования, средства массовой информации, партийные и иные структуры, которые, используя идеологические механизмы, и посредством своего институционального воздействия на общество, формулируют и формируют пресловутую национальную идею.

Культурная политика государства, по определению национально детерминирована, даже если ее характер определяется, например, как религиозный, имперский, или интернациональный, что говорит о ее прямой зависимости от национальной компоненты культуры общества. Подобная связь предполагает особую значимость национальной политики для государственных институтов и позволяет ей выступать средством закрепления идеологических установок культурной политики государства. Актуальность данного подхода требует конкретизации теоретических положений исследования и практического подкрепления исходных утверждений.

Таким образом, задача, поставленная автором в данной работе, имеет три аспекта:

1. рассмотреть историческую трансформацию теоретических национально-ориентированных категорий («культура», «нация», «культурная политика» и «национальная политика») в контексте «немецкого» вопроса в России.

2. сформулировать концепцию национальной политики в отношении российских немцев в контексте российской культурной политики, проследить генезис института «немецкой» национальной политики, через призму культурной политики российского государства;

3. выявить механизмы реализации национальной и культурной политики в отношении российских немцев на всем протяжении существования этноса в России и определить место в этом процессе социальных институтов российского общества: церкви, системы образования, средств массовой информации, партийных и государственных структур; и основных элементов российской культуры: традиции, религии, идеологии, языка.
Шадт Александр Александрович, кандидат исторических наук, доцент, доцент кафедры социально-исторических наук Новосибирского государственного медицинского университета (НГМУ). Россия.

W. Hartung

(Duisburg)
Migration und Familienstruktur der Wolgadeutschen 1763 – 1798
Das Thema ist Bestandteil des von mir als Gastprofessor der Johann - Gottfried - Herder - Stiftung an der Staatlichen Tschernyschewsky-Universität Saratow gegründeten Lehr-Forschungsprojektes „Migration, Demographie und Familienstrukturen der Wolgadeutschen 1764 -1870“.

Sozial- und wirtschaftsgeschichtliche Hintergründe der Auswanderung

„Emigration“ nimmt seit Beginn des 18. Jahrhunderts eine dauerhafte Position im öffentlichen Diskurs der deutschen Gesellschaft ein. Dieser wird von konkreten Auswanderungsunternehmungen nach Nordamerika, in die Donaulande und andere habsburgische Balkanregionen, nach Preußen und nach Dänemark verstärkt. Die Auswanderung nach Rußland beruht daher nicht auf einer spontanen Bewegung, sondern auf längerfristigen Prozessen der Überlegung und Vorbereitung seitens der Emigranten. Der Siebenjährige Krieg stellt bei der Entscheidung lediglich einen Anstoß dar. Als Ursache wird er generell überbewertet. Als Push-Effekte lassen sich vielmehr strukturelle Bedingungen ausmachen, die zeitlich und sachlich wesentlich tiefer gegründet sind: Übersetzung des Handwerks, Verknappung von Grund und Boden, Teuerung, Mißernten, die Eigentum und Wohlstand gefährdenden Formen des Erbrechtes usw.

Zusätzliche und bisher vernachlässigte Auswanderungsmotive sind in den von den Obrigkeiten errichteten Heiratsverboten zu sehen, die sich bis in das 19. Jh. ausbreiten und verstärken. Die verzögerten oder zumindest gehemmten Eheschließungen und Familiengründungen nehmen wir auch durch hohes Heiratsalter und späte Familiengründung sowie durch einen hohen Anteil von unverheirateten Männern und Frauen statistisch deutlich wahr.

Die Geringschätzung der Perspektivlosigkeit der vom Eheverbot betroffenen ländlichen und städtischen Bevölkerungsgruppen sowie der strukturell bedingten Push-Effekte versperrt uns die Sicht auf tiefer gelagerte Ursachen, Motive und Diskurse welche die Entscheidung für die Auswanderung herbeigeführt und die Energien für das Durchhalten bereitgestellt haben. Oder anders gesagt: Wie verzweifelt müssen die Auswanderer und die weit höhere Zahl der an der Auswanderung gehinderten Menschen gewesen sein, daß sie bereit waren, Familien, Freunde, Nachbarn, die Vorfahren auf dem Friedhof und die Heimat zu verlassen. Fragen und Probleme, die wir auch an die Migrationsproblematik der Gegenwart stellen müssen.

