666 Атаджан таган чужо й

- Ты женат, французский мулла?

Блоквил понял первое и последние два слова, однако главного слова в середине фразы он не знал. Поэтому и весь вопрос для него оказался непонятным.

- Я не понимаю, Агабек.

- Как бы тебе это сказать? Кейваны есть у тебя, кейваны?

Блоквил сопоставил с персидским “кедбану” - “жена” и ответил:

- Кедбану нес. Кейвану нет.

- А мать есть?

- Мать есть.

- А отец?

Блоквил молчал.

- Педер (отец) есть? - поспешил ему на помощь Эемурат.

- Педер нес.

- А что означает твое “нес”?

- Ёк, ёк! - быстро поправился Блоквил.

- Так-то оно лучше. А то “нес” да “нес”, нашел какое-то слово! И потом, говори не “вар”, а “бар” (есть). Ба-ар!

- Ба- ар.

Радуясь успешности свои уроков, Эемурат улыбнулся, хотя в темноте этого и не было видно.

- Получается, кажется ... Жорж, ты какой веры? Ты ведь не мусульманин?

- Нет, моя вера не мусульманская.

- Это я и без тебя знаю.

- Я католик.

- Мне это непонятно. Ну да ладно. Будем считать, что разобрались.

- Я из Парижа, Агабек.

- А ты не хотел бы принять ислам?

- Нет.

- Нет, Агабек,- возразил Блоквил, понявший хоть и не все, но главное. - Я не буду мусульманином.

- Мы уже сказали это... Ай, брат, наш с тобой разговор похож на размахивание руками в темной комнате. Давай, лучше будем спать!

На этом нелегкий для обеих сторон диалог прекратился. Но до конца ночи еще было далеко. Может, поэтому в темной комнате вдруг зазвучала негромкая песня.

Мару-Шаху-Джахан-ов, родина моя,

Жизнь чужую брал, свою я отдавал за тебя.

На базаре, устроенном в Хангечене,

Удачную сделку совершил я...

Приятный голос Эемурата пришелся по душе Блоквилу. Он решил как-то сообщить хозяину о полученном удовольствии.

- Мару-Шаху-Джахан, браво!

- Вот дьявол, чего он только не знает!- пробормотал себе под нос Эемурат. - Смотри, как он произносит “Мару-Шаху-Джахан”, этот капыр!

И опять наступила тишина. Блоквил вынужден был молчать, потому что толком не знал языка и не мог изъясняться. Поэтому Эемурат взял инициативу в свои руки.

- Жорж, сколько тебе лет? - Блоквил молчал, поэтому Эемурат подсказал. - Вот мне сорок лет, сорок! А тебе сколько?

Француз понял. Но он не знал, как правильно сказать, что ему двадцать восемь лет.

- Я десять, десять, восемь...

- Говоришь, восемнадцать? - темноту разорвал смех. - Нет, брат, ты что-то не то сказал...

Как только начало светать, Эемурат сразу же встал.

- Ох и поспали от души! Наверно, и ты спал спокойно, ведь ты был не один, французский мулла?

- Рахат! Рахат! (Спокойно),- съехидничал Блоквил. - Доброе утро, Агабек!

- Доброе! - Эемурат начал сворачивать свою постель. - Уж теперь-то вряд ли кто-то придет!

Блоквилу хотелось, чтобы он забрал свою постель и поскорее убрался из сарая. Он намеревался, не слыша храпа Эемурата, поспать до тех пор, пока не то что воры, а даже с пушками не придут и не схватят его за шиворот...
х х х
Сегодня Пятница. В одном из домов на другом конце улицы устраивали садака-поминки по всем ушедшим.

Проснувшийся около полудня Блоквил, даже когда ходил по нужде, никого вокруг не увидел. Видно, все население, взрослые и дети, отправились на садака. Такое безлюдье было самым подходящим для побега моментом, если бы пленный имел такой замысел. Но после вчерашних событий, узнав, что кто-то другой вознамерился похитить пленного, Блоквил отказался от своего намерения.

