Юрий Бликов Одесса – 2012 г

Вы знаете, что такое малая коммуна? Не, вы этого уже не знаете. Так я Вам скажу. Малая коммуна – это когда в квартире меньше людей, чем первомайская демонстрация. Это когда вы, сдуру, запили рыбу молоком, и после этого сели подумать за такую глупость в одно интересное место, а вам сочувствуют, а не ненавидят всем скопившимся коллективом. Малая коммуна – это кухня, которая выглядит как кухня, а не как магазин торговли газовой плитой. Не, я вам скажу, это были приличные условия и соседи – приличная семья, и это было приличное время. Но кому я могу сегодня рассказать за то время? Раньше я мог пойти во двор, сесть на скамеечку, было с кем поговорить, было что послушать. А сейчас уже никто никуда не идет, слушают только телевизор, говорить вообще не с кем. Не, вы только подумайте, сейчас даже нет нигде приличной очереди, где можно обсудить все последние мансы, за которые не говорят по телевизору. А теперь – они всё говорят по телевизору. Раньше – надо было думать: а что же они не сказали. А теперь – они говорят столько, что думать уже просто некогда.

Да, поговорить не с кем. Ну так я же умею писать. И мне есть что написать. Это было интересное время, это были другие люди, другие интересы. И раз уж вы здесь, то я вам так и быть что-то расскажу. Есть одна манса, которую вы точно не знаете.

Это случилось… Это случилось, дай Бог памяти… Не, точный год я вам не скажу. Но! Шкалик тогда стоил еще три шестьдесят две, свежий батон, за двадцать две копейки, тогда пах хлебом и, свежий, был вкусный, как пирожное, а все эту лавочку с лекарством "фураин" уже начали щемить. А, вы же не знаете что такое фураин. На идиш это "ехать туда". Ехали тогда или в Израиль, или в Штаты, на ПМЖ. ПМЖ – это они так писали в ОВИРе, постоянное место жительства. Для нас, остающихся здесь, уехавшие на ПМЖ, отличались от тех, кто переехал на второе еврейское, на Ачкановых, только одним: с Ачкановых не приходили посылки. Так что, когда кто-то принимал фураин, так на вокзале это были чисто похороны.

Я ж вам говорил, что жил тогда в квартире с Варшавскими. Я занимал одну комнату, а Шурочка с Беллочкой и дитем, занимали другие две. Ихняя дочка, Риммочка, как раз тогда училась в медине. Поступить тогда в медицинский – это нужно было иметь или лапу, или папу. Лапу – высоко, или того же папу иметь цеховиком, таскающего деньги жменями. Так вы себе представляете, какой Беллочка была врач, с какими связями, если Риммочка поступила в медин без копейки денег. И вот, в один очень таки обычный день, заварился весь этот компот.
Сцена 1

(Кухня коммунальной квартиры Варшавских – Либмана)

БЕЛЛА. Иосиф Рувимович, если вы мне дадите соль, я не обижусь. Мои как всегда не купили соль, потому что я их об этом попросила.

ЛИБМАН. Беллочка, соль – это белая смерть. Это последняя манса из журнала "Здоровье".

БЕЛЛА. Белая смерть – это наш зав. хирургией, и то, если эта сволочь постирает свой халат. И сколько раз я вам говорила, не читайте журнал "Здоровье", не делайте себе лишние нервы. Оно вам надо.

ЛИБМАН. А чего нет? Это же так интересно. Журнал называется "Здоровье", а пишут за одни болячки.

БЕЛЛА. Я вас умоляю, что вы как маленький. Вон газета называется "Правда", и что?

ЛИБМАН. О, как раз анекдот в тему. Чем отличается газета "Правда" от газеты "Известия"? (Либман хихикает, не дожидаясь реакции Беллы)

В "Правде" нет известий, а в "Известиях" нет правды.

БЕЛЛА. Иосиф Рувимович, вы мне уже пятый раз рассказываете этот анекдот. Или вы думаете, он смешной?

