это система, а не отдельные ее элементы

Проблема рыночного социализма в целом упирается в проблему сочетания плана и рынка. В рыночном социализме рынок признавался как необходимый атрибут. Согласно этой версии считается, что рынок может существовать не только при частнокапиталистической собственности, но и при других формах собственности — общенародной, коллективно-трудовой, единоличной, что при современном уровне развития материального производства невозможно освободиться от товарного производства и рыночных отношений. Негативная сторона рыночного социализма состоит в том, что он воспроизводит многие из болезней капитализма, включая социальное неравенство, макронестабильность, разрушение окружающей среды, хотя эти отрицательные стороны возможно уничтожить с помощью активного государственного вмешательства и планирования.

В дискуссии, проводившейся в рамках «Импульса», мне кажется, разумную позицию по вопросу о рыночном социализме занял А.Войтов (Voitovag@yandex.ru), который, в частности, писал следующее: «Позиция М Заломова о нетоварной природе социализма нуждается в специальном обсуждении. Напомню - эта была одна из главных проблем все 73 года, начиная с сути НЭПа, последующего обсуждения. Тогда же замечания Ленина на книгу Бухарина - наш товар не просто товар, а особый товар. А также подрыв товарного производства при империализме. М Воейков в книге хорошо показал, что первым "товарником" был Сталин, признавший в 1940 году возможность использования рыночных отношений ввиду их нового содержания при социализме. Эта позицию он подтвердил и в начале 1950–х. В 1950-е годы главным делением экономистов было на "товарники" и "нетоварники". Последним был Н.В.Хессин с его метафорой "кит - не рыба". Поэтому и считалось возможным использовать рыночные отношения при строительстве социализма. Вся перестройка прошла под лозунгом "Переход к рыночному социализму". Можно ли было поступать иначе?

Моё мнение - можно и нужно использовать рыночные отношения при строительстве социализма. Они - средство предотвратить расхождение идейности и интереса (вспомните эту мысль Маркса: идея - посрамляет себя, если она отрывается от интереса). Но для этого нужен был научный прорыв, чему воспрепятствовало руководство господствующей партии. Нужно было теоретически объяснить все это, а препятствием было господство филофской безголовности "обойдемся без философии". Поэтому не развили адекватно способностей народа и не обеспечили его теоретическим пониманием возможностей общественного прогресса при тех условиях. В результате не выдержали атаки всего остального мира и не защитили свой образ жизни».

3). Социализм был, но плохой

В Советском Союзе существовал социализм, однако при этом указывается, что социализм был «плохим» строем. Строй, построенный в СССР, не имел ничего общего с марксистским пониманием социализма, так как при нём не было ни самоуправления трудящихся, ни «отмирания» государства, ни общественной (а не государственной) собственности на средства производства; отчуждение, которое, по Марксу, должно быть преодолено при социализме, достигло размеров, превосходящих капиталистические общества.

Кроме того, сторонники версии, что социализм в СССР был не настоящий, а плохой, всегда начинают приводить множество фактов о том, что было плохого в СССР. И они нисколько не преувеличивают, говорят истинную правду. И говорят не только они, не только там всякие закордонные «голоса», но об этом на закрытых заседаниях говорили и первые лица в Советском Союзе. Я имею в виду, конечно, не М.Горбачева, которого никто и никогда не сможет превзойти в критике недостатков, существовавших в стране, но таких, например, консерваторов, как Н.Косыгин или Л.Брежнев. У меня сохранилась запись с заседания Совета Министров СССР от 27.05.1970 года, на котором Н.Косыгин сказал, в частности, следующее: «Ведь, откровенно говоря, за 52 года существования советской власти не бывало так, чтобы человек мог найти в магазине и купить все то, что ему хочется, все, что ему надо. В лучшем случае, если это изворотливый человек, он мог не купить, а достать». А вот Л.Брежнев в своей речи на этом заседании заявил следующее: «Мы 52 года говорили о максимальном удовлетворении потребностей людей, обещали решить эту проблему. Но пока это по-настоящему не получалось. В то же время нельзя понимать так, что мы топчемся все время на месте. Ведь никому не секрет, что у нас была карточная система, не хватало основных продуктов питания в городе, в деревне мы брали больше иногда, чем следовало брать, потом выдавали какие-то пайки по несколько килограммов муки, словом, не всегда было вдоволь основных продуктов питания. Сейчас многое изменилось к лучшему. Во всех уголках страны свободно и вдоволь торгуют хлебом, сахаром, крупяными изделиями и многими другими видами продуктов питания». Конечно, список недостатков и серьезных деформаций в жизни советских людей можно продолжить. В нем непременно должен быть и ГУЛАГ. И бессмысленная гибель миллионов людей во время Великой Отечественной войны. И отчуждение трудящихся от управления страной. И гонение на ученых, отстаивавших истину. И бюрократизм и т.д. и т.п. Но история СССР состоит не только из плохого. И не надо быть апологетом советского строя, чтобы не видеть того, какой стала страна к началу горбачевской перестройки. Мы можем констатировать со спокойной совестью, что человек в СССР жил не в страхе за будущий день, а был на все 100 % уверен, что ему самому, его детям и внукам не грозит безработица и нищета, что, как пелось в одной из песен, «завтра будет лучше, чем вчера». И такая уверенность в будущем присуща только тем и только тем, кто живет при социализме. При капитализме такой уверенности нет почти ни у кого.

