А. Л. Никитин мистики, розенкрейцеры

Вглядываясь в историю анархического движения, активно выступившего на арену политической жизни Европы в середине прошлого века, можно заметить, что хотя все три направления сосуществуют одновременно в начале XX века, на самом деле они отмечают три этапа эволюции анархической идеи в общеисторическом процессе - от бунта индивидуальности против складывающегося капиталистического общества к обретению личностью своего места и своих задач в условиях демократического государства.

Стоит отметить, что склонность к тому или иному из этих направлений оказывается в прямой зависимости от возраста, образованности и интеллекта человека, увлеченного идеей "свободы", поскольку каждое из них соответствует основным устремлениям развивающейся личности, последовательно переходящей от юности (с ее бунтом против всех и вся в попытке самопознания и самоутверждения) к зрелости физической, когда индивидуум достигает равновесия с окружающим миром и приступает к реализации и приумножению достигнутого рука об руку с такими же, как он, индивидуальностями, и, наконец, к возрасту духовной зрелости, когда человек обращается к прожитому и задается вопросом - для чего же он жил и трудился?

Вряд ли нужно подкреплять эту аксиому историческими примерами, в том числе примерами эволюции самих революционеров, доживших до преклонного возраста и оставивших нам собственноручные свидетельства изменения своих взглядов - от декабристов до народовольцев<4>. Напомнить же об этом стоит хотя бы потому, что на период 20-х гг. как раз приходится завершающий этап развития анархической (акратической) идеи не только в СССР, но и во всем мире, - факт огромной важности для правильного понимания событий, о которых пойдет речь ниже.

Только события эти начались не в 1928 г., как можно решить на основании хронологии публикаций в журнале "Дело труда", а в феврале 1921 г., буквально через несколько дней после смерти П.А.Кропоткина в г. Дмитрове под Москвой.

Основанием для такого утверждения служат документы, переданные в 1925 г. анархистом А.М.Атабекяном А.А.Боровому и сохранившиеся в фонде последнего в Российском государственном архиве литературы и искусства<5>. Недавно открытые для исследователей, они представляют безусловный интерес, поскольку вводят в самую суть 25

происходившего и состоят из: 1) копии письма А.Атабекяна от 11.03.25 г. С.Г.Кропоткиной с объяснением ряда обстоятельств, 2) "Открытого письма А.А.Боровому" группы анархистов с порицанием его позиции по отношению к конфликту в Кропоткинском Комитете, 3) "Краткой истории Кропоткинского музея", изложенной "для революционого общественного мнения" и датированной 10.05.25 г., и 4) "Публичного заявления", которое появилось на страницах Аршиновского "Дела Труда" только в феврале 1929 г., в котором действия дирекции музея в апреле 1925 г. объявлялись "политическим доносом" на Анархическую секцию Комитета.

Этот комплекс документов оказывается чрезвычайно важен, поскольку, с одной стороны, излагает точку зрения Атабекяна, человека достаточно известного в анархическом движении<6>, но, как видно, чересчур экспансивного, а с другой - позволяет проследить развитие конфликтной ситуации там, где ранее опубликованные документы ее затушевывают или просто обходят.

По Атабекяну картина рисуется следующая.

Через неделю после смерти П.А.Кропоткина, 15.02.21 г. пленум Моссовета принял ряд решений по увековечению памяти умершего, в том числе о передаче дома № 26 по Штатному переулку в г. Москве (ныне пер.Кропоткина) под Музей им.Кропоткина. "Кому?" - задается вопросом Атабекян и сам себе отвечает: "Идейным последователям Кропоткина... Комитету по похоронам, состоявшему сплошь из анархистов за исключением одного представителя семьи..." Поэтому, вскоре после похорон Кропоткина, было созвано общее собрание представителей, живших в Москве и приехавших на похороны анархистов, которое избрало "Комитет памяти П.А.Кропоткина". В этот Комитет вошел представитель семьи по похоронам географ Н.К.Лебедев, и "из чувства деликатности к семье покойного" в него была избрана вместе с другими и вдова, С.Г.Кропоткина.