ЛИБМАН. Таки да смешной. И самое смешное, что я его могу рассказать и сам хихикать. А раньше расскажешь такой анекдот, а хихикает уже следователь и конвой. Хотите, я расскажу вам анекдот за Брежнева?

БЕЛЛА. Оно мне надо. Когда я была вот такой маленькой, у ваших анекдотов уже была такая борода. Вот если заявятся сейчас мои спиногрызы, а у меня не будет готова уха, вот тогда будет таки да смешной анекдот. Лучше сполосните мне мысочку, надо процедить уху, а с этим калечным краном нужна мужская сила. Нет, ну как вам это нравится. Нужно иметь инженера в доме, чтобы некому было сделать в доме нормальный кран.

ЛИБМАН. Я дико извиняюсь, Беллочка, не подумайте, что я учу вас готовить, но моя покойная мама, никогда не процеживала уху. Оно ж должно там все настояться, а то это будет не уха а пышарц.

БЕЛЛА. Иосиф Рувимович, что вы переживаете, или вы не видели сколько рыбы я туда наложила? Это же царская уха, она еще до холодильника будет холодец и держать ложку. А вот если я не процежу, с нашим еврейским счастьем, там обязательно кто-то найдет себе косточку.

ЛИБМАН. И я опять же дико извиняюсь, Бога ради, не подумайте, что я лезу в вашу семью, но ваш Шурик конструктор, а не сантехник. А вы все время его пилите за этот кран.

БЕЛЛА. Где я его пилю, где я его пилю?! Пару раз в год нежно заметить за кран, это называется пилить? А где мне взять силы это крутить? Сначала надо взять силы его открыть, потом взять силы его закрыть. И так всегда. И попробуй его не закрыть, он же капает не в отлив, он капает мне прямо в мозг. Я что, так много прошу?

ЛИБМАН. Ну хотите, пилите меня, я же тоже сосед, я же тоже его не делаю.

БЕЛЛА. Иосиф Рувимович, вы только не обижайтесь, но когда я захочу иметь в доме потоп, я попрошу вас починить кран. Или вы забыли, как мы чуть не взорвались, когда вы взялись чинить газовую колонку?

ЛИБМАН. Это было недоразумение, я ее немножечко неправильно собрал, с кем не бывает.

БЕЛЛА. Вот сильно легче от этого стало соседям, которых забрала карета скорой, когда они надышались газа.

ЛИБМАН. Если бы они до этого хорошо не дали газ, они бы услышали запах, и, как все нормальные люди с нашей парадной, вышли бы на воздух. Но я не за это, я за вашего Шурика. Он же конструктор, он же должен работать головой в своем КБ, а не крутить трубы.

БЕЛЛА. Не смешите мои тапочки, аицим КБ, клуб бездельников, КБ… Вот когда они ставили станки на КАМАЗ, я его месяцами не видела. Тогда таки работали. А сейчас… Вы посмотрите на часы. Что ему там до пяти вечера делать? У них один несчастный проект в год, на столько человек, но он торчит там каждый день до пяти, как поц на именинах. Пардон за выражение.
(Лязгнув замком, хлопает входная дверь. Одновременно звонит телефон.

Белла, подбегает к телефону, практически столкнувшись с входящим мужем.)
БЕЛЛА. Алё? Да, Риммочка. Что? Чего ты задерживаешься? Мы же тебя ждем, папа пришел с работы, я уху сделала. Что ты с Косиком покушаешь? Зайди домой поешь, потом идите на все четыре стороны. Что такое поздно? Значит никакие одиннадцать, чтобы в девять была дома. Так, меня это не волнирует, или берите на семь, или не морочь мне голову. Никаких сеанс в двадцать один, или ты будешь в двадцать один дома, или ты будешь иметь веселую жизнь и что послушать. Так, все, я тебе сказала. Мне папу кормить надо. (Кладет трубку и обращается к мужу) Шурочка, что ты стоишь, как засватанный, раздевайся, мой руки, и бикицер, уха уже почти на столе.

ШУРИК. Мамочка, мы будем кушать в комнате или на кухне?