4). Социализм был, но преждевременный

В СССР был социализм, но в первоначальном, неразвитом виде (деформированный социализм, мутантный социализм, чуть ли не феодальный социализм и т.д). Ранее я уже писал о взглядах Б.Кагарлицкого, который утверждал, что в России не сложились объективные условия для становления социалистического общества, что социализм в принципе не мог быть построен. Теоретически, исходя из заранее заданных критериев, вполне можно придти к такому выводу. В самом деле, если обратиться к ситуации, существовавшей в России в 1917 году, то вроде и речи не могло быть о строительстве социализма: ее экономика была не только по преимуществу аграрной с преобладанием мелкотоварного производства, к тому же основательно разрушена войной, с мизерным удельным весом городского пролетариата. Если вспомнить с какого низкого уровня начиналось строительство социализма после отказа от политики военного коммунизма, то можно только поражаться смелости большевиков, поднявших страну на строительство социализма. Но чудо свершилось. И, несмотря на все препоны (внутренние и внешние), народам СССР удалось преодолеть вековую отсталость и создать производительные силы, вполне достаточные для функционирования социалистических экономических отношений.

Версия о саморазрушительности социализма, о том, что марксизм выдохся, не может быть обоснована научно. Социализм в СССР, несмотря на присущие ему внутренние противоречия, постоянно реформировался, развивался и у него, что крайне важно отметить, был потенциал совершенствования (см. мой очерк «О государственном социализме в СССР»). Марксизм развивался в теоретических изысканиях многих диссидентов – марксистов, о которых сегодня мы знаем. Даже в КПСС были люди, критически настроенные и вынашивавшие идеи дальнейшего развития советского общества. Однако эти прогрессивные силы были отвергнуты сознательно и бескомпромиссно предателем социализма – М.Горбачевым и его подручными. Социализм в СССР не был обречен на гибель, он в силу стечения ряда объективных и субъективных факторов, как внешних, так и внутренних, был задушен на корню.

7). Социализм – это «линейная» форма, обреченная на самоликвидацию

Эта версия принадлежит А.Шушарину – автору пятитомного произведения «Полилогия современного мира. (Критика запущенной социологии)» (М.: Мысль. 2005-2006). Он назвал т.н. «градацию», используемую им вместо понятия «формация», социализмом, в которой выделил следующие четыре основных признака. Он писал: «Причем речь идет не о составе производства как о громоздких и нудных характеристиках производительных сил, а именно об основных отношениях. Первый их признак (но вовсе не по порядку), вполне классический, эндогенный и жесткий, – линейная форма (преходящая, исторически быстро отжившая, но уже постэкономическая), с деформациями всех ранее снятых гетерогенных производственных отношений.

Три другие образуют признаки, если кому угодно, социализма вообще или, точней еще будем говорить, гуманизма: постэгокультурность, как поствоенный мир, как культурная безопасность, интеркультурность, хотя, конечно, только в своих пределах и со своими искажениями, незавершенностями и напряжениями; и как постасимметрия в экзогенных отношениях (культурная патернальность, сложение разновысоких структур, в том числе и отстающих субкультур), хотя и со своими сложностями, но и уже в прямой противоположности преодоленным асимметриям «мировой капиталистической системы». Таким образом, вместе интеркультурность и постасимметрия (патернальность) образуют поликультурность (постэгокультурность). (Учитывая необычность этих терминов, к тому же сложно связанных между собой, к их растолкованию еще вернемся). Наконец, генетически научная идеология, до недавнего времени ортодоксальная марксистская («марксистско-ленинская», «коммунистическая») со страновыми модификациями, быстро отжившая, фактически уже почти всюду рухнувшая» (Цит. изд. т.4. с.346).