Далее оказывается, что, согласившись с избранием, на одном из первых же заседаний С.Г.Кропоткина решительно воспротивилась составу Комитета только из идейных последователей ее покойного мужа и потребовала коренной реорганизации Комитета и привлечения в него представителей научных, литературных, художественных, музыкальных, кооперативных и иных общественных организаций с подразделением Комитета на четыре секции: естественно-научную и географическую, общественно-экономическую, литературно-художественную и анархическую. Для чего? Атабекян полагал, что "чуждой духу учения своего мужа" вдове "нужно было привлечь умеренные, выхолощенные, далекие от революционного темперамента Кропоткина политически бесцветные или исторически изжитые элементы, чтобы числом этих группировок оттеснить подлинных его последователей. Оставшись в Комитете в единственном числе, не считая ее сателита Н.К.Лебедева, она... нашла допустимым завладеть печатью не ею созданного Комитета и решительно объявила, что под тем же названием она образует свой Комитет"<7>.

Последущая "история Кропоткинского музея" в изложении Атабекяна предстает историей "ловкой вдовы", заселявшей родовой особняк Кропоткиных "чуждыми элементами". Среди последних он называл, например, П.А.Пальчинского, которого именовал не иначе как "начальником полицейской охраны Зимнего Дворца при Временном правительстве", М.П.Шебалина, "ненавидящего как анархизм, так и самих анархистов", и других, не менее крупных научных и общественных деятелей. Наоборот, Анархическую секцию нового Кропоткинского Комитета, в которую вошел сам Атабекян, он охарактеризовал как единственный оплот идейного анархизма, неустанно боровшегося против Исполнительного Бюро Комитета и Музея.

Такая расстановка сил, по его словам, и подготовила решающий конфликт в марте 1925 г., однако, что его конкретно вызвало, из письма Атабекяна Кропоткиной трудно понять. Можно только заключить, что виновниками его была как сама вдова, занимавшая пост почетной председательницы Комитета и члена Исполнительного Бюро, так и знаменитая 26

шлиссельбуржанка В.Н.Фигнер, действительная председательница Комитета, а так же ряд лиц из их ближайшего окружения, по имени Атабекяном не названных. Вместе с тем он признавал, что дело заключалось отнюдь не в личностях, а "в том направлении, которое принимает работа в музее и вокруг музея". Вот почему он предлагал С.Г.Кропоткиной вообще уйти из музея и Комитета, переехав в дмитровский дом, взяв все то, что ей особенно ценно, как семейные реликвии<8>.

Каков был ответа адресата автору письма - неизвестно, но дальнейшие события, по Атабекяну, разворачивались следующим образом.

Чтобы окончательно выдворить Анархическую секцию из музея и прекратить ее заседания, носившие регулярный характер, Кропоткинский Комитет совместно с дирекцией музея решили закрыть последний на ремонт на три месяца и по этому поводу 05.04.25 г. было созвано общее собрание Комитета, на котором В.Н.Фигнер передала председательствование П.А.Пальчинскому, своему заместителю. Атабекян и члены Анархической секции, сочтя это прямым вызовом, демонстративно ушли в другую комнату и приняли резолюцию: не подчиняться решению Комитета и продолжать свои еженедельные собрания в Музее.

Первое из них произошло, как можно думать, 19.04.25 г. Отколовшаяся группа членов Анархической секции "беспрепятственно" прошла в зал библиотеки-читальни, куда потом спустился заведующий музеем М.П.Шебалин, напомнив о недопустимости таких собраний, но на него не обратили внимания. Второе заседание было назначено на 26.04.25 г., и здесь произошел скандал. Собравшиеся перед музеем члены секции обнаружили дверь на цепочке и проникнуть в здание им удалось только силой. Чтобы освободить от собравшихся зал библиотеки-читальни, М.П.Шебалину - с ведома С.Г.Кропоткиной - пришлось обратиться к помощи милиции, после чего собравшиеся были переписаны и отправлены по домам<9>.

Ситуация, скажем прямо, не простая. Однако, прежде чем разделить возмущение Атабекяна, попробуем разобраться в происшедшем, используя тот "исторический фон", о котором я упомянул выше. Другими словами, вернемся к истокам конфликта в феврале 1921 г., чтобы выслушать и другую сторону, представленную, к счастью, тогда же опубликованными материалами, точность которых никто сомнению не подвергал.

