ОРДЕН ТАМПЛИЕРОВ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ

1

Изучение жизни русского общества в период двух послереволюционных десятилетий основывалось на традиционных источниках: официальных документах, отложившихся в государственных архивах, периодике тех лет, дневниках, письмах и воспоминаниях, как правило, прошедших апробацию цензуры. Разница между отечественными и зарубежными публикациями заключалась в том, что из последних мы узнавали о людях и событиях, на которых в советской России было наложено цензурное "табу", да в более откровенной оценке происходившего и происходящего в собственной стране. Другими словами, восстанавливаемые и анализируемые картины прошлого советской жизни по обе стороны границы отличались не качественно, а количественно. В первую очередь это касается области науки, культуры и искусства и отношения их представителей к внутренней политике, проводившейся правящей партией. 52

Однако, как выяснилось, существует обширный пласт жизни 20-х и 30-х годов нашего века, оказавший мощное, а главное - продолжающееся влияние на процесс духовного развития российской интеллигенции практически во всех областях культуры, науки, искусства и самой жизни, до самого последнего времени остававшийся совершенно неизвестным. Речь идет о мистических обществах, мистических движениях и орденах, существование которых хранилось в глубокой тайне как оставшимися в живых посвященными, пережившими годы тюремного заключения, ссылок и концентрационных лагерей, так и официальными органами власти, скорее всего, просто забывших об их существовании.

Догадаться о наличии такого скрытого пласта можно было и раньше с началом публикаций фантастических произведений А.В.Чаянова, С.А.Клычкова, а главное - знаменитого романа М.А.Булгакова о Воланде, в котором на улицах Москвы 20-х годов вдруг объявляются потусторонние рыцари в полном антураже средневековой мистики и оккультизма. Последующее более внимательное чтение литературы того десятилетия, показало неслучайность интереса их современников ко всему оккультному и инфернальному. Эта струя, хорошо прослеживаемая у раннего Булгакова, ярко проступает в творчестве молодого В.А.Каверина, Л.М.Леонова, Ю.Л.Слезкина и многих других современных им прозаиков.

Сходное явление на протяжении тех же 20-х годов можно обнаружить в театре и в живописи. Символизм, превратившийся на сцене в конструктивизм, неизбежно нес в себе мистическое восприятие мира, как бы его ни пытались трактовать теоретики театра, рассуждая о "новом искусстве", "пролетарском искусстве", "биомеханике" и прочем. Первые театральные постановки С.М.Эйзенштейна в московском театре Пролеткульта ("Мексиканец" по Дж.Лондону, "Лена" В.Ф.Плетнева и др.), постановки В.Э.Мейерхольда, наконец, спектакли 2-го МХАТ с участием М.А.Чехова ("Гамлет", "Ревизор", "Петербург") - все они были проникнуты попыткой оформителей и актеров показать "жизнь невидимую", раскрыть тайную суть изображаемого, вывернув обыденность "наизнанку". То же самое можно было наблюдать на художественных выставках, где наряду с реализмом и импрессионизмом проявлялись те же тенденции, что в литературе и в театре, сводившиеся, в конечном счете, к попытке увидеть подлинную суть вещей, реальность которой уже не подлежала сомнению, почему и писал Н.Гумилев, что

Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для седьмого чувства.

Что питало эти стремления, порывы и надежды? Что рождало их у людей, как можно заметить, весьма различных по своим характерам, воспитанию, образованию и мировоззрению? Я пишу здесь о представителях искусства только потому, что их творчество, как результат душевной и интеллектуальной жизни, продукт этой жизни, особенно наглядно и открыто для всех, тогда как жизнь человека науки протекает изолированно от общества, а его внутренние переживания претворяются (или откладываются) в реалиях, требующих специальной подготовки и знаний. 53

На первый взгляд, весьма распространенный в предшествующие десятилетия, эти искания форм и смыслов явились непосредственной реакцией на окружающую действительность, на события мировой и гражданской войн, на годы революции, на перестройку жизни общества и "переоценку ценностей". Другими словами, творящие откликались на требование времени, выполняя некий "социальный заказ". Однако внимательное рассмотрение общей картины происходившего убеждает в обратном: время и общество отнюдь не требовали таких формалистических опытов и символического прочтения реальности.

Наряду с "революционным" искусством, к слову сказать, занимавшим лишь небольшую часть общего пространства, продолжало существовать и развиваться традиционное реалистическое искусство, пользовавшееся у "масс" как раз большей популярностью и любовью. Подтверждений тому находится достаточно много как в периодике тех лет, публиковавшей письма возмущенных зрителей по поводу "футуристических" выставок и спектаклей, так и в ряде мемуаров театральных деятелей, вспоминавших, что на подобные спектакли (Пролеткультов, ТРАМов) красноармейцев, рабочих и служащих отправляли "по разнарядке".

Любопытно и другое, столь же известное: наряду с репрессиями, обрушившимися на российскую интеллигенцию в конце 20-х и в 30-х гг., закрытию и уничтожению подпадало не только политическое инакомыслие, религиозность, склонность к "идеализму", но и все так называемое "левое" искусство - то самое "революционное" искусство, которое по сути своей было абсолютно аполитично, а если и пользовалось "революционными фразами" или политическими лозунгами, то лишь для собственного оправдания и выживания в условиях пролетарской диктатуры.

Иными словами, все это "новое" искусство, а более точно - экспериментальное искусство, пытавшееся отразить скрытую сущность повседневной реальности (т.е. в своей основе глубоко мистическое), совершенно справедливо приравнивалось инквизиторами той эпохи к мистике, с которой они вели беспощадную борьбу, как со всем, что могло способствовать противостоянию людей жесточайшему напору вульгарного материализма.

Опасность заключалась не в черных, красных и белых квадратах, не в разложении формы на геометрические фигуры, ее составляющие, не во взаимопроникновении образов, не в непонятных аккордах музыки, не в расплывчатости, неопределенной волнительности поэтических образов и не в "возрождении древнего язычества", жившего еще среди темной и жестокой массы крестьянства, а в том, что все вместе это утверждало бытие не одной, а многих реальностей, в которых жил человек. Следовательно, и сам он оказывался не биологической машиной, не животным, а существом многоплановым, способным жить и развиваться в разных измерениях пространства и времени.

Отсюда оставался уже один шаг до признания у человека бессмертной сущности - но последнее и оказывалось самым страшным, самым гибельным для той мировоззренческой повязки, с помощью которой только и было возможно оправдать происходившее в стране, чтобы повести ослепшие массы по пути животной жизни. В результате, все искусство, кроме сугубо реалистического, было объявлено враждебным - народу, массам и т.п., а потому подлежащем преследованию и уничтожению. Оно прямо приравнивалось к "враждебной идеологии", к религии, к мистике, к идеализму - совсем так, как это чуть позже произошло в Германии после прихода к власти Гитлера, показав, что ни одна тоталитарная система не может примириться с существованием иных мыслей и иных миров, кроме тех, которые она утверждает.

Вопрос о том, было ли реальное основание для такой репрессивной политики, т.е. существовала ли мистическая подоплека "нового" искусства 20-х гг. в России, сейчас решается однозначно на основании материалов открытых архивов и сообщений зарубежной печати тех лет, находившейся у нас в спецхранах и не привлекавшей внимание редких прорывавшихся туда исследователей - отчасти благодаря своей специфики, а отчасти - закамуфлированности. В противном случае исследователи 54

творчества С.М.Эйзенштейна, казалось бы всесторонне (а на самом деле - весьма поверхностно) изученного у нас и за рубежом, увидели бы в разработке "Мексиканца" воплощение принципов оккультизма и мистической символики как в оформлении сцены, так и в игре актеров.

Больше того, им стоило бы обратить внимание на слова Эйзенштейна, что осенью 1920 г. он был принят в Орден розенкрейцеров, а в последующее время продолжал интересоваться оккультизмом и мистикой<1>, хотя всячески это скрывал. Менее известно другое: что М.А.Чехов был не только последователем Р.Штейнера и учеником А.Белого, под влиянием которого был поставлен на сцене 2-го МХАТа "Петербург", но еще и рыцарем высокой степени Ордена тамплиеров.

К Ордену тамплиеров в России принадлежали такие деятели советской театральной сцены как Ю.А.Завадский, Р.Н.Симонов, В.С.Смышляев, А.И.Благонравов, М.Ф.Астангов; из деятелей киноискусства - В.А.Завадская, Ю.Д.Быстрицкая, кинорежиссер С.Д.Васильев; из писателей - Г.П.Шторм, И.А.Новиков, П.А.Аренский; из литературоведов В.О.Нилендер, Н.П.Киселев; искусствоведы Д.С.Недович, А.А.Сидоров; метеорологи М.А.Лорис-Меликов и А.А.Синягин; из востоковедов- Ю.К.Щюцкий, Ф.Б.Ростопчин; биофизик М.И.Сизов; из музыкантов - композитор С.А.Кондратьев, певец В.И.Садовников и многие другие. В этом перечне найдут свое место имена художников, архитекторов, музейных, библиотечных, издательских работников, инженеров, строителей, юристов, преподавателей вузов, даже резидентов советской разведки за границей<2>. И здесь мы сталкиваемся с естественным ограничением: большинство этих людей или неизвестны, или забыты.

Почему так произошло?

Начать следует с причины самой обыденной - с тех волн репрессий, которые часть причастных к мистическим орденам и обществам людей просто вывели из жизни, а на других навесили тяжелый замок молчания, вполне объяснимый страхом от перенесенного и возможностью повторных гонений. Немалую роль в этом сыграли и другие факторы: отъединенность от прежних друзей и единомышленников в условиях ссылки, которая стала "новой родиной", в исчезновении потаенной литературы, которая подпитывала их ум и чувства, в невозможности общения из-за отсутствия соответствующих собеседников, из-за постоянной настороженности по отношению к окружающим.

