Всеволод Александрович Рождественский родился в 1895 г в Царском Селе в семье законоучителя, который преподавал закон

Восприятие Рождественским тихвинского края как лесной новгородчины основано на том, что до революции эти места входили в состав Тихвинского уезда Новгородской губернии. Действительно, Тихвин и тихвинские земли вплоть до мая 1918 г. – до момента передачи их в состав вновь созданной Череповецкой губернии, – входил в состав Новгородской губернии, а до этого в состав Обонежской пятины. После восстановления Новгородской области в 1944 году Тихвин оказался за ее пределами, но факт исторического единства земель (Новгородской и Тихвинской) остается важным для Рождественского.

Рождественский – фамилия, традиционно принадлежащая сословию священников. И память о том, что его прадед был протопопом, а дед – священником, отзывалась не только в семейных преданиях, но и нашла свое место в стихах Рождественского. Таково, например, стихотворение «Требник» 1918 г.:
Где пахнет ладаном и воском

Полузасохших верб пучок,

Не меркнет на киоте блестком

Темно-зеленый уголек.

Цветами вышитая скатерть,

Девичьих четок бирюза

И Тихвинская Божья Матерь –

Большие, как печаль, глаза.

Персты Никола темнолицый

Подъемлет – осенить народ.

Смотрю на желтые страницы,

На тусклой кожи переплет.

С какой тоскою своенравной,

Не пропуская ничего,

Читаю на листе заглавном

Я требник деда моего!

О, давней кротости обитель

И почерк – нет его родней:

«Престола Божьего служитель,

Смиренный Павел иерей».

И руку поднял дирижер.

Так упоительно похожий,

Вздохнув, загрохотал собор.

Брусникою вскормлен и мохом обут.

Туман комариный и дождь моросящий

Меня, словно песня, за сердце берут.

Соснового роспила розовый запах

Мне жарче, чем водки крутая игра,

И сердце, что белка в раскидистых лапах,

Без устали пляшет под взлет топора.

(«Север», 1929)

«Всепоглощающая страсть к югу, к морю Крыма и Кавказа»⁶ отразилась во многих стихотворениях второй половины 1920-х гг. («Севастополь», «Феодосия», «По сухим дорогам Крыма…», «Дворик наш затянут виноградом…» и др.). Вот, например начало выразительного стихотворения «Коктебельская элегия» (1928):

И вот она плывет, горячая неделя,

С ворчанием волны и трескотней цикад…

Совсем я звонким стал и золотистым

Соленым, как земля, и горьким, как вода.

Оно к моим зрачкам подкралось полусонным,

Впускаю в сердце я огонь и Карадаг.

Разлив апрельских сизых вод,

Косящий дождь – и с поворота,

Как семга розовый, восход.

(«Всю ночь березы да болота…», 1939)
Позже Рождественский рассуждал об этом так: «Северная лесная природа стала неразлучным спутником моей юности. Она обогатила меня на всю жизнь неугасимой любовью к деревьям, цветам, воде, ко всякому крупному и малому зверю. И хотя впоследствии приходилось проводить свое лето у теплого моря или в горах Крыма, Кавказа и Средней Азии, – полная то радости, то грусти девушка-береза, грозди брусники на болотных кочках, запахи грибов, прелых листьев, речного тумана живут во мне как ощущение полного и неповторимого счастья»⁷.

О том же, но уже в стихах:

Встреч, разлук, бессонных разговоров,

А теперь понятней мне язык

Тишины и голубых просторов.

На заре, прозрачной и нескорой,

Журавли ведут свой легкий клин

В дальний путь, на темные озера.

Есть какой-то привкус – легкий, дикий –

Кострового дымного огня

И морозом тронутой брусники.

Что, томясь, как птица, синей далью,

Русская жила во мне душа

Радостью и песенной печалью.

(«Сердце, неуемный бубенец…», 1926, 1943)
«В 1930-е годы Рождественский много путешествует по стране – Крым, Грузия, Армения, Средняя Азия, Казахстан <…>, занимается поэтическим переводом и при всем искреннем стремлении найти собственное место в современной жизни остается верен своей поэтической природе, романтическому звучанию его лирического дара.

В то же время странствия обострили чувство родины, пробудили воспоминания детства, проведенного в новгородских и тихвинских краях»⁸.

Пожалуй, наиболее полно это чувство красоты русского Севера выражено в стихотворении «Мой Новгород…» (1939, первая ред.)
Мой Новгород! Навоз в соломе,

«Заборы, яблоки, грачи,

Герань на окнах в каждом доме,

И каша пшенная в печи.

Проваливаясь в грязный снег,

Как на пригорок побирушки,

Бредут в одиннадцатый век.

Здесь, на Софийской стороне,

Но Волхов блещет сквозь туманы

И гонит зайчиков в окне.

