• «Военная литература» • БиографииБиографии Гигант в путах

В Одессу вернулся из отпуска, стараясь не подать и виду маршалу, что буквально давило меня. Василий никогда бы не осмелился нагличать, если бы Георгия Константиновича не прижимали со всех сторон. Вполголоса среди нас, близких к [155] маршалу, пошли разговоры о том, что Жукова, наверное, арестуют, ибо по непонятным и необъяснимым причинам бросили в тюрьму десятки генералов и офицеров, непосредственно работавших с ним. Перечислять их и называть опасались даже в разговорах без посторонних. Атмосфера была гнетущая, тяжелая. Что делать, нужно работать. В последние месяцы моего пребывания в Одессе в машине царило погребальное настроение. Маршал во время поездок почти не разговаривал. Я также не открывал рта, боясь, что не выдержу и расскажу Георгию Константиновичу о домогательствах Василия.

Мрачно встретил новый, 1948 год, високосный. Значит, жди беды. Так и случилось. А известно, что беда одна не приходит. Вскоре после Нового года меня пригласил, именно пригласил, а не вызвал Георгий Константинович. Домой. Глядя прямо мне в лицо, он печально сказал: "Убирают тебя от меня, Александр Николаевич". И рассказал, что пришел приказ — отозвать меня в распоряжение Управления кадров МГБ СССР. Выезжать немедленно. "Я, — закончил Жуков, — написал письмо Власику, передай ему. Я прошу, чтобы тебя оставили у меня". Георгий Константинович вручил мне запечатанный конверт. "Сходи на прием и передай письмо лично Власику".

Я так и сделал. По приезде в Москву сразу отправился во 2-й дом на Лубянке к генерал-лейтенанту Н. С. Власику, недавно назначенному начальником Главного управления охраны МГБ СССР, 6-е управление, по которому я числился. Пришлось подождать, наконец пустили в кабинет. Я протянул письмо генералу, объяснил, что оно написано Маршалом Советского Союза товарищем Жуковым. Он, не распечатывая, сунул его под стекло на столе и по чекистскому обычаю заорал. Что я "хулиган", которого знает вся Одесса, растленный тип, "ходок по бабам", и прокричал многое другое, что я забыл. Генерал-лейтенант не стал тратить на меня время, объявил, что "позорю органы", выгнал из кабинета. Как водилось в "органах", все это сдобрено отборной матерщиной.

Моя судьба была решена. Вручили трудовую книжку с записью: с 19 января 1948 года уволен из МГБ СССР "за невозможностью дальнейшего использования". Итак, безработный, с подмоченной репутацией, ибо Николай Сидорович Власик еще выкрикнул мне в спину какие-то угрозы. Это было серьезно.

Многие годы я размышлял над тем, по каким причинам оказался неугодным. Характеристика, буквально выплюнутая мне в лицо Власиком (слюни летели изо рта матерившегося [156] побагровевшего генерала в тот день), конечно, никак не соответствовала истине. Мне попалась на глаза статья "Воспоминания о маршале Г. К. Жукове" подполковника в отставке Н. Ольшевского. В 1946 году он был офицером в штабе Одесского округа. Не скрою, я был польщен, прочитав о себе спустя более сорока лет (статья опубликована 7 октября 1989 года в газете "Защитник Родины"):

Вопрос: "Почему вы стали на путь расхищения трофейного имущества?" Ответ: "Теперь я понимаю, что все это принадлежало государству. Я не имел права обращать что-либо в свою пользу... Приехал Берия, дал разрешение приобрести руководящему составу охраны кой-какие вещи... Признаюсь, что часть вещей я взял безвозмездно, в том числе пианино, рояль и т. д.". Откуда 14 фотоаппаратов? "Один аппарат мне подарил Серов" (щедрый человек. — Н. Я.).

На суде открылось: Власик, как сказал один из собутыльников, "морально разложившийся человек", перечислили десятки женщин, с которыми он был в близких отношениях. Участница некой оргии бесхитростно поведала о нравах чекистских генералов: "Девушка, бывшая с нами, начала выражать особую симпатию к одному из генералов. Это не понравилось Власику, и он, вынув наган, начал расстреливать бокалы, стоящие на столе. Был он уже навеселе". Было это "еще до войны, в 1938 или 1939 году".