Очень немногие из оставшихся в живых после репрессий, вернувшиеся в интеллектуальные центры страны, в первую очередь - в Москву и Ленинград, нашли в себе желание и силы, чтобы восстанавливать прежние связи и собирать остатки орденского "самиздата", который в большом количестве циркулировал в 20-х гг., питаясь переводами статей и книг, выходивших за рубежом, и оригинальными сочинениями, распространявшимися анонимно в рукописях или машинописном виде. О содержании тогдашнего "самиздата" дает представление статья некого М.Артемьева, опубликованная в нескольких номерах газеты "Рассвет", выходившей в Чикаго<3>. Широта и разнообразие тематики, стремление охватить и осознать происходившее, проникнуть в глубинные смыслы процессов, характеризует творчество неизвестных нам авторов, чьи произведения, если бы удалось их разыскать, оказались бы поистине бесценны для понимания событий тех лет.

К сожалению, особенно рассчитывать на их восстановление не приходится. В то время рукописи уничтожали не только в печах ОГПУ, но и сами авторы, если нависала угроза обыска и ареста, а вместе с ними гибли и книги, посвященные идеалистической философии, богословию, мистике и всему тому, что шло вразрез с господствующей идеологией. Правительство коммунистов проводило тактику "выжженного пространства" души человеческой, тактику выжженности духовного пространства нации, чтобы не за что было зацепиться ни взглядом, ни мыслью.

Люди, которые продолжали нести в себе память об иных мирах, старались не только эту, но и память о прежних друзьях запрятать столь глубоко, что убеждали в этом не 55

только других, но, порой, и самих себя. Так произошло, например, с известным советским режиссером Ю.А.Завадским, который с первых своих допросов на Лубянке осенью 1930 г. принял на себя амплуа "беспамятного" и с той поры уже не расставался с ним, уверив под конец жизни всех, что он "ну, совершенно ничего не помнит". Достаточно сказать, что даже сыну своему он лишь однажды проговорился, что сидел в тюрьме, но по какой причине, сколько времени и как - так и не рассказал, отговорившись "недосугом"<4>.

Здесь мы подходим к другому, столь же серьезному препятствию, встающему перед исследователем - к отрывочности, случайности, а то и просто отсутствию информации о мистиках и мистических организациях, которую в настоящее время можно найти только в архивах органов ФСК РФ и республик бывшего Советского Союза - бывших архивах ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ.

На эти поистине бесценные архивы часто смотрят лишь как на память о миллионах невинно осужденных и замученных в советских застенках и концлагерях. В известной мере, так оно и есть. Однако нельзя забывать и другого: эти архивы являются единственными центрами, в которых сосредоточена уникальная информация как о людях, так и об их мыслях, жизни, стремлениях, а вместе с тем - об ошибках, заблуждениях, геройстве и подлости. Мне не раз приходилось убеждаться, что архивы эти "помнят" даже о том, о чем успели забыть многие из выживших, вернувшихся к жизни, но на каком-то ее этапе оставившие там свою память.

Архивно-следственные дела репрессированных - сложный, очень емкий и в то же время противоречивый источник информации, содержание и степень достоверности которого менялись от периода к периоду. Так на протяжении 20-х гг. они показывают в достаточной мере спокойное течение следствия, когда охват собираемого материала был достаточно широк, а подследственный имел возможность писать свои показания собственноручно (т.е. вести протокол), отвечая таким образом на ставившиеся перед ним вопросы, но при этом еще что-то утаивая или не фиксируя полностью свой ответ, как о том вспоминала, например, Е.А.Поль. Для тех лет характерно привлечение возможно большего круга не только обвиняемых, но и свидетелей, часть которых затем отпускалась, причем некоторые обвиняемые могли находиться какое-то время на свободе, дав подписку о невыезде из города. Однако все это нисколько не гарантировало от совершенно неожиданного по жестокости приговора, где факты могли быть утрированы, искажены, а иногда и просто придуманы, точно так же как прекращение дела часто не служило гарантией от возможных неприятностей - сокращения по службе, "вычистке по 1-й категории" и т.п., что в перспективе грозило вероятностью нового, уже более серьезного ареста.

Но эта же практика "обстоятельности" следствия позволяла накапливаться в следственном деле множеству документов, начиная с ордера на арест и обыск, протокола обыска, анкеты арестованного, протоколов допросов, до различных квитанций (сданные вещи, деньги), служебных записок о перемещении арестованных, медицинских освидетельствований, переписки с родными и следователями, различного рода заявлений, наконец, приговорного материала и документов, свидетельствующих о дальнейшей судьбе осужденных и их перемещений - из тюрьмы на этап, в политизолятор, ссылку, оттуда - на поселение, что завершалось часто справкой об отбытии наказания и выезде по избранному адресу.

Иногда сопровождающие дело документы, так называемое "контрольное производство", куда подшивались последующие запросы и справки о людях, проходивших по данному следственному делу, дают возможность определить если не судьбу человека, то его местонахождение в какие то моменты его жизни, занятия и даже протяженность жизни. В архивно-следственных делах этого периода нередки пакеты с изъятыми при обыске материалами - письмами, меморандумами, дневниками, записками, личными документами и т.п., позволяющими лучше представить суть дела. С другой стороны, этот период характеризуется повышенным интересом следователей к биографии 56

свидетеля или подследственного - к его происхождению, близким родственникам, занятиям и работе на протяжении всего предшествующего периода, политическим убеждениям, которые, как правило, в то время подследственными не скрывались.

Другой характерной чертой этого периода, продолжавшегося примерно до декабря 1934 г., т.е. до убийства Кирова (после чего начинается совершенно иная репрессивная политика, рассчитанная на уничтожение), следует считать отношения между "политическими" подследственными, т.е. теми, кто обвинялся по ст. 58 Уголовного кодекса РСФСР, и ведущими дело следователями, которые, особенно в Москве, были достаточно корректны. Такое впечатление, вынесенное мною из знакомства с архивно-следственными делами, мне подтверждали все, кто испытал репрессии тех лет и дожил до недавнего времени. Было ли это исключением, которое касалось только интеллигенции, мистиков и анархистов, о которых я собирал сведения, или же распространялось и на более широкий круг арестованных, выходивший за пределы подведомственности Секретному отделу ОГПУ - не знаю, но что именно этим отношением были вызваны многие многостраничные "исповедальные" показания и автобиографии, содержащие изложение собственной позиции, взглядов, верований, направления деятельности, отношения к советской власти (порой, весьма негативного), сомневаться не приходится.

Я отнюдь не хочу создать впечатления, что аресты и допросы проходили в "семейной обстановке", отнюдь нет. Были бесконечные нажимы, угрозы, моральное давление и даже пытки горячей и холодной камерой, непрекращавшийся поединок между следователем и подследственным, в результате которого многие "ломались", становились на всю жизнь секретными агентами ОГПУ, но в Москве 1930 г., например, не было еще такого садизма и массовых расстрелов, какими славилось тогда тифлисское ГПУ в Ортачалах, да и вообще вся периферия. Отсюда следует, что даже в любом правдивом показании, в особенности, если подследственный отказывается сотрудничать со следователем, заключена определенная неправда и в огромных масштабах - умалчивание. В то же время (и это обязательно следует иметь в виду каждому историку культуры), имея дело с мистическими организациями следователи меньше всего интересовались самой мистикой, ритуалами посвящения, символикой, содержанием мистических легенд и текстов, короче говоря, жизнью собственно духовной, все свое внимание обращая на организационные структуры, на личные связи, на факты нелегальных собраний ("сборищ"), на их периодичность, на отношение к политике правительства, суждения о тех или других мероприятиях советской власти, - короче, на все то, что могло представить орденский кружок в качестве подпольной политической организации, преследующей задачи борьбы с существующим строем<5>.

Отсюда - отрывочность сведений, их фрагментарность, порой явные ошибки, свидетельствующие о незаинтересованности следователей в точной и полной фиксации показаний при обостренном интересе к именам, адресам, записным книжкам, дневникам и переписке, изымаемым при обыске.

Совсем иной характер следствия открывается в архивно-следственных делах 1935-40 гг. На протяжении всего этого периода видны действия четко отработанной репрессивной машины, задачей которой было возможно быстрое принуждение к самооговору, влекущему за собой ВМН - высшую меру наказания, т.е. расстрел. Все, кого не удавалось подвести под ВМН, отправлялись в концлагеря: ссылка в этот период предназначалась только для совершенно непричастных к делу членов семьи, которым нельзя было ничего инкриминировать.

Архивно-следственные дела этого периода значительно объемнее предшествующих, однако увеличение объема происходило не за счет расширения документации и широты показаний, а за счет "прокрутки" подследственного все на тот же предмет самооговора с привлечением возможно большего числа людей, которых затягивал следственный конвейер. О самих людях, их образе жизни, вообще об их прежней жизни в этот период можно узнать немного: биографические данные в протоколах резко сокращаются, 57

отсекаются все сведения о родственниках, даже о родителях, и человек предстает как бы "голым на голой земле", в которую его и пытались как можно скорее уложить. Никого не интересовала его духовная жизнь и его убеждения, если только они не несли политической окраски. В последнем случае ему дается возможность снова и снова отвечать на одни и те же вопросы допрашивающих, описывая свою работу, взаимоотношения с начальством и подчиненными, особенно если за этим открывается возможность создания группового дела, "троцкистской" или "правооппозиционной" организации. Люди, зачисленные в такую "организацию", начинающую циркулировать в следственных делах на протяжении одного года или более (первые признавшиеся уже расстреляны, последние, ничего не подозревая, еще ходят на свободе, тогда как "среднее звено" дает показание), как правило, были обречены.

По счастью, большинство мистиков избежало этой смертной карусели, поскольку по своим специальностям (актеры, музыканты, художники, литераторы, преподаватели, музейные работники, научные сотрудники и пр.) они находились вдалеке от борьбы за власть, от начальственных интриг и ведомственных склок, порождающих доносы, которые бежали, словно огонь по ниточке бикфордова шнура, к трагическому взрыву, после которого начиналась уже цепная реакция, как и в предшествующее время основанная на перечнях имен в записных книжках арестованных.