События, последовавшие за смертью П.А.Кропоткина 08.02.21 г., поначалу развивались сходным с изложенным Атабекяном образом. Временная комиссия по устройству похорон П.А.Кропоткина из представителей различных анархических организаций Москвы и Н.К.Лебедева наметила кандидатов в члены будущего Комитета по увековечению памяти Кропоткина, и 17.02.21 г. на собрании этих организаций был избран новый Комитет из 8 человек с участием вдовы и дочери покойного. Но поскольку Комитет собирался быть узкофракционным, решительно отмежевываясь от каких бы то ни было других общественных организаций, С.Г.Кропоткина и Н.К.Лебедев отказались в нем участвовать и вышли, чтобы образовать другой, не анархический, а общественный Комитет<10>. Что же касается "печати", то ее упоминание лежит на совести Атабекяна, поскольку ее просто не было.

Через полтора месяца, 28.3.21 г., состоялось первое заседание образованной С.Г.Кропоткиной "Комиссии по вопросу о чествовании памяти П.А.Кропоткина", в которой были представлены как анархисты, так и общественные организации. Подобная инициативная группа была создана и в Петрограде, где 1.6.21 г. в Доме ученых собрались для решения этого вопроса Президент Российской Академии наук А.П.Карпинский, директор Геологического Комитета А.Н.Рябинин, директор Горного института Д.И.Мушкетов, председатель Русского Технического общества П.А.Пальчинский, ректор Технологического института и председатель Ассоциации инженеров Д.С.Зернов, заместитель председателя Общества изучения Революции М.В.Новорусский, председатель Отделения географии, метеорологии и физики Русского географического общества А.П.Герасимов, профессор Географического института Я.С.Эдельштейн, историк 27

литературы П.Е.Щеголев, С.Ф.Малявкин и В.И.Бауман. Ими был сформирован Петроградский Комитет по увековечению памяти П.А.Кропоткина в составе М.В.Новорусского, Д.С.Зернова, П.А.Пальчинского, представлявших свои институты и общества, П.Е.Щеголева, представлявшего редакцию журнала "Былое", С.Ф.Малявкина, представлявшего Институт изучений "Поверхность и недра", и В.И.Баумана, представлявшего Народный университет имени Л.И.Лутугина.

20.06.21 г. в Москве на совместном заседании этих двух Комитетов была образована новая Инициативная группа по созданию центрального Комитета, в которую вошли: С.Г.Кропоткина, В.Н.Фигнер, П.А.Пальчинский, Н.К.Лебедев, Н.К.Муравьев, А.А.Карелин и А.М.Атабекян. Она и обратилась к организациям и группам с приглашением присылать в Комитет своих представителей.

Первое организационное собрание состоялось 18.09.21 г., когда, наконец, и был образован "Всероссийский Общественный Комитет по увековечению памяти П.А.Кропоткина", в который, как было отмечено, "могут входить все анархические, общественные, научные и научно-технические организации и группы, которые этого пожелают, задачи и деятельность которых не противоречат основным идеям и принципам покойного П.А.Кропоткина". На втором заседании 06.11.21 г. было избрано Исполнительное Бюро Комитета в составе С.Г.Кропоткиной (почетная председательница), В.Н.Фигнер (председательница), Н.К.Лебедева (секретарь) и П.А.Пальчинского, А.А.Карелина и Н.К.Муравьева<11>.

Как можно из этого видеть, с первой минуты задачей С.Г.Кропоткиной было создать общественный, а не анархический Комитет по увековечению памяти мужа, чтобы будущий музей стал не одной из многих фракционных, узко политических организаций, судьба которых к 1921 г. была уже предрешена, не новым центром анархической деятельности, чего так желали анархисты, а новым культурным центром Москвы. Вряд ли я ошибусь, предположив, вопреки яростному утверждению Атабекяна, что С.Г.Кропоткина не только полностью разделяла идеи своего покойного мужа, но и лучше кого-либо знала о них, наблюдая их эволюцию на протяжении долгой совместной жизни. Подобно многим другим, она видела в личности П.А.Кропоткина не только анархиста и даже не преимущественно анархиста, а широко мыслящего исследователя, философа, естествоиспытателя, у которого анархистами был взят (и препарирован под специфическим углом зрения) только определенный круг идей.