Истории такого рода можно умножить без труда. Если наложить последний мазок и сказать о манере Власика пугать арестом тех, кто по каким-нибудь причинам не нравился ему, [158] то рисуется отвратительный портрет разнузданного сатрапа. Щедро украшенного орденами: три Ленина, четыре Красного Знамени, Кутузова I степени. К этим наградам суд в 1955 году присовокупил последнюю — ссылку на 10 лет, по амнистии сокращенную до пяти.

Вот этот негодяй учил вас, Александр Николаевич, морали.

А. Б.: Тогда было трудно. Я был выброшен на улицу. Много спустя я узнал, что, не дождавшись ответа от Власика на письмо обо мне, Г. К. Жуков обратился к Берии. Он начинал пространное послание: "Уважаемый Лаврентий Павлович...", давал мне отличную характеристику, заверял, что лейтенант Бучин ни в чем не виновен. Жуков просил возвратить меня в Одессу. Берия, конечно, не ответил.

У безработного времени вагон, и я отлеживался на Старопанском, лениво строя планы на будущее, как раздался неожиданный звонок по телефону Георгия Константиновича. Случилось это в самом конце января 1948 года. Я уже знал, что Жукова перевели из Одессы командовать Уральским военным округом. Как я понял, по дороге к новому месту службы маршал задержался в Москве. О причине — инфаркт — не знал.

Осведомившись о моем здоровье, Георгий Константинович попросил меня об одолжении — выяснить, почему ему не подают тот любимый черный "паккард". Пропуск в Кремль у меня отобрали, и с большим трудом мне удалось связаться по телефону с Удаловым. Тот сухо ответил, что есть распоряжение Косыгина. Что это означает, непонятно. Когда Георгий Константинович позвонил и справился о моих "успехах", я честно пересказал слова Удалова. Последовала тягостная пауза, потом Георгий Константинович поблагодарил за труды и повесил трубку.

Довольно скоро я узнал — "паккард" забрал В. И. Сталин.

Содержание • «Военная литература» • БиографииБиографии

Дело № 3687

Обиды обидами, а жизнь продолжалась. Я осмотрелся в Москве. Ничего утешительного, кроме главного: великая и единственная опора — дружная семья Бучиных. Как-то пронзительно ясно понял в то тяжелое время, что значила любовь мамы, взявшейся опекать меня, разменявшего четвертое десятилетие. Не знаю, что делал бы без материнской любви, поддержки братьев и сестры. На семейном совете рассказал о [159] Нине. Решение было единодушным: нечего тянуть, привози в Москву. Потеснимся, но будет с нами. В марте 1948 года смотался в Одессу. Вернулся с Ниной. Еще жиличка на Старопанском. Спали мы с ней на полу.

С работой хуже. Ткнулся в несколько мест, ничего не получалось. Может быть, в какой-то мере я был виноват сам, привык служить. Спрятал гордость в карман и пошел к В. И. Сталину. По очень основательной причине. От ребят-спортсменов узнал, что Василий только что назначен командующим ВВС Московского округа. Он объявил, что создаст лучшие спортивные команды в СССР. Посулил неслыханные блага, и спортсмены сбегались к нему. Так и пришел я на улицу Осипенко.

В кабинете, однако, я увидел в генеральском мундире прежнего Василия. Он снизошел, признал "Сашку", но говорил небрежно, свысока. "Работу тебе предложить по специальности не могу, — вслух рассуждал генерал. — Допустим, взял бы я тебя водителем, поехал бы в Кремль к отцу. Тебя в ворота не пустят, что мне, пешком идти?" Я посочувствовал Василию Иосифовичу: "Конечно, как можно пешком?"

Генерал вдруг вскинулся:

— Давай создадим мотоциклетную команду, и ты станешь ее начальником. Я сразу отказался:

— Не могу командовать людьми. Готов быть гонщиком. На том и порешили. Не сходя с места, Василий Иосифович отдал команду зачислить меня в кадры ВВС. Назначили начальником химслужбы полка. Ни о первом, ни о втором я понятия не имел. Главное — мотоцикл. Вернули погоны лейтенанта, выдали форму ВВС, фуражку летного состава. Ради утешения генерала я порекомендовал взять в начальники мотоциклетной команды ВВС МО моего доброго [160] знакомого Прокофия Николаевича Соколова, майора, начальника базы.

