Уроки на закрытой дорожке На пути к успеху Мучения в Токио к рекордным вершинам Турне с поручением Кампания в Европе

Предисловие к английскому изданию

Билл преследует…

Калиф на час

Настоящий брат Джека

Огонь вспыхнул

Джентльмен Джон

Несу факел

Вопрос приоритета

Компания Ферни-Крик

Нежданнее «серебро»

«Кларк сошел с ума»

Уроки на закрытой дорожке

На пути к успеху

Мучения в Токио

К рекордным вершинам

Турне с поручением

Кампания в Европе

«Барьеры» падают

Проблема высокогорья

Секрет тренировки

Австралийская формула

Смешанное племя

Послесловие

Личные рекорды Рональда Кларка

Рекорды мира в беге на 5000 и 10 000 м

Олимпийские призеры в беге на 5000 и 10 000 м

Неметрические меры длины и веса, приводимые в настоящей книге, эквивалентны следующим мерам метрической системы: дюйм = 2,54 см, фут = 30,48 см, ярд = 91,44 см, миля = 1609,3 м, фунт = 453,6 г.


Предисловие к русскому изданию
Петр Болотников, олимпийский чемпион
Помню свою первую встречу с Роном Кларком. Было это летом 1964 года на стадионе в Цюрихе. Я разминался перед забегом, когда ко мне подошел высокий черноволосый парень и, широко улыбаясь, протянул руку. «Благодарю вас, мистер Болотников, за поздравление, оно меня глубоко тронуло»,– сказал тогда Кларк. Речь шла о телеграмме, которую я послал в далекую Австралию после сообщения о том, что Рональд Кларк побил мой мировой рекорд в беге на 10 000 м.

Честно сказать, я не сразу поверил, что молодой, еще почти никому не известный австралиец во время малозначительных соревнований сразу на 3,4 секунды улучшил мой рекорд. Я знал, что такое эти 3,4 секунды. Знал, каких невероятных многолетних усилий требует улучшение мирового рекорда хотя бы на долю секунды.

Я немало подивился столь неожиданному взлету молодого бегуна, но счел своим долгом отправить ему поздравительную телеграмму.

К тому времени, когда Рон Кларк начинал свою ослепительную спортивную карьеру, я уже готовился повесить на гвоздик мои много повидавшие беговые туфли. Но это вовсе не значит, что я без боя решил уступить молодому австралийцу золотую олимпийскую медаль в Токио. Именно там я собирать дать Кларку решительный бой. А встреча с новым рекордсменом мира в Цюрихе и победа над ним вооружили меня уверенностью в своих силах и опытом успешной борьбы. Однако переменчивому спортивному счастью было угодно по-своему распорядиться золотой медалью. 3а несколько дней до олимпийского финала я получил жестокую травму, а Кларка тактически переиграли два более быстрых конкурента.

Не стал он чемпионом и на следующей Олимпиаде в Мехико.

Тем не менее я считаю Рональда Кларка одним из величайших спортсменов современности. Я бы поставил его в один ряд с такими выдающимися атлетами, как Владимир Куц, Валерий Брумель, Альфред Ортер или Боб Бимон. Дело даже не в двух десятках мировых рекордов, установленных Кларком, и даже не в том, что он буквально перевернул все представления о стайерском беге, открыв новую эру в этом прекраснейшим виде спорта.

Прежде всего я восхищаюсь отношением Кларка к соперникам, к состязаниям, к спорту. Читатель и сам почувствует это, прочитав книгу Кларка. Рыцарский дух и благородство – это то, что как воздух необходимо современному спорту. В пылу борьбы за медали и рекорды многие молодые спортсмены слишком часто забывают об этих святых понятиях. Слишком часто еще безудержное стремление к победе заслоняет изначальный смысл спорта.

Можно спорить с австралийцем относительно тактики бега, можно не соглашаться с ним по поводу отношения к победам и поражением. Но Рон Кларк всегда и постоянно мыслил высшими категориями благородства, и это без сомнения позволяет назвать его спортсменом с большой буквы.

Лично для меня самыми главными, самыми ответственными соревнованиями всегда оставались олимпийские игры. Я считал и считаю сейчас, что именно эти соревнования – вершина мирового спорта. Но я никогда не позволю себе осуждать Кларка за то, что он к любым соревнованиям независимо от их масштаба относился одинаково трепетно, за то, что он всякий раз ощущал в равной степени свою ответственность перед зрителями и свое уважение к соперникам.

Что же, Кларку не везло на олимпиадах, но это не может поставить под сомнение спортивные принципы выдающегося австралийского бегуна. В свое время Кларку доверили зажечь олимпийский огонь в Мельбурне. Олимпийские идеалы Кларк свято пронес по всем стадионам, где он выступал. Я рад, что мне довелось состязаться с Рональдом Кларком.

Для публики, настроенной на то, что белое должно быть белым, а черное черным, в спорте лишь тот настоящий чемпион, кто непрерывно побеждает. Кларк не подходит под эту мерку и выглядит совершенно непонятным. Фаворит, потерпевший крушение на дистанциях 5000 и 10 000 м на Олимпийских играх в Токио, он тем не менее в течение следующего года постоянно побивал обоих олимпийских чемпионов и устанавливал рекорды, которые были неизмеримо выше их лучших достижений.

До некоторой степени сильные колебания в спортивной карьере Рона Кларка являются отражением его взглядов на бег, суть которых в том, что он бегает ради самого бега, а не специально для победы. Он принимает бег как жизнь, таким, какой он есть, и судить Рона (если это вообще нужно) должно скорее по всей его спортивной жизни, чем по соревнованию на 10 000 м в Токио или великолепнейшему его выступлению на 3 мили в Лондоне на стадионе «Уайт-Сити» в 1965 году.