Нет смысла возражать против необычности применяемых А.Шушариным терминов, однако их смысл более или менее ясен. Что касается термина «линейность», то он не раскрывает существа отношений при социализме. Не выдерживает никакой критики и вывод о постэкономичности социализма по двум причинам. Во-первых, ни одно общественное устройство не может быть неэкономическим. А во-вторых, если А.Шушарин имел в виду под термином «экономичность» капитализм, то и в этом случае он неправ, т.к. при социализме сохраняются отдельные черты предшествующего способа производства. Я не возражаю против такой характеристики как постэгокультурность (в нормальной общедоступной семантике). Что же касается генетической научной идеологии, то А.Шушарин ее преждевременно похоронил, так же, как и политическую экономию.

За эталон социалистических экономических отношений (хотя А.Шушарин, как черт от ладана открещивался от экономического подхода) он принял отношения, складывавшиеся в «оборонке», где он сам и работал. Это обстоятельство делает понятным многое, что он изобрел не только в области специфической терминологии, но и в объяснении существа экономических отношений. Например, его понятие групповая «собственность на технологии». Истоки этого термина находятся в отношениях между конкурирующими между собой оборонными предприятиями (комплексами). Читаем, что написал по этому поводу А.Шушарин: «…генерал-полковник в отставке, бывший командующий противоракетной и противокосмической обороной (ПРО и ПКО), Ю.В. Вотинцев излагает свои соображения чуть ли не буквально в терминах политической технологии: «Легко и просто происходят любые разъединения, размежевания. К объединению же пролегает тяжкий путь преодоления, в нашем случае – межведомственного амбициозного сопротивления. Именно на такой позиции стояли многие генеральные, главные конструкторы и коллективы их сотрудников. Грустно об этом вспоминать, когда не от иностранных разведок, а друг от друга и от заказчика они нередко тщательно скрывали свои «ноу-хау». А ведь задачу решали одну. Эта разобщенность привела к тому, что каждая система работала в локальном режиме, в индивидуальной системе координат, имела свой парк вычислительных машин с их программно-алгоритмическим обеспечением<...>Требования по унификации и стандартизации внедрялись медленно и без желания». (А я сам хорошо помню, что в анализе находящихся в войсках, изготовляемых и разрабатываемых радиолокационных станций выяснилось, что превышавшая сотню номенклатура могла бы быть по меньшей мере вдвое сокращена; можно сказать, явный дефект ненужного дублирования как некоторой аномальной, своего рода, внутриведомственной беспроигрышной «конкуренции».) Однако за этой «длительной и изнурительной борьбой с могущественными генеральными конструкторами» (Ю.В. Вотинцев) на самом деле и скрывалась, едва ли не в самом чистом виде, лишь представляемая генеральными конструкторами собственность на технологии»» (Цит. изд т.4. с.348-349). Явление, кстати, довольно распространенное в промышленности СССР, имеющее в своей основе психологический характер и обусловленное недостатками и изъянами хозяйственного механизма, А.С.Шушарин распространяет на всю социалистическую экономику, где господствовала общенародная собственность. Дискретность в отношениях между предприятиями и министерствами (ведомствами) имела место, но совсем не она определяла сущность экономических отношений (см. 4-ую главу монографии «Мир на перекрестке четырех дорог. Прогноз судьбы человечества»).

Из «оборонки» в лексикон А.С.Шушарина перекочевал и термин «линейная форма». Из «оборонки» растут ноги и всей науки А.С.Шушарина о социализме. Характеристики «оборонки» им распространяются на весь народнохозяйственный комплекс страны. Вот довольно типичная выдержка из творческой лаборатории А.С.Шушарина: «Во-первых, «державная этика труда» (Митин) означает, что работа здесь идет вовсе не ради прибыли, а ради пусть и особого, но «общего дела», не того, что выгодно, а того, что надо.

