представляет собой нетрансформированную часть младенческого всемогущества и
идеализацию «хорошего» объекта/матери.
Фейрберн
пришел к убеждению, что травмированный ребенок интернализует свои
переживания, связанные с «плохими объектами», чтобы (1) контролировать их и чтобы (2)
сохранить свои внешние объекты идеализированными и «хорошими», то есть достойными
его любви. Как это понимал Фейрберн, в результате защитная внутренняя система,
состоящая из частичных объектов, воспроизводит внешние
объектные отношения и
увековечивает их в виде внутренних психических структур.
Итак, если любовь ребенка была травмирующим образом отвергнута, его/ее
внутренний мир будет содержать расщепленную репрезентацию
я («озорник»/«маленькая
девочка»), преследуемую и/или защищаемую расщепленной объект-репрезентацией
(«критиканша»/«мученица»). Таким образом, динамика внутренних объектных отношений
повторяет травматический опыт прошлого в отношениях с внешним объектом. Фейрберн
считал, что его представления о внутренней системе объясняют чувства стыда и ощущения
себя плохими у детей – жертв насилия, когда они вспоминали о своих страданиях, которые
им пришлось вынести во время психотравмирующих ситуаций, хотя они не совершали
ничего плохого. Их чувства стыда и вины возникали из того факта, что из-за травмы они
ощущали несостоятельность своей любви. Они пришли к выводу, что их любовь отвергли
потому, что в них самих с самого начала было что-то «не так». Впоследствии отщепленные и
вытесненные «плохие объекты» во внутреннем мире
подкрепляют это ощущение
собственной априорной «негодности». Таким образом, терапия направлена на то, чтобы с
помощью высвобождения в переносе плохих объектов из бессознательного в присутствии
«хорошего» объекта, помочь осознать эту систему. Случай, иллюстрирующий, как это
происходит, описан в главе 3 (случай Элен).
Фейрберн, развивая свои идеи о воссоздании во внутреннем мире внешних
травматических отношений ребенка, продолжает линию, начатую в ранних работах Ференци
и Анны Фрейд, посвященных «идентификации с агрессором» у детей (см.: Ferenczi, 1933;
Freud, 1967). Вектор агрессии, который изначально естественным образом был направлен
вовне, на внешнего обидчика, изменяет свое направление на противоположное, что приводит
к атаке на внутреннего ребенка, который
является носителем души, а также к развитию
психического эквивалента аутоиммунного заболевания. Как метко выразился Фейрберн,
«ребенок использует максимум своей агрессии, чтобы подавить максимум своих
либидинозных потребностей» (Fairbairn, 1981: 115).
Внутренний мир остается, главным образом, преследующим, а его функция, в первую
очередь, является защитной.
Это означает, что его аффективная тональность в основном негативная («плохой») и
преследующая. Тем не менее, как мы видели в некоторых описанных выше случаях, это не
всегда так. Также внутренний мир нередко может
быть священным убежищем для
позитивного, «невинного» детского состояния
я (моя пациентка и ее сновидение о «ребенке
в клетке» в главе 2; отсутствовавшие долгое время блудные «сыновья» Майка в главе 4) или
местом, в котором защита, спасающая душу, исходит от «ангелов-хранителей» (Дженнифер
и Женевьева Фостер в главе 1), от спасительных видений (Катарина в главе 1) или от
поддерживающих душу мудрых животных («пони» Делии в главе 2).
Вот почему подход Фейрберна в рамках теории объектных отношений оказывается
ограниченным и односторонним. По его мнению, в психике нет ничего, чего поначалу не
было бы в мире. Это утверждение полностью отрицает мифопоэтическую природу психики.
Юнг и его последователи предлагают альтернативу, а именно,
что психика спонтанно
персонифицирует свои аффекты (и хорошие, и плохие) на основе формообразующих
«структур», которые являются всеобщими. Несмотря на то, что внутренние «лица» психики
могут быть констеллированы на основе личного опыта в реальном мире, они не сводятся
только к внешним лицам
46
. Вот почему образ «ребенка», который мы исследовали в
46 Крайней версией такой позиции является точка зрения Джеймса Хиллмана. В своей книге «Пересмотр
последних четырех главах, является и фактом (из детства сновидца), и чем-то «бо́льшим», то
есть символом всего того, что когда-либо олицетворял собой «ребенок» в
человеческой
культуре. Ребенок
одновременно представляет собой как этот, так и другой, невыразимый
мир. Ребенок
одушевляет наш опыт с помощью чего-то бо́льшего, чем наши воспоминания.
Он обретает свою истинную жизнь «между мирами».
Достарыңызбен бөлісу: