Уполномоченный по правам человека

* См. документ № 159-160.

Список не действующих церковных зданий в Алтайском крае [1945 г.] // ЦХАФ АК. Ф. Р-1692. On. 1. Д. 1. Л. 29-38. ⁴* Там же. Л. 31 об.

Во-вторых, проходивший по делу Н. являлся потомственным священником в преклонном возрасте (65 лет), получил соответст­вующее специальное образование в духовной семинарии, сформиро­вался как личность еще до революции, что делает его полноправным представителем своего класса.

В третьих, арест Н. последовал 28 июля 1937 г., т. е. в так назы­ваемый «предоперационный» период, еще до начала реализации операции по приказу № 00447, что свидетельствует о целенаправ­ленности действий чекистов и наличии у них в отношении священ­ника компрометирующих документов.

Наконец, то, что Н. был уроженцем Алтая, обвинялся по стан­дартным для периода массовых операций п. 10 и 11 ст. 58 УК РСФСР, подобно почти всем репрессированным священникам «признал» свою вину и был расстрелян с конфискацией личного имущества — свидетельствовало в пользу включения комплекса до­кументов архивно-следственного дела по обвинению священника Н. в данный сборник как типичного.

Как на нетипичное обстоятельство стоит указать на то, что Н. был осужден как «одиночка», вне состава контрреволюционной группы. Даже репрессированный одновременно с ним председа­тель церковного совета церкви Г. проходил по другому делу. Впрочем, осуждение церковников-«одиночек» было свойственным для начального периода операции, пока руководство НКВД не до­несло до подчиненных требование оформления крупных группо­вых дел, что отвечало представлениям партийно-чекистской вер­хушки об объединении всех враждебных советскому государству сил в единый блок.

внимательное прочтение дела дает возможность усомниться в одно­значности этого вывода.

Наиболее достоверным моментом* в показаниях допрошенных по делу свидетелей являются приведенные сведения об отказе Н. пре­доставить церковь в качестве складского помещения для хранения зерна. В частности инспектор райсобеса М. заявил: «Не помню ме­сяц и число, в момент учительской конференции зимой 1937 г. к попу Н. приходил учитель с. Ст[арая] Глушанка в ночное время. Я, проходя мимо, заметил через шторы окон, что кто-то есть и подо­шел к окну, подслушал разговор, учитель Т. [и Н.] разговаривали, чтобы поп Н. подготовил людей сорвать посев в 1937 г. и не давал церковь для сушки зерна колхозам. В апреле 1937 г. наш колхоз имел влажные семена. Мы хотели, чтобы занять церковь, договори­лись с с/с, я пошел к церковному совету просить, чтобы разрешили занять церковь, поп Н. настроил верующих не давать, так и не дали. Когда вызвали попа в с/с договориться с ним, то он ответил, что дело верующих, а не мое, если они дадут, я не возражаю»**.


* Согласно правилам верификации документов советской эпохи, предложенных академиком Н. Н. Покровским, историк должен выявить основную тенденцию иска­жения документа. Тогда наиболее достоверными будут сведения, противоречащие ос­новному направлению его тенденциозности, а наименее достоверными — совпадаю­щие с ним. См.: Покровский Н. Н. Источниковедческие проблемы истории России XX века // Общественные науки и современность. 1997. № 3. С. 104. Основным на­правлением тенденциозности этих документов являются обвинения священника Н. в антисоветской пропаганде и развале колхозов. Цитируемое ниже показание свидете­ля М. может расцениваться как сведение, противоречащее основной тенденциозности документа и потому наиболее достоверное.

** См. ниже документ № 150. Характерно, что свой отказ предоставить церковь под склад зерна священник церкви с. Старо-Белокуриха Алтайского района о. Василий Бит­ков сформулировал аналогично: «Когда церковь взяли под засыпку зерна, я говорил председателю сельсовета, что если религиозная община ее отдаст, я возражать не буду». Стремление избежать открытой конфронтации и переложить формальную ответствен­ность за решение острого вопроса на членов общины было одной из стратегий выжива­ния священнослужителей. См.: Гришаев В. Ф. Невинно убиенные. К истории сталин­ских репрессий православного духовенства на Алтае. Барнаул, 2004. С. 131.