Подобно большинству революционеров, в массе своей анархисты были людьми невысокой культуры; эрудиция и просто образованность встречались среди них не часто, что признавали и они сами. В этом плане весьма поучительно сравнить нападки Атабекяна на С.Г.Кропоткину и ее научное окружение с тем, как он - в силу неспособности понять и оценить - отрицает научные заслуги самого Кропоткина, обвиняя, например, Н.К.Лебедева в их "преувеличении", в результате чего тот, якобы, "делает из Кропоткина смешную фигуру"<12>. Столь же предвзяты были и нападки его соратников на руководство Кропоткинского Комитета и Музея, не скрывавших неприязнь и прямую враждебность к интеллигенции, в чем анархисты из рабочих полностью сходились с большевиками.

Опровергать эти нападки не имеет смысла, как и вспоминать общеизвестные заслуги П.А.Кропоткина перед мировой наукой в познании Земли и происходящих на ней процессов, в истории общественной и философской мысли, в разработке вопросов политической экономии. Гарантом высокой оценки его научного наследия может служить состав инициативной группы, собравшейся, как я уже писал, в Петрограде 01.06.21 г. и представлявшей цвет тогдашней русской науки. По мысли С.Г.Кропоткиной, музей, организованный и курируемый таким Комитетом, должен был не столько "пропагандировать идеи" революционера, сколько способствовать сохранению и изучению его научного и литературного наследия, будучи одновременно музеем истории революционного движения в России. Только такая постановка вопроса могла вызвать к 28

жизни новый культурный центр и сохранить его в условиях жесточайшего административного и идеологического пресса, направленного в те годы на "введение единомыслия в России". Интересы дела требовали полного отказа от какой-либо политической окраски как Музея, так и Комитета. Это хорошо показали зарубежные Комитеты, созданные по инициативе русского, но состоявшие отнюдь не из анархистов только, а из представителей самых различных партий и общественных организаций, для которых анархизм Кропоткина был не самой существенной его заслугой перед человечеством.

С таких позиций конфликт между А.М.Атабекяном и С.Г.Кропоткиной, обозначившийся весной 1921 г., оказывался конфликтом не между вдовой общественного деятеля и анархистами, пытавшимися использовать авторитет покойного в своих интересах и целях, а между анархистами и самим П.А.Кропоткиным, который тот должен был почувствовать сразу же по приезде в Россию в июне 1917 г. И этот конфликт, учитывая все, что нам известно о характере, жизни, поступках, мыслях П.А.Кропоткина, в условиях революции и гражданской войны, в условиях "красного террора" и анархического "беспредела" должен был день ото дня углубляться. Вероятно, когда будут подняты документы, представляющие жизнь семьи Кропоткиных в России с 1917 по 1921 г., нам откроется трагическая страница существования человека, обреченного на закате дней наблюдать чудовищное искажение идей, которым он отдал предшествующую жизнь, при полном бессилии что-либо изменить.<13>

Насколько оправдано столь далеко идущее утверждение? Но вот факты. Всем известно, что вскоре по возвращении в Россию П.А.Кропоткин полностью отошел от общественной деятельности, прямо отказываясь принимать в ней участие. Всю свою жизнь он оставался теоретиком, а не практиком революции, наблюдая ее издалека, "в мирах и веках". Он не слышал взрывов бомб, грохота выстрелов, криков умирающих людей, гибели культурных ценностей и зловещего пламени варварства, которое разом охватывает и сжигает до тла все, что создавалось на протяжении многих столетий... Кропоткин предпочитал говорить и писать о счастливом будущем, сам жил душою в этом будущем, отмечал в окружающих людях только лучшие их черты, которые готов был распространить и на всех остальных, намеренно не замечая ничего отрицательного. Поэтому столкновение с действительностью, с "русским бунтом", с бандитизмом и жестокостью тех самых анархистов, которые полагали его своим идейным вождем и духовным наставником, должно было вызывать в этом невиннейшем человеке, неспособным зарезать даже курицу к обеду, жесточайшие нравственные муки. Что он мог предпринять? Уехать назад? Корабли были сожжены, его никто бы не выпустил, да и куда он мог теперь уехать, чтобы признаться в ошибочности всего, чему поклонялся сам и учил других?