Во-вторых, в оборонке всегда и везде велика «административно-командная» роль науки (НИИ, КБ), когда, так сказать, не принято, чтоб заводы отторгали новшества, будь то массовое, серийное, тем более штучное, единичное или уникальное производство. Оборонка была по сути единственным сектором, в котором невосприимчивость производства к науке все же прямо компенсировалась и «державно» и административно.

В-третьих, в особых формах именно оборонке испокон веку имманентно свойственна, хотя и только в ведомственных пределах и в управленческой форме, высокая степень обобществления технологий; в наиболее ярком примере это, как в средмаше («Минатом») у Е.П. Славского, – от геологоразведки, через ряд «переделов», до установки радиоактивных веществ в реакторах или на головных частях ракет. (Хотя и все в той же резкой ведомственно-учрежденческой изоляции от всех прочих, что быстро и увеличивало технологический разрыв «оборонки» и «гражданки».) Наконец, по тем же причинам, и в-четвертых, оборонке в известной степени неизбежно присущ внутренний уже постплановый механизм; план свят, но и не фетиш, ибо «вероятный противник» может в любой момент легко «заставить» пересмотреть планы. Все это, повторю, вовсе не значит, что оборонка – идеальный образец, в ней все те же дефекты, в частности «перенаселенность», но есть и кое-что в высшей степени полезное. Но собственность есть собственность» (Цит. изд. т.4. с.352).

Порассуждав об аграрном секторе, А.Шушарин вдруг ни с того ни с сего свалил на голову читателей мрачнейшую картину системного кризиса при социализме. «Всякая отжившая система проявляется в обнажающихся пороках всех без исключения «сторон общественной жизни». Соответственно, активность людская, т.е. деятельная, преобразующая инициатива, может выявлять себя абсолютно в любой области, сфере, срезе, уровне практики. В самом деле, разве нет проблем питания, младенчества и материнства, семьи, детства, женского вопроса, здравоохранения, спорта, техники безопасности, отдыха, туризма, спорта, старости и т.д.? Разве нет проблем образования, дошкольного, начального, среднего (общего, специального), высшего, «степенного», переподготовки кадров? Разве нет проблем территориальной организации бытия, жилья, транспорта, местного обеспечения, да еще с учетом колоссальных региональных особенностей? Разве нет проблем во всех отраслях производства, вплоть до отдельных предприятий, цехов, участков? Разве нет проблем в кошмарно запущенном потребительском секторе, «сфере обслуживания»? Разве нет проблем в правоохранительной системе, судопроизводстве, в вооруженных силах? Разве нет проблем во всех бесконечно многомерных внешних делах, в национальном вопросе, государственном строительстве? Разве, наконец, нет проблем в структурном научно-технологическом перестроении всего производства?

Есть везде и всюду. Как и положено системному кризису» (Цит. изд. т.4. с.366-367).

Словом, куда взор не кинь – везде пороки и нерешенные проблемы. И это он написал после того, как воспел достижения социализма в различных областях общественной жизни в сравнении с капиталистическими странами! Спору нет, как я уже выше отмечал, проблемы были во всех сферах и секторах общественной жизни. И вызваны они были глубочайшим противоречием между надстройкой (диктатура партийно-государственного аппарата) и системой экономических отношений. Но, несмотря на это противоречие, сгубившее социализм и СССР, все-таки у социалистических экономических отношений было столько достоинств, например, наличие общественных фондов потребления, что стране было чем гордиться, ибо она опережала все другие страны по многим параметрам качества жизни населения.