Zukunftsplanung und vorausschauende Familien- und Heiratspolitik beginnen sich bereits vor dem konkreten Beginn der Auswanderung anzubahnen. Diese Prozesse vollziehen sich einerseits durch die Erweiterung von Familien, die lediglich aus einem (jungen) Ehepaar mit oder ohne kleine Kinder bestanden. Die Aufnahme eines männlichen Verwandten diente der Existenzsicherung während der gefahrvollen Wanderung als auch der risikoreichen Anfangszeit der Kolonisierung. Zum Anderen wird die Zukunftsplanung vor allem in der Heiratspolitik sichtbar. Denn jedes Ehepaar, und sei es noch so jung, erlangte laut Manifest Katharinas II. auf diesem Wege einen Rechtsanspruch auf die Zuweisung eines Anwesens in den Kolonien. Ferner werden auf diesem Wege bewußt Verwandtschaftsbeziehungen aufgebaut, welche die künftige Existenz im Einwanderungsland für mehrere Generationen zu sichern vermögen.

Die Heiratsaktivitäten nehmen im Laufe der weit über ein Jahr andauernden Anreise oftmals turbulente Formen an. Die Trecks der Auswanderer und ebenso die Orte langer Aufenthalte – z.B. Roßlau, Lübeck, Oranienbaum usw. – stellen „Heiratsmärkte“ von bis dahin kaum gekanntem Ausmaß und Zuspruch dar.

Sterberate, Wiederverheiratung, Familienstrukturen

Migrationsprozesse forderten zu allen Zeiten nicht nur emotionale und materielle Opfer, sondern auch Menschenleben. Die in den letzten Jahren veröffentlichten Quelleneditionen (siehe Quellenverzeichnis) erlauben uns heute, die Zahl und den Personenstand der unterwegs Verstorbenen einer genaueren Prüfung zu unterziehen. Auf diesem Wege lassen sich u.a. neue mikro- und makrosoziologische Muster des Strukturwandels der Kolonistenfamilien gewinnen.

Ein damit eng verknüpftes Phänomen zeigt sich in den zahlreichen Heiraten, die von verwitweten Vätern und Müttern mit Kindern eingegangen worden sind um die Funktionsfähigkeit und damit die Weiterexistenz der Kolonistenfamilie sicherzustellen. Denn der Tod war ein ständiger Begleiter der Migranten. Das gilt vor allem für die Reisewege zu Lande und zu Wasser von St. Petersburg nach Saratow, aber auch für die ersten Monate und Jahre nach der Ankunft in der Kolonie. In manchen Kolonien waren über 40 Prozent der Familien von solchen Todesfällen betroffen.

Die hohe Sterblichkeitsziffer von Eltern und die anschließende Wiederverheiratung der überlebenden sowie die große Zahl von aufgenommenen Waisenkindern ließen in großem Umfang „Patchworkfamilien“ in unterschiedlicher Zusammensetzung entstehen. Diese Situation findet ihren sichtbaren Niederschlag noch in den Zensuslisten von 1775 und 1798.

Die Erkenntnismöglichkeiten für die familiengeschichtlichen Strukturen erweitern sich um die demographischen Dimensionen der wolgadeutschen Kolonien, die sich aus dem quantifizierbaren Quellenmaterial gewinnen lassen. Anhand der genannten Quellen läßt sich eine nicht geringe Anzahl von Auswandererfamilien beobachten. Von den ursprünglichen Geburts-, Wohn- und Heiratsorten ausgehend, lassen sie sich in den in Etappen über Lübeck und St. Petersburg bis in die zugewiesene Kolonie beobachten. Die Analyse von Kirchenregistern, Transportlisten, Einwandererverzeichnissen und Zensuslisten macht die demographischen Prozesse ebenso sichtbar wie die Umstände der Familienbildung. Damit sollen vor allem auch die Grundlagen für Untersuchungen zu Bevölkerungs- und Familienstrukturen der Wolgadeutschen im 19.Jahrhundert geschaffen werden.

Igor R. Pleve: Lists of Colonists to Russia in 1766. “Report by Ivan Kulberg”. Saratov 2010.

Igor R. Pleve: Einwanderung in das Wolgagebiet 1764 – 1767.

4 Bde. 1999 – 2008.

1775 and 1798 Census of the German Colonies Along the Wolga.