БЕЛЛА. Та давай уже на кухне, чтоб я двадцать раз не бегала. Малая все равно сейчас не придет. Она уже сожрала какой-то дрек мит пфефер в столовке, в институте, и собралась после библиотеки идти с Косиком в кино.
(Шурик садится за стол. Белла подает ему тарелку с ухой.

Либман встает из-за стола.)
ЛИБМАН. Ну, приятного вам аппетита.

БЕЛЛА. Ша, какое "приятного аппетита", сядьте обратно, сейчас будем кушать уху, я что, зря столько стояла.

ЛИБМАН. Беллочка, я ж уже обедал.

БЕЛЛА. Где вы обедали, что вы мне тут мансы рассказываете, я с трех часов на кухне.

ЛИБМАН. Я обедал в два часа, вашим воскресным завтраком. Картошечка с селедочкой, я себе такую дунаечку малосольную взял, вы должны обязательно попробовать.

БЕЛЛА. (ставит перед Либманом тарелку ухи)

Иосиф Рувимович, это не обед, а халоймыс. Сейчас вы нормально покушаете уху. Это же царская уха, с пяти сортов рыбы. Там даже осетр есть, у меня же лечится жена директора "Океана".

ЛИБМАН. (пробует уху)

Беллочка, это же не уха, это же нектар с амброзией в одном флаконе!

БЕЛЛА. Шурик, когда ты пробуешь деликатесы и так вздыхаешь – это значит, что уже что-то стряслось. Ну, и что мы имеем рассказать приятного жене?

ШУРИК. Что приятного? Так я тебе скажу приятного: Штерн едет в Лейпциг, это уже сегодня решили окончательно.

БЕЛЛА. И что? Ну так порадуйся за человека.

ШУРИК. Да, щас она войдет! Штерн едет за кордон, а я буду сидеть на горшке и радоваться, что Штерн едет в Лейпциг с моим станком.

БЕЛЛА. А что ты хотел? Или ты думал, что с твоей пятой графой, тебя пошлют полпредом в США?

ШУРИК. Можно подумать, как будто у Штерна другая пятая графа, и он родственник микадо. В этом станке, все, что нужно было думать мозгами, придумано мной, а едет Штерн.

БЕЛЛА. Так Штерн главный конструктор. И он партийный. Я же тебе говорила, поступай в партию.

ШУРИК. А то я не поступал. Сильно они меня туда приняли. Взяли разгон от моста до бойни.

БЕЛЛА. Шурик, ну у них же тоже квоты. У вас в КБ восемьдесят процентов евреев, и все хотят в партию, они же не могут сделать всю КПСС из одних евреев.

ШУРИК. Между прочим, было бы не так плохо.

БЕЛЛА. Ну конечно. А прием в члены КПСС начинался бы с обрезания этого самого члена. Они уже имели партию сплошь из евреев, и чем это закончилось в семнадцатом году? Оно им надо? У них квоты. Но они могут тебе это сказать открытым текстом? Нет. Они тебя развернули с умным видом, а тебе надо было слепить рыло, сделать реверанс и подавать заяву на следующий год. А что сделал ты? Ты открыл свой еврейский ротик в их парткоме и стал строить из себя целку. И что ты себе думал? Не, они тебе за эти гастроли должны дать Героя советского союза.

ШУРИК. Таки да!

БЕЛЛА. Да! Посмертно. Шурик, я тебя прошу, не делайся идиётом, не дай Бог я поверю. Ты хотел – ты получил. Теперь Штерн едет в Лейпциг, а ты теперь можешь только ехать в Ригу. Ты что, не знаешь с кем ты имеешь дело?

ШУРИК. Но что этот шлёц может там рассказать за мой станок? Он что, что-то знает?

