Вместо предисловия

Через окно Алексей увидел колонну автомашин, покрытых брезентом, на большой скорости двигавшихся по дороге. Внезапно она остановилась. Из кузовов стали прыгать на землю немецкие солдаты. На их пилотках был череп со скрещенными костями. Такую форму носили только гестаповцы. Солдаты быстро заходили в дома. Алексей хотел выйти, но на крыльце уже топали сапоги. В дом вошли пять немцев с оружием и заплечными ранцами.

— Матка, матка!

Увидев Алексея, один из них спросил;

— Где матка? Алексей, махнув неопределенно рукой, сказал:

— Там.

— Шнель вассер! (Скорее воды!)

В это время пришла мать и стала затапливать печь, а Алексей из бочки, стоявшей в сенях, налил в ведро воды и поставил его на плиту. Очкастый, с нашивками, объяснил, что в доме будут жить пять солдат и один унтер-офицер, а мать должна убирать в комнате и греть воду. За это они будут давать хлеб и суп. Спать можно в сенях и на кухне, а в доме станут жить солдаты. Немцы внесли походные кровати с железными сетками и стали располагаться.

В Поселке расположилась эсэсовская часть «Мертвая голова». С приходом ее жизнь тут приняла устрашающий характер. На всех перекрестках были вывешены объявления, кто через два дня начнут прочесывать прилегающие к Поселку лесные массивы и всех, кого обнаружат там, расстреляют на месте, Некоторые жители еще находились в «схронах», надеясь на скорое возвращение Красной Армии, но после такого строгого предупреждения вынуждены были возвратиться. При прочесывании леса несколько семей были расстреляны. Они то ли не знали о предупреждении, то ли не захотели ему подчиниться. Три женщины были убиты на опушке леса — направлялись за хворостом. Страшная весть облетела весь Поселок. Одна из убитых женщин была соседка Алексея, у нее осталось двое малолетних детей, их забрали родственники.

Однажды Алексей и Володя сидели на скамейке и наблюдали, как по дороге на Мгу двигались немецкие войска.

— Вот нас считали малышами, — задумчиво сказал Володя, — а мы бы сейчас могли принести пользу нашим войскам, если правильно организовать сообщение с ними. Нам ничего не стоит сосчитать войска, их вооружение, направление движения, — продолжал он. — Но как и кому все это передать?

— Из Поселка ушли четыре партизанских отряда, — сказал Алексей. — Они уже, наверное, передали то, что мы с тобой видим.

— Возможно, — задумчиво ответил Володя. — Но их задача более серьезная: не пропустить эти войска, минировать дороги, взрывать мосты, а они идут беспрепятственно.

В это время ребята увидели, что из здания, где располагалось гестапо, вышел одноклассник Володи Женя Ильинский. Ребята окликнули его. Женя был чем-то очень расстроен, но, увидев ребят, подошел к ним.

— Ты никак ходил устраиваться на работу? — с шуткой заметил Володя.

— Да нет! — серьезно от­ветил Евгений, думая о чем-то.

Он был в школе страстным радиолюбителем. Сам собирал детекторные приемники, любил копаться в них. У него у одного в Поселке был электропроигрыватель, который он обычно включал через приемник, выставляя на окно, и молодежь танцевала под музыку.

Женя рассказал, что когда их семья возвращалась из леса, он в чаще нашел какой-то замысловатый радиоприбор, вернее, части этого прибора. Он принес их домой и бросил в кладовку, надеясь использовать в своем радиоделе. Однажды, коротая долгие осенние вечера, Евгений принялся отпаивать некоторые детали, собирая их по назна­чению в разные коробочки. Это увидел проживающий в их доме немецкий солдат и отвел в комендатуру, а оттуда его переправили в гестапо. Три дня допрашивали, сделали в доме обыск, нашли радиодетали, Прибор оказался частью авиационного передатчика, к тому же немецкого. Евгения отпустили, наказав прекратить заниматься радио любительством.

— Да, — грустно заметил Володя, — настали времена, когда и игра в шахматы становится подозрительной.

Владимир не случайно напомнил об этом.

Недавно Алексей пришел к нему, и они засиделись за шахматами до темноты. В это время к его кузине пришел один из офицеров гестапо. Увидев незнакомого юношу, он стал расспрашивать Алексея: почему он здесь, где живет, кто родители? Вера объяснила, что Алексей их сосед, приходит к Володе играть в шахматы. Офицер предупредил, что хождение в темное время суток в Поселке запрещено — нарушители подвергаются расстрелу. Этот случай Володя и имел в виду, говоря о подозрительности игры в шахматы.

В один из ненастных дней, когда Вера Максимовна ходила к своим родственникам проведать Нину и помочь там по хозяйству, она встретила мать Виктора Савельева, которая по секрету передала ей, что Виктор пришел из леса, а она не знает, как быть с мим. Вера Максимовна очень обрадовалась этому сообщению; она надеялась получить весточку от мужа. Обе женщина! направились к дому Савельевых.