Transport of the Volga Germans from Oranienbaum to the Colonies on the Volga 1766- 1767. Transl. & Ed. by Brent - Alan Mai. Lincoln (Nebraska) 1998.

Decker, Klaus-Peter: Büdingen als Sammelplatz der Auswanderung an die Wolga 1766. Büdingen 2009. (Heiratsregister)
Literatur:

Igor R. Pleve: The German Colonies on the Volga: The Second Half of the Eighteenth Century. Lincoln (Nebraska) 2001.

Jean-François Bourret: Les Allemands de la Volga: histoire culturelle d'une minorité, 1763-1941. Lyon 1986.

Roger P. Bartlett: Human Capital: The Settlement of Foreigners in Russia 1762- 1804. Cambridge 1979.

Alexander, Jacob und Mary Eichhorn: Die Einwanderung deutscher Kolonisten nach Dänemark und deren weitere Auswanderung nach Russland in den Jahren 1759-1766. Bonn – Midland (Michigan) 2012.

Lang, Gerhard: Kolonisten aus Schleswig-Holstein in Rußland. Selbstverlag. Magdeburg 2009 (5. Aufl.)

Josef Ehmer: Heiratsverhalten, Sozialstruktur, ökonomischer Wandel. England und Mitteleuropa in der Formationsperiode des Kapitalismus (Kritische Studien zur Geschichtswissenschaft 92). Göttingen 1991.
Hartung Wolfgang, Apl. Prof. Dr. phil., Akademischer Oberrat a.D., Universität Duisburg-Essen

А.В. Белов

(Москва)
Четыре эпохи «Немецкой слободы» Москвы
Зимой 1578 г. по приказу Ивана Грозного, большинство проживавших в Москве европейцев были подвергнуты опале. До сих пор до конца не ясно, в чем причина жестоких действий благоволившего к иноземным царя. Итогом стало их массовое переселение за пределы города, которое велось (преимущественно) из района улицы Покровка, где располагалась одна из наиболее крупных немецких общин. Не желавшее тратить лишние средства, государство перевезло опальных по начинавшейся от Покровки Стромынской зимней дороге за ближнее к городу село Елох. Здесь в междуречье реки Яузы и Чечеры была основана первая или Старая Немецкая слобода. Приезжавший в Россию в 1606 г. краковский дворянин Станислав Немоевский писал: «На север от города есть село, ...где живут немцы... Построено около полутораста хат московском способом, с черными избами над рекою Яузой»⁵.

К началу XVII в. слобода стала одним из наиболее богатых пригородов Москвы, что спустя несколько лет спустя явилось причиной ее трагической гибели. При подавлении поляками восстания москвичей в марте 1611 г. иноземные офицеры подожгли столицу. Одновременно с пожарами начался безудержный грабеж. Не минула эта участь и Немецкую слободу. Разгром был до того беспощадным, что до сих пор неизвестно ни сколь большой она была, нигде располагалась. Лишь относительно недавно в районе дома № 12 по Ладожской улице археологи встречали фрагменты керамической посуды второй половины XVI – начала XVII в. Более 40 лет на месте разграбленного и сожженного дотла поселения оставались только пустыри.

К 1638 г. но всем городе насчитывалось около 250 дворов, принадлежащих иностранцам⁶. Однако пережившие интервенцию и оккупацию москвичи стали воспринимать европейцев крайне враждебно. Постоянные стычки русских с иностранцами стали привычным явлением для Москвы 30 – 40-х гг. XVII в.

Конфронтация не могла длиться бесконечно. С приходом на патриарший престол летом 1652 г. митрополита Никона, человека одержимого идеей борьбы за чисто­ту веры, натиск на иноземцев усилился. Уже осенью царь Алексей Михайлович издал указ, согласно которому: «Афанасий Иванов Нестеров да дьяки Федор Иванов и Богдан Арефьев строили новую Иноземную слободу за Покровскими воротами, за Земляным городом подле Яузы-реки, где были впередь сего немецкия дворы при прежних великих государях»⁷. Официально новая слобода получила название Новоиноземской, но москвичи будут называть ее Новой Немецкой или Кукуем. Сюда в обязательном порядке переселили большую часть московских «немцев». В сознании массового читателя образ именно этого поселения связывается с началом европейского просвещении Москвы, приведшего к преобразованиям Петра Великого. Данная формула столь глубоко укоренилась, что многие сегодня не всегда замечают одну деталь: дата повторного основания иноземной слободы за Покровскими во­ротами и начало реформ Петра отдалены друг от друга почти полувековым интервалом.