Единственно, что Кропоткину оставалось - уйти целиком в частную жизнь, надеяться на кооператоров и кооперативное движение и писать об этике.

Последнее тоже не случайно.

В газете "Почин", издававшейся в Москве все тем же А.М.Атабекяном, в феврале 1922 г. опубликовано письмо к нему Кропоткина от 02.05.20 г., в котором последний объясняет свое состояние и причины, побудившие его взяться за труд, до сих пор вызывающий удивление своей кажущейся неуместностью:

"...Я взялся за Этику, потому что считаю эту работу безусловно необходимой. Я знаю, что не книги создают направления, а наоборот. Но я знаю также, что для выработки направлений необходима поддержка книг, выражающих основные мысли в обширно разработанной форме. И чтобы положить начало нравственности, свободной от религии и более высокой, чем религиозная, ждущая награды "на том свете", - необходима помощь хорошо разработанных книг. В такой разработке теперь, когда люди бьются между Ницше и Кантом (в действительности, нравственность Канта была религиозная нравственность, сколько она ни прикрывалась "философией"), т.е. между Ницше и христианством, - надобность чувствуется неотложная. Замечательно (я узнал это недавно), что Бакунин, 29

когда, после поражения Коммуны, он удалился в Локарно, почувствовал точно так же эту необходимость выработки новой Этики. Кто-нибудь непременно это сделает. Но надо подготовить почву, и раз мой ум влечет меня и в этой области искать новых путей, надо это сделать: хоть наметить пути..."<14>.

П.А.Кропоткин никогда не был "бунтовщиком", каким хотел казаться. Он был человеком восторженным, с гипертрофированным чувством справедливости, которое и толкнуло его "в революцию", как Н.А.Морозова и многих других молодых людей, оказавшихся из-за этого навсегда потерянными для мировой науки и отечественной культуры. Осознать это он смог, по-видимому, только в последние годы жизни, когда его идеалы вдребезги разбились о действительность и перед неутомимым тружеником мысли встал в очередной раз вопрос - что и для чего делать? Собственно говоря, это был третий этап в эволюции самого Кропоткина, полностью отвечающий такому же этапу эволюции самой анархической идеи, о чем было сказано выше. Сам Кропоткин не был бунтовщиком, но он принимал бунт, как порыв к освобождению, и в юности видел для себя неизбежность примкнуть к восставшим или застрелиться, если бы его послали их усмирять. К счастью, этого не произошло<15>. И вся последующая деятельность Кропоткина до возвращения в Россию из эмиграции проходила под знаком второго этапа развития анархического мировоззрения - анализа "несправедливости" и "несвободы" с установлением принципов "справедливости" в будущем, свободном от всякого насилия обществе. Ради этого будущего, ради всеобщей гармонии и благоденствия он и допускал - умозрительно - "одноразовое" насилие, полагая его чем-то вроде кратковременной хирургической операции, о которой сразу же можно забыть.

Насколько легкомысленно (а на самом деле - всего лишь умозрительно) относился Кропоткин к практическим вопросам установления анархического строя в молодости, за несколько десятилетий до русской революции, свидетельствует разговор его с известным народовольцем Л.А.Тихомировым, о чем последний вспоминал в одной из своих книг:

"- Допустим, что произойдет социальная революция, - спросил я Кропоткина. - Что вы сделаете?

- Мы употребим все усилия, чтобы народ брал все, что ему угодно, и чем больше, тем лучше, и чтобы он не дал организоваться никакому правительству.

- Но Коммуна (т.е. Парижская Коммуна. - А.Н.) не допустила грабежа?

- Это была роковая ошибка, погубившая дело. В следующий раз ее уже не повторят.

- Но бланкисты, которые такие же социалисты, не замедлят организовать правительство. У них уже и теперь чуть ли не распределены все будущие правительственные должности.