Никогда не забуду комическую сцену. Соколова разыскали по телефону, приказ — явиться к командующему ВВС МО генерал-майору В. И. Сталину. Он прибежал на полусогнутых, запыхавшийся. Выслушал высочайшую волю и вышел из кабинета Василия, расправив плечи, гордо озираясь.

Пошли совсем неинтересные будни. Гаражи команды в районе Песчаной улицы. Там работали, оттуда ездили на тренировки в Подмосковье. Василий устроил летний мотокросс на Минском шоссе и зимний на приз В. П. Чкалова в Химках. По его приказу весь офицерский состав был обязан присутствовать. Упаси бог проигнорировать, гнев В. И. Сталина был неописуемым.

Мне совершенно случайно довелось поближе познакомиться с личными качествами Василия. Вскоре после моего зачисления на службу Василий позвонил и сказал: "Сашка, на пару дней подмени моего шофера, заболел". Подал машину к штабу и с наставником Василия по ВВС полковником Борисом Морозовым отвез обоих домой, в особняк на Гоголевском бульваре. Туда, видимо, подъехали девицы. Развлекались до утра, я ждал в машине. Сравнил со службой у Г. К. Жукова. Немыслимо, чтобы маршал заставил ожидать всю ночь.

На рассвете вышел с Морозовым, оба навеселе. "На дачу!", на новиковскую дачу в Ново-Спасском. Я от бессонной ночи как-то не мог прийти в себя и вел машину осторожно. "Почему так едешь? Стой!" Сел за руль и погнал "бьюик". Километров так 140, на Ленинградском проспекте едва не вмазались в "Победу". На даче поспали. Утром покормили, подал машину к подъезду.

Смотрю, сюда же подводят двух лошадей, одна белая. Выходит Василий, его подсадили в седло, и он потрусил по обочине шоссе. Мы на машине сзади. Вдруг лошадь понесла. Инструктор по конному спорту старший лейтенант Романенко побелел. Наконец конь разнуздался и стал. Вася кое-как слез и понес матом Романенко, почему не подготовил коня как следует и т. д. Возмутительная сцена.

По пути в штаб Василий накинулся на меня за то, что я слил из бака машины у Старопанского канистру бензина. Как смел "без спросу" брать бензин! Дело не стоило выеденного яйца. Я держал мотоцикл в квартире на Старопанском и по каким-то причинам не заправил его на бензиновой колонке. Удивила даже не мелочность Василия (бензин тогда стоил 5 копеек литр, нам выдавался бесплатно), а то, что за мной [161] следили — я подъезжал к квартире один. Неприятное открытие.

Довелось мне без промедления испытать еще больший мстительный гнев В. И. Сталина. Он требовал, и очень настырно, быть первыми. Команда была сырая, несколоченная. В середине 1949 года мы проиграли соревнование по кроссу на 60 километров, заняв второе место после "Динамо". Василий собрал нас в новом здании штаба ВВС МО на Ленинградском проспекте. Он явился навеселе, поблескивая новыми погонами, в мае 1949 года стал генерал-лейтенантом. Его "речь" была отвратительна, брань грязной, обвинения несуразными. Я не выдержал, встал и начал возражать. Василий визгливо цыкнул на меня:

— А ты молчи, холуй посольский!

Я даже сразу не сообразил, в чем дело. Потом вспомнил историю десятилетней давности, мой первый и единственный в жизни контакт с иностранным дипломатом. Значит, помнили, значит, следили! Бранью дело не ограничилось. Василий объявил об изгнании меня из рядов доблестных ВВС. Итак, отныне вольнонаемный, по должности инструктор по мотоциклетному спорту команды ВВС МО.

Окончательное превращение меня в штатского почти совпало с радостным событием — 23 октября 1949 года мы с Ниной зарегистрировали брак в Ленинском загсе Москвы. Наконец стали законными мужем и женой. Радость била через край, жизнь не омрачало даже то, что пришлось жить в неважных условиях. Сняли небольшую комнатенку в Сретенском тупике и съехали со Старопанского. Постепенно я освоился со своим новым положением, каждый день торопился к себе домой. Дорога простая: пешком от метро на площади Дзержинского. Вот на этом пути сделал пренеприятное открытие. Годы общения с чекистами не пропали даром, я обнаружил за собой "хвост", проще говоря, топтуны "вели" меня. Проверился, так и есть.