Протоколы этого времени сухи, примитивны, состоят из вопросов и ответов, записанных казенным (порою - малограмотным) языком самими следователями, и сводятся, как правило, к тому, чтобы вынудить признание в несодеянном. В делах этого периода напрасно искать изъятых при обыске бумаг и документов, поскольку они обычно уничтожались, здесь нет фотографий арестованных, а если подследственный чудом избегал фатальной абревиатуры ВМН (высшая мера наказания - расстрел)в результате собственной позиции и согласного показания подельников, что он к ним никакого отношения не имеет, как то произошло в 1937 г. с П.А.Аренским<6>, то он мог получить только пять лет колымских лагерей...

В силу указанных причин архивно-следственные дела этого периода содержат минимальное количество информации по мистическим движениям в России и содержанию самого мистицизма, будучи нацелены исключительно на возможность политического обвинения (террор, подрывная работа, антисоветская пропаганда и агитация), и, по большей части, важны исследователю лишь для выяснения судьбы человека, попавшего в "ежовскую мясорубку". Соответственна и ценность этих вынужденных показаний, когда, с одной стороны, человек пытался дать минимум информации о тех, кто интересовал следственную группу, а с другой - подвергнутый допросам с мордобоем и пытками, как о том пишут некоторые из выживших и подавших уже при Л.П.Берии заявления на пересмотр своих дел, будучи в невменяемом состоянии оговаривал других и признавался в несовершенных поступках<7>.

Столь же отличны и архивно-следственные дела третьей волны репрессий, приходящейся на 1948-51 гг., когда по всей стране шел подлинный "отлов" ранее репрессированных по ст. 58 УК для препровождения их снова в концлагеря или "на вечное поселение".

Как правило, в этот период новое уголовное дело возбуждалось по справке, составленной на основании первичного дела 20-х или 30-х гг., после чего выносилось "постановление на арест", а дальнейшее следствие заключалось в повторении арестованным старых показаний и в привлечении свидетелей-сослуживцев, подтверждавших или (что тоже случалось) не подтверждавших факты антисоветских высказываний арестованного и его "недобросовестного отношения к работе". Все без исключения следственные дела этих лет содержат типовую анкету с приметами подследственного, отпечатками всех пальцев рук, фотокарточкой, однако протоколы допросов, за редким исключением, шаблонны и несут сравнительно мало информации по интересующим нас вопросам. Впрочем, иногда в них удается почерпнуть дополнительные 58

биографические сведения о самом человеке, о некоторых его родственниках и знакомых, о которых он рассказывал с тем большей свободой, чем более достоверной была у него информация об их смерти или нахождении в заключении.

Обычно именно в этих, самых поздних по времени делах можно найти документы об освобождении человека из лагеря или возвращении из места ссылки, обращение к прокурору о снятии судимости и материалы последующей реабилитации (или отказ в ней).

Подводя итоги такому далеко не исчерпывающему обзору, позволяющему, тем не менее, составить общее представление о характере и степени достоверности такого специфического источника информации, практически единственного для исследователя, занимающегося изучением мистических обществ и орденов в советской России, я хочу остановиться еще на одной его особенности, а именно: отсутствии систематизации материала. Последнее означает, что за редким исключением следственные дела мистиков предстают (и числятся) как дела отдельных людей (или групп), не имеющих внешней связи друг с другом, проходя по регистрации исключительно по фамилии того или иного человека, добраться до которого можно только зная его имя, год и место рождения. Отсюда следует, что выявление групп и отдельных людей, принадлежавших к тому или иному объединению мистиков (будь то Орден тамплиеров, Орден розенкрейцеров, "Орден Света", "Орден Духа" и т.п.), возможно лишь путем непосредственного перехода исследователя от одного архивного дела к другому, выделяя из показаний подследственных имена и фамилии, представляющиеся наиболее "перспективными" для выхода на новую группировку.

Способ такой бывает сложен, а порою и непреодолим, потому что в исходном документе часто указывается одна только фамилия без полного имени, к тому же неверно записанная (не только следователем, но и самим подследственным). Однако даже полное имя, особенно при заурядности его элементов (Иван Александрович Петров) и отсутствии указания на место и год рождения, не спасает положения. Следует быть готовым и к другому. Например, когда несмотря на неполные данные об одном из членов Ордена тамплиеров М.А.Лорис-Меликове удалось разыскать его следственное дело, то выяснилось, что оно ничего не сообщает об его орденской деятельности, поскольку арестован он был не как мистик (анархо-мистик), а как "вредитель в метеослужбе" и проходил по другому отделу ОГПУ<8>.

И все же при всей неразработанности (и засекреченности) архивной службы ФСК РФ, при всей затрудненности получения материалов этих архивов, в особенности, отдаленных от центров (следует сказать, что "ключи" к ним находятся в Справочно-информационном центре МВД в продолжающей пополняться картотеке на лиц, осужденных уже в наши дни), их документы являются драгоценнейшим источником, который позволяет впервые поставить (а в каких-то случаях - и решать) вопросы духовной жизни советской России, прослеживая влияние мистических обществ и орденов на развитие культуры и искусства.

При всей затрудненности пользования этим новым видом источников, при всей трудности обработки и осмысления материала, заключающегося в документах различного вида - анкетах, протоколах, служебной переписке, обвинительных заключениях и пр., - при всей их разноголосице, разнобое, ошибках, описках малограмотных протоколистов, современный исследователь находит в них структурную основу практически для всех дальнейших культурологических и специальных исследований в виде биографического материала и широко разветвленных родственных, дружеских, служебных, орденских и прочих связей, представляющих реальную картину взаимодействия людей, их творчества и циркуляции идей в обществе.

В свою очередь, это открывает возможность проводить линии исследования дальше, в другие государственные или ведомственные архивы, где в фондах того или иного лица могли отложиться материалы, относящиеся к интересующему нас человеку (так в фонде А.А.Борового в РГАЛИ оказался не только интересный комплекс документов, связанный с 59

Кропоткинским музеем, но и работы А.А.Карелина и А.А.Солоновича, стоявших у истоков русского Ордена тамплиеров, а в Государственном литературном музее удалось обнаружить полный комплект протоколов Исполнительного Бюро Общественного Комитета по увековечению памяти П.А.Кропоткина за все время существования Музея П.А.Кропоткина), или в семейных архивах, если удается проследить наследников и родственников (так произошло с литературным наследием С.А.Кондратьева, с частью орденского архива, сохранившегося у первой жены А.С.Поль, с остатками творческого наследия А.В.Уйттенховена, найденными в личном архиве М.Н.Жемчужниковой у ее дочери, и т.п.).

Такой путь исследователя - от личности, возникающей в одном из архивно-следственных дел ОГПУ-НКВД-КГБ, к ее окружению, семье и новым, возникающим в поле его зрения фигурам, позволяет воссоздавать наиболее достоверную картину явления в целом, под новым углом зрения рассматривая имеющиеся тексты, выходившие из этого круга людей или обращавшиеся в нем, открывая в них новое содержание и расшифровывая намеки, которым ранее не придавалось значения (например, рыцарская тематика в стихах).

2

Основателем Ордена тамплиеров в советской России стал А.А.Карелин - сначала народоволец, народник, затем на какое-то время эсер, а с 1905 г. убежденный анархист, вынужденный эмигрировать во Францию<9>. В Россию он вернулся в августе 1917 г., имея уже не только тамплиерское посвящение, но и задание основать здесь Восточный отряд Ордена тамплиеров. Будучи после П.А.Кропоткина крупнейшим теоретиком анархизма, писателем и организатором различных изданий в эмиграции, Карелин и по приезде в Россию развернул бурную анархистскую деятельность сначала в Петрограде, а затем в Москве, где уже в 1918 г. создал и фактически возглавил две федерации - Всероссийскую федерацию анархистов (ВФА) и Всероссийскую федерацию анархистов-коммунистов (ВФАК).

Из показаний Н.А.Ладыженского в процессе следствия по делу "Ордена Света" осенью 1930 г. явствует, что первые шаги к созданию Ордена тамплиеров на российской почве Карелин предпринял не позднее 1919 г., имея в числе своих ближайших сподвижников анархиста Н.К.Богомолова (гимназического приятеля Ладыженского, через которого тот и был представлен Карелину) и преподавателя математики в московских вузах А.А.Солоновича. При разговоре Карелин предложил использовать формы орденской организации "для распространения идей анархизма"(11). Последнее можно расценить двояко: как попытку закамуфлировать подлинно орденские устремления мистического плана от сподвижников-анархистов, не признававших никакой "мистики", или, наоборот, как попытку скрыть за духовным движением явление политического характера, на чем в своих обвинениях против мистиков неизменно настаивали органы ОГПУ-НКВД. Двойственность эта существовала на протяжении ряда лет до полного разгром властями 60

того и другого движения, вызывая путаницу, недоумение окружающих, взаимные упреки, а также установившееся за тамплиерами наименование их "анархо-мистиками".

Впрочем, иначе, вероятно, и не могло быть, ибо такая политико-идеологическая двойственность вызывалась еще и условиями среды, в которой действовали тамплиеры. Так, будучи математиком, преподавателем математики в разных вузах Москвы, в первую очередь в МВТУ им.Баумана, А.А.Солонович, человек талантливый и экспансивный, работал одновременно по распространению этих идей в преподавательской и студенческой среде, причем если в первой он мог говорить со своими коллегами на языке науки, то к студенчеству требовался более простой и действенный подход с позиций современности и актуальности.

Все начиналось с приватных, нелегальных кружков, в которых Солонович читал лекции, посвященные философии и политэкономии, которые начинались историческим обзором и критикой материализма, в следующем цикле переходили к утверждению идеалистического мировоззрения, к раскрытию мистического понимания мира и человека, а затем к изложению философских систем Востока, в том числе, гностицизма. Изложение основ мировоззрения дополнялось лекциями по истории литературы и искусства, которые читали другие тамплиеры, например, А.С.Поль, блестящий лектор, закончивший не только Московский университет по зарубежной экономике и экономгеографии, но еще и Государственный институт слова, а в последующие годы, до своей смерти в 1965 г., остававшийся кумиром для нескольких поколений учащихся театральных вузов Москвы.