Только француз вошел в свой сарая, как из-за дома Акмарал вынырнули два всадника. Один из них был безносым толстяком, которого пленный видел в тот день, когда приезжала знахарка, он тогда все вертелся возле сарая. Какое-то недоброе предчувствие охватило Блоквила.

Вообще-то всадники не походили на людей, прибывших с дурными намерениями, скорее они походили на высоких гостей. Они и в седле держались очень уверенно. Безо всякой суеты слезли с коней. Увидев в руках одного из них веревку, Блоквил встревожился.

Когда те уверенно зашагали к сараю, Блоквил понял, что пришел его час. Ему сейчас надо делать все, чтобы обезопасить себя. Он ничего уже не сможет сделать после того, как они войдут в сарай и свяжут его по рукам и ногам. Так что надо опередить их, не дать застать врасплох.

Один из приближающихся к сараю похитителей сказал другому:

- Повяжем его, пока он не вышел из сарая!

Интуиция Блоквила помогла понять смысл сказанного. И это подтолкнуло его выскочить на улицу.

Выйдя из сарая, он не стал молчать.

- Помогите! Помогите! - заорал он во всю глотку.

Однако злоумышленников не испугали его крики, она даже не замедлили шаг. Однако следующее движение пленного заставило их остановиться, как вкопанный. Нацеленное на них дуло французского пистолета вызвало дрожь в коленках.

- Да что же это такое! - с трудом выдавил один из них.

- Я и с-сам поражен,- посконосый стал заикаться. - У него в руках пистолет!

- Атарын! Атарын! - эти грозные крики еще больше напугали негодяев.

Они не посмели и на пленного напасть, и как удрать не знали. Боялись, что если побегут, пуля догонит их.

- Атарын!

Открылась дверь средней кибитки и во двор вышел Мамедовез пальван.

- Постой, французский мулла, не стреляй!

Один из похитителей, услышав просьбу не стрелять, понял, что спасен, и побежал к своему коню.

Блоквил был поражен, как легко он побежал и взлетел в седло, словно бестелесная птица.

Плосконосый, продолжая испуганно смотреть на взведенный курок пистолета,не отважился бежать.

Появившийся перед ним Мамедовез пальван упер в землю приклад капсюльного ружья.

- Ну, молодец, что все это значит?

Голос плосконосого задрожал:

- Эссаламалейкум, агам!

- Я не могу гневить Господа, не приняв Божьего приветствия. Поэтому валейкумэссалам. Но я не буду старшим братом таким, как ты, и не называй меня ага...

Увидев, что дуло пистолета отведено от него, что ружье на него не нацелено, вор успокоился и взял себя в руки.

- Агам, мы совершили непростительный грех...

- Не стыдясь своего возраста, идешь на преступление, и после этого еще называешь меня “агам”? Такие, как ты, не имеют права называть меня так...

Негодяй съёжился, пожал плечами.

- Прости меня, яшули! Если я еще раз покажусь у твоему дома, я не сын своего отца!

- А ты попробуй еще раз придти с дурными намерениями!

- Ай, да мы просто пошутили, яшули,- отговорка плосконосого прозвучала смешно.

- Старый тигр пули не побоится! И твои слова не оправдывают тебя. Коли ты пошутил, то теперь и на мою шутку посмотри. - Старик посмотрел по сторонам, словно что-то искал. Наконец взгляд его остановился на большом чайнике, перевернутом на кучке золы возле очага. На днях у него отломился носик, потом ручка, и его выкинули как не подлежащий починке.

Мамедовез пальван приказал плосконосому:

- Принеси вон тот чайник, что валяется возле очага!

Пойманный за руку вор покорно исполнил распоряжение, принес разбитый чайник.

Старик поставил вора возле сарая и велел ему водрузить чайник на голову поверх папахи. Вор сделал, что велели, ему не терпелось поскорее узнать, что сейчас произойдет. Чайник без крышки, поставленный верх дном, разместился на его голове.

- У тебя не хватит мужества стоять лицом сюда. Повернись спиной!

Плосконосый не посмел ослушаться.

Взяв в руки ружье, старик широко расставил ноги, отступил на несколько шагов назад. Затем положил приклад ружья на плечо.