Виктор стоял у плиты. Он был худой и бледный, волосы космами торчали во все стороны, только глаза бегали, как у затравленного волчонка. Он рассказал Вере Максимовне, что он и Николай Токарева капитан бывшей поселковой футбольной команды, который тоже был с ним в одном отряде, заблудились в лесу, отстали от своих и решили возвратиться домой. Николая Александровича Захарова они не видели. Он был отправлен на задание командованием отряда еще под Чудовом в октябре. Парни решили зарегистрироваться в комендатуре и остаться в Поселке. Регистрация прошла успешно, оба были отпущены по домам. Николай устроился на работу по ремонту железной дороги, а Виктор помогал матери по хозяйству и иногда ходил на станцию, где немцы за кусок хлеба нанимали грузчиков.

Наступали морозные дни. Фрицы в своих пилотках и кожаных сапогах стали сильно замерзать. Небольшие наушники и соломенные боты, которые они надевали на сапоги, не спасали их от холода, Три дня, за которые они хвастались захватить Ленинград, прошли уже в десятикратном исчислении. Свою беспомощность перед Красной Армией они пытались возместить на мирном населении. Была произведена конфискация всего теплого имущества, вплоть до женских шуб и кофт. Валенки снимали с прохожих прямо на улице. Печи топились так, что очень часто возникали пожары. Дровами же они обеспечивали себя довольно своеобразно: сгоняли две-три семьи в один дом, а другие - разбирали на поленья.

Алексей проснулся оттого, что на улице было слишком светло: в окна било зарево какого-то пожара, слышались треск и выстрелы. Они были обычным за последнее время явлением, но свет зарева, дрожащего на стеклах окон, вызывал неосознанную тревогу. Мать стояла у окна и смотрела на улицу. Увидев, что Алексей проснулся, сказала:

— Горит кафе - столовая, немцы в нижнем белье выскакивают из окон.

Алексей быстро вскочил с постели и встал рядом. Она обняла его рукой и, накрыв плечи платком, который был у нее, прижала и себе. Тепло материнского тела согрело сына и успокоило дрожь, которая начинала колотить Алексея.

— Успокойся, — сказала Вера Максимовна, гладя Алексея по руке. — Немцы, видимо, сами сильно натопили печи, а выстрелы — это взрывается их оружие, оставшееся в помещении.

— Откуда загорелось? — спросил Алеша.

— Не знаю, я увидела, когда все здание было уже в огне.

— А где «наши» немцы?

— Все побежали на пожар. В окно было видно; вокруг горящего здания столпилось много солдат, но никто никаких мер к ликвидации пожара не принимал, все только смотрели, как полыхает пламя.

Алексей вспомнил августовские дни сорок первого года, когда Виктор и Михаил доказывали ему бутылки с зажигательной смесью, спрятанные под крыльцом этого дома. Утром стало известно, что в здании кафе-столовой сгорело полтора десятка немецких солдат, много оружия, а несколько человек получили серьезные ожоги и находятся в лазарете. Через два дня после случившегося был арестован и доставлен в гестапо Виктор Савельев. Его матери сообщили, что он будет отправлен в лагерь, находившийся в Красногвардейске (ныне Гатчина). Только после войны стало известно, что Виктор не был отправлен в лагерь, а был расстрелян в подвалах гестапо, здесь же, в Поселке.

Каждый день приносил вести о погибших или пропавших поселковцах. Однажды, когда Алексей и Володя Войцеховский вели свои обычные разговоры о перспективах скорого освобождения от немцев, о злодеяниях, творимых оккупантами, из ворот гестапо вышла необычная процессия; впереди шагал офицер, а сзади, окруженный четырьмя эсэсовцами с автоматами, со связанными за спиной руками шагал их знакомый — Николай Кувалев.

Николай был безобидный, очень общительный человек, лет тридцати пяти. По натуре своей он всегда был готов прийти на помощь соседям и знакомым. Работая на одном из заводов в Ленинграде, считался хорошим слесарем-инструментальщиком.

Алексея и Володю очень заинтересовало, что сделал Николай и куда его ведут. Они, скрываясь за изгородью, проследовали за процессией, Немцы завели его в один из дворов, но через минуту, пройдя его, вышли на огороды. Ребята залегли и стали наблюдать.

Николая поставили на колени, и офицер сделал несколько выстрелов в затылок. Тот упал лицом в грядки. Немцы ногами столкнули его труп в межу и так же, ногами, засыпали землей с гряд, Ребята испугались и со всех ног бросились обратно. Вернувшись домой, Алексей ничего об увиденном не рассказал.

Но когда через две недели все население Поселка согнали к зданию комендатуры, где на одной из берез была изготовлена виселица, куда привели Федулова, бывшего работника райисполкома, по толпе пронесся слух: Федулова приговорили к казни из-за Кувалева. Был зачитан приказ военного коменданта, который так никто и не понял. Потом один из офицеров ногой выбил бочку из-под ног Федулова, и тот задергался в конвульсиях.

Около десяти дней труп раскачивался на морозном ветру, устрашая жителей Поселка. Проходя мимо комендатуры, женщины со слезами на глазах прижимали своих детей, отворачивая их от этого страшного зрелища. Снять труп и закопать его в лесу было приказано Андрею Максимовичу. У него имелись в хозяйстве подвода и лошадь. Вместе с местным полицаем Анатолием Мылой дядя Андрей повез труп. По дороге полицай рассказал дяде следующую историю.