Кларк всегда оставался темой для споров, начиная с того времени, когда он блеснул как восходящая звезда в 1956 году, а потом через два года превратился в посредственного бегуна. «Что случилось с Кларком?» – было главным вопросом на любой встрече легкоатлетов между 1958 и 1962 годом. Когда же он вновь начал спортивное восхождение, немногие верили, что он еще может показать нечто значительное. Он показал. Более дюжины мировых рекордов – вот вклад прямодушного, посвятившего себя бегу Кларка.

Публика всегда считала, что бегуны на выносливость делятся на две категории: на тех, кто побеждает в соревнованиях, и на тех, кто устанавливает рекорды. Случается, оба этих умения чудесным образом сочетаются в одном человеке, как, например, было с Хербертом Эллиотом. Поскольку ясно, что бегуны неоднократно стремятся записать свои имена либо в таблицы рекордов, либо в списки победителей больших состязаний, было бы ошибкой считать, что умение побеждать и умение делать рекорды взаимно исключают друг друга. Разницу между тем, кто борется за победу, и тем, кто за результат, лучше объяснить, взяв за основу побуждающие мотивы и отношение человека к выбранному виду спорта, нежели рассуждениями о таинственных различиях в физических способностях спортсменов или их темпераментах.

Кларк ясно продемонстрировал в ряде случаев, что он может тонко провести тактическое состязание и обыграть лучших. Причины его уязвимости, как мне представляется, кроются в трех особенностях. Во-первых, он совершенно бесхитростно принимает состязание где угодно и когда угодно, и по этой причине его может «подсидеть» бегун более слабый, но направляющий всю свою энергию в русло одного избранного соревнования. Во-вторых, имея конечной целью высокий результат, Кларк неизменно выходит лидировать, обычно на ранних стадиях бега, и этим помогает своим соперникам, как задающий темп. Такая тактика дает возможность другим бегунам внезапно атаковать его и не получить отпора на последнем круге. В-третьих, хотя одним из достоинств Кларка является техника ритмичного гладкого бега, позволяющая ему оптимально расходовать энергию во время основной части соревнования, он не может из-за усвоенной манеры бега проводить резкие рывки. Его не столь искусные, но более мощные противники, упорно прицепившись к нему в ходе состязания, в ряде случаев были в состоянии «размотаться» в быстром рывке на последнем круге и, хотя приходили на финиш крайне усталыми, оказывались все же впереди Кларка, который был более свежим и более собранным.

Рона Кларка долгое время после его ухода из спорта будут помнить не столько за его многочисленные рекорды, среди которых результаты на 3 мили и 10 000 м можно поставить в ряд с величайшими легкоатлетическими подвигами всех времен, но главным образом за то, что он последовательно демонстрировал, как великолепно подготовленному бегуну можно без вреда выступать регулярно, день ото дня, на уровне мировых рекордов на дистанциях от 3 до 6 миль. Фактически Кларк раздвинул наши представления о границах человеческой выносливости гораздо шире, чем кто-либо до него. Следуя примеру Кларка, спортсмены будущего смогут думать о режиме непрерывной интенсивной тренировки и регулярных выступлений на уровне мировых рекордов. Кларка, без сомнения, можно считать именно тем спортсменом, кто перечеркнул теорию о том, что постоянные выступления на высшем уровне неизбежно приводят к потере спортивной формы и к тому мифическому состоянию, которое определяется термином «сгорел».

У всякого энтузиаста легкой атлетики или любителя спорта эта книга вызовет настоящий интерес и доставит ему радость, как она доставила мне. потому что она – история мастерства Кларка на дорожке и первоклассный рассказ о людях, с которыми он встречался, и о соревнованиях, в которых он выступал.

Только трое не похожих друг на друга бегунов держались за мной. Первый – Мамо Волде, смуглый телохранитель Хайле Селассие, императора Эфиопии. Второй – тоже африканец (вспоминая его фамилию, пришлось поломать голову) Мохамед Гаммуди из Туниса. Последним был высокий американец с короткой стрижкой Билл Миллс. С каждым шагом, дыша все тяжелей, мы катились по красной избитой дорожке, неожиданный квартет, которому предстояло разыграть медали в финале бега на 10 000 м на Олимпийских играх 1964 года.

Из этих троих, сидевших у меня на пятках, я немного побаивался лишь одного – Мамо Волде. Он показал неплохое время у себя в Эфиопии, бегая в высокогорье, где недостает кислорода, и поэтому казалось вероятным, что на уровне моря он пробежит еще лучше. Гаммуди, сержант тунисской армии, был в некотором роде загадкой. В прошлом году он неожиданно появился в Токио и едва не обыграл Брюса Талло в забеге на 5000 м. Совсем недавно в Монте-Карло он составил конкуренцию Мишелю Жази. Это был легкий бегун, по-видимому, обладавший хорошим спринтом. Говорят, что президент Туниса дал распоряжение тренеру звонить ему и сообщать результат, где бы ни выступал Гаммуди. Идет в гору, это ясно. А на 10 000 м? Он никому пока на этой дистанции неизвестен.

А вот Билл Миллс, желтолицый моряк, из индейцев. Билла я знаю, но никогда не думал раньше, что он может оказаться сильным соперником. Он воспитывался в резервации, а позднее поступил в Канзасский университет, тот самый, что вскормил Уэса Сэнти (Один из ведущих средневиков США в первой половине 50-х годов. – Прим. пер.). Мой друг, Пэт Клохесси, получивший образование в Америке, предложил, чтобы Билл бросил свою интервальную тренировку и стал работать, как мы. С тех пор Билл, не побеждавший до этого ни в одном крупном соревновании, пошел вверх и на олимпийских прикидках в США на 10 000 м и в марафоне занял вторые места. Я вспомнил слова Пэта, когда он узнал, что в финале побежит Миллс: «Разве не будет для него хорошим стимулом закончить финал в первой десятке!»