Отставание СССР в области освоения передовых технологий (кроме ВПК) А.Шушарин обозначил как системный кризис всего социализма. И снова он, опираясь на изобретенные им во время работы в ВПК, термины, вновь навязчиво предложил читателю свою искусственную версию системных пороков социализма: «В современном социализме в высшем, все определяющем, технологизированном или индустриальном секторе, как следствие – во всем производстве и общем равновесии, и господствует асимметрия необщественной, группоиерархической собственности на технологии («технологический феод») и соответственно функциональные производственные отношения, т.е. торжествует, доминирует над всем механизм соисполнения функций, плановое равновесие, а в знаковой сфере – статусные структуры (коллективов и лиц), что, впрочем, суть одно и то же. Ни малейшего отношения к средствам производства, экономическим отношениям, эта собственность «в чистом виде», напомним, уже не имеет, хотя в деформации и резко сковывает эти отношения, в том числе разлюбезный рынок» (Цит. изд. т.4. с.368-369). Если сказать коротко, то все вышесказанное – сплошная нелепица. Хотя она и так видна любому профессионалу, придется, тем не менее, разобрать по косточкам «гениальные» мысли автора полилогии. Кстати, возвращаясь к причинам ошибочности в трактовке как самой природы социализма, так и истории развития человечества в целом, можно образно охарактеризовать их как объективную ограниченность автора полилогии, обусловленную тем, что та жизненная и теоретическая позиция, с которой он вел свое наблюдение, была слишком ограниченной для решения той задачи, которую А.С.Шушарин перед собой поставил. Этим были обусловлены не только примитивизм его выводов, но также и снобизм, проявившийся в заигрывании с западной социологией, стремлении быть оригинальным и «модерным».

Продолжая тему анализа сущности общественного устройства в СССР, следует отметить следующее.

Во-первых, в народном хозяйстве страны господствующими формами собственности были не «группоиерархическая собственность на технологии», а общенародная собственность на основные средства производства в сочетании с кооперативной формой собственности (колхозы и потребкооперация). Кроме того, уже сам термин «группоиерархическая» собственность представляет собой «темную лошадку». О каких субъектах идет речь? О предприятиях? Областях или республиках? Министерствах и ведомствах? Как между собой взаимодействуют некие группы в иерархии? Словом, вопросы следуют за вопросами, без какой-либо надежды получить на них ответы.

Во-вторых, что значит «технологический феод»? При социализме господствует феодальная собственность (группоиерархическая) на технологии? Разве это не бред сивой кобылы?

В-третьих, разве это не бессмыслица, что якобы этим феодальным формам собственности соответствуют некие «функциональные неэкономические производственные отношения», над которыми доминирует непонятно в чем заключающийся механизм соисполнения, или плановое равновесие, а в знаковой сфере (?) – статусные структуры, т.е. бригады, предприятия, министерства и т.п. И вся эта система, хотя и не имеющая никакого отношения к экономическим отношениям, тем не менее, их сковывает(?). Несколькими строками ниже он пишет о полной «невидимости» собственности для экономического знания. Надо понимать это утверждение таким образом, что собственность становится видимой только для полилогии, а политэкономии ее век не видать, как собственных ушей.

Ну, разве можно серьезно воспринимать все эти заумные полилогические рассуждения?

А.Шушарин видел выход из придуманной им ситуации с монополией т.н. группоиерархической собственности на технологии, разрушающей ткань социализма, в том, чтобы изъять их из ограниченной (необщественной) группоиерархической собственности, поставив их под «контроль всеобщего интеллекта» (Цит. изд. т.4. с.371). А дальше следует изложение идеи, очень напоминающей проект академика Глушкова о создании всеохватывающей автоматизированной системы управления: «Этот шаг и будет означать не нелепое абстрактно-гуманистическое или абстрактно-демократическое, а конкретно-историческое освобождение человека и производства от оков группоиерархической собственности на технологии, «технологического феода», отчуждающих и властвующих над людьми статусных структур. Но при этом сами господствующие функциональные (технологические) производственные отношения и структуры, сбросив стихию линейной формы, «технологического феода», вовсе не будут ликвидированы (как в свое время пытались «ликвидировать» товар), а будут необратимо сняты более высоким и свободным, пока условно говоря, аналитическим, координационным, научным механизмом, или «второй сигнальной системой», общественного производства» (Цит. изд. т.4. с.371). Любопытно было бы знать, неужели «плановое равновесие» представляет собой стихию и чем «научный механизм» = «вторая сигнальная система» будет кардинально отличаться от планирования?

И вот опираясь на столь противоречивые и неубедительные аргументы, Л.Гриффен делает свой фундаментальный вывод: «Таким образом, в обществе, которое при социализме еще не охватывает в качестве единого организма все человечество (что является непременным условием коммунистического общества – ни о каком коммунизме “в отдельно взятой стране” или группе стран и речи быть не может) и имеет внутреннюю социальную дифференциацию, между индивидом и обществом располагается особая социальная группа с непосредственными технологическими, экономическими и социальными связями — коллектив. Непонимание данного фундаментального момента — коллективистского характера социализма, отличающего его как от всех до сих пор имевших место, так и от будущей общественно-экономических формации, — делает абсолютно безнадежными попытки понять характер современного общественного развития». Что же касается утверждения Л.Гриффена, что коммунизм возможен только в качестве единого общечеловеческого организма, то, мне представляется, что оно, в лучшем случае, может быть только предположением, но никак не весомым аргументом.