Николай Кувалев и Федулов были соседями, и в их доме располагались солдаты. Один из них приказал жене Николая выстирать его белье. Неожиданно ночью их подняли по тревоге и отправили на фронт, в район Мги, Белье и не выстиранная еще форма остались в доме. Жена Николая пришла к Федуловым и попросила у них совета.

— Ни в коем случае не оставляйте белье в доме, — со страхом произнес глава. — Спрячьте его лучше в сарай или под крыльцо.

Николай так и сделал: собрал белье и форму, связал в пакет, уложил все в мешок и засунул под крыльцо.

Федулов работал в гестапо: пилил дрова, носил воду для кухни, за что получал кое-что с кухни. Стремясь заслужить доверие оккупантов, он сообщил им, что Николай убил немецкого солдата, а его вещи и одежду спрятал у себя под крыльцом. Ночью к Кувалевым нагрянули гестаповцы, нашли мешок с бельем. Семью арестовали, но через два дня жену и детей отпустили, а Николая пытали, а затем расстреляли. Через некоторое время с фронта прибыл тот солдат. Когда ему объяснили, что из-за его белья расстреляли человека, он сам пошел в гестапо и все объяснил. Гестапо сделало обыск у Федулова и нашло в подвале большое количество продуктов, натасканных из магазинов при отступлении Красной Армии. Как он ни пытался доказать, что является сыном богатого арендатора из Воронежской губернии и что его отец и старший брат были расстреляны Советами за убийство продотрядовцев, его повесили. Все в Поселке знали Федулова как далеко не чистого на руку человека, поэтому и не жалели. Николая Кувалева разрешили похоронить на местном кладбище.

В канун нового 1942 года Алексей проснулся оттого, что кто-то присел на его кровать. Это была мать.

— Что случилось? — не понял Алеша.

— Что-то снова горит в Поселке.

Только тут он заметил, что вся комната была озарена кроваво - розовым светом. Алексей вскочил с постели и выглянул в окно. Из-за железнодорожной насыпи поднималось багряное зарево, черный дым застилал звездное небо.

— Это, видимо, горит лесозавод, — заметил он.

— Но бомбежки вроде не было, — неуверенно произнесла мать.

Искры, поднимавшиеся к небу, напоминали миллионы светлячков, мчавшихся в раз­ные стороны. Сам очаг пожара скрывался за высокой насыпью. По шоссе, как ни в чем не бывало, проходили войска в сторону Ленинграда, не обращая внимания на пожар. Они, наверное, привыкли к подобным картинкам и считали это обычным явлением.

Утром стало известно: лесозавод сгорел дотла. Немцы определили поджог и уже арестовали нескольких заложников, в первую очередь рабочих завода. В числе заложников оказались Николай Токарев и Женя Ильинский. В середине января они в числе тринадцати заложников были расстреляны. Среди погибших оказались и женщины, вся ви­на которых состояла в том, что портреты и фотокарточки сыновей и мужей в военной форме висели на видных мес­тах в их домах.

Через неделю после этой казни в дом Захаровых пришел полицай и сказал, что Алексея приглашают к старосте Поселка. Старостой был назначен некий Уткин, который в первую мировую войну был в плену у немцев. Там он работал у бауэра на сельскохозяйственных работах и женился на одной из батрачек-немок. После революции он с женой возвратился в Поселок. Поэтому их семья считалась в период оккупации фольксдойч (немецкой национальности) и пользовалась привилегией у оккупантов.

— Может быть, староста требует меня? — с тревогой спросила мать.

— Нет, он вызывает его, — ответил полицай, указывая на Алексея.

Тот нерешительно начал собираться.

— Одевайся быстрее, мне некогда! — крикнул полицай и вышел во двор.

— Я пойду с тобой, — сказала мать, накидывая на себя платок.

— Мама, не надо ходить со мной, — сказал Алексей, — Я буду волноваться.

Полицай был коренным поселковцем. По дороге Алексей пытался узнать у него, зачем он понадобился старосте, Но тот ответил:

— Там узнаешь.

Старосты на месте не оказалось. Пришлось ждать около часа.

— Привел? — спросил староста у полицая, проходя в свой кабинет.

— Так точно!

— Пошли! — приказал староста.

Алексея привели в комендатуру и велели подождать в приемной. Полицай и староста вошли к коменданту. Выйдя оттуда через некоторое время, староста сказал полицейскому;

— Отведи его к Нойману.

Кто такой Нойман, Алеша не знал. Когда, перейдя через железную дорогу, они повернули направо, понял: его ведут на лесозавод. Сердце сжалось от страха, ноги стали как ватные. Алексей заплакал,

— Что ревешь, дурак, — сказал полицай. — Будешь работать на восстановлении завода.

Отто Нойман оказался высоким, подтянутым стариком. У него не было одного глаза. В первую мировую войну раненым он попал к нам в плен. Женившись на девушке из Поселка, он тихо проживал в нем. Его старший сын был коммунистом, начальников цеха на одном из заводов Ленинграда. Дочь также находилась в городе. На лесозаводе Нойман работал до войны столяром, а теперь переводчиком.