Из документа неясно, имел ли Н. И. Ежов в виду культовые здания всех конфес­сий или только православной церкви. В любом случае в сравнении с январем 1936 г. количество действующих молитвенных зданий сократилось в СССР в разы.

** ГА РФ. Ф. 5263. On. 1. Д. 651. Л. 191. См. также: Куксенко Ю. Ф. Мои воспомина­ния. 2002 (неопубликованная рукопись).

Документы по истории церквей и религиозных объединений в Алтайском крае (1917-1998). Барнаул, 1999. С. 92.

⁴* ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 214. Л. 246.

1937 г. епископу Барнаульскому Григорию (Козыреву), сообщил,
что церковь с августа 1936 по июнь 1937 г. использовалась под склад
зерна, в результате чего был сдвинут с основания престол, расхище-
ны одежды священников. Для возобновления служб требовался ре-

монт и повторное освящение молитвенного здания. В таком же по­ложении оказались церкви сел Кокша и Красный Яр Грязнухинско-го района, Старо-Белокуриха Алтайского района*. Анастасия Нови­кова, жена священника церкви с. Смоленское Смоленского района Митрофана Новикова, арестованного органами НКВД 16 июля 1937 г., считала, что главной причиной ареста мужа стали его хлопо­ты «по открытию Смоленской церкви (она засыпана хлебом)». Свя­щеннику Новикову также удалось добиться снижения налогообло­жения как церкви, так и себя лично, провести ремонт церкви, за что его на селе прозвали «адвокатом». «Считая его вредителем, что де­лал убыток им, они отомстили арестом», — писала А. Новикова в жа­лобе епископу Григорию".

Владение зданием церкви или молитвенного дома на законных основаниях было чрезвычайно важно для общины, являясь одним из главных условий ее легального существования, но оно же одно­временно было и ее ахиллесовой пятой. Лишившись прав собст­венника в 1918 г., верующие были обязаны согласно договору о передаче в пользование молитвенных зданий и церковного иму­щества, нести расходы, связанные с «обладанием культовым иму­ществом»: по отоплению, страхованию, охране, оплате налогов, местных сборов и т. п. В соответствии с этими условиями власти собирали с общин налог со строений и арендную плату за землю, а также ряд иных сборов, причем исполнительные комитеты Со­ветов зачастую целенаправленно стремились взимать возможно большие налоги с молитвенных домов, что создавало серьезные препятствия в деятельности религиозных объединений. Следова­тельно, отказ Н. предоставить церковь под склад зерна, поддер­жанный церковным советом, был лишь одним из моментов в дли­тельной истории борьбы верующих и власти вокруг культового здания, который трагически закончился в условиях «кулацкой» операции смертью священника.

В показаниях свидетеля М. в отношении Н. есть еще один мо­мент, в котором искаженно, но тем не менее достоверно, описы­вается действительная ситуация: «Начиная с 1936 года, [священ­ник Н.] организовал вокруг себя ряд женщин, как то: Б., В. и других, через которых проводил контрреволюционную работу по развалу колхозов»"*.

экономическую жизнь страны, рассчитывая на завоевание их в ка­честве социальной опоры режима, в первую очередь — в деревне. Увеличению роли женщины способствовало также то обстоятель­ство, что в результате Первой мировой и Гражданской войн, при­ведших к большим потерям среди мужчин, зачастую женщины становились главами семей, неся на себе ответственность за вос­питание и будущее детей. Сталинская революция «сверху» проде­монстрировала, что эмансипация женщин в СССР принесла свои плоды, однако совсем не такие, на которые рассчитывала власть. Десятки тысяч женщин приняли участие в массовых антисовет­ских выступлениях — так называемых «волынках», которые рас­ценивались партийными функционерами и сотрудниками ОГПУ как одни из самых опасных и действенных методов борьбы кре­стьянства против коллективизации.