Занятия с анархически настроенной молодежью в этих первичных кружках строились таким образом, что незаметно для слушателей происходил их качественный отбор, когда наиболее способные и развитые приглашались уже в другие кружки, где уровень преподавания и сюжеты занятий были значительно более серьезными. Большинство же первичных слушателей начинало посещать библиотеку-читальню Кропоткинского музея, ходить на доклады членов Анархической секции Кропоткинского Комитета и т.п. мероприятия.

Кружки оказывались недолговечны и потому, что многие из них подвергались разгрому, а их участники - высылке. Разобщенность, случайность упоминания имен участников, не позволяют пока выяснить ни их количество, ни их окружение, ни дальнейшую судьбу. Так, например, только в результате случайного сопоставления, казалось бы, никак и ничем не связанных архивно-следственных дел В.С.Пикунова (1926 г.) и проходивших по делу "Ордена Света" А.И.Смоленцевой и И.Е.Рытавцева (1930 г.) удалось выяснить их причастность к одному кругу анархической молодежи. Только благодаря личным воспоминаниям вдовы Пикунова, В.И.Филоматовой, стало возможным установить тот факт, что кружок, собиравшийся в доме А.И.Смоленцевой, был самым теснейшим образом связан с квартирой А.А.Карелина в 1-м Доме Советов (ныне гостиница "Националь"), а та, в свою очередь, - с анархистами и анархо-мистиками Сергиева Посада, окрестностей Сочи и г. Батума.

Столь же сложны и разнообразны оказываются связи "преподавательского корпуса" Ордена тамплиеров, если представить, что преподаватель МВТУ С.Р.Ляшук, убежденный анархист и анархо-мистик, о встречах с которым вспоминает в своих мемуарах писатель О.В.Волков<12>, был женат на сестре поэта и математика С.П.Боброва, разделявшего, к слову сказать, этот круг идей своего зятя. Е.К.Бренев, преподаватель математики МВТУ, был женат на М.В.Коваленской, близкой родственнице С.М.Соловьева, через которого (и через эллиниста В.О.Нилендера) он был связан с мистически настроенной интеллигенцией Москвы, в том числе и с А.Белым (Б.Н.Бугаевым). Д.А.Бем, тоже математик московских вузов, в том числе и МВТУ, одновременно являлся заместителем заведующего музеем П.А.Кропоткина, жил в здании музея и был, как указано в одной из служебных справок, сохранившихся в следственном деле, "учителем и другом детей Троцкого". О мистических же интересах Л.Д.Троцкого известно по его дружбе с 61

П.А.Флоренским и еще некоторым фактам, которые приводит в своих воспоминаниях С.А.Волков<13>.

Несколько особняком от этой группы, похоже, стоял Н.И.Проферансов, в то же время являвшийся одним из ближайших сподвижников Карелина. Жизненный путь и внутренний облик этого человека, его устремления, интересы и работа во многом остаются пока загадкой для исследователя.

Из крайне скупых биографических данных, сообщенных им во время следствия 1930 г., а равным образом из показаний других лиц, знакомых с ним (таких оказалось мало), следует, что уже в гимназические и студенческие годы он принимал активное участие в революционном движении, сначала в Туле, потом в Москве как член военной организации РСДРП(б), сидел в тюрьмах, в 1917 г. был членом Московского Совета, редактором газеты "Советы" и "Солдат-гражданин", в начале 20-х гг. читал лекции в Народном университете в г. Пятигорске, затем работал в Москве, в Институте Маркса-Энгельса, заведующим отделом изучения социальных движений, потом техническим редактором в Большой советской энциклопедии<14>. Его связи с кружками московской интеллигенции оказались глубоко законспирированными, поскольку они не всплыли в процессе следствия, а сам он называть какие-либо имена категорически отказался. Поэтому в обвинительном заключении против него следствие могло использовать только показания членов периферических организаций Ордена тамплиеров - участников нижегородского кружка ("Орден Духа"), которых он "опекал", и отдельных подследственных по "сочинскому делу", арестованных одновременно с ним в августе 1930 г. на черноморском побережье Кавказа.

Не менее загадочной фигурой пока остается и другой ближайший сподвижник Карелина по анархистской и орденской деятельности - Н.К.Богомолов, бывший одним из секретарей ВФАК и "Черного Креста помощи заключенным и нуждающимся анархистам", организованного Карелиным вскоре после 1905 г. в эмиграции. Причастность Богомолова к анархизму, как к политическому движению, не вызывает сомнений. Гораздо больше вопросов может возникнуть относительно его орденской работы, которую сам он категорически отвергал. В этой части остается положиться на показания уже упомянутого Н.А.Ладыженского, и, что более важно, на показания известного антропософа, тамплиера и розенкрейцера М.И.Сизова, называвшего на допросе 1933 г. в числе наиболее старых тамплиеров высокой степени посвящения Богомолова, стоящего в этом списке после А.А.Солоновича, Д.А.Бема, Н.А.Проферансова и самого М.И.Сизова.

Не останавливаясь специально на истории Ордена и его первоначальном составе, Сизов называет еще восемь его членов, имевших к 1933 г. 10-ю степень посвящения (всего в Ордене тамплиеров было двенадцать степеней посвящения), которые, по его словам, жили в то время в Москве: Б.М.Власенко, А.О.Солонович (жена А.А.Солоновича), Ю.А.Завадский, профессор математики В.М.Комаревский, В.А.Краснокутский, Н.Н.Нотгафт и В.В.Губерт-Поспелова<15>.

М.И.Сизов совершенно определенно указывал, что Орден тамплиеров в России был открыт в 1920 г. и целью его было "содействовать движению человечества в такой форме бытия и сознания, которая определялась бы высшими духовными началами". В то же время, он подтверждал показания Ладыженского, говоря, что Орден не должен был стоять в стороне от политической борьбы, воздействуя на нее через свои организации, например, как то имело место в 20-х гг., на анархистов через анархо-мистиков, которые, в свою очередь, направлялись отдельными тамплиерами<16>.

Такое признание вместе с перечнем некоторых членов Ордена, среди которых оказываются и антропософы, позволяет попытаться решить вопрос о связующем звене между первым составом Ордена тамплиеров и возникшем позднее "Орденом Света" как одной из центральных орденских филиаций, принявшей на себя в дальнейшем (после смерти Карелина) руководящую роль в орденском движении и поставившей его на более 62

высокое научное и духовное обоснование, в конечном счете, отмежевавшись совершенно от политического анархизма.

Наличие в указанном перечне, наряду с Ю.А.Завадским, Б.М.Власенко, о котором мне пока известно, что кроме связи с Завадским и его Студией, он был довольно близко знаком с художником и издательским работником А.В.Уйттенховеном, членом Ордена и близким знакомым Карелина с 1921-22 гг.<17>, позволяет предположить, что к этому же времени относятся и первые контакты с Карелиным Ю.А.Завадского, а затем поэта и востоковед а П.А.Аренского, сына известного композитора, получившего в сентябре 1920 г. розенкрейцерское посвящение в Минске от Б.М.Зубакина вместе с С.М.Эйзенштейном<18>, поскольку именно в это время он вошел в семью Завадских, женившись на сестре Ю.А.Завадского, киноактрисе В.А.Завадской, и переехал в их квартиру в Мансуровском переулке.

На фигуре Б.М.Зубакина стоит остановиться. Это был человек безусловно широко одаренный, а в ряде областей искусства талантливый до гениальности, оказавший влияние на многих своих современников, которым приходилось с ним встречаться<19>. Согласно автобиографии, написанной им в конце 1922 или в январе 1923 г. во время своего первого ареста<20>, Зубакин еще в гимназические годы увлекся мистикой и оккультной литературой, решив возродить Орден розенкрейцеров, как общину мистических единомышленников. Первоначально она возникла под Петербургом в Озерках, где находилась дача его родителей, но перед 1917 г. распалась. Вторично община возродилась в период революции и гражданской войны под Невелем, где Зубакину удалось объединить несколько художников и музыкантов из родственников и знакомых, однако в последующем и эта попытка потерпела фиаско. Более удачным шагом Зубакина, прикомандированного в 1920 г. в качестве лектора к Политуправлению штаба Западного фронта, я считаю открытие им ложи в Минске и посвящение в ней находившихся там актера И.Ф.Смолина, занимавшегося оккультизмом и врачеванием, поэта и литератора П.А.Аренского и С.М.Эйзенштейна<21>.

Результатом этого акта, описанного Эйзенштейном в одной из глав своих автобиографических мемуаров достаточно точно, хотя и с долей иронического юмора, стали регулярные занятия оккультизмом и вопросами мистики, о чем можно прочитать в письмах Эйзенштейна к матери из Минска, и последующее приобщение к неофитам артистов Первой студии МХАТа М.А.Чехова и В.С.Смышляева, когда Аренский, Зубакин, Никитин и Эйзенштейн вернулись в Москву. Это произошло в первых числах октября 1920 г. и в известной мере предопределило последующее поступление Эйзенштейна художником в московский театр Пролеткульта, которым тогда заведовал В.С.Смышляев, а затем и оформление им с Л.А.Никитиным спектакля "Мексиканец" по Дж.Лондону в соответствии с символикой оккультизма<22>.

После Минска пути Б.М.Зубакина и его молодых друзей разошлись. Стоит заметить, что этот удивительный человек, обладавший сильнейшей силой внушения, ярким талантом поэта и литератора, и, м.б., еще более ярким - скульптора, этнографа, воспитателя, так и не смог ни разу надолго объединить людей. Ему до конца осталась верна только А.И.Цветаева, попавшая под обаяние "мага" еще в начале 20-х гг. и сохранившая восторженную и благоговейную память о нем до конца своей жизни<23>. Но то, что Зубакин сделал для Аренского, а через него - для М.А.Чехова и В.С.Смышляева, не пропало даром: к этому времени в Москве уже существовал Орден тамплиеров.