Подавляющее число приезжавших в Россию и селившихся в слободе в середине XVII в. «немцев» были военными, т.е. людьми, являвшимися зачастую откроенными авантюристами. Один из видных русских военачальников, шотландец по происхождению, Патрик Гордон так отозвался в своем дневнике о большинстве иностранных офицеров в русской армии: «Значительная часть их были дурные и низкие люди. Многие из них никогда не служили офицерами, но вне родины выдавали себя в этом звании»⁸. Офицеры, чувствовавшие себя полными хозяевами, причиняли не малые неприятности другим категориям населения и в первую очередь купцам.

Конфликты внутри поселения не мешали ему шириться и разрастаться. Всего за 35 лет слобода выросла на 160 усадеб⁹. Одновременно с военными людьми и купцами здесь селись мастера. Прибывавшие в страну ремесленники заключали договор с государством на 4-5 лет. По истечении срока оно могли перезаключить его или перейти в разряд «вольных мастеров». Правда и тех и других бы немного. К 1665 г. их насчитывалось всего 25 человек, из которых половину составляли портные. За­тем шли «серебряники» (8 чел.), «ружейники» (4 чел.) и по одному – два человека других специальностей («пушечник», «гранатчик», «кружевник» и др.)¹⁰.

С установлением власти Петра I существенные изменения произошли в судьбе иноземного поселения. В 1702 г. был издан царский манифест, приглашавших мастеров «вольных профессий» ехать в Россию для «прокормления своим художеством». Под напором вновь приезжавших Немецкая слобода теряла характер военного поселения. Уже к концу правления Петра ремесленники вытеснили «служилых людей» на второе место по численности.

С начала XVIШI в. развитие слободы пошло по пути формирования элитарно­го городского района. Не последнее место сыграла при этом любовь Петра к Немецкой слободе, где он неоднократно бывал. В 1697 – 1699 гг. здесь по велению царя возводится дворец для его ближайшего друга, полковника Франца Лефорта (ныне здание Российского государственного военно-исторического архива). Спустя 12 лет рядом было возведено здание Сената. Отсюда, а не из московского Кремля, осуществлялось управление Российским государством. Со временем в Немецкой слободе возводятся дворцы крупных государственных деятелей и богатейших людей России: канцлера графа А.П. Бестужева-Рюмина (улица 2-ая Бауманская), министра народного образования графа А.К. Разумовского (улица Казакова) и многих других. В конце по близости возникает «Слободской дворец», предназначенный для проживания в «Первопрестольном» городе императора и его семьи. По соседству с ним в «Гловинском саду»¹¹ долгое время функционировал один из первых полноценных театральных зданий Москвы¹². К концу века территория Немецкой слободы стала излюбленным местом проживания крупнейших представителей русской аристократии, вызывая тем самым интерес к себе даже со стороны знатнейших гостей (в частности австрийского императора Иосифа II¹³).

Важнейшим этапом истории этого (уже по сути бывшего пригородного) района стал «великий пожар» сентября 1812 г. И дело сводилось не только к тому, что территория Немецкой слободы практически полностью выгорела¹⁴. Ущерб, оставленный пожаром (слобода была одним из не многих районов Москвы обладавшей преимущественно каменной застройкой), привел к значительным материальным потерям. Восстанавливать дворцы было уже не выгодно. Представители старого дворянства начали покидать этот некогда цветущий уголок города. Им на смену в значительной степени пришли старообрядцы, предавшие району иной облик, а его жизни – новое содержание.
Белов Александр Викторович, старший научный сотрудник Института российской истории Российской академии наук (ИРИ РАН), Центр изучения истории территории и населения России, доцент, профессор Государственной академии славянской культуры (ГАСК). Москва. Россия.