БЕЛЛА. Ой, я тебя умоляю. А что тогда должна рассказывать я? Когда мой шеф уже доктор, а мне рассказывают, что может быть, когда-нибудь, меня пустят в аспирантуру. Я ему все пишу, а меня может быть, когда-нибудь пустят. А какие люди и какие деньги ему платят за аборт? Чтоб они еще знали, что, не дай Бог, он его станет делать. Профэссор, он же в нужную дырку не попадет и будет шкрябать через нос. Когда он своими ручками что-то делал? Он делает мне милую улыбку, подкатывает глазки под свой узенький лобик, демонстрируя, как высоко сидит перец, шиксу которого нужно срочно шкрябать. И я становлюсь и делаю. Или ты думаешь он мне за это хоть копейку отстегивает? Он таки всерьез считает, что я должна работать за его дегенеративную улыбочку. А когда он поехал на симпозиум в Голландию, у меня кто-то знал, что я три дня его натаскивала, как цуцика, чтобы он хотя бы правильно произносил слова, в докладе, который опять-таки писала я, пока ты мне рассказывал, что я не тем по ночам занимаюсь. И чтобы мы имели, если бы я делала ему весело и стояла в третьей позиции, как Плисецкая? Мы бы имели голый гурништ, как ты со своего парткома. А так, и Риммочка, слава Богу, в медине, и своя клиентура у меня, и одеты не как босяки, и на столе у тебя не перловая каша. Так что ты мне тут будешь рассказывать за своего Штерна?

ШУРИК. Но с него же такой конструктор, как с хера кондитер, он же там нас всех опозорит. А я потом буду за крайнего.

БЕЛЛА. Вот только не надо переживать за Штерна. Этот всегда найдет пара умных слов и пролезет в любую дырочку, без мыла. У него таки все в порядке. А ты пока что имеешь нервы и не кушаешь нормально даже ту царскую уху, что я тебе налила. Так кто из вас умный? Ешь давай, конструктор.

ШУРИК. Беллочка, сиди, я открою. (уходит в кулису. Через некоторое время появляется, держа в руках какую-то бумагу)

БЕЛЛА. Шурик, кто это был?

ШУРИК. (растеряно) Почтальон.

БЕЛЛА. И что он хотел.

ШУРИК. Он принес повестку.

БЕЛЛА. Шурик, в какой дрек ты уже вляпался?

ШУРИК. Почему сразу я, и сразу в дрек?

БЕЛЛА. Я никуда не вляпывалась, Римма – девочка, ей военкомат ничего не пришлет, значит остался ты. И кто тебе может слать повестки, военкомат? Не с твоим здоровьем и третьей молодостью. Значит таки во что-то вляпался. Логика.

ШУРИК. Так чтоб ты знала, вся твоя логика, до одного места кари очи. Повестка с почты. Пришло заказное письмо от дяди Изи.

БЕЛЛА. Вот это номер. Что вдруг он шлет заказные письма? За все время один раз позвонил, а тут заказное письмо.

ШУРИК. Слушай, я сбегаю. Как раз успею перед закрытие главпочтамта.

БЕЛЛА. От оно до завтра не подождет.

ШУРИК. Не, я все-таки сбегаю.

БЕЛЛА. (читает) "Дети, вам обязательно нужно уезжать. Вы просто не представляете себе, в каком "Г" вы живете. Теперь вызов у вас уже на руках. Не благодарите, просто кидайте все и езжайте в чем есть. Вы будете иметь тут все. Это я вам говорю. Ваш дядя Изя."

ШУРИК. Не, он уже полный цедрейтер. Это ж надо иметь совсем пусто в голове, послать сюда вызов заказным письмом. Лучше бы он сразу писал на адрес КГБ: Бебеля, самый высокий дом, с которого видна Колыма.

БЕЛЛА. А как он его должен был слать?

ШУРИК. Ну передал бы с кем-то потихоньку.

БЕЛЛА. Ну конечно. Тут каждый день по двадцать людей швендяют туда-сюда, в Америку и обратно, передать – легче, чем сам себе. И кто же тут цедрейтер?

ШУРИК. Не, мне это нравится. Вот сейчас все это придет на работу, и что? Ты будешь радоваться, если тебе дадут мыть коридоры в твоей больнице. А я вообще буду иметь бледный вид.

БЕЛЛА. Я тебя умоляю. Все равно все всё узнают, ближе к отъезду.