И вот мы вместе – Кларк, Миллс, Гаммуди и Волде – бежим в наступающих сумерках, сосредоточенные, забывшие об огромной толпе зрителей на стадионе. Забывшие обо всех на свете, то есть почти обо всех, исключая разве самых дорогих. Я позволяю себе бросить взгляд на трибуну, где сидит Хелен, моя жена. Интересно бы узнать, разделяет ли она мою уверенность? Кажется, прошла вечность (а всего-то в той вечности несколько часов) с тех пор, как мы гуляли по Иоиоги Виллидж и решали, какие игрушки привезем домой Монике и Маркусу...

Непонятно почему у меня появилась эта необыкновенная уверенность в себе. Правда, все перед финалом считали меня фаворитом, потому что девять месяцев назад я показал 28.15,6. Этот результат еще до сих пор мировой рекорд, а говорят, тот, у кого мировой рекорд, всегда побеждает на Играх. Но я не чувствую себя фаворитом. Никогда не чувствовал. Мировой рекордсмен должен уметь управлять ходом соревнования, демонстрируя холодность и жесткость, как это делали Куц или Эллиот. Я же, откровенно говоря, даже перед забегами, которые выигрывал потом без труда, никогда не был слишком уверен в себе. Рекорд, конечно, обнадеживает, и все же опыт международных встреч у меня невелик, если сравнивать меня с цепким Мюрреем Халбергом из Новой Зеландии, Петром Болотниковым, Николаем Дутовым и Леонидом Ивановым из Советского Союза, канадцем Брюсом Киддом и англичанином Роном Хиллом. Но все эти бегуны, как это ни удивительно, уже не страшны.

Петр, олимпийский чемпион 1960 года, возглавил забег из сорока человек на первом круге. Темп был довольно быстрым. Потом он снизил его и отошел на задний план. Многие из нас думали, что русские будут работать всей командой, но наибольшие опасения вызывал все же Мюррей Халберг. Зная, как он не любит быстрый темп на ранних стадиях бега, я взял на себя лидерство и не позволил себе даже оглянуться, пока не осталось бежать восемь кругов.

Я сомневаюсь в своих шансах на победу не только перед бегом. И во время соревнования нередко мелькает мысль: «Мне не выиграть». Всегда можно проиграть, даже если до ленточки осталось бежать столько же, столько требуется, чтобы пересечь улицу. Я могу споткнуться, или упасть, или вообще случится что-нибудь.

На этот раз боязни поражения не было. «Соревнование выиграно»,– думал я, собираясь с духом, чтобы «потрясти» Билла, Мохамеда и Мамо. Мой импровизированный план состоял в том, чтобы увеличивать темп через каждый круг. Так я рассчитывал оторваться от этой тройки и решить исход соревнования. Как только они потеряют контакт со мной, надежд у них не останется.

Я то увеличивал, то снижал темп. Мои преследователи не отставали. Теперь не было мысли о том, чтобы оглянуться или переменить тактику. Полностью обрушивать на них потоки энергии, атаковать – другого выхода нет.

Как потом выяснилось, Билл почти сдал. Он отстал примерно на пятнадцать ярдов, и, если бы Мохамед или Мамо вздумали атаковать меня, они задушили бы его. Но отважный американец не сдавался, пытаясь приблизиться ко мне. Будь трое вместо четверых, он, может быть, смирился и нацелился бы на бронзовую медаль. Однако кроме нас его беспокоил еще и Мюррей Халберг. Если бы Биллу удалось прилипнуть к лидерам, грозный новозеландец не смог бы его обойти.

Мы с трудом прокладывали себе путь по перепаханной дорожке. Всякий раз делая усилие, чтобы оторваться, я встречал сопротивление, пока, наконец, за два с половиной круга до финиша Мамо не затормозил. Африканец травмировал себе голень. Под удар гонга прошли сразу трое; напряжение стало максимальным. На стадионе зажгли прожектора. Трибуны начали рокотать.

Мы обгоняли все новых бегунов, отставших на круг. Я бежал и злился, почему им разрешили устраивать давку – все они, за исключением одного только Петра Болотникова, отказывались дать дорогу. Мне приходилось соображать, отойдет ли обгоняемый от бровки или нет. Если он не собирался этого делать, я обгонял его с внешней стороны. Большинство держалось за мной после обгона не больше чем на десять ярдов, немногие сражались на большей дистанции. Когда я обходил бегуна, Билл и Мохамед следовали моему примеру.

Внезапно Билл глухо стукнулся о мое плечо. Мы быстро приближались к еще одному бегуну, отставшему на круг (это был африканец). Но в начале предпоследней прямой я сообразил, что попадаю в трудное положение. Давать дорогу африканец не собирался, следовательно, я могу оказаться в «коробочке», если Билл не отодвинется от меня.

Я пару раз похлопал Билла, давая понять, чтобы он отодвинулся или перестал тереться о мое плечо. Билл не отвечал, и я почувствовал, что паникую. Два года назад в беге на 6 миль на чемпионате штата Виктория была такая же ситуация. Тогда со мной бежал Тони Кук. Мы обгоняли отставшего на круг бегуна, и Тони, прижавшись ко мне, заставил меня наткнуться на пятки этого бегуна. Пока я колебался, менял шаг и подстраивался под Тони, тот спринтовал, оторвался на пятнадцать ярдов, а потом сохранил и, кажется, даже увеличил разрыв.