Отпустив полицейского, Нойман повел Алексея в контору. Там сидел пожилой немец в чине штабсфельдфебеля и курил трубку. Переговорив о чем-то с ним, Нойман сказал:

— Будешь работать на заводе, но если начнешь лодырничать или саботажничать, тебя повесят. — И добавил:

— Мы знаем, где твой отец.

Алексей хотел сказать, что он не ведает, где его отец, но Нойман поднял руку, приказав молчать.

— Завтра к восьми утра явишься на работу, а там посмотрим, — сказал старик немец.

Придя домой, Алексей застал мать в слезах: ей сообщили, что его повели на лесозавод. Она уже и не думала увидеть сына живым. Алексей поддался настроению матери и тоже заплакал. Он рассказал ей, что будет каждый день получать котелок супа, а раз в неделю еще буханку хлеба и немного сахара или меда. Мать опять заплакала. Она знала: если на заводе случится диверсия или авария, Алексей будет первым расстрелян.

Утром у ворот предприятия скопилось несколько десятков человек. Среди них Алексей узнал кое-кого из приятелей отца. Они смотрели на него, как на человека обреченного. Их подавленное состояние было результатом происшедшей недавно на заводе трагедии. Они знали, кто отец Алексея, и, видимо, очень сожалели, что парень оказался как бы заложником.

Нойман отправил Алексея к одному старому рабочему разбирать обгорелые бревна и доски и оттаскивать их в сторону, расчищая место для установки пилорамы и дизельных двигателей. Через две недели заработали две пилорамы, обшитые кругом досками: получилось нечто похожее на сарай без крыши. Бревна, предназначенные для распиловки, находились в реке и были скованы льдом. Бригада мужчин скалывала его и на веревках поднимала бревна на берег. Люди постоянно были промокшие и только в обеденный перерыв могли обсушиться у печки, сделанной из бочки. Железо нагревалось докрасна. Задача Алексея и его напарника оказалась нехитрой: заготавливать дрова для этих бочек-печек и разносить поленья по баракам, в которых жили немцы.

Однажды, напилив дров, напарник сел перекурить. Алеша не курил, но, принося дрова в бараки, всегда очищал консервные банки, служившие солдатам пепельницами, от окурков. Их же «потрошил», а табак раздавал курящим мужчинам, за это получал от них благодарности.

Старик свернул себе папиросу и стал откидывать дрова, ища чурбан, чтобы присесть. Алексей уселся не козлы, на которых пилили дрова, и наблюдал, как работает пилорама.

Вертикально установленные на раме пилы своими острыми зубьями вгрызались в бревно, как какое-то огромное животное. Веер опилок напоминал хищные усы этого чудовища, а катки своими ребрами подталкивали бревно в его ненасытную пасть.

В это время Алексей ощутил сильный удар в голову, от которого свалился с козел и на какое-то время потерял сознание. Почувствовав сильные 'удары в бок, открыл глаза и увидел перед собой злобное лицо фельдфебеля, который бил его ногами и что-то громко кричал. Слов было не слышно: рот немца открывался и закрывался, как в немом кино. Алексей попытался подняться. В голове шумело, из правого уха текла кровь, острая боль в боку вызывала тошноту. Он заплакал от боли и обиды. Подошел Нойман и сказал, что господин офицер недоволен им и считает Алексея лодырем, Поэтому он приказал перевести его на «бревенку» — вытаскивать топляк из реки. А если он и там не будет прилежным, то его отправят... И он показал на холмик, где были зарыты расстрелянные.

Бригада «бревенщиков» видела расправу фельдфебеля над Алексеем и слышала слова Ноймана. Поэтому, когда он пришел к ним, они дали самую легкую работу; подкладывать под бревно подтоварину — чурбак небольшого размера. Так как бревно должно было поступать в пилораму вершиной, то некоторые из них приходилось кантовать, а комли стесывать топором, если их диаметр оказывался больше ширины пилорамы. Эта работа не была связана с необходимостью лезть в ледяную воду. Когда же пилорама по какой-либо причине останавливалась, бригада имела хоть маленький, но отдых.

Однажды в бревне оказался осколок от бомбы или снаряда. Пилорама остановилась; две пилы сломались, а другие требовалось заточить заново. Бригада имела минут сорок отдыха. Алексей это заметил. И теперь, идя на работу, всегда подбирал осколки и клал их в карман, Два-три раза в день он топором загонял осколок в бревно, Делал это незаметно, но все же один из членов брига­ды предупредил его, чтобы он был осторожен.

Значит, подумал Алексей, если это видели в бригаде, то могли заметить и немцы, И он стал осторожней. Но иногда ребята из бригады кричали:

— Алексей, не пора ли перекурить?

Через некоторое время пилорама останавливалась. Особенно это было выгодно бригаде перед окончанием смены, когда можно было за­кончить работу на час-полтора раньше.

Осколки в бревнах не были редкостью, но немцы, видимо, что-то заподозрили и приказали Алексею тщательно осматривать каждое бревно, а бревна, имевшие отверстия, вырубать, чтобы при поступлении в пилораму было видно опасное место. Бывали случаи, когда на распиловку сырье привозилось непосредственно из леса. Его осматривал немец.