А.Л. Клейтман

(Волгоград)
«Замечания по «Историческим сообщениям» г-на П. Нойбауера» - неизвестная рукопись И.Я. Лерхе по истории Нижнего Поволжья
Иван Яковлевич Лерхе (Iacob-JohannLerche) родился 17 декабря 1708 г. в Потсдаме. После обучения в Галльском университете, в 1731 г. получил диплом доктора и переехал в Россию, где был принят на военную службу и назначен главным врачом в Астраханский корпус, в это время ведший боевые действия против персов. В период с начала 1733 г. до конца 1735 г. И.Я. Лерхе принимал участие в военном походе, в ходе которого посетил Дербент, Баку, Шемаху и другие места Кавказа. После начала турецкой войны в 1736 г. он был переведен в армию П. Ласси в качестве фельд-медика, а позже командирован на Донец и в Харьков для борьбы с появившейся там чумой. В 1742 г. принимал участие в шведском походе П. Ласси. В 1746-1747 гг. И.Я. Лерхе вновь посетил Прикаспийский регион, на этот раз в качестве сопровождающего русское посольство С.Ф. Апраксина в Персию. В 1750 г. он был назначен штадт-физиком, заведующим московской главной аптекой и «медицинским огородом» в Москве. В 1751 г. переведен на такую же должность в Санкт-Петербург, с назначением медицинским советником директора Медицинской канцелярии, а в 1760 г. после смерти П.З. Кондоиди стал ее начальником. В 1764 г. за успехи на службе был произведен в коллежские советники. Умер И.Я. Лерхе в 1780 г. в Санкт-Петербурге [1, с. 316 317].

На протяжении многих лет И.Я. Лерхе вел дневники, путевые записки, в которых описывал посещаемые им места, фиксировал результаты своих исторических и географических изысканий. Он старался сопоставить результаты своих наблюдений с трудами своих предшественников – ученых и путешественников, что сделало его дневники и путевые записки полноценными научными сочинениями, уникальными для своего времени.

Дневники И.Я. Лерхе, содержащие описание его путешествий по Каспийскому морю (1733-1735 гг. и 1745-1747 гг.), вызвали живой интерес уже у его современников. В 1760 и 1762 гг. в журнале “Sammlung Rußischer Geschichte” Г.Ф. Миллер опубликовал замечания Лерхе на записки о Кавказе и о волжских калмыках немецкого путешественника Г. Шобера, посетившего Нижнее Поволжье в конце 1710-х гг., поскольку в ходе своих поездок по этому региону И.Я. Лерхе обнаружил многие неточности и ошибки, вошедшие в труд его предшественника [2]. В 1769 г. в журнале А.Ф. Бюшинга (“Magazin für die neue Historie und Geographie”) были опубликованы выдержки из дневников И.Я. Лерхе, содержащие описание путешествия из Москвы в Астрахань и далее по Каспийскому морю в 1733-1735 гг.[3]. В 1776 г. в этом же журнале было издано описание его второй поездки в Персию[4]. После смерти И.Я. Лерхе, в 1790 г. в журнале «Новые ежемесячные сочинения» был опубликована «Выписка из путешествия Иоганна Лерха, продолжавшегося от 1733 года по 1735 год из Москвы до Астрахани, а оттуда по странам, лежащим на западном берегу Каспийского моря» – перевод публикации А.Ф. Бюшинга 1769 г.[5] В 1790-1791 гг., в «Новых ежемесячных сочинениях» был опубликован и перевод дневников И.Я. Лерхе, содержащих описание его второго путешествия по Волге и Каспийскому морю – «Известие о втором путешествии доктора и коллежского советника Лерхе в Персию от 1745-1747 г.» (перевод был выполнен А. Клевецким и М. Судаковым)[6]. Тогда же, в 1791 г. А.Ф. Бюшингом было предпринято новое издание дневников И.Я. Лерхе, с предисловием, содержащим биографические сведения об их авторе, и небольшими научными комментариями [7]. До настоящего времени эта книга остается наиболее полной публикацией творческого наследия И.Я. Лерхе, наиболее информативным источником по его научной деятельности.

В Российской национальной библиотеке отложились десять томов рукописей путешественника: четыре тома дневников и шесть томов его переписки [8]. В настоящее время в Волгограде коллективом исследователей ведется изучение этих рукописей как источников по истории Нижнего Поволжья, а также подготовка отдельных их фрагментов к публикации.

Автором настоящей статьи в ходе архивных изысканий среди документов из «портфелей Миллера», хранящихся в РГАДА, была выявлена рукопись “Anmerkungen zu Hr. P. Neubauers Histor. Nachrichten” («Замечания по «Историческим сообщениям» г-на П. Нойбауера») [9]. В тексте документа его автор не указан. В описях к указанному фонду авторство данной рукописи также никак не атрибутировано. Тот факт, что она хранится в фонде Г.Ф. Миллера, первоначально натолкнул на мысль, что историк и является автором отзыва, как было установлено в ходе дальнейших изысканий – ошибочную.