Что если Билл применил такую тактику сейчас, на последнем круге олимпийского финала? Я еще был хозяином положения, но если бы Билл сделал разрыв, это было бы опасно. И если я уступлю Биллу, мне придется уступать и Мохамеду, который шел вплотную за ним.

Я начал толкать американца в плечо, но он навалился на меня. Оставалось только одно средство. Я оттолкнул Билла правой рукой, и он пролетел три или четыре дорожки вбок, прежде чем взять старое направление. И сразу я обошел отставшего на круг африканца, а Мохамед ворвался в брешь, появившуюся после того, как отлетел Билл.

Тунисец еще не пробился, а Билл уже пришел в себя и снова оказался рядом. Мохамед раздвинул нас руками, вклинился и начал энергичный рывок. Потеряв равновесие, я позволил Мохамеду убежать ярда на два. Билл исчез из поля зрения.

Мы приближались теперь к другой группе бегунов на конце прямой – олимпийский финал стал походить на штурм поезда в час «пик». Один шел от бровки, другой оставался на месте, а мы расчищали себе дорогу. Мохамед бежал у бровки, я где-то около третьей дорожки, а Билл неизвестно где с краю, если только не шел за нами. До ленточки оставалось уже пятьдесят или шестьдесят ярдов и момент был самый критический.

Я бежал с полным напряжением и в конце концов догнал Мохамеда. К моему изумлению, Мохамед не остался в долгу. Он сразу бросил себя вперед фута на два. Да, предстояло, по-видимому, настоящее состязание. Теперь ленточка была ясно видна, я снова бросился вперед, настроенный сорвать ее первым.

И здесь все разом было кончено. Моряк в голубой форме, пыхтя, подошел откуда-то с внешней стороны и полетел к ленточка как пуля. Его рывок был настолько неожиданным, что ошеломил сразу обоих – меня и Мохамеда. Билл походил на гончую, настигшую кролика в конце тяжелой пятнадцатикруговой гонки. Он уже сорвал ленточку и немедленно вскинул руки. Триумф!.. Мохамед и я проследовали за ним.

Это был сенсационный финиш, и многие из моих друзей, сидевшие у радио, рассказывали мне позднее, как сильно они были разочарованы, когда победа была неожиданно упущена.

После финала Пэт Клохесси испытывал угрызения совести за свое отношение к Биллу. Он думал, американцы, преследуя лидеров, поступают глупо и сгорят, не добившись места в первой десятке.

Время победителя было 28 минут 24,4 секунды, примерно на девять секунд хуже моего рекорда. Ликующий Билл с трудом верил, что сумел пробежать дистанцию сразу на сорок пять секунд быстрее, чем когда-либо раньше. Он установил олимпийский рекорд и показал четвертый результат за всю историю бега на 10 000 м.

Мохамед был взволнован не меньше Билла и, не умея говорить по-английски, разъяснял на пальцах, что показал время, превышающее его личный рекорд на сорок секунд.

Винить было некого. Билл заслужил победу, обнаружив настойчивость, решимость бороться. Он показал и здоровое понимание тактики, когда в конце состязания сманеврировал на внешнюю дорожку, что было надежнее. Я убежден, что, если бы пришел первым, меня сняли бы за толчок Билла, хотя и до сего времени не знаю, какие рекомендации давать лидеру, когда в критический момент соревнования его блокируют отставшие на круг бегуны.

Не всегда возможно выпутаться, если соперник справа идет в том же темпе, как и вы сами.

Билл позже сказал, что именно наше с ним столкновение принесло ему золотую медаль. Он пояснил, что в момент, когда началась сутолока, готовился сделать рывок. Если бы его не сбили, он, возможно, стал бы нас преследовать. Он потратил бы силы, чтобы держаться впереди, а мы не упускали бы его из виду, готовые отбросить его на последней прямой так же, как он отбросил нас.

Соответствует это истине или нет, значения для меня не имеет. Соревнование меня глубоко порадовало, и я не видел какого-либо другого пути, который привел бы к победе. (Ни одна теория не изменит показанного результата, но сегодня можно выступить иначе. Если бегун имеет самый быстрый результат в мире в беге на 3 мили, он может сохранить силы на первой половине 10 000 м, а затем бежать открыто вторую половину дистанции.)

Те, кто критиковал меня за поражение, не поняли, в частности, почему я улыбался и шутил после, как они выразились, сокрушительной катастрофы.

Два обвинения из всех, выпавших на мою долю, особенно жестоки: это, во-первых, то, что мне недостает «инстинкта убийцы», а во-вторых, что я не переживаю по-настоящему состязания и, в частности, поражения. Если все случившееся со мной, как с бегуном, будет иметь для читателя какой-то смысл, мне лучше всего сначала разъяснить читателю свой подход к спорту.


Калиф на час
«Инстинкт убийцы» – широко распространенное на Западе выражение, характеризующее стремление спортсмена любой ценой одержать верх над своими соперниками. По отношению к таким бегунам, как Затопек, Куц, которым западная пресса приписывала «инстинкт убийцы», это выражение неуместно, поскольку указанные спортсмены отличались благородством в борьбе. Кларк справедливо пишет о том, что стремление одержать победу и жестокое отношение к своим товарищам по борьбе имеют между собой мало общего.– Прим. ред.

Это случалось со мной и в Мельбурне, и в Лондоне, и в Осло. В самом деле, почти всякий раз, когда мне выпадало счастье установить новый мировой рекорд, некоторое время спустя я чувствовал какое-то особое разочарование. Возгласы одобрения и рукопожатия прекращались. Рекордный результат объявлялся по радио, и публика расходилась по домам. Спортсмен мог снова все обдумать, отдаться целиком во власть своих чувств. И неизбежно восторг перед результатом исчезал, оставляя рекордсмена подавленным и глубоко опустошенным.