Вопрос о том, кто первым "подвел" этих друзей к Карелину, остается до сих пор открытым, хотя наиболее вероятными кандидатами все же остаются Аренский и Завадский, а время - конец 1921 или начало 1922 г. Примечательно, что к этому же времени относится знакомство Завадских с двоюродным братом Аренского, тогда молодым астрономом, а затем композитором и фольклористом С.А.Кондратьевым, который наезжал в Москву из Петрограда и получил посвящение в Орден вместе со своей 63

женой, индологом и переводчицей М.И.Клягиной, скорее всего, от самого Карелина, как то заставляют думать некоторые его стихи<24>.

Отец Кондратьева был директором Пулковской обсерватории, игравшей, к слову сказать, большую и до сих пор еще не оцененную роль в культурной жизни Петербурга/Петрограда, а с указанного момента ставшей, как можно догадываться, одним из центров по распространению в научной среде Петрограда тамплиерских идей. Именно там, по-видимому, произошло первоначальное знакомство Ю.А.Завадского с уже упоминавшимся мною М.М.Брендстедом (литературный псевдоним – М.Артемьев), обрусевшим датчанином, анархо-мистиком и тамплиером, сблизившимся с Карелиным и после смерти последнего даже вошедшим в так называемый Карелинский Комитет (Комитет по увековечению памяти А.А.Карелина, созданный по аналогии с таким же Комитетом Кропоткина).

С Пулковом связаны имена метеорологов (астрономов) тамплиеров А.А.Синягина<25> и М.А.Лорис-Меликова, из которых первый был связан с нижегородским кружком и с известным синологом Ю.К.Щюцким, а через него - и с кругами петроградских востоковедов, с которыми через П.К.Козлова и совместные с ним монгольские экспедиции связан был и С.А.Кондратьев. О значении Пулкова в тамплиерском движении свидетельствуют также аресты в 30-х гг. ряда его научных сотрудников по обвинению в связях с анархо-мистиками.

Наконец, при решении поставленного вопроса стоит обратить внимание на показание М.И.Сизова на допросах 1933 г. о М.А.Чехове, как о тамплиере высокой степени посвящения<26>, что могло произойти только между 1920 и осенью 1921 годом, до того, как он познакомился с А.Белым и попал в круг антропософских идей. Анализ взаимоотношения людей в этот период, хронологии событий и всего прочего позволяет утверждать, что проводником Чехова к Карелину мог быть П.А.Аренский или же познакомившийся тогда же с Чеховым А.В.Уйттенховен, если не предположить, что на гениального актера, о котором говорила тогда вся Москва, обратил внимание сам Карелин.

Таким образом, нитей, которые могли бы протянуться от будущих его учеников и соратников по Ордену, оказывается достаточно много. Другое дело, что при имеющейся информации нельзя остановиться с уверенностью ни на одной из предлагаемых версий. Впрочем, очень мало известно и о работе Ордена в эти годы, когда единственным бесспорным фактом остается отъезд в Америку Р.З.Эрманда<27> в 1922 г. чтобы возродить в Соединенных Штатах русскоязычную газету, основанную некогда еще Карелиным, чтобы она стала не только рупором анархистов, но и трибуной анархо-мистиков. К сожалению, о самом Эрманде мне ничего не известно, кроме того, что такой человек существовал и стал редактором указанной газеты под псевдонимом Е.Долинин. Новая газета "Рассвет" - "орган российских рабочих организаций Соединенных Штатов и Канады" - переняла эстафету у своей предшественницы, "Американских известий", и, сейчас это можно сказать определенно, сыграла немаловажную роль для развития и организации массы российских эмигрантов как упомянутых двух стран, так и всей русскоязычной диаспоры на протяжении 20-х и 30-х гг. нашего века.

Большого формата, выходившая на четырех (иногда на шести) полосах, газета рассказывала о жизни в советской России, ее культуре, научных открытиях, хозяйстве, репрессиях, имела довольно большой литературный отдел, освещала жизнь русских рабочих и эмигрантов в Соединенных Штатах, а в целом представляла для читателя своевременную и объективную информацию обо всем, происходившем в мире, почему имела подписчиков на всех континентах и даже попадала в СССР. Для исследователя это издание интересно, в первую очередь, находящимися на его страницах многочисленными публикациями работ А.А.Карелина (статьи, заметки, пьесы-диалоги, проникнутые мистическими и анархическими идеями, главы так и не увидевшей света монографии по вопросам политической экономии Западной Европы), статьями А.А.Солоновича, 64

А.С.Пастухова, В.С.Смышляева, Е.Моравского и ряда московских анархистов (А.А.Борового, И.В.Хархардина, В.С.Худолея и др.), сообщениями о преследовании анархистов в СССР, ожесточенной полемикой с издаваемым в Париже П.Аршиновым журналом "Дело труда", сыгравшем откровенно провокационную роль в расколе анарходвижения, и статьями отдельных эмигрантов и корреспондентов из России. Следующим шагом Эрманда-Долинина стала организация журнала "Пробуждение", уже целиком являвшегося органом анархо-мистиков, где политические и мировоззренческие акценты были расставлены гораздо явственнее, чем в газете, и где напечатаны работы ряда московских тамплиеров (А.А.Солоновича, А.С.Пастухова, Е.Моравского, Л.А.Никитина и др.)

На этих изданиях я останавливаюсь столь подробно, во-первых потому, что находящиеся в них материалы до сих пор практически не введены в научный оборот, а сами издания оказались за пределами внимания исследователей, хотя их комплекты (разной степени полноты) все же имеются в бывших спецхранах наших центральных библиотек; во-вторых потому, что до сих пор ничего не известно о сохранности и местонахождении их архивов в США, долженствующих заключать первостепенной важности материал по интересующим нас проблемам, в том числе и рукописи московских анархо-мистиков и тамплиеров, которые в России были уничтожены в результате обысков и арестов.

Широкое распространение тамплиерского (а в качестве "внешней" формы - анархо-мистического) движения в России приходится на 1924 г., как то можно заключить на основании показаний арестованных в 1930 г. тамплиеров и анархо-мистиков (Москва, Нижний Новгород и др.), позволяя сдвинуть дату перехода к активной работе членов Карелинского кружка на период 1923 г. Факт это весьма любопытен и потому, что именно на этот период, как я мог заметить, приходится активизация также и других известных мне мистических групп и орденов, что последующими историками, возможно, будет объяснено обострением в это время внутрипартийной борьбы в ВКП(б), связанной с болезнью Ленина, а затем и с дележом ленинского наследия. Все вместе это определило кратковременную передышку в идеологических репрессиях, возобновившихся (по отношению к анархистам и мистикам) уже весной 1925 г.

Подтверждением такого наблюдения об активизации деятельности тамплиеров, преодолевших замкнутость саморазвития именно в 1923 г., может служить история Белорусской государственной драматической студии в Москве (первого профессионального театрального вуза республики Белоруссия)<28>. Студия возникла осенью 1921 г. в Москве по просьбе правительства Белоруссии и под общим руководством МХАТ, которое, в связи с отъездом основного ядра труппы во главе с К.С.Станиславским на гастроли за границу в 1922 г., перешло к Первой студии МХАТ, ставшей все в том же 1924 г. МХАТом 2-м. В этой смене руководства решающее значение имело то обстоятельство, что с самого начала, т.е. с осени 1922 г., и до закрытия Студии в 1926 г., ее бессменным художественным руководителем стал артист и режиссер Первой студии МХАТ В.С.Смышляев, бывший не просто тамплиером, но и обладателем одной из высоких степеней в Ордене. Факт этот, до самого последнего времени остававшийся неизвестным историкам театра (впрочем, вероятно, что он не известен им и сейчас), оказывается своего рода "ключом" к истории Студии и ее первых постановок, а равно и к достаточно сложным первым годам жизни витебского драматического театра им Я.Коласа (первоначально - БДТ-2, т.е. 2-й Белорусский государственный театр), созданного на основе Студии и ее репертуара постановлением Правительства в 1926 г.

Речь идет как о прямых репрессиях, упавших на труппу в начале 30-х гг. (В.К.Роговенко, К.Н.Санников), так и о целенаправленной газетной кампании против молодого театрального коллектива с обвинениями в "васильковой мистике", воспринимающимися сейчас, за давностью лет, всего лишь очередным измышлением белорусских партийных идеологов. На самом деле, все было не так просто. 65

Обратившись к репертуару БДТ-2, составленному из спектаклей, подготовленных студийцами в Москве, можно заметить совершенно определенную мистериальность постановок, открывающихся народной драмой-мистерией "Царь Максимилиан" и далее разворачивающихся фантастической (опять же мистериальной!) феерией "Апраметная", за которой следовали "Сон в летнюю ночь" Шекспира, "Вакханки" Еврипида и в качестве квинтэссенции мистической драмы души человеческой - "Эрос и Психея" Ю.Жулавского<29>. Маленькие одноактные пьесы по Г.Мопасану, М.Сервантесу и др., а так же небольшая пьеса И.Бена "В былые времена", поставленные как своего рода дань "социальному заказу", не меняли картины, потому что основной акцент в воспитании актеров и режиссеров был сделан вполне сознательно на мистериальности театрального искусства вообще и на катарсисе актера, выступающего как бы посредником между зрителем и миром трансцендентальным. Даже в конспектах лекций Смышляева, сохранившихся в записи Т.А.Бондарчик<30>, можно почувствовать настойчиво проводимую линию аполитичности искусства и "чистоты служения" актера посредством своего таланта и приобретенного им мастерства остальному человечеству - тот лейтмотив служения вообще, который красной нитью проходит через легенды тамплиеров и который изначально был положен в основу Учения при создании Ордена.

Вполне естественно, что так воспитанные бывшие студийцы в своем новом качестве уже государственных актеров не могли не вызывать раздражения, а затем и пристального внимания органов идеологического надзора Белоруссии.