Выявленный документ представляет собой отзыв на практически неизвестную для широкого круга исследователей работу Иоганна Нойбауера, главы евангелическо-лютеранской общины Астрахани середины XVIII в., рукопись которой сохранилась в Санкт-Петербургском филиале архива Российской академии наук [10]. Однако данный документ представляет интерес не только как источник, позволяющий пролить свет на деятельность пастора Нойбауера как историка, но и обладает самостоятельной научной ценностью, поскольку содержит дополнения и интересные замечания по целому ряду сюжетов истории Нижнего Поволжья и Юга России в XVIII столетии.

В центре внимания авторов астраханской истории и отзыва на неё – география, климат, животный и растительный мир Нижнего Поволжья; кочевые народы Нижней Волги (калмыки и татары): образ их жизни, быт, взаимоотношения с местным русским населением; международные отношения (войны и торговые связи) России с Турцией и Персией, для которых Астраханская губерния была пограничным регионом; локальная история города Астрахани и астраханской немецкой общины и ряд других вопросов.

Структура отзыва соответствует структуре сочинения пастора Нойбауера: автор приводит номера глав и параграфов, в которых были допущены ошибки или неточности, и свои комментарии, дополнения и исправления к ним. Автор отзыва исправил несколько неточностей в личных именах и географических названиях, допущенных И. Нойбауером (например, название реки – Ахтуба, а не Ахтува), привел дополнительные сведения о географических объектах (Сарпинском острове на Волге напротив Царицына, Долгом острове, на котором располагалась Астрахань и т.д.) и персоналиях (Петр Винсент Поссиет, управляющий астраханскими садами, инженере-генерале Петре де Бригни, который занимался строительством Астрахани по утвержденному плану и др.), речь о которых шла в рецензируемой им рукописи, отметил несколько сомнительных моментов при описании исторических событий (например, маловероятность нападения турок на Астрахань с Каспийского моря, поскольку весь турецкий флот располагался на Черном море и т.д.).

Как показал текстологический анализ рукописи, её авторство следует отнести перу И.Я. Лерхе. В пользу данной версии свидетельствуют следующие моменты:

- автор отзыва пишет о Петре Поссиете как о своем тесте (“Dieser Tscherk[asow] suchte die letzteren Jahre des Dienstes meines alten Schwiegenvaters ihm große Hinderniß im Weg zu legen…“). Как известно, И.Я. Лерхе был женат на дочери Петра Поссиета. В отделе рукописей Российской национальной библиотеки сохранилась его обширная переписка с тестем;

- в 1732-1735 гг. автор отзыва был фельдмедиком при военном корпусе, располагавшемся в Персии (“Das hat gedauert bis A 1735. da diese Armee Persien verließ u. durch Astrachan zurück nach Asov marschierte, wobei ich mich von A.1732 bis 1735 als Feldmedicus bestande u.A 1736 der Armee nachfolgte“), что соответствует известным сведениям о биографии И.Я. Лерхе;

- в 1747 г. автор отзыва, так же, как и И.Я. Лерхе, находился в Астрахани (“Zu der Zeit war aber die Kirche schon transportiert und auf den angewiesenen Platz samt Pastorat u. Schulwohnung völlig wieder aufgebauet, so alles zu meiner Zeit A 1747 geschah”).

- наконец, дневники И.Я. Лерхе, хранящиеся в Российской национальной библиотеке, и отзыв на сочинение пастора И. Нойбауера из «портфелей Миллера» написаны очень похожим почерком.

Таким образом, «Замечания по «Историческим сообщениям» г-на П. Нойбауера» является одной из работ немецкого доктора, ученого, путешественника И.Я. Лерхе. Вполне вероятно, отзыв был составлен по просьбе или заданию Г.Ф. Миллера, так же как и опубликованные в “Sammlung Rußischer Geschichte” замечания Лерхе на записки о Кавказе и о волжских калмыках Г. Шобера. Выявленная рукопись представляет существенный интерес в контексте историографии Нижнего Поволжья и, в связи с этим, в ближайшее время будет подготовлена к публикации.