ШУРИК. Ша, спокойно, еще никто никуда не идет. Меня кто-то спросил, за этот ваш отъезд?

БЕЛЛА. Опа, я не поняла. Ты не хочешь ехать? А кто мне вечно рассказывает за все эти слёзные переживания в этой стране? Что такое, ты уже срочно стал лэхайм-патриотом?

ШУРИК. Не я должен слушать твоего шлымазл дядю и бежать бегом, в чем есть.

БЕЛЛА. Слышишь, если бы не моя работа, ты бы бегал бегом не в чем есть, а в чем тебя родила твоя ненормальная мамочка.

ШУРИК. Не трогай маму, она не виновата, что она стерва. Ты знаешь, какая у нее была свекруха?!

БЕЛЛА. Ой, расскажи мне что-то новенькое. У меня еще хуже.

ШУРИК. У тебя шлымазл дядя Изя.

БЕЛЛА. Этот шлымазл, между прочим, тебе прислал вызов. А ты, вместо того чтобы сказать спасибо, устраиваешь мне тут хипиш из воздуха.

ШУРИК. Не я должен станцевать фрейлехс. И что я должен со всем этим делать? Сижу себе спокойно, вдруг нате вам на голову, дядя Изя сделал счастье: бегом бежи ехать в чем есть.

БЕЛЛА. Не бежи, а беги, говори правильно, ты не с мамой говоришь.

ШУРИК. Что тебе моя мама, от ты ее любишь.

БЕЛЛА. Не я должна ее в пупчик целовать. Чтоб ей легче хезалось мне на голову. Твой папа таки правильно сделал, что сбежал от нее в Израиль. Как он тогда сказал, а?

ШУРИК. Лучше в кибуце в песке, чем с мамой в постели.

БЕЛЛА. О! Он таки умный мужчина. Лучше бы ты был умный, как папа, и красивый, как… тоже папа, а не наоборот. Между прочим, твой папа нам вызов не прислал. А мой дядя Изя таки да прислал.

ШУРИК. И что с ним делать?

БЕЛЛА. Ехать.

ШУРИК. Куда?!

БЕЛЛА. Буцимто на Израиль через Рим, а с Рима в Штаты, к дяде Изе.

ШУРИК. Щас она войдет. А что с родителями делать?

БЕЛЛА. Будем там, сделаем им вызов. Всех помаленечку вытащим.

ШУРИК. Ты совсем нормальная? Мало нам дяди Изи, ты еще хочешь их всех туда на нашу голову?

БЕЛЛА. А что, я должна бросать тут свою маму, на полный произвол судьбы и нашу медицину? Чем тебе не нравится моя мама, в отличие от твоей, она таки хорошая женщина.

ШУРИК. Да, она хорошая женщина, у нее только один маленький недостаток: она – теща.

БЕЛЛА. Я не поняла, чем тебе не нравятся мои родители?

ШУРИК. Мне нравятся твои родители, когда мы живем хорошенечко отдельно. Я до сих пор помню ту неделю, что мы провели на даче вместе. Твоя мама учила меня хорошим дачным манерам все время, что я был при сознании: "Шурик, как ты пьешь чай на веранде, это же увидит тётя Софа, у нее будет инфаркт. Шурик почему у тебя вылазят семейники из под шортов, не дай бог увидит дядя Зяма, у него будет ин дрерт. Шурик, не ходи в трусах по территории, ходи в плавках. Шурик, не ходи в плавках по территории, с твоим размером это не эстетично. Шурик не спи в гамаке, скоро обедать. Шурик не спи в гамаке после обеда – от этого растет живот и заводится холестерин. Шурик, по-моему, кто-то не донес до туалета и сделал неприлично на дерево, а ты знаешь Шурик, что девочки на такую высоту не пикают?" И как мне было объяснить теще, пардон, твоей мамочке, что я не сцу на деревья, что ей нечего искать с микроскопом в моих плавках, а дядя Зяма не увидит мои трусы, потому что уже десять лет не видит свои собственные.