Страшная, с лютыми морозами, зима заканчивалась. Все ярче светило солнце, хотя двадцатиградусные утренники еще крепче сковывали древесину в реке, оттаявшую кое-где накануне. Работа на «бревенке» не становилась легче, и приближение весны не приносило радости. Картошка и овощи, запасенные с осени, подходили к концу. Получаемые в неделю восемьсот граммов хлеба съедали за два-три дня. Мать ходила к знакомым и родственникам — просила очистки картошки, которые затем перемалывала в мясорубке и с мясом пекла лепешки. Голода не чувствовалось, но очень хотелось хлеба. Лепешки были горькими, горькими были и думы. Таяли надежды на скорое освобождение. Правда, по ночам, а иногда в дневное время слышался нарастающий гул артиллерийской стрельбы, вызывавший хоть малую, но надежду. Но проходило время, и вновь нужно было начинать каторжную работу, быть все время настороже, чтобы не получить удара или пинка.

К лету забрали всех ребят старше семнадцати лет; кого увезли в Германию, кого — в Сланцы на шахты. Туда были отправлены Володя Войцеховский, братья Глуховы и другие.

Прошедшей зимой Красная Армия, кажется, основательно потрепала фашистский вермахт. Немцы стали менее спесивыми. Многих, из обслуживающих лесозавод, отправили на фронт. Оставшиеся уже не верили в скорую победу. Часто из их уст вылетало: «Война — дерьмо!..»

Летом дни стали длиннее. Комендантский час отодвинулся на несколько часов. Алексей стал после работы чаще бывать у Юрия, встречался там с Надей и Валей. Девушки работали грузчиками в «Тодте» — организации, занимающейся строительством и ремонтом дорог. Они возили на машинах песок, камни, гравий и другие стройматериалы, предназначенные для дорожных работ. Приезжали они и на лесозавод — за досками и брусьями. Оплата была везде одинакова: буханка хлеба в неделю и несколько рублей или рейхсмарок, на которые, естественно, ничего нельзя было купить. Девушки сильно похудели, были смуглыми от загара. Они рассказали, что за Поселком, в поле, находится лагерь военнопленных красноармейцев, огражденный колючей проволокой. Вокруг патрулируют солдаты с автоматами и собаками.

Военнопленных не кормят — вся трава за проволокой съедена. Некоторые пытаются достать траву вне ее, но если немцы замечали таких, то расстреливали или травили собаками. Девушки, проезжая мимо лагеря, пытались перебрасывать свои скудные завтраки, которые они брали с собой, через колючую проволоку, Большинство таких пакетиков попадало в руки пленных, но были и случаи, когда пакет не перелетал через «колючку», а падал рядом с ней. Тогда охранники с ухмылкой ждали, кто протянет руку. Увидев того, кто пытался достать драгоценный пакет, тут же убивали. Вместе с ним расстреливали и тех, кто стоял рядом. Ежедневно на машинах увозили из лагеря умерших и расстрелянных десятками.

Поэтому при приближении машины с девушками весь лагерь кричал: «Сильнее!.. Сильнее!» Когда девушки возвращались обратно, погрузив в машины камень или песок, военнопленные махали им руками, как своим родным. К осени оставшихся пленных куда-то увезли, а лагерь ликвидировали.

Летом Поселок заняли войска, прибывшие из Крыма. Они хвастались, что захватили Севастополь. Все немецкие солдаты и офицеры носили на рукаве бронзовый знак с изображением Крымского полуострова. Вновь слышалось: «Цвай, драй таге — Ленинград капут». Но, несмотря на это, в их голосах уже не было былой уверенности. Это мы уже слышали год тому назад, раздумывало местное население. Поживем — увидим.

Немецкие войска расположились во всех окрестных лесах, Вероятно, партизанские отряды были вынуждены отойти в дальние тылы. Казни и расстрелы прекратились, не было диверсий. Но однажды, когда девушки возвращались с работы, напевая «Три танкиста», их задержали гестаповцы. Девушки пытались объяснить, что они не знают других песен. Это им не помогло. Всех подвергли наказанию — двадцать пять розог. Они выходили из гестапо опозоренными, со слезами на глазах, в разорванных платьях. Некоторые из них отказались выйти на следующий день на работу, но угроза быть угнанными в Германию или вновь подвергнутыми наказанию за саботаж сдержала их порыв.

Участились случаи налета нашей авиации на Поселок. Жители вновь ночевали в погребах и ямах, спасаясь от бомбежек и артобстрелов. В домах находились солдаты, которые в основном и несли потери во время налетов. Все свободные лужайки были превращены в кладбища, всюду торчали березовые кресты. Бывали дни, когда в одну могилу закапывали по нескольку немцев — экономили землю, которой не хватало для могил. А Ленинград стоял и продолжал бороться.

Погреб Захаровых находился вдалеке от дороги, на самом краю участка, рядом с канавой. При наступлении темноты вся семья собиралась в нем, сюда же приходили бабушка и Нина.

— На миру и смерть красна, — любила говорить бабушка.

На полу погреба укладывали деревянные щиты, на них тюфяки и пальто. Получалась общая лежанка. Лампа-семилинейка давала немного света, вместо керосина ее заливали бензином, размешанным с солью. Свет был нужен лишь затем, чтобы постелить и улечься, затем лампу гасили.