Такая реакция была особенно острой в декабре 1963 года, когда я установил свой первый мировой рекорд в беге на 10 000 м, но до некоторой степени она обострилась и после моих рекордов на 3 мили и 10 000 м во время турне по Европе летом 1965 года. На следующий день после установления первого рекорда, помнится, я вышел на тренировку с мыслью, что вот наконец выиграл битву с часами. Цель достигнута, скала взята, и теперь дело пойдет легче.

Истина, однако, как я обнаружил, приступив к тренировке, была в том, что ноги мои отнюдь не стали быстрее, а легкие требовали кислорода не меньше, чем раньше. Рекордсмен оставался таким же смертным, как и двадцать четыре часа назад.

Наверное, переживания рекордсмена не слишком отличаются от чувств молодого человека, празднующего день своего совершеннолетия. Юноша готовился встретить этот день задолго до его наступления, однако, после того как торжество закончилось с его поздравлениями и подарками, он сознает, что, хотя и стал совершеннолетним, от этого ничего ровным счетом не изменилось и жизнь будет идти в основном так же, как она шла до сих пор.

Возможно, мы чересчур много размышляем о своих делах вместо того, чтобы выполнять то, что доставляет нам радость, и не прибегать к запутанным объяснениям своих поступков. Тем не менее в последние несколько лет, где бы я ни выступал с речами, мне становилось ясно, что большинство людей не могут понять моего отношения к бегу, к рекордам, к победам и поражениям. По этой причине, наверное, имеет смысл пояснить свою позицию, перед тем как переходить к подробному описанию моей спортивной карьеры.

Прежде всего возникает вопрос об удовлетворении в спорте. Поиски удовлетворения в беге на выносливость подобны поискам призрачного замка, потому что именно в тот момент, когда вы почувствовали, что нашли его, он снова ускользает от вас.

Волнение, возникающее сразу же после установления рекорда, уходит с сознанием того, что новый рекорд становится мишенью для других, и никто из рекордсменов не чувствует удовлетворения.

В начале моего спортивного пути у меня не было желания замахнуться на тринадцатиминутный барьер в беге на 3 мили. Однако по мере прогресса мысль о том, чтобы «выйти» из 13 минут, пробуждала радостные эмоции. Но после того, как барьер был взят, эти эмоции исчезали. Даже когда в Осло я пробежал 10 000 м, улучшив мировой рекорд сразу на 35 секунд, я понимал: этот результат может быть улучшен и будет улучшен.

Спортсмен, жаждущий сверхрекорда, уйдет из спорта опустошенным, потому что неуязвимых рекордов нет. В течение многих лет, если мир научится побеждать болезни, человечество будет улучшать свои физические показатели, а поэтому спортсменам сегодняшнего дня нужно смотреть на свои текущие победы в перспективе.

Когда мы пробиваемся, борясь с болью и истощением, к новому рекорду, мы словно открываем новые земли. Мы знаем, что сотни других равны нам и отстают от нас на пустяк, и все же есть очарование в том, чтобы быть первым. Однако не это главное в основе увлечения человека бегом.

С начала моего пути в спорте я пробежал столько миль, что их бы хватило, чтобы опоясать земной шар несколько раз, и все же не могу точно определить, в чем состоит моя радость в беге. Жертвы здесь нет. Я веду жизнь, которую считаю нормальной. Большинство из нас окружено семьей, а в моей семье физическая подготовленность всегда считалась важным делом. Никто из нас, разумеется, не может себе представить, чтобы вся жизнь посвящалась какому-то определенному физическому упражнению. Тем не менее я радуюсь, пробегая по 100 миль с лишком в неделю. Если не будет радости, я не буду бегать. Кто может сказать, что такое счастье? Для некоторых счастье это теплый щенок или стакан холодного пива. Я бываю счастлив, когда бегаю по холмам в компании друзей.

Нам с братом Джеком повезло, ибо очень рано нас научили простому правилу: «Если какое-либо дело достойно того, чтобы им заниматься, следует его делать хорошо». Мы усвоили также, что человек, который стойко тренируется в своем виде спорта, извлечет из своих занятий максимальную пользу.

Те юноши, которые столь восхищаются, усматривая безжалостную решимость в чемпионах на дорожке, теннисных кортах или на трассе для гольфа, не всегда понимают, что такая же решимость должна проявляться не только в соревнованиях, но и на тренировке. Они не могут, кроме того, понять, что есть люди, которые демонстрируют волю к победе хоть и скромно, но в наиболее приемлемой для себя манере. Из-за моих убеждений некоторые классифицировали меня как спортсмена, у которого отсутствует «инстинкт убийцы». Херб Эллиот, например, бывший очень решительным спортсменом, упрекнул меня в этом недостатке. Поскольку я считаю Эллиота умным человеком, я не хочу просто отмахнуться от его обвинения. Тем не менее могу поклясться: моя воля к победе ничуть не слабее, чем у него или кого-либо еще. Один из способов подхода к спорту заключается в том, чтобы подчинить все целям победы. Любое соревнование протекает менее радостно, если один из участников не пытается отдать для победы все свои силы.

Что касается меня, то я думаю, что после того, как состязание закончено, результат его неважен. Я убежден, радость состязания проистекает от самого хода борьбы, от напряженной битвы равных, а результаты этой борьбы не так уж важны. Часто, без труда выигрывая состязание, я получал от него меньше радости, чем тогда, когда проигрывал в волнующей борьбе на финише. В числе немногих состязаний, после которых я приходил в отчаяние от поражения, можно назвать и олимпийский финал на 5000 м в Токио. Но я был огорчен только от того, что позволил себе смириться с исходом борьбы задолго до ее окончания, а не потому, что был побит лучшими бегунами.