Блоквил понял, что за зрелище готовит старик, его охватила тревога. Он поднял одну руку.

- Фо па тирэ! (Не стреляй!) - от волнения он перешел на французский. - Стрелять не надо, Агабек!

- Стрелять надо, детка! - ответил старик, продолжая целиться. - Пусть хоть знает, к кому они пришли. Будет уроком, чтобы впредь не хотелось поживиться за чужой счет.

Человек с чайником на голове хотел обернуться, но резкий окрик “Не шевелись!” пригвоздил его к стене.

Раздался выстрел. Стоявший на папахе чайник разлетелся на мелкие куски. Осколки посыпались на плечи плосконосого, а оттуда - на землю. Оглушенный выстрелом человек подумал, что это его голова разлетелась на части.

На этом “шутка” старика завершилась.

Когда плосконосый повернулся к ним, взгляд его был потухший.

Восхищенный Блоквил воскликнул:

- Браво, Агабек!

Уперев приклад ружья в землю, старик обратился к непрошеному гостю:

- А теперь, молодец, ответь на мой вопрос.

- Я сей-час... - вор стал заикаться. - Я готов, яшули, ответить на все!

- Как тебя зовут?

- Рахимкули, яшули.

- О, ты еще что-то стоишь, если не забыл своего имени! - улыбнулся старик. - Из чьих будешь?

- Из рода Халсахата гассапа.

- Вон оно откуда ты вышел! - Мамедовез пальван покачал головой.

- Ты знаешь Халсахата гассапа, яшули? - нервно спросил дрожащий от страха вор.

- На воскресном базаре чужих людей нет! Халсахата гассапа я очень хорошо знаю. Если ты из его рода, отправляйся и расскажи ему все, что случилось. Скажи, что Мамедовез пальван отпустил тебя с миром. Светлого пути тебе! И запомни, что в этой жизни не бывает не заработанного трудом хлеба.

После этих слов плосконосый, только что избежавший гибели, направился к ждавшему его возле кибитки коню. Стряхивая с себя осколки, он пошел своим путем, но Мамедовез пальван снова остановил его:

- К коню не подходи, дорогой! Мы его привяжем в нашей конюшне. Не беспокойся.

- Но ведь конь нужен мне! - жалобно произнес Рахимкули.

- Если нужен конь, пусть за ним приедет сам Халсахат гассап. Ты только скажи ему, что Мамедовез пальван из Гонура шлет ему привет.

Плосконосый не посмел ослушаться старика.
х х х
Иранские власти предпочли нарушить обет, чем внести за меня высокую плату.

Жорж БЛОКВИЛ

.

Как бы ни тяжело, как бы ни трудно было, а дни проходили за днями, месяцы за месяцами. По мнению Блоквила, они не несли на себе никакой нагрузки, а вся тяжесть была возложена на его плечи. От ведущего полуголодное существование француза осталась половина. Крохотная искорка надежды, еще теплившаяся в его душе, заставляла жить и верить в завтрашний день. Ему все казалось,что следующий день обязательно принесет перемены в его судьбе. Но сложившиеся в бесконечную цепочку проведенные в Гонуре дни начинались и кончались по-прежнему, не принося французу ничего нового. И теперь капрал повел счет не на дни и месяцы, а на времена года. Однако первые дни наступившей весны ничем не ознаменовались.

Порушенные надежды на всемогущую печать главы большого государства вынуждали Блоквила думать об иных путях своего освобождения, рассчитывать на простое человеческое сочувствие. В первую очередь он должен каким-то образом сообщить о своем положении высокопоставленным чиновникам в Париже, а второй путь - просить аудиенции у туркменского сердара Говшут хана. Можно было бы как-то объединить эти два пути. Конечно, если бы сообщение в Париж ушло не от частного лица, каковым в данном случае является Блоквил, а за подписью самого Говшут хана, эффект был бы совсем другим. Возможно, и вопрос решился бы безотлагательно.