Да и как могло быть иначе, если в том же 1923 г. В.С.Смышляев, утверждая программу занятий Студии, в качестве преподавателей пригласил туда своих друзей и сподвижников по Ордену, среди которых с достоверностью можно назвать П.А.Аренского, который читал историю драмы и поэтику, пианистку Е.Г.Круссер, актера и режиссера 2-го МХАТ Б.М.Афонина, композиторов А.Александрова и В.Н.Крюкова, сестру своей жены преподавательницу французского языка Пушечникову, В.А.Завадскую, занимавшуюся со студийцами общей теорией музыки, Л.А.Никитина, читавшего историю искусства, курс оформления спектакля для будущих режиссеров, оформившего большинство спектаклей Студии, наконец, В.О.Нилендера, читавшего курсы античной литературы и искусства<31>.

Этот перечень имен, куда включены лишь те, чья принадлежность Ордену безусловно доказана, впервые позволяет рассматривать каждый спектакль Студии не просто как "постановку", а как целенаправленную попытку сценического воплощения определенных идей с целью проведения их воздействия на публику - совсем так, как то было зимой 1920/21 г. у Смышляева, Эйзенштейна и Никитина в их работе над "Мексиканцем" в театре Пролеткульта. Во всяком случае, будущему исследователю истории коллектива Белорусской студии и его сценических достижений придется рассматривать эти спектакли через призму реализации идей тамплиеров, а саму Студию - как одну из первых "площадок", на которых разворачивалась деятельность Ордена в Москве.

Другой, по-видимому гораздо более серьезной "площадкой", о которой мы вряд ли сможем узнать много, стала Студия Ю.А.Завадского, принимавшая участие во многих орденских мероприятиях как целиком, так и отдельными ее членами, из которых, к сожалению, уже никого не осталось в живых.

Попытками расширения сферы деятельности Ордена в этом направлении, правда, не получившими развития и пресеченными бдительным Главреперткомом, были уже начатые репетициями два спектакля: "Золотой горшок" по Э.-Т.-А. Гофману в инсценировке П.А.Аренского на сцене МХАТа 2-го (режиссер В.С.Смышляев, художник Л.А.Никитин)<32> и "Когда проснется спящий" по Г.Уэллсу в инсценировке П.Г.Антокольского на сцене театра им.Е.Вахтангова (режиссеры Р.Н.Симонов и В.С.Смышляев, художник Л.А.Никитин). Трудно сказать, насколько это было связано с наличием в этих труппах устойчивых тамплиерских кружков, но о существовании там отдельных тамплиеров известно точно. Так, согласно показаниям ряда подследственных 66

по делу "Ордена Света", во МХАТе 2-м членами Ордена были А.И.Благонравов и Л.И.Дейкун, а в театре им. Е.Вахтангова - М.Ф.Астангов, В.К.Львова, А.М.Лобанов, И.М.Раппопорт и Р.Н.Симонов. В Московском детском театре работала одна из активных деятельниц Ордена Г.Е.Ивакинская, жена географа, профессора А.С.Баркова, тоже тамплиера<33>.

Имя Ивакинской заставляет вспомнить об организации, ныне прочно забытой исследователями московской жизни тех лет - о Государственном институте слова (ГИС), игравшем столь же важную роль в жизни московской интеллигенции первой половины 20-х гг., как Государственная академия художественных наук (ГАХН) в их второй половине. В качестве подтверждения позволю себе привести выписку из аттестата А.С.Поля, закончившего это учебное заведение вместе с Ивакинской, чтобы показать тематику и состав его преподавателей, тем более, что некоторые из них, как В.А.Краснокутский, в дальнейшем оказываются старейшими членами Ордена тамплиеров.

Итак, там преподавали: исторический материализм - П.С.Коган; политграмота - Я.М.Окунев; введение в науку о языке - Д.Н.Ушаков; анатомия, физиология, гигиена дыхательных и голосовых органов - Ф.Ф.Заседателев; магия слова - А.А.Грушка; этика слова - Н.А.Бердяев; психология - Г.Г.Шпет; логика - Б.А.Фохт; лекторское искусство - Д.Н.Егоров; художественный синтаксис - А.М.Пешковский; рассказывание - А.К.Шнейдер; внушение и бессознательное - д-р Хорошко; ораторы древней Греции - С.И.Радциг; ораторы Великой Французской революции - М.С.Фельдштейн; ораторы древней Руси - В.Н.Муравьев; основы судебного красноречия - Л.П.Андронников; практика законодательных собраний - А.М.Гурвич; социальная философия - Э.Э.Понтович; социальная психология - С.Л.Франк; введение в эстетику - И.А.Ильин и Саккетти; практические занятия: дыхание - О.Г.Лобанова; техника и музыка речи - В.В.Суренский; пауза, акцент и интонация - Ф.О.Фишеров; импровизация - С.А.Котляревский; ораторский практикум по судебному процессу - В.А.Краснокутский; ораторский практикум - М.С.Фельдштейн; семинарий по эстетике - И.А.Ильин; семинарий по логике - А.С.Ахманов; семинарий по греческой риторике - Б.А.Фохт; конспекты и планы - Н.В.Якушкин; художественное чтение - О.Э.Озаровская<34>.

Как можно видеть из приведенного перечня, профессорско-преподавательский состав Института в большинстве своем состоял из "опальных" - тех, кто вскоре будет выслан за границу (И.А.Ильин, Н.А.Бердяев, Г.Г.Шпет, С.Л.Франк) или сослан "в места отдаленные". Не приходится поэтому удивляться, что такая же участь постигла и часть их слушателей. Во всяком случае, среди 33 подследственных, проходивших осенью 1930 г. по делу "Ордена Света" в Москве, шестеро были выходцами из стен этого института: Е.Г.Адамова, Н.И.Водовозов, П.Е.Корольков, А.С.Поль, Е.А.Поль (урожд.Вишневская), Е.Н.Смирнов, а Ю.А.Завадский вел в этом институте кружок на декламационном отделении. Из других известных мне мистиков, связанных с ГИС, кроме Г.Е.Ивакинской, можно назвать В.Д.Вознесенскую (Лиорко, по первому мужу - Лебедева), после возвращения из ссылки ставшую женой М.М.Пришвина, и ее первого жениха, О.В.Поля, принявшего монашество, уехавшего на Северный Кавказ и расстрелянного в 1929 г.

Деятельность выпускников Института слова была разнообразной, как были и разнообразны возможности применения их сил. Часть из них вела педагогическую работу в вузах (А.С.Поль, Н.В.Водовозов, Е.Н.Смирнов), что давало возможность общения с широкой студенческой аудиторией, у которой на всю жизнь откладывалось в памяти обаяние лекторов и те идеи духовного порядка, которые они могли почерпнуть из общения с ними. Другие, как Е.Г.Адамова и П.Е.Корольков, работали в библиотеках с читателями. Но, вероятно, наиболее серьезная работа шла в ГАХН, остававшейся к концу 20-х гг. единственным "центром свободомыслия" для научной и творческой интеллигенции советской столицы.

Действительно, значение этого центра далеко выходило за пределы только научные, поскольку на заседания его секций и подсекций собирались (когда это можно установить 67

по присутственным листам) гораздо более широкие круги интеллигенции, чем только интересующиеся тем или иным вопросом специалисты. Так было в Секции рассказывания и Секции живой речи, где работали Е.Г.Адамова и А.С.Поль; так было в Секции пространственных искусств, где на семинаре Н.М.Тарабукина по изучению творчества М.А.Врубеля выступали Л.А.Никитин, А.А.Солонович и Д.С.Недович<35>; так было на Хореологической секции, где дважды проходили доклады В.И.Авдиева с демонстрацией "живых картин" древнеегипетского танца, оформленные Л.А.Никитиным и поставленные Н.А.Леонтьевой при участии других "рыцарей"<36>.

К сожалению, почти ничего нельзя сказать о масштабах проникновения Ордена в Московскую консерваторию, кроме того, что там преподавал В.С.Смышляев, дипломные спектакли оперного факультета оформлял Л.А.Никитин, что один из подготовительных орденских кружков собирался на квартире какого-то профессора Консерватории ("Григорий Петрович") и что членом Ордена был также ее профессор, известный тогда певец В.И.Садовников<37>. Столь же немного известно и о другом направлении в развитии деятельности Ордена - в сторону литературы, откуда приходят имена Г.П.Шторма, входившего в кружок, который вел А.С.Поль, историка литературы Д.Д.Благого, переводчицы М.В.Коваленской, жены Е.К.Бренева, Э.С.Зеликовича, переводчика Бернера, к которым теперь по ряду признаков можно присоединить и М.А.Булгакова. Кроме уже упоминавшегося искусствоведа Д.С.Недовича, сюда можно присоединить имя А.А.Сидорова, известного историка книжной графики, и, весьма вероятно, А.Г.Габричевского, игравшего видную роль как в ГАХН, так и более широко - в культурной жизни Москвы.

Специфика темы, а в еще большей степени - специфичность материала, о чем уже шла речь выше, трудность его обнаружения и получения, когда главным препятствием оказываются не ведомственные барьеры, а заурядное неведение, о ком именно требуется справка, поневоле ограничивают саму возможность раскрытия тайны, угадываемой ныне лишь по "структуре личных отношений" живших некогда людей, не всегда подтверждаемой документами. Вот почему остается лишь предполагать, что в те же 1923-25 гг. периферийные (подготовительные) тамплиерские кружки существовали в среде студентов Института живых восточных языков (позднее - Институт востоковедения), где учился тогда Н.Р.Ланг и Е.Г.Самарская, из которых первый будет арестован и репрессирован в конце 1929 г. как руководитель Библиографического кружка при библиотеке-читальне музея П.А.Кропоткина, а вторая - арестована летом 1930 г., но затем будет освобождена в связи с доказанностью ее непричастности к собственно орденской организации.