Победа – это не всегда решающее доказательство. Спортсмен, успешно выступающий в одну неделю, часто терпит поражения в следующую. Питер Снелл, Мишель Жази, Билл Миллс – все они знают: нет непобедимых спортсменов, и триумфатор в спорте в действительности не более, чем калиф на час. Однако в поражении всегда содержится вызов. Спортсмен, потерпевший поражение, должен признать, что его разгромили, и поэтому стремится к тому, чтобы улучшить свои достижения.

Возможно, из-за того, что после поражений я не унывал, люди решили, что я слишком слабохарактерный парень, ибо будь у меня свирепое желание победить, я проливал бы кровавые слезы. Требование публики быть фанатиком в спорте вызывает у меня тревогу. Это требование выросло в последние двадцать лет на почве неумеренного и неумного подчеркивания важности результата состязания.

В Великобритании, Соединенных Штатах, а сейчас и в Австралии спортсменам внушают мысль, что их поражение в любом из международных соревнований является позором для всей нации.

Многие английские газеты распинают преданных своему делу спортсменов, которые не оправдали ожиданий; было бы небезынтересно знать, скольких спортсменов затравили таким нечестным образом. Одним из нелепейших инцидентов в американском спорте должен считаться штраф в 500 долларов, наложенный на Фила Минтца после того, как «Янки из Нью-Йорка» проиграли команде Милуокки. Штраф был наложен не за то, что Минтц плохо играл или был недостаточно внимателен, а за то, что он после встречи играл в автобусе на губной гармошке по дороге домой. Он, видите ли, не реагировал на поражение достаточно скорбным образом!

Подобные же смехотворные сцены разыгрываются и в австралийском футболе. Клубный комитет и тренеры приходят в такую ярость, когда их команда проигрывает, что горе любому игроку, если он улыбнется. Я допускаю: спортсмен будет огорчен (или восторжен) именно потому, что он искренне разделяет интересы своей команды. Однако для коллектива нормальных молодых людей неестественно переживать поражение сверх меры.

Именно упор на результаты соревнований, чему способствуют и пресса и телевидение, приводит к ненужному ажиотажу во время футбольных матчей на первенство лиги в Мельбурне. Предполагается, тренер, дающий накачку своим питомцам, способен довести их боевой пыл до того, что они полезут на стенку. Я не могу понять, каким образом подобная речь может вызвать такое воодушевление. Ведь энтузиазм и воля к победе должны быть сущностью каждого игрока! Если спортсмен сам лишен энтузиазма, то тренер вряд ли ему поможет.

Мой хороший приятель Брайен Диксон, выступавший много лет за команду Мельбурнского футбольного клуба, считает, что эмоциональная речь тренера способна воодушевить команду на всю игру. Брайен – разумный человек и все же верит, что речи и песнопения могут влиять на результаты спортсменов. Я считаю, что спокойный, разумный разговор о предстоящей тактике может иметь определенную ценность. Однако сомнительно, чтобы эффект театральной речи длился более двух минут.

Как бы то ни было, массовая озабоченность результатами, доходящая почти до истерии,– очень нездоровое явление. Там, где само соревнование считается менее важным, чем его результат, юноши выходят на старт неохотно, из-за страха потерпеть поражение. Именно тогда, когда результату отводится самая важная роль, случаются такие вещи, как обман, оспаривание решений судей, скандалы. Соревнование не является проверкой силы и искусства, если спортсмена заставляют прибегать к обману или полагаться на допинг. Спортсмен, который озабочен предстоящим результатом настолько, что готов ради него переступить границы дозволенного, не спортсмен, а психопат. В той же мере и тот, кто после поражения ходит обиженным и ищет себе оправданий, отводит результату слишком большую роль в своем сознании.

Порывы оправдаться естественны для большинства из нас. Очень легко быть эгоистом, легко подыскать оправдания в случае неудачи и не признать оправданий других в случае победы. Человек, который постоянно находит оправдания, всегда вызывает подозрение. Если уж кто-то верит в объективность своих оправданий, то ему не нужно трубить о них каждому встречному. Такой человек просто-напросто пытается успокоить свое самолюбие и не отдает должное тому, кто одержал победу. Вместе с тем он должен признать, что сегодня победил лучший, и более решительно настроиться на победу завтра. В конце концов, когда человек выходит на дорожку, он фактически признает, что спор будет честным независимо от всяких недомоганий и невезений.

В этом отношении нет лучшего примера, чем поведение Джона Лэнди. Накануне бега на одну милю на Британских играх в Ванкувере в 1954 году в борьбе с Роджером Баннистером Джон наступил босой ногой на стекло перед началом состязания. Хотя рана требовала наложения швов и должна была мешать ему, Джон держался спокойно. Девяносто процентов спортсменов рассказали бы об этом спортивным журналистам, случись с ними такое, а Джон сказал, что с его ногой ничего особенного не случилось. Чтобы доказать это, он топнул ногой, что, вероятно, причинило ему сильную боль.

Возможно, я воспринимаю поражения гораздо легче, чем другие, однако не считаю, что такая позиция находится в противоречии с моим непреодолимым желанием выиграть всякое состязание, в котором я выступаю. Я нахожу привлекательным не предвкушение результата, а сам процесс соревнования. Участие в олимпийских играх и, если возможно, победа в олимпийском финале значит для меня гораздо больше, чем награда в виде золотой медали.