Нельзя не упомянуть еще об одном «открытии» Л.Гриффена – социалистического «номенклатурного класса», что сближает его концепцию с первым типом версий. Вот что он сообщал нам на сей счет: «“Номенклатурный класс”, заняв важнейшее место в обществе, начал преобразовывать его соответственно своим интересам, в том числе превращая все остальные социальные группы, связанные с производством, в единый “класс-исполнитель”. Рабочие, ввиду своего прежнего социального положения, сравнительно легко вошли в эту социальную роль. Намного сложнее обстояло дело с другим отрядом тружеников — крестьянами, сильно зараженными мелкобуржуазной идеологией. Здесь только чрезвычайное давление могло преодолеть частный экономический интерес мелкого производителя. На селе началась ожесточенная классовая борьба со всеми присущими ей эксцессами и потерями — не только с кулаками, но с крестьянством как мелкобуржуазным классом, оставшимся от старого общества. Победил “номенклатурный класс” как исторически прогрессивный и лучше организованный. Через создание колхозов крестьяне также стали, как и рабочие, частью того же “класса-исполнителя” — “парной” номенклатуре в новых общественных условиях социальной группы, образуя вместе с рабочими и технической интеллигенцией единый социалистический класс трудящихся». До сих пор, насколько я знаю, никто из философов не смог додуматься до идеи позитивной роли нового «номенклатурного класса» в преобразовании классовой структуры общества в интересах этого «номенклатурного класса», порождении им нового класса - “класса-исполнителя”, «входящего в базис». Поражает не только сама идея Л.Грффена, сколько фантастическая мощь «номенклатурного класса», который в соответствии с наверняка научно обоснованной программой создавал принципиально новую классовую основу новой, невиданной в истории формации – социалистической.

Диву даешься – до чего только не додумаются философы, которым все подвластно!

Нельзя не удивиться и трактовке Л.Грффеном причин контрреволюционного переворота, совершенного в 1990-х годах в СССР. Все, оказывается, было элементарно просто, а именно: «…выведением страны на путь развития социализма на собственной основе “номенклатурный класс” выполнил полностью свою историческую миссию, исчерпал свою прогрессивную социальную роль. Настал черед выполнения главной задачи социализма (уже частично выполненной за счет существенного снижения уровня противостояния между номенклатурой и трудящимися по сравнению с буржуазией и пролетариатом) — ликвидации классов. Но ни один господствующий класс никогда добровольно не сходил с исторической арены. “Номенклатурный класс”, который держал в своих руках все рычаги власти, в том числе и репрессивный аппарат, всеми доступными ему методами воспротивился исполнению приговора истории. Однако никакой репрессивный аппарат не способен обеспечить прочное положение господствующей социальной группы без соответствующего идеологического обеспечения. И оно, естественно, появилось. Его “теоретической базой” стал “официальный марксизм”. Итак, все решил ПРИГОВОР ИСТОРИИ, провозглашенный никем иным, а самим Л.Гриффеном!

Однако двух вышеупомянутых аргументов в пользу своей версии (внешние факторы становления социализма и определение социализма как общества, состоящего из молекул-коллективов) оказалось, по мнению Л.Гриффена, недостаточно и он решил дать ей более солидное обоснование. В бой им была введена тяжелая артиллерия – рассуждения о производственных отношениях и собственности.

Л.Гриффен, приступая к выдвижению новых аргументов, пишет: «…неизбежно становление и длительное функционирование на собственной основе определенного общественного способа производства, по сути своей еще не являющегося коммунистическим. Называть ли этот строй социализмом – дело вкуса. Но как бы мы его не называли, необходимо совершенно ясно отдавать себе отчет в том, что он не только никогда реально не соответствовал представлению о первой стадии коммунизма, но и в принципе ему соответствовать не может, являясь вполне определенным особым общественно-экономическим строем, характеризующимся своими собственными производственными отношениями (в том числе особенными, только ему присущими отношениями собственности на средства производства, и собственной связью между производством и распределением) и соответствующими им надстроечными установлениями – и все это на весьма продолжительное время и наряду с существованием в мире капитализма». Итак, какие же это специфические производственные отношения и особенные отношения собственности сложились в социалистической формации?