Работа Библиографического кружка, организованного Н.Р.Лангом в музее Кропоткина, носила вполне легальный характер изучения и описания работ М.А.Бакунина и П.А.Кропоткина, однако проходила не в замкнутой музейной обстановке, а велась силами интересующихся идеями анархизма студентов педагогического факультета 2-го МГУ и уже работавших педагогов<38>. Естественно, эти научные занятия со временем должны были приобрести политическую окраску, подготовив сознание участников к пересмотру идеологической базы коммунистов. Вероятно, нечто похожее существовало и в стенах МВТУ им. Баумана, где учился брат Н.Р.Ланга - Ю.Р.Ланг, сам не принимавший участия в орденском движении, но выступавший связующим звеном между братом анархо-мистиком и некоторыми своими соучениками, т.к. на его квартире с лекциями не раз выступали "старшие рыцари", среди которых были А.А.Солонович и А.С.Поль. Сколько было подобных кружков по Москве, как широко распространялось влияние тамплиеров на студенческую молодежь - сейчас остается лишь гадать, но что в это духовное движение так или иначе были вовлечены сотни людей, сомневаться не приходится.

Еще меньше пока известно об иногородней периферии Ордена.

С достоверностью известно о существовании тамплиерской (анархо-мистической) молодежной организации в Нижнем Новгороде, где в последних числах июня 1930 г. было 68

арестовано 12 человек, в основном окончивших агрохимический факультет Нижегородского университета, в том числе и несколько ссыльных<39>. Ссыльные, имевшие связи с Москвой, по-видимому и содействовали возникновению этого кружка при поддержке А.С.Пастухова, а затем и Н.И.Проферансова (к последнему члены кружка ездили за советами, литературой и посвящением). Вторичное влияние шло из Ленинграда в виде приездов А.А.Синягина, снабжавшего нижегородский кружок текстами легенд и собственными сочинениями, и З.И.Рожновой (Рожневой?), студентки-медички, само появление которых свидетельствует о наличии тамплиерских (анархо-мистических) кружков в городе на Неве.

Менее ясна пока роль, которую сыграли в нижегородском анархо-мистическом движении такие представители петроградской литературной интеллигенции, как В.Л.Комарович и Е.К.Моравский, выступавшие, правда, не регулярно, в кружке с лекциями по истории литературы. Судьба Моравского и его личность мне неизвестны, однако большое количество статей в газете "Рассвет" и в журнале "Пробуждение" (если они принадлежат ему, т.к. подписаны Е.З.Моравский, а не Е.К.Моравский, что может быть ошибкой протоколиста ОГПУ или допрашиваемого), позволяет думать, что он сумел уехать за границу. Что же касается Комаровича, то с 1924 г. и до своей смерти в 1942 г. он жил в Ленинграде, преподавал в ЛГУ и был тесно связан с Пушкинским Домом, так что в его личном архиве могут быть обнаружены документы, каким-либо образом отражающие эту сторону его жизни.

Следует отметить, что, в отличие от анархо-мистических студенческих кружков Москвы, где переплетались, порой вытесняя друг друга, мистика и анархизм, духовные устремления и политика, нижегородский кружок для большинства его членов имел значение некоторой интеллектуальной игры, своего рода "формы времяпрепровождения", которую наполняли литературные устремления большинства (почти все писали стихи и прозу), возможность общения, разговоров и споров, немного - флирт, а в целом - тяга к таинственному и запретному, столь характерная для юности вообще, которая скрашивала серость и убогость провинциальной жизни, усугубленной еще постоянной безработицей тех лет.

Существовавший одновременно с нижегородским кружок в Свердловске (Екатеринбург), центральной фигурой которого был Н.А.Ладыженский, приятель Н.К.Богомолова, получивший от последнего посвящение в тамплиеры и дважды - орденские легенды, судя по имеющимся пока материалам не перерос в сколько-нибудь реальную организацию, а его члены не перешагнули границы дружеских бесед, на которых обсуждались книги по оккультизму и евангельские тексты. Последующий переезд Ладыженского на Северный Кавказ и его арест в связи с "сочинским делом" и там не выявил каких-либо организационных образований, показав только наличие множества съехавшихся сюда мистически настроенных людей - теософов, антропософов, сектантов, богоискателей, толстовцев, вегетарианцев, среди которых обращалась и тамплиерская литература, поскольку многие оказывались лично связаны с московскими тамплиерами (Н.И.Проферансовым, Н.А.Богомоловым и др.)<40>.

3

Познакомив читателя с некоторыми членами Ордена тамплиеров и его филиаций, очертив, насколько это сейчас возможно, круг их распространения, я перехожу к более трудной части своей задачи - попытке представить структуру, внутреннюю жизнь и идеи Ордена по имеющимся материалам.

пролетариата, буржуазии или династической власти. Симпатии к анархизму в России подпитывались самыми разными источниками, заложенными в исторической структуре российского общества и определенными особенностями его социально-исторического развития, в первую очередь неизжитыми тенденциями "общинности", противоборствующей в крестьянской массе всякой власти извне, и сохранением наивного представления о возможности существования "мира" вне сферы влияния государственных структур и меняющихся социально-экономических отношений. При этом было бы ошибкой считать, что анархизм вербовал своих сторонников из числа наиболее консервативной части крестьянства: как ни парадоксально, в требованиях "обособления" от государства, получения хозяйственной и политической автономии сходились обе крайности тогдашней деревенской массы - как "общинники", так и "хуторяне", поскольку в этом они видели выход из-под налогового пресса и вмешательства государства в дела деревни.

Не меньшее, а м.б. гораздо большее число сторонников анархизма оказывалось в городе. Объединявшиеся в профессиональные союзы рабочие видели первый шаг к своему "освобождению от труда" получение в собственность предприятий, где они трудились, наивно полагая, что сам факт работы на предприятии дает им право на его экспроприацию и через это - на улучшение условий своей жизни. Еще большее число сторонников анархизма можно было найти в среде провинциальной (по своему сознанию) российской интеллигенции, традиционно выступавшей "за свободу вообще", поскольку смутное понимание политической свободы как "вольницы" присуще русскому человеку с незапамятных времен, равно как и коренная неприязнь к "власть предержащим", перед которыми он постоянно ощущал свою ущербность и бесправие.

Такое отношение многих россиян к власти, как к чему-то неправедному, греховному, подлежащему изменению на началах христианства, не только порождало сумбур в их сознании, не развеявшийся и по сей день, но и переводило сугубо практический вопрос организации общественной и хозяйственной жизни в разряд эсхатологических чаяний, придав ему некую мистическую окраску, столь явно проступающую в русской литературе первых десятилетий ХХ века. Так не случайно вопрос о "мистическом анархизме", поставленный Георгием Чулковым и Вяч.Ивановым в 1906 г., был воспринят современниками не в качестве принципа свободы творчества (отношение личности художника и его творчества к окружающему социуму), а чуть ли не программой нового религиозного движения<41>.

Это небольшое историко-социологическое отступление я счел необходимым, чтобы показать место, занимаемое в сознании людей того времени анархизмом, с которым каждый связывал собственные чаяния - свободу творчества, освобождение личности от опеки государства, социально-экономические преобразования в городе и в деревне, и так далее. Главным же для всех в анархизме было отрицание власти как насилия, т.е. требование "акратии", о чем были вынуждены потом все чаще напоминать сами анархисты, объясняя свою позицию, причем акратии не как отрицания всякой структуры управления, а как альтернативу диктатуре (насилию) идеи "общественного согласия" и самоорганизации масс. В результате, анархизм оказывался единственным идейным течением, противостоящим не только коммунистам (с которыми анархисты, кстати, сходились в определении окончательных целей преобразования жизни), но и остальным партиям, отличавшимся от большевиков не отрицанием централизованной власти, а лишь способом ее применения.

Такая картина позволяет понять всю притягательность анархизма в глазах молодежи 20-х гг. и ее желание разобраться в том, как же представляли себе будущее после завершения социальной революции такие теоретики анархизма, как М.А.Бакунин и П.А.Кропоткин, в чем их предвидение отличалось от той реальности, в которой оказалась Россия. Отсюда был один только шаг к разговорам об анархизме и анархистах, за 70

которыми начинались поиски литературы (продававшейся тогда еще легально), а затем и ее "проработка" с последующим коллективным обсуждением.

Здесь мы сталкиваемся с очень важным для нас феноменом. В отличие от программ других политических партий, говоривших о конкретных преобразованиях, анархизм рисовал картины будущего, опираясь на идею совершенного человеческого общежития, молчаливо опуская вопрос о возможности ее практической реализации в конкретных условиях российской жизни.

Изучая анархистскую литературу, читатели узнавали, что основополагающей в анархизме является свобода волеизъявления человека, недопустимость принуждения к чему бы то ни было свободной личности, активная взаимопомощь и поддержка свободных индивидуумов, борьба с любым видом насилия и принуждения как проявлением власти и тенденции порабощения и эксплуатации человека человеком, отрицание иерархического построения общества и многое другое, что невольно обращало внимание наиболее образованных читателей на соответствие анархистских лозунгов евангельской проповеди как основы общечеловеческой этики. С другой же стороны - невольно переводило интерес с вопросов политики и экономики на человеческую личность и проблемы ее взаимоотношения с обществом и мирозданием<42>. В таких кружках, если они оказывались в поле зрения тамплиеров, начиналось более или менее регулярное чтение лекций - сначала по экономике, социологии, философии, а затем и по другим сферам знаний, которые открывали слушателям иную перспективу развития общества и человеческой мысли, чем марксистские программы вузов.

Перенос акцента с экономики и политики на психологию и духовный мир человека оказывался тем легче, что многие заповеди анархизма, имея в своих основах христианские заповеди, совпадали с постулатами тамплиерства, как это устанавливается по корпусу орденских легенд, в которых настойчиво проводятся одни и те же идеи: свобода воли личности, невозможность принуждения личности к чему бы то ни было (необходимость любого поступка должна быть осознана, как органически вытекающая из мировоззрения), готовность жертвенного служения ближнему и дальнему, и многое другое, что неприметным образом складывалось в некий "рыцарский кодекс", если понимать под "рыцарством" то идеальное, что осталось в нашем сознании от социального института рыцарства европейского средневековья. "Рыцарь - понятие этическое, как лицо, совершающее нравственные поступки", - пояснял на одном из допросов Е.Н.Смирнов<43>, понимая под этим идеал гармоничного и свободного человека, отдающего отчет в своих словах и поступках, умеющего взять на себя ответственность за принятые решения, ощущающего себя нужной и неотъемлемой частью мира, в котором он живет и который преобразует по мере собственного преобразования и совершенствования. О том же, только другими словами, говорили на допросах и остальные тамплиеры.