Все семь дней, что прошли после неприятного известия от Абдал бека, Блоквил все уши прожужжал своему хозяину Эемурату. В концов концов при помощи Мамедовеза пальвана была достигнута договоренность о встрече с Говшут ханом. При условии, что сам Мамедовез пальван также посетит хана.

Однажды утром, после намаза Мамедовеза пальвана и последующего завтрака три всадника выехали из Гонура и направились в сторону Хангечена. Эемурат гонур не захотел отпускать своего пожилого старшего брата одного и отправился вместе с ними.

Перед отъездом путников случилось следующее. Мамедовез пальван еще не вышел из дома. А Эемурат направился в конюшню. Одетый Блоквил стоял на пороге своего сарая и ждал хозяев, озираясь по сторонам. К колодцу за водой пришла Акмарал и тихо, чтобы только он мог слышать, произнесла:

- Жорж, я сегодня отправляюсь на летовку, помогать дяде. Я там пробуду около трех недель. Если больше не увидимся, счастливо тебе добраться до родины. Простишь нас, если чем-то обидели тебя. Да поможет тебе Господь!

Блоквил произнес с трудом:

- Я не забуду вас до конца дней своих, Ахмарал. Я вам тоже желаю счастья. Вы мне здесь были как родная сестра,- успел сказать он.

Покашливая, на улицу вышел Мамедовез пальван. А с той стороны, ведя коней, подошел Эемурат.

Доставая воду из колодца, Акмарал в последний раз взглянула на француза. Блоквил увидел, как на ее красивых и печальных глазах выступили слезы. Влажные черные глаза казались еще красивее. Француз сглотнул слюну. “Я никогда не забуду эти прекрасные черные глаза, в которых застыло страдание обеделенной любовью женщины!..”

Возле зарослей камыша на восточной окраине аула люди рыли канаву. Легкий дымок от сожженной травы, смешиваясь с влажным воздухом, нес с собой запахи весны.

Это время года Блоквил любил больше всего. Если бы он сейчас был дома, то вместе с друзьями отправился верхом на охоту. На ужин у них была бы свежеприготовленная дичь.

Вот и сейчас его любимая пора. И сейчас он едет верхом на коне. Его также сопровождают попутчики. Только сейчас капрал отправился не на охоту, он ехал просителем своей судьбы. И рядом с ним ехали не друзья его... Неизвестно, с какой вестью они вечером вернутся обратно. Известно было только то, что вечером вместо роскошных хоромов его также будет ждать опостылевший сарай, а на ужин вместо дичи, если повезет, он получит кашу, в противном же случае кусок сухой лепешки с чаем. Потому даже весна не впечатляла его, и весенний воздух не пьянил.

Блоквил почти полгода живет среди туркмен, но до сих пор не встретил среди них ни одного словоохотливого. Он не знал, чем это объяснить: то ли хитростью людей, то ли природной замкнутостью, вызванной непосильными тяготами жизни. В конце концов он сделал вывод, что это, скорее всего, печать времени. Потому что даже в последней войне с гаджарами погибло очень много туркмен. Если в одном доме не было погибших, они обязательно были в соседнем. К тому же малочисленные туркмены были то ли родственниками друг друга, то ли соплеменниками. Туркмены очень высоко чтят павших на полях сражений. Может, они потому так мало говорят, что не хотят тревожить дух этих людей, постоянно думают о них.

Проводя большую часть суток в одиночестве в старом сарае, редко общаясь с людьми, Блоквил, недолюбливавший болтунов, пожив среди туркмен, понял, что в чрезмерной замкнутости тоже нет ничего хорошего.

Вот и на этот раз все три всадника почти не вымолвили не слова за всю дорогу до самых крепостных стен Мерва. И лишь большинство людей, ехавших со стороны Мерва верхом на конях, ослах, а кто и пешим с мешком за спиной, здоровались с Мамедовезом пальваном. Старик отвечает на приветствие и едет дальше. Разговор не завязывается.

Блоквилу нравится обычай местного люди здороваться со всеми встречными, знакомыми и незнакомыми. Например, все приветствуют Мамедовеза пальвана за его преклонный позраст. Хотя ясно ведь, что многие здоровающиеся даже не знакомы с ним, да и он многих не знает. Это хороший обычай. Не нравится только Блоквилу их молчаливость. Уж лучше бы что-нибудь тихо напевали, как это делал Эемурат ночью в старом сарае. Но что поделаешь, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а тем более, если ты пленник этого народа, ты обязан жить по его законам.