— Я была еще маленькой, — начинала бабушка, когда гасили лампу, — такой, как Нина, когда мне моя бабушка читала Библию, Так вот, в ней было написано, что наступит время, когда по небу будут летать железные птицы и клевать людей. Вот теперь я и дожила до этого времени.

— Баба, а там не было сказано, кто победит в эту войну?

— спросил с иронией Алексей.

— Было, — сказала бабушка твердо. — Победят красные, В Библии так и есть: победит красный петух.

— Да... победит, — с сомнением прошептала Вера Максимовна. — Они уже пол-России заняли, Ленинград и Москва на очереди.

— В писании не сказано — когда, но победит, — продолжала бабушка.

— Бабушка, — спросила Нина, — тогда, наверное, никогда не будет войны?

— В Библии, внучка, говорится — будет, но ни я, ни ты, видимо, до этого времени не доживем, — задумчиво проговорила старушка.

— Ладно, будем спать, — сказала Вера Максимовна. — Нам нужно еще дожить до завтра.

Она задула через стекло огонь в лампе, накинула на ребят одеяло.

Чернота окутала погреб, запахло бензином. Сквозь небольшое оконце пробивался слабый свет луны, где-то высоко в небе слышался гул самолета.

Алексею снился сон, что его вместе со стариком Левиным немцы закапывают живым в землю. Немцы в противогазах, похожие на чудовищ. стояли вокруг. Земля постепенно давит на ноги, грудь, не хватает воздуха. Он хочет крикнуть, что он не ев­рей, но голоса нет: земля давит все сильнее и сильнее, в немцы бормочут: «Юде! Юде!» Вот уже голову засыпали землей, руки не двигаются, ноги неподвижны. Алексей резко дернул ногой, поднял руки и... проснулся. Кругом темнота.

Заплакала Нина.

— Что с тобой? — зашептала мать.

— Ничего.

— Сон приснился, что ли?

— Да.

— Ну спи, еще рано. Алексей прислушался. Кругом тишина, словно нет войны. Нина что-то бормотала во сне, бабушка дышала с каким-то присвистом. Через некоторое время он снова заснул.

Алеша оделся и вышел во двор. Солнечное утро было тихим и безветренным. Прозрачный, чистый воздух наполнял грудь сочным запахом трав. Из дома вышла Вера Максимовна и сказала, что немцы покинули его,

Нужно было убрать мусор и помыть полы. Уборку закончили к обеду. Все перебрались в дом. Комнаты были пропитаны табачным дымом и каким-то неприятным чужим запахом. Даже открытые окна и двери не могли все выветрить,

После обеда Алексей направился к Юрию. Было воскресенье, и многие не работали, занимались домашними делами или ковырялись на огородах. Проходя мимо дома Вали Макаровой, Алексей услышал, как его окликнули;

— Зайди к нам!

В окне за занавеской виднелась еще одна фигура, а Валя, высунувшись из окна, махала ему рукой. «Наверное, там Надя», — подумал Алеша и поднялся на крыльцо. В комнате он увидел двух юношей. Одного из них знал. Это был Геннадий с соседней улицы. Другой был на голову выше Алексея, светловолосый. Его лицо часто озарялось улыбкой, располагало к себе.

Надя и Валя стояли у окна и улыбались. Видимо, перед этим тут шел веселый разговор.

— Познакомься, Алеша! — сказал Гена, вставая с дивана.

— Володя! — протянул руку незнакомец.

Рукопожатие его было довольно крепким, но Алексей не подал виду, что ему больно.

Володя с ухмылкой смотрел ему в глаза и продолжал сжимать руку. Рядом с ним Алеше казался мальчиком. Однако сдаваться он не собирался. Скоро с широкого Володиного лица сползла насмешливая улыбка.

— Крепкий парень! — сказал Володя, похлопав Алексея по плечу, — Чем занимаешься?

— Бревна катаю, — ответил Алексей, усаживаясь на диван.

— Скучно живете, — поддержал разговор Геннадии.

— Причин для радости мало, — ответила Надя.

-- Да, — продолжал Володя, — радоваться нечему, но и унывать не следует. Нам необходимо чаще собираться вместе, тогда и причины для веселья найдутся.

— А ведь верно! — воскликнула Валя. — В компании веселее! Помнишь, Алеша, как хорошо начинался 1941 год? Кто мог подумать тогда, что уже через полгода жизнь разбросает нашу компанию, которую сейчас уже и не соберешь.

— Почему же не соберешь? — возразил Гена. — Правда, - кое-кого нет, но появятся новые друзья. Володя, например. Есть ребята и девчата из нашей и вашей школы. Почему бы нам не собираться где-нибудь вместе?

— Правильно, — сказала Надя, — причину всегда можно найти. Например, отмечать дни рождения, праздники.

— Но где собираться? — с грустью спросил Алексей. — В Доме культуры устроена немецкая конюшня.

— А я знаю, — сказала Ване — Будем собираться в домах, где нет немецких солдат. Ведь не во всех же они расположились. Вот у нас их нет и еще в нескольких.

— От нас сегодня ночью немцы выехали, — сказал Алексей. — Но они могут в любой момент появиться, к тому же существует комендантский час.