Л.Гриффен поясняет: «Если отношения распределения еще не коммунистические, то, значит, и определяющие их отношения собственности также еще таковыми вполне не являются — той стороной, которой они обращены к производству, они уже общественные, а той стороной, которой они обращены к распределению (и потреблению) — еще нет (или не полностью). Другими словами, отношения собственности при социализме в отличие от капитализма и коммунизма, где такое соответствие существует, оказываются нецелостными. Следовательно, это – не имеющий места ни в классовом, ни в бесклассовом обществе совершенно особый характер отношений собственности (и не частной, и не общественной). Но тогда, опять же, получается, что и социализм — и не “первая фаза коммунизма”, и не “госкапитализм”, но особый социальный строй с только ему одному свойственными отношениями собственности на средства производства. Что же они собой представляют?» Вопрос на самом деле интересный: получается, что Л.Гриффен изобрел принципиально новый вид собственности, которая нецелостна, расщеплена, одновременно и не частная, и не общественная, т.е. не общенародная (общественная она в любом случае). Отвечая на им же поставленный вопрос, Л.Гриффен пишет: «Общественная практика выделила всего три возможных вида<…>Они суть следующие: первый — представление о единстве субъекта с объектом; второй — функционирование объекта в соответствии с волей субъекта; третий — присвоение (в любом виде) результатов этого функционирования. Эти три момента могут в каждом конкретном случае, применительно к конкретным субъектам и объектам, существовать вместе, раздельно или в любой комбинации.

Существование трех моментов, связанных с присвоением (или отчуждением) как общественным процессом, в дальнейшем было юридически зафиксировано в различных трех моментах, характеризующих реально функционирующие отношения собственности: владение, распоряжение, пользование<…>В полном объеме (т.е. с реализацией во всех трех аспектах) субъектом собственности может быть только некоторое целое, выступающее как целое во всех основных жизненных проявлениях. В общественной жизни таких целых может быть два: общество как целостный организм, и индивид как элемент общества, обладающий, однако, высокой степенью самостоятельности. Соответственно этому различаются и два основных вида собственности — собственность общественная и собственность частная”. В этом месте я вынужден прервать цитирование Л.Гриффена с тем, чтобы прокомментировать вышесказанное.

Отношения собственности действительно включает три названных момента: владение, распоряжение, пользование. Но, как показывает историческая практика (и сам Л.Гриффен это подтверждает), эти функции могут быть распределены между различными экономическими субъектами. Например, в капиталистической системе в акционерном обществе владельцы акций, как правило, не осуществляют функций распоряжения и пользования той собственностью, которой они владеют (они даже могут понятия не иметь, где она находится и что она из себя представляет). В крепостной России богатые помещики нанимали управляющих своей собственностью и не осуществляли функций распоряжения и пользования собственностью, наслаждаясь жизнью в Санкт-Петербурге или в Париже. И в том и другом случае мы, тем не менее, имеем дело с частной собственностью, как индивидуальной, так и акционированной. Следовательно, вывод Л.Гриффена о том, что частная собственность всегда предполагает наличие целостного организма, выступающего как целое во всех основных жизненных проявлениях, абсолютно несостоятельно. Другими словами, в реальной жизни довольно часто субъекты собственности не осуществляют одновременно всех трех функций (владения, распоряжения, пользования) и не представляют по, определению Л.Грифена, «целостного организма».

Аналогичное разделение вышеназванных трех функций может быть и в случае с общенародной собственностью, где субъектом ее выступает «общество как целостный организм» (так было в СССР, хотя Л.Гриффен этого не признает). Функцию распоряжения выполнял государственный аппарат управления, построенный по иерархическому принципу; функцию пользования выполняли отдельные трудовые коллективы. Функцию же владения выполняло «общество как целостный организм». Однако, как мы из предыдущих откровений Л.Гриффена узнали, что при социализме общество еще не доросло до кристаллического состояния, а являлось лишь беспорядочным собранием молекул, то бишь коллективов (хотя сущность этого понятия так и осталась им не расшифрованной). Таким образом, мы оказались в порочном кругу. В реальной жизни в СССР все три функции, свойственные понятию «собственность» как единству, были разделены между различными экономическими субъектами, однако поскольку, по Л.Гриффену, одного из субъектов не существовало (общества как целостного организма), то и нужного единства субъекта собственности никак не получалось. Следовательно, это была и не общественная (общенародная) собственность, и не частная, а какая-то совершенно иная, мистическая – гриффеновская, то бишь социалистическая.