На большой площади на окраине Мерва собралась большая толпа народа. Чем ближе подъезжали всадники, тем отчетливее слышали собачий лай. То лай перекрывал крики людей, то люди своими криками заглушали визг и стоны собак.

Блоквил и без расспросов знал, что там происходит. Собачьи бои. Не все из восточных традиций нравились Блоквилу. В частности, он не выносил собачьи бои. Он видел их и в центре Тегерана, и в окрестностях Мешхеда, и на равнинах Хорасана. Французу непонятен был восторг, с которым люди устраивали кровавые потасовки собак, натравливая их друг на друга. “Интересно, неужели эти люди, когда дерутся две собаки, не представляют своих детей?”

Жизнь чаще всего сталкивает тебя с людьми, которых бы не хотел видеть, делает соучастником неприятных событий. Вот это и есть одна из тысяч неразгаданных жизненных тайн. Блоквил стал невольным зрителем ненавистного ему зрелища. Его хозяева повернули коней в ту сторону, где стравливали собак.

Поскольку путники из Гонура сидели верхом на конях, все происходящее внизу было видно, как на ладони.

Вон на круг выпустили двух одинако жирных, словно близнецы, собак с огромными головами. Двое четвероногих братьев наших меньших вцепились друг в друга ради удовольствия своих двуногих хозяев. Отточенные разгрызанием мослов острые клыки впились в туши противников. Пасти обеих собак окрасились алой кровью. После продолжительной схватки одна из собак рухнула на землю. Зато вторая и не подумала отпустить ее, продолжала грызть.

Отведя взгляд от дерущихся собак, Блоквил стал разглядывать толпу. Все собравшиеся, от мала до велика, наслаждались жестокостью двух псов.

Хозяин поверженного кобеля по всей видимости не захотел, чтобы его собаку добивали, и признал поражение.

Распорядитель собачьих боев, подняв обе руки, громко провозгласил:

- Победил кобель Овезгелена букры!

Для него не было разницы, чья собака оказалась победителем - Овезгелена букры или еще кого-то. Для него главным было, чтобы собаки дрались меж собой, чтобы пролилась собачья кровь.

Человеку по имени Овезгелен букры вручили приз - отрез кетени на платье. И лишь после этого Мамедовез пальван продолжил путь.

Любители собычьих боев остались позади. Но еще долго слышался шум людских возгласов.

Всю дорогу молчавший Мамедовез пальван вдруг подал голос.

- Видел, французский мулла? Человек стравливает двух собак. Одна из них, даже пролив свою кровь, не получила приза. А другой дали приз. Ты что, думаешь, собака сошьет себе из кетени халат? - На свой вопрос пальван ответил сам. - Да нет, конечно! Кетени будет одевать жена человека, толкнувшего собаку на драку, заставившего ее пролить кровь. Вот тебе одна из загадок этой жизни! Ладно, это собаки, но ведь кто-то и людей заставляет проливать кровь, чтобы носить кетени. Вот тебе еще одна загадка!

Старик был прав. Вот только Блоквил не понимал, какое отношение лично к нему имеет все сказанное. “Может, он считает, что я тоже в незаработанных нарядах хожу? Наверно. Эх, старик, старик! Кто-то может и не знать, но ты-то лучше других знаешь, какой “приз” преподнесла мне прошедшая война. Ты-то ведь умный мужик!”

На взгляд Блоквила, дорога к дому хана Мамедовезу пальвану хорошо известна. Ни у кого ничего не спрашивая, доехав до западной стены крепости, он повернул направо. Затем проехал мимо разбросанных повсюду, словно выцветшие грибы, кибиток и вышел на берег Мургаба.