— Ну и что? Будем находиться в гостях до утра, — с запальчивостью ответила Валя. — Домашних предупредим, где мы. Они нас поймут.

— Если собираться, то только с субботы на воскресенье, чтобы на другой день не ходить на работу, — предложил Алексей.

— Правильно — поддержал предложение Геннадий.

— Нужно предупредить ребят и девчат.

В конце концов, все пришли к заключению, что общение необходимо, Когда они вышли на улицу, до комендантского часа оставалось много времени. Геннадий и Володя, попрощавшись с Надей и Алешей, пошли к себе, а Алексей решил проводить девушку.

— Гена неравнодушен к Вале, — сказала Надя, когда они остановились у крыльца.

— А Володя, думаю, предназначался для тебя, — ревниво произнес Алексей.

— Не знаю. Но Геннадий ведь в курсе, что мы с тобой дружим.

— Сейчас война, и все нравственные и моральные законы перепутались, а в некоторых случаях самоотменились, — сказал Алексей, пристально глядя Наде в глаза.

— Дурачок! — засмеялась она, обняла его за шею, поцеловала в щеку и быстро вбежала на крыльцо.

Алексей медленно пошел к дому Юрия, все еще чувствуя на щеке прикосновение Надиных губ. Солнце еще ярко светило, но приближался комендантский час, и нужно было спешить.

Стояли теплые дни бабьего лета. Солнце, словно прощаясь, отдавало свое тепло земле. Кое-где на деревьях появлялись желтые листочки, пожухлая ботва картофеля лежала на грядках. Алексей с Юрием заканчивали последние метры на грядке, собирая картофель в ведра.

В это время со стороны Ленинграда, из-за леса, вылетели несколько советских штурмовиков и на небольшой высоте устремились к станции. Не успели немецкие зенитчики сделать и нескольких выстрелов, как на пути посыпалась лавина бомб. Ребята от неожиданности упали в межу. Послышались частые взрывы, и над станцией высоко поднялся столб дыма и пыли. Когда ребята вскочили, самолеты, со всех сторон окруженные белыми облачками разрывов, круто поднимались ввысь, уходя в направлении Невы. Вдруг один из них как-то неуклюже клюнул носом, завалился на левое крыло, из-под которого вначале появился белый, а потом черный дым. Самолет резко пошел к земле. От него отделился комочек. Через несколько секунд раскрылся парашют и медленно стал спускаться к земле, недалеко от опушки.

Алексей быстро вскочил не велосипед, стоявший у крыльца, и помчался к лесу. Пока он ехал по улице, было видно, как парашютист садился на крайние дома. Летчик приземлился недалеко от кустов, опоясывавших лесной массив, Из крайних домов к нему бежали несколько женщин, но тут же появились автомашины с немецкими автоматчиками. Пилот быстро освободился от парашюта, выхватил пистолет и пытался скрыться в кустах. Было видно, что он ранен в ногу — он ее волочил. Он падал, поднимался, снова падал. Женщины, которые первыми выскочили из своих домов, были от него в нескольких метрах, но тут появились немцы!

— Назад! Ложись! — закричал летчик женщинам.

Увидев, что за ними бегут фрицы, женщины упали, а летчик несколькими выстрелами уложил унтер-офицера и двух солдат. Цепь автоматчиков тоже залегла. Солдаты не стреляли, рассчитывая взять его живым. До леса оставалось не более десятка метров. Пилот все ближе и ближе подползал к спасительным деревьям. Но вдруг оттуда вышла цепь немцев. Летчик приложил пистолет к виску, но либо в нем не было патронов, либо у него не хва­тило сил нажать на курок — выстрела не прозвучало, В бессознательном состоянии его положили в кузов машины и увезли. В этот же день весь Поселок узнал о случившемся. Все только и говорили о летчике: жив ли он?

На другой день стало известно, что жив, У него сломана нога. И еще рана в груди. Изредка приходит в сознание, срывает с себя повязки, отказывается от пищи. Немецкие врачи поместили его в отдельную палату, ухаживать за ним приказали одной из русских девушек, работавшей в госпитале санитаркой. Приходя в сознание, летчик ругал девушку, считал ее прислужницей немцев.

Прошла неделя. Уже умирая и видя, что девушка все время плачет, приходя к нему, он попросил у нее прощения и сказал, что ему двадцать четыре года, а родом он из Ленинграда, где у него есть жена и трехлетний сын. Ни своего имени, ни адреса он не сказал. Ночью умер.

Через день делегация от местного населения упросила коменданта Поселка дать возможность похоронить летчика на русском кладбище. Так здесь появилась могила неизвестного пилота. И каждый житель считал своим долгом почтить память отважного человека. Приходя на кладбище, они оставляли на могилке кто букетик цветов, кто веточку березы или еловую.
Пройдет несколько лет после окончания войны, И в один из домов по улице Марата в Ленинграде войдет женщина и позвонит в одну из квартир. Ей откроет дверь молодой юноша, очень похожий на того самого летчика. «Дома ли твоя мать?» — спросит женщина, «Да, дома», — ответит он.

Тогда женщина спросит, знают ли они о судьбе своего отца и мужа. «Мой муж пропал без вести», — ответит мать мальчика. «Нет, — скажет неожиданная гостья. — Ваш муж и отец погиб смертью героя у меня на руках».