Но на этом сказание о социалистической формации еще не кончается. Нижеследующее рассуждение Л.Гриффена об общественном субъекте собственности непременно предполагает включение надстроечного фактора («целостность, осознающая самое себя как целостность»). Вот что он пишет по этому поводу: «Что же касается собственности общественной, то о ней применительно к тому же объекту можно говорить только при наличии общества как некоторой целостности, осознающей самое себя (разумеется, через своих членов) как целостность, и стало быть, сформировавшегося как целостный субъект отношения собственности. Так было в первобытном обществе, когда человек ощущал себя не человеком вообще, но членом данного племени; так будет при коммунизме, где «нет классов (т.е. нет различия между членами общества по их отношению к общественным средствам производства)», (Ленин В.И.. Полн. собр. соч., т.33, с.89), когда сам по себе статус человека без каких бы то ни было дополнительных оснований определит его отношение к любым общественным явлениям, в том числе и ко всему материальному достоянию общества, т.е. при полном нивелировании социальных (и следовательно, при полном же раскрытии индивидуальных) различий между людьми. Очевидно, что при наличии классов, государства, других социальных образований (сохраняющихся еще в том или ином виде и при социализме), по самой своей природе предполагающих именно социальную дифференциацию между членами общества, этого быть не может, а следовательно, не может быть и речи об общественной собственности». Конечно, о какой общенародной собственности вообще может идти речь, если Л.Гиффен превратил чиновников и функционеров аппарата управления Советского Союза в класс, противопоставивший себя всей массе трудящихся (и, наверное, ее эксплуатировавший, хотя Л.Гриффен предпочитает об этом не писать)?

Другое дело — положение социальное, которое определяется также прошлыми (и не только производственными) заслугами — но опять же собственными, в принципе ничем иным, кроме собственного вклада, не определяемыми. Но, тем не менее, именно потому, что критерий распределения — трудовой вклад, каждый член производственного коллектива экономически свободен. Он не привязан к данному производственному коллективу овеществленным трудом, так как не имеет пая в средствах производства (ими владеет не трудовой коллектив, а государство), а свой “живой труд”, если это почему-либо покажется ему целесообразным, может влить в труд другого коллектива, свободно выбирая его. Это черты, вообще более или менее свойственные социализму. Однако они существенно модифицируются теми специфическими моментами, которые определяют особенности производственных отношений, характерные для отдельных этапов данного общественного строя».

Возвращаясь к вопросу об образовании общества как целостного организма, Л.Гриффен пишет: «…формирование производственных коллективов как субъектов экономической и социальной деятельности и их расширение до уровня всего общества, причем представляет собой не однократный (пусть даже растянутый во времени, как строительство средневекового собора) “акт творения”, а процесс с существенно различными последовательными стадиями (как метаморфоз насекомого)».

Интересно было бы узнать, каким образом у Л.Гриффена должен протекать этот процесс «расширения коллективов до уровня всего общества». Его аналогии со строительством средневекового собора и метаморфозами насекомого ни с какой стороны не раскрывают содержание этого таинственного процесса. Если это образное выражение, то ему место в журнальной статье, а не в солидном философском исследовании. Неужели в масштабах всего человечества (а именно так Л.Гриффен мыслит себе коммунистическое общество) производственные коллективы вообще исчезнут и таким образом образуется на базе молекул единый кристалл – коммунистическое сообщество Homo sapiens?

И завершая рассмотрение версии Л.Гриффена, нелишне заметить, что он отвел этой новой формации примерно два десятилетия (от момента совершения Октябрьской революции до начала загнивания социализма в 1936 году). Полагаю, что его версия не проживет дольше срока, отведенного им социализму. Хотя, кто его знает! Ведь умудрился же Л.Гриффен объявить период после контрреволюции 1991 года третьим этапом социализма, ибо «…реставрация капитализма как способа производства у нас не состоялись и, по-видимому, не состоится». Да, в самом деле до таких высот интеллектуального «творчества» еще ни один современный философ не поднимался!