БЕЛЛА. У дяди Зямы дальнозоркость, он ничего не видит под своим носом, но очень даже видит хорошо через две дачи и три забора, в длину.

ШУРИК. А твой папочка. Я никогда не забуду это его "мое вино". Я даже запомнил сорт винограда, с которого он его мучил – Изабелла. Пятна от него не смывались вообще, оно пахло клопами, но там где он его проливал – насекомые не жили больше никогда.

БЕЛЛА. Ой, сильно ты там нюхал клопов. И можно подумать ты сильно стирал эти пятна.

ШУРИК. Но он же заставлял меня его пить! Кто мне рассказывал: "Шурик не отказывай папе, ему нельзя расстраиваться. Не обижай папу, он делал это вино свои руками" Руками, конечно. Он делал его своими грязными ногами и рассказывал, что так топчут лучшие вина Франции. И я должен был это пить три раза в день, имея изжогу и печень, а твоя мама мне при этом рассказывала, что от этого улучшается кров. И ты, врач, молчала! Где была твоя совесть и клятва Гиппократа? А как только мы вернулись домой, ты стала меня пихать всяким дреком, рассказывая как мне нужна диета. И ты хочешь, чтобы я за всем этим ехал в ихнюю Америку, имея те перспективы с дядей Изей, в довес? Та лучше я здохну в своем КБ, и меня повесят в рамке с ленточкой на доску почета.

(Шурик отходит, наливает себе рюмку коньяка и выпивает одним махом)

БЕЛЛА. Шурочка, успокойся, я уже все продумала. Мы поедем в Майами или в Сан-Франциско, там тепло, а мои родители буду жить на другом конце страны, на Брайтоне, там у них куча знакомых. Твоей маме мы тоже сделаем вызов, и она поедет к папе в Израиль.

ШУРИК. Папа будет счастлив, всю жизнь мечтал. Что он тебе сделал плохого?

БЕЛЛА. Шурик, если я готова, чтобы тебя с моими родителями разделял американский континент, то не за меньшее, чтоб с твоей мамой меня разделял Атлантический океан.

ШУРИК. Да что я забыл в той Америке?

БЕЛЛА. А что ты забыл среди здесь? Постоянный гембель на работе, за те слёзы, что они называют ЗРЯплатой? Или ты забыл, как ты давился, чтобы тебе к прогрессивке добавили 15 рэ? И что ты будешь иметь к пенсии? Социалистическое соревнование между инфарктом и инсультом, и обеспеченную старость геморроем? И весь этот нахыс ты вывалишь на голову нашему ребенку? Ты за Риммочку подумал? Что будет делать ребенок после всего этого медина? Пойдет участковым в поликлинику, собирать на себя весь грипп с района? Или может ее пустят к столу оперировать? Ты сильно много видел у нас женщин хирургов? Или она станет, как ее мама, делать по десять абортов в день, чтоб иметь пару копеек на покушать, на одеться, и на подержать семью? И при этом она будет иметь постоянный цурес, с каким-нибудь шаевотым завом, который будет делать себе диссер ее головой, не забывая щипать ее за жопу? Сам как босяк – халамидник и такого хочешь своему ребенку?

БЭЛЛА. Шикорник, что ты схватился за бутылку? Лучше налей жене валокардин, у меня от тебя уже сердце схватило. Да не там он, в кухне в полке. Посмотрите на этого хозяина. Где у нас лекарства.

ЛИБМАН. Я дико извиняюсь, ради Бога не подумайте, что я вмешиваюсь в вашу личную жизнь. Просто у вас открыта дверь. Шурочка, послушайте меня. Я уже не молодой мальчик, я немножечко повидал в этой жизни. Так я вам скажу: ехать таки да надо.

ШУРИК. Мосье Либман! Вот только вас мне тут не хватало, для полного счастьечка. Вот я наверное с Беллочкой не разберусь, ехать нам или нет.

ЛИБМАН. Шурик, не гоните волну раньше времени, я же вам плохого не посоветую. Вы не машите рукой, вы лучше послушайте сюда. Вы знаете за доктора Кауфмана?