Одними из наиболее массовых были женские «волынки» «на ре­лигиозной почве», в защиту церквей и священников. Только за пер­вую половину 1930 г. чекистами было зафиксировано 778 подобных выступлений из общего количества 2897 выступлений женщин, ко­торые характеризовались «организованностью, упорством сопротив­ления местным властям, сопровождались избиением совработников и советских активистов, разгромом сельсоветов и других обществен­ных организаций и учреждений»*. Женщины становились движу­щей силой протеста в тот момент, когда любое дальнейшее действие для мужчин угрожало арестом и судом. Власти в свою очередь счи­тали, что женщин «науськивают кулаки», а сами они не способны отвечать за свои действия, что способствовало относительной безна­казанности женщин. В результате именно женщинам было вполне под силу на какое-то время воспрепятствовать арестам и высылке односельчан, оттянуть распродажу имущества раскулачиваемых или закрытие храма.


* Докладная записка Секретно-политического отдела ОГПУ СССР о формах и ди­намике классовой борьбы в деревне в 1930 г. 15 марта 1931 г. // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы: 1927-1939 гг. Т. 2; ноябрь 1929 - декабрь 1930 гг. М, 2000. С. 793.

Таким образом со времен коллективизации возглавляемая свя­щеннослужителем группа женщин трактовалась как потенциально опасное явление. Очевидно, что Н. действительно пользовался большим авторитетом среди деревенских женщин, часть из кото­рых также возможно входила в состав религиозной «двадцатки». Терпеть еще один центр власти на селе местная районная партий­но-советская верхушка не желала и при первой возможности из­бавилась от него, тем более что арест и осуждение священника

почти автоматически влекли за собой закрытие церкви и роспуск религиозной общины*.

В заключение с уверенностью можно утверждать, что арест и рас­стрел Н. последовали не только из-за его социального прошлого и принадлежности к действующим священнослужителям, но и в ре­зультате его актуального поведения, нацеленного на поддержание авторитета религии среди населения, а также совершенно опреде­ленной позиции, занятой священником в конфликтной ситуации и выразившейся в отказе сдать последний оборонительный рубеж — «добровольно» отказаться от здания церкви. Для того, чтобы генера­лизировать этот вывод, необходимо дальнейшее изучение архивно-следственных дел священников. Извлеченные из них факты должны быть в свою очередь обязательно помещены в широкий историче­ский контекст.

25 декабря 1929 г. М. М. Пришвин записал в своем дневнике: «Петр Великий доказал, что церковь с разрешения государства со­вершенно безопасна. Вероятно и наши скоро это поймут. Я ду­маю, когда совхозы укрепятся и государственное хозяйство будет обеспечивать страну зерном, разрешат и молиться, конечно, при условии, чтобы минимум одна молитва была за советскую власть»**. Сделанный русским писателем прогноз оправдался, но только спустя 13 лет, уже в годы Великой Отечественной войны. В 1937-1938 гг. сталинская власть наглядно показала, насколько далека она была тогда даже от «петровского рецепта» решения ре­лигиозного вопроса.

№ 142

Проживающей] с. Ср[едне]краюшкино

Всем органам Советской власти и гражданам СССР надлежит оказывать законное содействие предъявителю ордера при исполне­нии им возложенных на него поручений.
Нач[альник] ПП ОГПУ* (подпись)

Секретарь (подпись)

При производстве обыска присутствовали гр. гр. председатель] Краюшкинского с/с ГЛ., К.

Согласно полученным указаниям задержанные гр. гр. .


Изъято для предъявления в ОГПУ следующее:

Жалобы на неправильности, допущенные

при производстве обыска на продажу вещей,

ценностей и документов не имею (подпись)

В протоколе все занесено правильно, таковой нам прочитан, в чем подписываемся.

Представитель домоуправления {подпись)

Производивший обыск: нач[альни]к РОМ НКВД (подпись)
Копию протокола получил (подпись)

ОСД УАДАК. Ф. Р-2. Оп. 7. Д. 13440. Л. 2. Подлинник, типо­графский бланк, заполненный от руки.

ОСД УАДАК. Ф. Р-2. Оп. 7. Д. 13440. Л. 3. Рукописный подлин­ник.

1. Особые внешние приметы: высокий рост, белый, борода седая.

3. Особые замечания .

ОСД УАДАК. Ф. Р-2. Оп. 7. Д. 13440. Л. 5. Подлинник, типо­графский бланк, заполненный от руки.