Иначе говоря, меня радует каждое соревнование: я борюсь за победу в чемпионате штата с тем же напряжением, что и на олимпиаде, хотя, конечно, более волнующая атмосфера на играх, наверное, способствует и большему выделению адреналина. По этой причине я и готовлюсь к олимпийским играм более тщательно. Но никакой приз не заставит меня бежать иначе, чем в большинстве второстепенных соревнований. Я стараюсь показать все, на что способен, в любом соревновании, и, даже если скажут перед стартом, что за поражение я сяду в тюрьму, это не отразится на моем результате.

Никто не сможет меня убедить в том, что на результаты влияют размеры ставки. Профессионал выступает в полную силу независимо от того, сражается ли он за приз в 1 фунт или в 1000 фунтов. Как только состязание началось, он забывает о призах и думает лишь о самом состязании. Кен Розуолл и Род Лейвер хорошо иллюстрируют сказанное в профессиональном теннисе, так как их достоинство не позволяет им демонстрировать посредственную игру только потому, что денежный приз в данный вечер невысок. Не мысль о хорошем «куске» заставляет их выкладываться, а любовь к состязанию. То же самое можно сказать и о таком игроке в гольф, как Гарри Плэйер. Или о таком велосипедисте, как Сид Паттерсон. Таких спортсменов от пылкого любителя, если не считать их исключительных способностей, отличает только одно – более тщательная подготовка к состязаниям.

Спорт редко приносил мне глубокие разочарования. Такое случается, когда уязвлено честолюбие, а мне оно не свойственно. Только в тех случаях, когда мне приходится за кого-то болеть, я могу чувствовать разочарование. Когда мой брат Джек терпит неудачи на футбольном поле, я испытываю разочарование. Наверное, и он испытал то же самое чувство, когда я не победил на Олимпийских играх в Токио.

Один из способов избежать разочарования заключается в привычке рассматривать свою карьеру в перспективе. Первоклассный бегун может достичь своего расцвета в том случае, когда на дорожке выступают десять бегунов еще более высокого класса. Но в этих условиях он останется незамеченным. С другой стороны, когда не окажется достойных, он может стать чемпионом. Все относительно.

Есть своеобразная ирония в том, что результаты бегуна улучшаются без сознательного увеличения усилий на дорожке. Я, например, не чувствую, что в рекордных забегах трачу больше энергии, чем в соревнованиях, которые проигрываю с гораздо худшим временем. Ощущения того, что ты стал быстрее или можешь выносить большее напряжение, не возникает. Хотя более содержательная тренировка и влияет на развитие физических качеств, спортсмену не кажется, что его скорость или выносливость возросла. В один год своих выступлений я не мог конкурировать с такими бегунами, как Олби Томас и Дэйв Пауэр, а на следующий год, выступая, может быть, только чуточку свободнее, я обнаруживал, что они не могут конкурировать со мной. К этому таинственному чувству трудно привыкнуть, и некоторое время я думал, что с моими соперниками не все в порядке или они дурачат меня.

Однако вне зависимости от того, как быстро растет спортсмен, он, разумеется, напряженно трудится, если постоянно повышает свои результаты. Хотя во всех случаях главной целью является победа в соревновании, спортсмен, оторвавшийся от своих соперников, готовится показать более высокий результат по сравнению с его предыдущими. А это требует определенной силы воли. Мне бы надоело бегать на длинные дистанции, где легко побеждать, если бы я не чувствовал стимула бежать с максимальным напряжением. Когда все соперники остаются позади, настоящим стимулом становится стремление улучшить свой личный рекорд, а поскольку мои личные рекорды сейчас являются и мировыми, то мне ничего не остается, как стараться побить мировой рекорд.

Во всех состязаниях я испытываю определенные трудности. Это не так уж существенно, поскольку всякая физическая деятельность, при которой человек старается выложиться до предела, вызывает страдание. Иногда оно доходит до агонии, которую едва можно терпеть, и, когда такое случается, спортсмену нужно справляться с крайним напряжением всеми средствами вплоть до самообмана. Помню, в своем первом марафоне я мог бежать на последних милях лишь единственным способом: нацеливался на ближайший фонарный столб, обещал себе, что он будет последним, и, пробежав его, повторял свой прием снова.

Максимальные трудности в беге вызываются полным истощением, и чем оно сильнее, тем значительнее победа над ним. Большинство людей поддаются утомлению преждевременно. Это происходит от того, что они не подготовили свое сознание к борьбе с утомлением. Чрезвычайно отважный футболист может не пробежать милю достаточно резво, потому что он не приучил свой организм к достаточно суровым нагрузкам. Как только он почувствует, что усилие дается с трудом, он будет сдавать. Он может проявить высокие бойцовские качества на футбольном поле, но не способен сражаться с утомлением на дорожке.

Отвага бывает разной, и спортсмена, который сдается на дорожке из-за недостатка выносливости, вовсе не обязательно считать трусом. Он просто не обладает способностью бороться с усталостью, а закаленный спортсмен вырабатывает у себя эту способность в тренировках. Каким образом приобретается такая способность – вопрос, решаемый для каждого спортсмена индивидуально. Я выработал в себе ее путем непрерывного бега на длинные дистанции, во время которого не позволял себе передышки. Более подробно я объясню это позже, но слабость интервального и повторного методов тренировки заключается в том, что они дают бегуну временный отдых между усилиями, а в длительном беге это сказывается отрицательно.

Бегуны, регулярно придерживающиеся тактики преследования и делающие рывок за 200–400 ярдов до финиша, также плохо приспособлены для длительного бега. Не является особенно трудным преследование человека, задающего темп на всей дистанции, и последующий спринт на финише. Однако бегуны, выработавшие у себя привычку поступать таким образом, привыкают действовать в соревновании не на полную мощность и по этой причине редко улучшают свои результаты.