БЕЛЛА. Зав нейрохирургией, который уехал?

ЛИБМАН. Точно.

ШУРИК. Причем тут какой-то Кауфман?

ЛБМАН. Та вы ж послушайте и сразу будете знать причем. Вы ж ничего не знаете. Что Вы видите в жизни, кроме работа с восьми до пяти и новости с программы "Время"? И что вы можете знать, сколько тонн с гектара? Или вас сильно волнирует сколько дали стране мульон тонн стали? Вы что, видите людей? Вы имеете с кем поговорить? Вы ходите в театр, на праздники, на те билеты, что купил вам профком. И что Вы там имеете? Обратно аналогичные морды с работы. Так что вы вообще можете знать? Я – совсем другой компот. Я на пенсии, я выхожу в город каждый день, я имею общение. Я знаю все мансы, чтоб их "Международная панорама" знала сколько я. Так вот, у прошлый вторник, я не пошел на Дерибасовскую, а пошел в скверик на Прохоровской. И что вы думаете, кого я там встретил? Я там встретил Цилечку Зильберштейн.

ШУРИК. Какую Цилечку?

ЛИБМАН. Вы ее не знаете. Цилечка, как раз троюродная племянница Кауфмана по матери.

ШУРИК. По какой матери?

ЛИБМАН. По Хасе, конечно. Как будто девочка может иметь две мамы.

ШУРИК. Какая Хася, мосье Либман?

ЛИБМАН. Вы ее не знаете. Вэй змир, этот рот когда-то закрывается?

БЕЛЛА. Шурик, замолчи свой рот, иначе он никогда не кончит. Иосиф Рувимович, так что там рассказала Цилечка?

ЛИБМАН. Она рассказала, как устроился Кауфман. Та что вы. Что Кауфман имел здесь? Здесь он имел резать головы, которые всякие пьяницы бьют об рельсы, об столбы, об что вы только не хотите. Чтобы оперировать мозги, он же должен был их искать в голове, там же был такой контингент, уй-юй- юй- юй- юй. Если раз в месяц он имел прооперировать приличный инсульт или опухоль, и получить немножко благодарности – это было просто за счастье. А там он таки да режет как надо. Он имеет свой дом, у него машина, у жены машина и своей малахольной дочке он взял дико дорогой мотоцикл, и она уже два раза его даже разбила вместе с собой. Шурик, вы здесь своей дочке можете взять мотоцикл? Вы ей купите "Яву" на свою зарплату? А если она ее разобьет, не про нас сказано?

БЭЛЛА. Иосиф Рувимович, чтобы вы знали, Кауфман – хирург золотые руки.

ЛИБМАН. Беллочка, а у вас что, золотые ноги из плеч растут? У вас тоже нивроку руки. У вас же по городу репутация. И если вы поедете, репутация побежит впереди вас через океан. За наших я вам точно скажу сразу. А за их чернокожих негров – я вас прошу. Или их шиксы имеют между ног внутри что-то иначе чем у нас? Чтоб я так был здоров, на кусочек масла с хлебом я вам там гарантирую.

ШУРИК. Мсье Либман, если вы все так знаете, то что, по-вашему, там буду делать я?

БЭЛЛА. Шурик, я тебя умоляю. Хорошие еврейские мозги везде нужны. Безработным ты точно не будешь.

ЛИБМАН. Шурик, слушайте жену. Захотите – будете обратно рисовать свои чертежики, захотите – будете таки да безработным, будете сидеть дома, плевать в потолок и получать больше, чем имеете здесь. Опять же, если Беллочка будет иметь хотя бы половину, как Кауфман, так там еще вашим внукам хватит. Что вам далась та работа? Сидите смотрите телевизор, вы знаете сколько у них каналов?
ШУРИК. Белла, ну подумай сама. Одни, в чужой стране, без языка, без ничего, с одним дядей Изей.

БЕЛЛА. Шурик, ты что не знаешь моего дядю Изю? Дядя Изя – это уже совсем не без ничего. А язык таки да надо учить срочно. Я завтра договорюсь, я даже уже знаю с кем.