И все им расскажет. Вы, конечно, догадались, кто эта женщина: та самая девушка-санитарка из госпиталя, которая ухаживала за летчиком. Через военкомат и друзей-однополчан она разузнала фамилию пилота и адрес его близких.

Будет принято решение о перезахоронении останков героя, но жена и сын решили оставить могилу на старом месте, за что жители Поселке благодарны им, В один из Дней Победы посетители кладбища увидели у могилы летчика пожилую женщину, которая опиралась на руку молодого лейтенанта в форме ВВС. Обнажив голову, лейтенант склонился у могилы, положив на нее букетик цветов. Это были жена и сын летчика...

Быстро пролетели светлые и солнечные дни. Приближавшаяся зима все чаще напоминала о себе промозглым осенним дождем. Неожиданно быстро наступали сумерки, с приходом которых начинался комендантский час, запрещавший всякое передвижение по улицам. В домах кое-где светились огоньки коптилок, а иногда и керосиновых ламп. Поселок словно вымирал. Изредка слышались одиночные выстрелы или редкие автоматные очереди.

У Захаровых в передней поселился фельдфебель из интендантской службы. Он разрешил семье жить на кухне. Иногда Алексей покупал у него за марки, которые зарабатывал на лесозаводе, свечи. Долгие осенние вечера Алексей проводил за книгами, уже в который раз перечитывая роман Толстого «Война и мир».

Надежду на скорую победу вселяло приближение зимы. Наступление под Тихвином и разгром немцев под Москвой в прошлом декабре укрепляли в нем уверенность. Алексей помнил, как тяжело переносили немцы стужу, «Война — это дерьмо».

Алексей как-то встретил Геннадия, который сказал, что ноября все собираются у него дома, где хотят отметить день рождения Володи, и пригласил его в гости, Алексей предупредил мать, что он пойдет на день рождения к Геннадию и там переночует. Мать с тревогой посмотрела на него, но ничего не сказала.

Маленький домик, где жил Геннадий, был построен перед самой войной на окраине Поселка, там, где раньше проходила дорога, которую все называли «задней», а теперь именовали «Колхозной», Сразу же за огородами начинались колхозные поля, которые пересекал противотанковый ров, так и не пригодив­шийся при обороне Ленинграда, а превращенный в могилу для расстрелянных или замученных советских людей.

Алексей, Надя, Валя и Юрий поднялись на небольшое крыльцо и услышали звуки патефона, доносившиеся из дома, Звучала известная в то время мелодия «Брызги шампанского», напоминавшая ребятам мирные дни, и сердца их радостно забились, словно что-то родное и близкое всколыхнуло память забытых уже мирных дней. На кухне, у плиты, хлопотала мать Геннадия, женщина невысокого роста, лет сорока пяти. Через открытую дверь была видна часть комнаты. Владимир и Геннадий стояли около патефона.

— Это вам вместо встречного марша, — с улыбкой сказал Владимир, направляясь к Вале. Он помог ей снять пальто.

Из соседней комнаты вышли сестра и брат Геннадия, Они были младше его по возрасту. Старший брат находился в армии — судьба его была неизвестна.

Стали вспоминать, как весело отмечали этот праздник до войны. Всем казалось, что «до войны» — это было так далеко, хотя прошло всего двадцать с небольшим месяцев.

— Смотрю я на вас, ребя­та, — сказала мать Геннадия, — и вижу свою юность. Ведь в революцию мне было немногим больше вашего, и мы так же, как и вы, искали общения со своими сверстниками.

— Вам было легче, — за­думчиво проговорил Геннадий, — вам не надо было бояться.

— Да, это верно. Не знаю, что будет с нами, но чует мое материнское сердце: не увижу я больше своего кормильца — Володеньку. И, вытерла глаза передником.

— Ну, это, мать, ты зря, — с уверенностью заявил Геннадий. — Даже в самую страш­ную войну погибают не все. Этот разговор вернул всех к действительности. Радостное настроение улетучилось. Разговор поддержал Владимир;

— Ну, это мы еще посмотрим, кто погибнет, а кто будет жить еще лучше, чем прежде. Во всяком случае, сегодня наш праздник, и мы будем веселиться.

Владимир поставил пластинку, и в комнату ворвались звуки песни «Три танкиста». Алексей взял за руку Надю, словно боясь, что ее может кто-то увести от него, и прижал к себе. Все стали танцевать.

Когда перевалило за полночь, усталость взяла свое: желание танцевать угасло.

Огонь в лампе стал потрескивать, предупреждая, что керосина оставалось все меньше и меньше. Ночь брала свое. Уставшие, но довольные, девушки пошли на другую половину укладываться спать, чтобы с рассветом успеть домой. Ребята расстели ли себе на полу тюфяки, фуфайки, старые одеяла. Через открытые занавески в комнату проникал смутный рассвет. Крупными хлопьями валил снег...

—- Вот так и человек, — проговорил задумчиво Володя, глядя на падающие снежинки. — Все время стремится куда-то, не зная, что ждет его где-то там. А там только смерть, и больше ничего.

Сейчас везде смерть, — сказал Алексей. — Даже там, куда ты не стремишься.