- Мы будем убивать бланкистов, - ответил с раздражением Кропоткин. - Они вреднее всяких буржуа."<16>

Теперь, спустя десятилетия, когда все это с точностью воплотилось в русской революции, Кропоткин должен был краснеть всякий раз, как ему кто-либо напоминал эти слова.

Больше того, опыт прошедшей жизни показал ему губительность любого вооруженного переворота не только для мировой культуры, но и для самих людей. Изменять общество следовало начинать не с общества, которому приносился в жертву человек, а с самого человека. Как это представлялось "апостолу анархии" на закате его дней - мы, скорее всего, не узнаем. Его работа оборвалась на обзоре мнений предшественников, и, весьма вероятно, что никакой четкой программы у него так и не сложилось. Но вряд ли можно сомневаться, что к этому моменту Кропоткин уже осознал необходимость перестройки не мира вокруг человека, а самого человека с тем, чтобы он изменил свой взгляд на окружающий мир, познавая его законы и изменяя свою жизнь и свою деятельность в соответствии с их требованиями. 30

В этом отношении примечательна одна из дневниковых записей П.А.Кропоткина 20.11.1920 г., опубликованная в 1923 г. в берлинском журнале "Рабочий путь" под заголовком "Что же делать?" и в дальнейшем известная как "политическое завещание" П.А.Кропоткина, где теоретик анархизма писал: "...Мы переживаем революцию, которая пошла не по тому пути, который мы ей готовили, но не успели достаточно подготовить. Что же делать теперь? Мешать революции? - Нелепо! Поздно. <...> Она творит ужасы. Она разоряет всю страну. Она в своем бешеном остервенении истребляет людей. <...> И мы бессильны пока направить ее по другому пути, вплоть до того, как она изживет себя. <...> А тогда? тогда - роковым образом придет реакция. <...> Я вижу одно: нужно собирать людей, способных заняться построительной работой среди каждой из своих партий, после того, как революция изживет свои силы. Нам, анархистам, нужно подобрать ядро честных, преданных, не съедаемых самолюбием работников-анархистов.<...> Если такие "собиратели" анархистов найдутся среди товарищей, то я, конечно, готов им помогать..."<17>

Нет сомнений, что ту же точку зрения разделяла и С.Г.Кропоткина. Она была враждебна не "анархизму", как утверждал со своими соратниками Атабекян, а тому, что "последователи Кропоткина" понимали под анархизмом, то есть в первую очередь политическую деятельность, ставящую их в конфронтацию с советской властью безо всякой надежды на успех. В эту конфронтацию они втягивали и лучшие кадры молодежи, которая в своем юношеском максимализме продолжала нелегально собираться под черные знамена, тем самым пополняя нескончаемым потоком политизоляторы, тюрьмы и далекую окраинную ссылку.

В этом, на мой взгляд, и заключен был подлинный конфликт между лучшей, наиболее культурной, высоко стоявшей над политическим бытом кучкой теоретиков анархизма, которых всегда было мало, прозревших и понявших причину гибельности идеи в том виде, как она существовала в течение полувека, и теми, кто с упрямством невежества и ограниченностью партийца-фракционера не замечал повернувшегося колеса времени. Ареной же столкновения стал Музей П.А.Кропоткина в начале марта 1925 г., когда на очередном заседании Анархической секции Атабекян прочел свой реферат о только что вышедшей книжке Н.К.Лебедева, посвященной Кропоткину.

В документах, сохранившихся в фонде А.А.Борового, Атабекян ни слова не говорит о фактических причинах конфликта, о том, как он разворачивался и почему надо было требовать от вдовы Кропоткина покинуть Москву и Музей. Ответить на этот вопрос и на многие другие, связанные с жизнью России на протяжении второй половины 20-х гг., позволяет ценнейший источник сведений о русском анархическом движении в СССР и за границей, только недавно ставший доступным для исследователей и потому еще не вошедший в научный оборот. Это газета "Рассвет", орган Российских рабочих организаций Соединенных Штатов Америки и Канады, начавшая выходить в Нью-Йорке с 08.12.24 г. Она была возрождена Р.З.Эрмандом, которого для этой цели послал А.А.Карелин, основатель и секретарь Всероссийской Федерации анархистов (и анархистов-коммунистов), человек, о котором подробнее я скажу ниже.