А даль сквозиста и пуста,

София – голубь мутно-сизый –

В лазурных лужах пролита.

В струистой солнечной пыли

Не сложен рабьими руками,

А дивно вырос из земли.

Он белой схимою покрыт.

Он, словно шлем, надвинул главы

И стены выставил, как щит.

Соотношение высот,

Ассиметрия, тяжесть, верность

И сводов медленный полет.

Лепил апсиды и притвор,

Чтоб грозным именем Софии

Остановил он праздный взор.

Иду сегодня, сам не свой,

Как утро прост, как дым не вечен,

По крутолобой мостовой.

А Ильмень-озеро светло.

Но терпким привкусом брусники

Мне все же сердце обожгло.

Стою в каком-то смутном сне,

И сизый шлем святой Софии

Мне ясно виден в глубине.

В струистой солнечной пыли

Не сложен рабьими руками,

А дивно вырос из земли.

Он белой схимою покрыт.

Он, словно шлем, надвинул главы

И стены выставил, как щит.

Эстетическое и историческое открытие архитектуры средневекового Новгорода у Всеволода Рождественского состоялось в предвоенные годы. И будущая жена Рождественского Ирина Павловна Стуккей – искусствовед по образованию, ученица Николая Петровича Сычева (профессор Петроградского-Ленинградского университета, а также действительный член многих художественно-археологических учреждений) – также побывала в Новгороде незадолго до войны. Целью этой поездка под руководством Михаила Константиновича Каргера – искусствоведа, автора популярного путеводителя по памятникам древнего Новгорода – было профессиональное знакомство с памятниками новгородской архитектуры и живописи. После войны Всеволод Рождественский уже вместе с женой неоднократно бывали в городе. Приезжали к новгородскому поэту Василию Андреевичу Соколову. В 1960 –х годах московский знакомый Рождественского Ф.Ф. Кудрявцев – инженер по образованию, занимавшийся реставрацией, – на своей машине возил Рождественского с женой по древним городам (Псков, Псково-Печерская Лавра, в том числе и Новгород).

Чувство родины, северной земли, Новгорода, Волхова чрезвычайно обострилось у Всеволода Рождественского во время начавшейся Великой Отечественной войны.

В 1941 г. Рождественский пошел в народное ополчение. «Тогда еще никто из нас, – вспоминал Рождественский, – не представлял себе, что это будет за армия и каковы ее функции – достаточно было того, что люди получали оружие и шли на фронт, а это казалось самым важным и неотложным»⁹. Поэт сотрудничал в газете Армии Народного ополчения «На защиту Ленинграда». «К началу октября – писал Рождественский, – Армия Народного ополчения, вобравшая в себя огромные массы рядовых ленинградцев. <…> Уцелевшие и получившие боевой опыт люди естественно вливались в ряды регулярных войск. Ополчение скоро перестало существовать. Прекратился и выход его газеты «На защиту Ленинграда» Нас, литературных сотрудников, распределили по многотиражкам воинских частей и газетам города. Я попал в редакцию «Ленинградской правды» на полувоенное, полуштатское положение»¹⁰.

В начале 1942 г., в январе он «так и не дождавшись повестки из военкомата» «сложил в вещевой мешок самое необходимое и, почти падая от усталости, напрягая последние силы, перешел наискось по льду Неву и, то пешком, то на попутных машинах, добрался до линии фронта»¹¹. И вскоре оказался на Волховский фронт.

Впечатления, полученные здесь, отражены, например, в стихотворении «Волховская зима»:

И валенках, топча скрипучий прах.

От уголька зубами сжатой трубки

Слоистый дым запутался в усах,

То треснет сук, то мины провизжат.

В тисках надежных держат рукавицы

Весь сизый от мороза автомат.

Мороз глядит за Волхов, в злой туман,

Где тучи, перепачканные кровью,

Всей грудью придавили вражий стан.

Вновь русичи вступают в жаркий бой.

Там Новгород: там с площади Софии

Их колокол сзывает вечевой.

И деды так медведей поднимать

Учили их, чтоб тут же, у берлоги,

Рогатину всадить по рукоять!

21 января 1944 г. вместе с политотделом 59-й армии Волховского фронта Всеволод Рождественский входил в освобожденный Новгород. Живое впечатление от увиденного Рождественский оставил в своем письме от 23 января 1944 г.: «Удивителен по смелости и широкому творческому размаху был штурм Новгорода. Наши войска шли по льду озера Ильмень сквозь огневой вихрь, и все было к этому готово.