Пришел домой, рассказал Нине. Вины за собой никакой не знал, знал другое: слежка дело дорогостоящее, и если я стал ее объектом, значит, МГБ что-то затевает. Через какое-то время заметил, что наблюдение снято. Успокоился, но, к сожалению, как выяснилось позднее, напрасно. Впрочем, дел было по горло, команда становилась на ноги. Я предвкушал успехи, а энергичная деятельность В. И. Сталина по созданию спортивных коллективов в ВВС МО невольно увлекала, не оставляла времени на размышление. Буквально каждая неделя приносила что-либо новое. [162]

Нужно воздать справедливость В. И. Сталину. Он использовал свои широкие возможности в интересах советского спорта, хотя зачастую его "забота" приобретала уродливый характер. Василий серьезно отнесся к подхалимскому избранию председателем Федерации конного спорта СССР и по этому случаю завел на даче личную конюшню. Руководители военно-строительных организаций, естественно, угодничали перед Василием, особенно генерал А. Н. Комаровский, известный специалист по использованию труда заключенных. По инициативе Василия были построены спортивные залы или под них переоборудовали подходящие помещения. В горячке обустройства спортсменов и мне улыбнулась удача — в конце 1949 года мы с Ниной получили однокомнатную квартиру на пятом этаже типового дома на Хорошевском шоссе.

Казалось, достигнута вершина счастья. Перевезли свое имущество — перину, на которой спали на полу. Втащили не без труда единственное достояние — мотоцикл. Поднимать машину на пятый этаж было делом не из простых. На стройке по соседству работали немецкие военнопленные. Я договорился с одним, хорошим столяром, и он соорудил мне на кухне приличный стол. Посидели и выпили с ним ради такого случая. Я с уверенностью смотрел в будущее, Нина часто мечтала о том, как расставить мебель. Когда у нас будут деньги. "Будут!" — заверял я ее, надеясь взять призовые места на соревнованиях. 27 апреля 1950 года наши планы разлетелись.

На рассвете раздался громкий нетерпеливый стук в дверь. Я встал с пола, подошел к двери.

— Кто?

В прихожую ввалились четверо и разбежались по нашему жилищу. Схватили и ощупали мою одежду. Согнали Нину с перины, перетряхнули постель.

— Что вам нужно?—спросил я.

— Где оружие? — заорал, видимо, старший.

— Ищите, — пожал я плечами и попытался успокоить Нину, которая полуодетая дрожала на табуретке.

Обыск не занял много времени, у нас практически ничего не было. Только по завершении этой операции мне предъявили ордер на арест и обыск Бучина А. Н. Приехало за мной МГБ.

"Бучин, будучи враждебно настроен против советского государственного строя, среди своего окружения распространял гнусную клевету по адресу руководителя партии и правительства. Кроме того, Бучин имел подозрительные связи с бывшим военным атташе США в СССР Файнмонвилем". Постановление утвердил 21 апреля 1950 года зам. министра государственной безопасности СССР Огольцов. Итак, вы пошли в тюрьму как изменник Родины, шпион и антисоветчик. Наверное, над вами "работали" куда больше, чем отражено в материалах дела.

Я проходил по следственной части по особо важным делам МГБ СССР. Следователи полковник Герасимов, затем подполковник Мотавкин взялись за меня всерьез и, конечно, поставили на "конвейер". Практически мне очень долго не давали спать. На допрос вызывали вскоре после 10.30, то есть после отбоя. Только лег, как надзиратели, или лучше именовать их уместным словечком вертухаи, поднимали и вели на допрос. Нередко по дороге запирали в бокс на несколько часов, глубокой ночью вводили в кабинет зевающего следователя, который, чтобы разогнать сон, орал, грозился и вел безумные речи. Иной раз казалось, что ты в доме умалишенных. В камеру отводили около 6 утра, а в 6 подъем, и уж спать днем не дадут.

Следователям незачем было держать меня на допросах целыми ночами, нельзя же в самом деле в тысячный раз выслушивать мои ответы: не завербован злодеем Файнмонвилем, не передавал, как выходило у следователей, шпионские сведения в США через Эйзенхауэра или, на худой конец, его сына. Этих бредовых диалогов в протоколах, подшитых, в архивном деле нет, но это было, было. Потом на какое-то время оставляли в покое, и снова на "конвейер", благо у основных следователей были помощники, коротавшие со мной бессонные ночи. В конце концов я стал плохо соображать, что происходило.