Доехав до реки,Блоквил представил свои карты, которые чертил по поручению Хамзы Мирзы, и ему все стало понятно. На левом берегу реки стоит аул Бурказ, а на правом Геокча. Иранские войска, пойдя левым берегом реки, прошли отсюда в сторону Гараяпа. А Мамедовез пальван вышел на правый берег и повернул на запад. Но не доехав до аула, о котором подумал Блоквил, он направился к небольшому селеньицу в нескольких метрах от реки.

Видно, там и жил Говшут хан вместе со своими родственниками.

Когда они въехали на улицу, Блоквил попытался угадать, какой из домов принадлежит хану. Ближе к центру рядом с заметно отличающейся от других большой белой кибиткой стоял кирпичный дом с террасой. Именно на него и подумал француз. И не ошибся.

Позади дома с террасой стояли привязанные к кольям несколько лошадей. И это лишний раз подтверждало, что именно здесь живет главный хан текинцев. Все кони были оседланы, это говорило о том, что люди приехали сюда ненадолго, по каким-то делам. Француз оказался прав: как раз сейчас главный хан беседовал с прибывшими из отдаленных аулов старейшинами.

Визитеров из Гонура встретил молодой человек, поздоровавшись, он показал, где привязать коней. После этого пригласил гостей в белую кибитку.

- Именно сейчас хан ага немного занят. Я сообщу ему о вашем прибытии,- молодой человек ответил на интересующий всех прибывших вопрос.

- Можешь сказать, что приехал Мамедовез пальван из Гонура, сынок. Скажи, что с ним еще два его попутчика.

После ухода молодого человека Блоквил из-под завитков мерлушковой папахи потихоньку осмотрел комнату. В ней не было ничего особенного, на чем можно было бы задержать взгляд. Первым делом его внимание привлекла кривая шашка, висевшая на решетке тярима. Ее ножны были изящно инкрустированы. “Неужели Говшут хан садился на коня с этой шашкой?”

Молодой человек вернулся, неся в руках большой чайник чая. Он поставил его рядом с раскаленной от саксаула докрасна печью, после чего взял в углу тканый из верблюжьей шерсти сачак и расстелил посередине.

- Агаи, руки будете мыть?

- Надо помыть,- за всех троих ответил Мамедовез пальван.

Молодой человек взял стоявший у очага кумган и подошел к медному тазу у входа...

Сачак был расстелен между тремя гостями. Блоквил уже видел сачак из верблюжьей шерсти, когда заходил в дом Эемурата. Но он впервые видел это изящно вытканное изделие так близко. И поэтому, даже не подумав, как отнесутся к этому туркмены, осторожно погладил сачак.

Заметивший это Мамедовез пальван пояснил:

- Это называется сачак, французский мулла. Его еще и дастарханом называют. Если хорошенько завернуть, в него не попадают муравьи. И соткан он из верблюжьей шерсти.

- А почему именно из верблюжьей? Разве шерсть других животных не годится?

Старик улыбнулся.

- Ай, наверно, сгодится, если использовать. Просто верблюд скотина, повидавшая Хызра. Да и пророки наши любят это животное. Самое чистое из всех животных.

Ответ удовлетворил Блоквила, и он кивнул головой.

Как только верблюжий сачак раскрыли, оттуда пахнуло таким вкусным ароматом хлеба,что у вечно голодного Блоквила разыгрался аппетит.

- Бисмилла! - произнес старик, отломил от круглой лепешки пару кусочков и протянул ее Блоквилу. Блоквил знал, что он должен сделать то же самое - отломить два кусочка и передать лепешку Эемурату. Однако это было выше его сил, поэтому он сделал вид, что не знает обычаев, и отломил от лепешки весомый ломоть.

Эемурат посмотрел на старшего брата.

Блоквил ждал, что сейчас его начнут упрекать.

Мамедовез пальван сделал вид, что ничего не заметил.

Вкусная лепешка из белой пшеницы пришлась по вкусу французу.

- Французский мулла, пей чай!

Блоквил приличия ради потянулся за пиалой. Хотя сейчас ему совсем не хотелось пить, ему хотелось отломить от белой лепешки еще один ломоть. Но он постеснялся.

Красивый сачак из верблюжьей шерсти спрятал белую лепешку в своих складках.