Город – груда развалин. Трудно себе представить большее варварство. Населения не осталось не единого человека. Все угнаны в рабство, если не считать тех, которых удалось отбить по дороге. Кремлевские башни разбиты и поломаны, но все еще стоят. Все еще высится Кукуй. София цела – но в каком виде! Главный купол (золотой) ободран и пробит во многих местах, стены поцарапаны и местами обнажили кирпичи. Но соотношение архитектурных пропорций и общее очертание силуэта в неприкосновенности. «Корсунские ворота» были увезены нами еще до прихода немцев в надежное место. Внутри – мерзость запустения. Немцы превратили храм в подобие морга. Стены загажены и обожжены так, что на них почти ничего нельзя разобрать. В алтаре – огромная железная печь и невообразимая копоть и грязь кругом. Все ценное ободрано и увезено в Германию уже давно.

Сегодня Спасо-Евфимьевская звонница уцелела чудом, но с содранными, обнаженными до каркасов куполами. И это, если не считать поломанных стен Кремля, – все, что осталось от Великого Новгорода. Жилого города почти не существует.

На Софийской площади – странная картина. Микешинский памятник тысячелетию Руси разобран немцами с тупой педантичностью, развинчен по частям – очевидно с целью вывезти его в Германию целиком (но сделать этого не успели). Теперь бронзовые фигуры раскиданы на снегу. Из-под сугробов торчат руки с занесенными саблями, суровые лица, могучие плечи. Все это производит впечатление поля боя, какой-то гигантской богатырской сечи, где русские великаны положили несметное количество вражеской нечисти. Подступы к городу усеяны таким количеством немецких трупов, что и рассказать об этом невозможно. Есть дорога, где на протяжении километра – сплошная мясорубка. Немцев зажали с двух сторон, искрошили и на земле, и с воздуха.

Дорого обошлось тевтонам двухлетнее хозяйничанье в древнейшем из русских городов! Многое еще можно было бы рассказать об этих незабываемых пяти днях, но все это материал для книги, а не для краткого письма. Я не знаю, как и когда будет восстановлен Новгород, но у меня есть твердая уверенность, что он может быть восстановлен – если не в прежнем своем архитектурном величии, как неповторимый памятник русской старины, то, во всяком случае, близко к своему прежнему облику. В основном София цела, и стены Ярослава Мудрого оказались крепче немецкого варварства»¹³.

И те же впечатления, отлившиеся в поэтических строках, написанных тогда же, в январе 1944 г.:
В глухих лесах, в Приладожье студеном,

Где древняя раскинулась земля,

Сиял он гордо золотом червленым

Над Волховом встающего кремля.

Сквозь темные болота и леса,

Товар заморский «из варягов в греки»

несли в ладьях тугие паруса.

Стоял он твердо – родины оплот,

И этот город в песнях «Господином

Великим Новгородом» звал народ.

В годину бед, сквозь вражьих стрел дожди,

Здесь вечевое сердце всей России

Набатом пело в каменной груди.

………………………………….

Оно молчит, у свастики в неволе,

Спит город – без единого огня.

Но издалёка в мутном вьюжном поле

Какой-то гул доходит до меня.
То колокола пленное гуденье

Там, в теплой глубине родной земли.

Он нас зовет, он молит о спасенье,

Торопит нас, чтоб мы скорей пришли.

Враг опрокинут танковой волной.

Возносит вновь над стенами крутыми

София купол, черный и сквозной.

Ободран золотой ее шелом,

Но на снегу, со звонницею рядом,

Все полегли, кто встал на нас с мечом.

И медное, как колокол-старик,

Над нами солнце, тучи разрывая,

Раскачивает гневный свой язык.

Радость от встреч с новгородской землей Рождественский стремился передать и своим близким. Так, в письме от 4.06.44 жене, которая с дочерью собиралась возвращаться из эвакуации домой, в Ленинград, он писал: «Пиши мне о всех этапах ваших сборов. Когда поедешь, обязательно опусти письмо в Вологде (поезд стоит долго) и особенно в Волховстрое. Воображаю, как интересно будет тебе вновь проехать по этим местам. И подумай вместе с тем, что твой муж в жестокие январские морозы 1942 г. и 1944 г. сражался подо Мгою за эту дорогу, за то, чтобы теперь по ней свободно могли идти поезда в наш родной город. Вот еще почему я хочу, чтобы ты ехала вместе с Наташей. Пусть она посмотрит в окошко на Волхов, на Назию, на Мгу, на все те места, которые суждено мне теперь помнить всю жизнь. Весь мой предшествующий военный путь связан с этими именами (надо еще прибавить к ним Новгород), вся эпопея славного, навеки славного для Ленинграда Волховского фронта. Теперь я уже не там, и новые географические имена меня окружают, но эти для меня незабываемы…»¹⁴

Новгород и новгородская земля остались действительно незабываемыми для поэта. До конца жизни Всеволода Рождественского они входили в сферу его воспоминаний, раздумий и поэтического творчества.

Т.В. Игошева