Американцы долгое время не обнаруживали в беге на длинные дистанции способностей, сколько-нибудь похожих на то, что они демонстрировали в других видах легкой атлетики. Неумение бегать длинные дистанции проистекало от пересыщенного соревнованиями спортивного сезона американских колледжей, когда хорошие бегуны на выносливость обычно должны были выступать в двух и более видах в день. Чтобы сохранить свои силы, они непременно должны были прибегать к тактике «отсиживания».

Даже в наши дни лучшие американские бегуны на выносливость – это не студенты колледжей, а ребята из средних школ, такие, как Джим Райан и Джерри Линдгрен, или выпускники колледжей Билл Миллс, Джим Битти и Боб Шюль.

Высказывались весьма фантастические предположения о мистическом элементе в беге на выносливость; утверждалось, что человек должен заставлять себя страдать в соревнованиях на длинные дистанции. Будучи обычным, нормальным человеком, думаю, эти утверждения не более, чем вздор. Доктор Роджер Баннистер, первый, кто пробежал милю быстрее чем за четыре минуты, писал, что в беге по пляжу его не покидало воодушевление до тех пор, пока он не падал от изнеможения. Разумеется, вполне возможно испытывать воодушевление в беге по пляжу, но уж, конечно, не тогда, когда испытываешь страшное утомление. Никто из смертных не парит в облаках, когда обугливаются его легкие.

Другим заблуждением и гораздо более опасным является вера в то, что бегун должен чувствовать нетерпимость к своим соперникам. Худшая черта этой нетерпимости ассоциируется с именами Херба Эллиота и его наставника Перси Черутти, проповедующего малоприятную философию о развитии ненависти к своим товарищам по борьбе. В основе его теории лежит предположение, что, если вы сможете кого-то возненавидеть, откажетесь пожать ему руку перед стартом и тому подобное, в вас вспыхнет «инстинкт убийцы» и вы сможете пробежать лучше.

Не говоря уже о глупости этой концепции, важно отметить еще и то, что она подрывает саму цель спорта. В мире еще достаточно горечи, чтобы пытаться ею отравить и спорт. Не могу себе представить, чтобы уравновешенный спортсмен, чувствуя нужду возненавидеть своих противников, что-либо выиграл от этой ненависти.

Ненависть и «инстинкт убийцы» – разные вещи. «Инстинкт убийцы» определяется тем, насколько сильно у спортсмена желание победить, и это желание не имеет ничего общего с чувствами к своим соперникам. Джон Лэнди добивался победы с неменьшей решимостью, чем Херб, и то же самое делал я. Пааво Нурми не испытывал ненависти к своим противникам. То же самое можно сказать и о Владимире Куце.

И в других видах спорта точно такая же картина. Боксеры рассказывали мне, что они не чувствуют необходимости испытывать враждебность к своим соперникам. Парадоксально, но Кассиус Клей раздражал своих противников столь часто, что они обычно не могли справиться с чувством ненависти к нему, и это только помогало Кассиусу: его соперники становились нервозными и не могли драться с ним хладнокровно.

На мой взгляд, единственное, что может управлять бегуном, это то, что он думает о себе, а не то, что он думает о своих соперниках. Не имеет значения, кто тот, кого вы больше всего боитесь в состязании,– ваш лучший друг или человек, который вызывает у вас неприязнь. В обоих случаях вы можете сделать лишь все возможное, зависящее от вас. А личные качества ваших противников, приемлемы они или нет, не касаются проблемы, стоящей перед вами. Если вы ломаете голову, размышляя о своих соперниках, пытаетесь разжечь в себе ненависть к ним, вы этим добьетесь только того, что будете более скованны и менее объективны, приступая к задаче, которая стоит перед вами.

Не испытывая к кому-либо ненависти, я считаю, что огромнейшее влияние на мой бег в последние несколько лет оказала моя дружба с противниками на дорожке. Когда в 1961 году после нескольких лет перерыва я снова приступил к серьезным тренировкам, именно дружба с двумя бегунами из штата Виктория Тревором Винцентом и Тони Куком позволила мне приспособиться к новому образу жизни. Мы бегали вместе через день, и первое время ребята всегда опережали меня в соревнованиях. Это, однако, не сделало их моими врагами. А истина состоит в том, что без своих друзей я не мог бы тренироваться столь долго. И до сегодняшнего дня мы дружим, как и раньше, хотя мы всегда рады побить друг друга в состязаниях.

В настоящее время я гораздо больше похожу на одинокого волка, чем это представляется. Тренировка радует больше, если она проводится в группе, и в начале своей карьеры бегуну лучше всего тренироваться в коллективе, под руководством признанного тренера. В моем положении, однако, тренер бесполезен. Легкая атлетика для меня хобби, в котором я волен делать что угодно, когда мне вздумается. Тренер, возможно, захочет привязать меня к жесткому расписанию и потребует от меня держаться его советов. А я люблю развлекаться таким образом, чтобы мои тренировки не мешали распорядку моей трудовой жизни.

Тренировки, в самом деле, для меня только хобби; они скорее личное развлечение, чем дело международного значения. Слава – это сестра случая, и нельзя придавать ей большое значение. Нельзя бегать для публики – можно бегать только для себя. Однако если вы прославленный бегун, это положение становится менее очевидным. Вас могут обслужить в ресторане, как обслуживают известность,– это приятно, но могут попросить на сцену в ночном клубе, чтобы раскланяться на аплодисменты,– это неприятно.

В повседневной жизни человек никогда не знает, сколько людей интересуются его деятельностью. Мой малыш Маркус попытался решить проблему, когда я возвратился домой из одной поездки за океан. «Папа,– сказал он мне с чувством.– Ты шел не только по нашей программе телевидения. Тебя показывали по двум телевизионным программам...».