Сознание человека ХХ века, подготовленное всем предшествующим романтическим периодом развития европейской литературы, воспринимало рыцаря не только как воина, но и как защитника справедливости. Рыцарь представал человеком, добровольно взявшим на себя миссию подвига служения добру и свету в этом мире, символом чести, стойкости, мужества, неукоснительного исполнения долга; он оказывался наиболее ярким и всеобъемлющим идеальным образом, понятным каждому молодому, сколько-нибудь развитому и начитанному человеку. Можно сказать, что использование образа рыцаря было одной из самых удачных идей, позволявшей при желании каждому воплотить в своей жизни блистательную сказку, - в жизни, казалось бы, начисто лишенной возможности сказок; в жизни, где делалось все, чтобы осмеять любую высокую романтику, низвести ее до пошлости быта и дезавуировать самые высокие порывы. Уже это обстоятельство позволяло человеку, прикоснувшемуся к идее рыцарства, отдаться ей с непосредственностью юности, тем более, когда почва была подготовлена лекциями, расширявшими кругозор неофита, рождавшими желание идти к знанию все дальше и дальше, вкушая "запретный плод духа". 71

Подобная ситуация, как мне кажется, способна с наибольшей вероятностью объяснить странный, на первый взгляд, факт, что "тамплиерами" оказывались не только члены Ордена тамплиеров, но и слушатели самых начальных "рыцарских" кружков. Например, по воспоминаниям В.И.Филоматовой, она с подругой была "посвящена в тамплиеры" А.А.Солоновичем в первое же их с ним свидание, после чего только и начались занятия в кружке и последующие посвящения в орденские степени<44>. Как могла получиться такая скоропалительность? Мне представляется, что в данном случае действия Солоновича исходили из романтичности ситуации, тем более, что пришедшие к нему девушки, заканчивавшие 1-й МГУ (одна - медицинский факультет, другая - химический), оказались достаточно подготовлены, чтобы раскрыть перед ним интерес к вопросам именно духовного порядка, формирующим мировоззрение. Неясно другое: в какой орден они были приняты?

Ритуальная сторона тамплиерства, введенного Карелиным в России, представляется достаточно простой, как в том можно убедиться, читая показания А.С.Поля, совпадающие в деталях с рассказами других арестованных членов "Ордена Света", вступивших на путь "признательных показаний". Будущий кандидат прослушивал цикл лекций по истории и философии, несколько основополагающих орденских легенд (о сотворении мира, об Атлантиде и Египте), а затем, если он изъявлял согласие на вступление в Орден, в назначенный день, в присутствии старших рыцарей, одним из которых бывала женщина, он приносил обет верности, выслушивал краткую версию легенды о жрецах Египта и формулу посвящения в первую степень. При переходе во вторую степень он получал белую розу, как знак чистоты помыслов и устремленности к бесконечному, с которой он теперь должен был появляться на собраниях. Одновременно ему давалась голубая восьмиконечная "богородичная" звезда, символизировавшая надзвездный мир восьми измерений, поскольку в "Ордене Света" было восемь степеней посвящения.

Посвящения в последующие степени отличались лишь произносимой формулой и тем, что при переходе на третью степень посвящаемый получал белый полотняный пояс мученика, как символ готовности рыцаря на мучения за его веру и избранный путь.

Кроме регулярных учебных занятий, проходивших раз или два в неделю, члены орденских кружков (как правило, в количестве 8-10 человек), собирались на ритуальные собрания, связанные с приемом неофитов, посвящением в следующую степень или с редкими орденскими праздниками, в числе которых было Рождество Христово, Воскресение (Пасха), день памяти Иоанна Крестителя и праздник архангела Михаила, архистратига небесных воинств и покровителя земных рыцарей. Культ архангела Михаила был особенно распространен среди тамплиеров, что подтверждается стихами, которые сохранились в их личных архивах (стихи П.А.Аренского, С.А.Кондратьева, А.А.Сидорова, А.В.Уйттенховена, В.А.Завадской). Изредка бывали собрания и организационного плана, опять-таки по кружкам, где решались вопросы помощи нуждающимся, проведения благотворительных концертов, публичных лекций или мемориальных публичных же вечеров, организации орденской библиотеки и т.п. Согласно древней орденской традиции, особое внимание уделялось благотворительной деятельности, для чего было создано "Братство милосердия", о котором сообщает в своих показаниях А.С.Поль.

Сопоставляя ритуалы посвящения и символику Ордена, как о том рассказывают разные тамплиеры, нельзя не заметить разночтений. Так по М.И.Сизову в Ордене имеется двенадцать степеней посвящения, между тем как члены "Ордена Света" их насчитывают только восемь, а по рассказу В.И.Филоматовой степеней всего четыре. Соответственно различны и символы: посвящая Н.А.Ладыженского, Н.К.Богомолов говорит ему о "красной розе"; в "Ордене Света" и в руках у Карелина (см. показания Ю.А.Завадского) фигурирует белая роза (и голубая восьмиконечная звезда, по показаниям А.С.Поля), тогда как в организации Филоматовой символом Ордена оказывается "голубая астра" (по-видимому, как парафраза "голубой звезды"), хотя изображалась она в виде цветка астры. Это позволяет предположить, что описанная символика отражала иерархичность 72

структуры самого Ордена тамплиеров, состоявшего из кружков и "подорденов" разного уровня ("Орден Света", "Орден Духа", "Храм искусств" и т.д.), над которыми возвышались четыре последних степени собственно Ордена тамплиеров, но конспирированных и внутри этих подорденов, поскольку члены кружка знали, как правило, только своего непосредственного руководителя, а с другими рыцарями более высоких степеней знакомились в моменты очередного посвящения, при переходе из кружка в кружок или при смене руководителей, задачей которых было вести занятия и знакомить посвящаемых с корпусом орденских легенд.

На последних следует остановиться особо.

Сложность с легендами состоит в том, что имеющиеся в моем распоряжении тексты, некоторые из которых уже опубликованы<45>, не позволяют сколько-нибудь уверенно говорить об источниках их происхождения. Если рассматривать легенды с точки зрения сюжетов и тематики, то весь корпус может быть разделен на следующие условные циклы: 1) космологический, опирающийся, скорее всего, на какие-то гностические традиции; 2) исторический, в котором прослеживается предыстория и история Ордена, начинающаяся с атлантов, их прихода в Египет, развивающаяся через евангельские события (обретение Грааля), чтобы через эпоху крестовых походов и европейское средневековье дойти до наших дней; 3) собственно мистический, повествующий о мирах высоких духов, соответствующих иерархии христианских небесных сил и воинств. Если первые два цикла несут - в какой-то степени - на себе отпечаток традиции и обнаруживают присутствие в текстах исторических (или псевдоисторических) реалий, то последний в этом отношении стоит особняком, заставляя относить его создание (м.б., на основе каких-то гностических текстов) уже к началу ХХ века, если не к тем же 20-м годам. Об этом свидетельствует язык легенд, образы, употребляемые для сравнений, стиль изложения, отражающий стиль мышления человека, привыкшего мыслить категориями естественно-научных дисциплин, а также слишком явные параллели с общественными идеалами анархистов.

Последнее касается, в первую очередь, описания жизни в различных "космосах" небесных иерархий, где на передний план весьма общей и смутной картины выдвигаются принципы акратического устройства общества - своего рода картинки справедливой, вольной обеспеченной жизни, освободившей обитателей этих миров от заботы о хлебе насущном, чтобы целиком отдаться свободному творчеству и познанию. Разговоры духов носят характер как бы платоновских диалогов, напоминая пьесы-диалоги, которые так любил писать А.А.Карелин, развивая в них перед слушателями и читателями теоретические положения, которые были бы скучны в обычном статейном изложении. Легенды предназначались для воспитания слушателей в духе орденских заповедей, примеров решения вопросов духовной и повседневной жизни, отчасти напоминая учебники европейского средневековья, в которых материал излагался в форме вопросов и ответов или "картинок с натуры", сочиненных для определенных ситуаций. Можно предположить, что указанный цикл частью своей (если не целиком) возник уже на российской почве по каким-то уже имевшимся образцам или используя неизвестные нам литературные тексты.

Если эта часть легенд оказывается нацелена на формирование этической структуры мышления тамплиеров, широко при этом используя новозаветную литературу и ее апокрифы, то другие их части, историческая и космологическая, особенно последняя, были призваны формировать мировоззрение посвященного и, раскрывая перед человеком структуру мироздания, вводили его в нее в качестве необходимой и действенной частицы, от которой зависит судьба всего сущего.

Занимаясь историей русских тамплиеров, я не могу освободиться от впечатления, что рыцарский путь активного служения в борьбе со злом невежества и тьмой обскурантизма был единственно верным и возможным тогда путем спасения духовного потенциала России в лице ее интеллигенции. Больше того, то был единственно возможный путь формирования личности, который ранее не был пройден русским человеком, как о том 73

справедливо писал Н.А.Бердяев, отчего характер россиянина, не получив рыцарской огранки и закалки, так и остался по сути своей "бабьим", привыкшим прятаться за "общину", "соборность", полагающим, что одноразовым покаянием можно обрести прощение и святость, невзирая на прежние преступления, чуждым понятия долга и чести, которые формировали характер европейца на протяжении почти тысячелетия<46>. Однако строилось это мировоззрение не на одной мистической традиции, но и на последних достижениях современной позитивной науки, о чем постоянно говорилось на собраниях членов Ордена, причем тенденция эта была отнюдь не нововведением, а была развитием традиции того тайного духовного тамплиерства, которое возникло в недрах исторического Ордена уже в ХIII веке<47>.

Собственно говоря, тамплиеры предприняли попытку сведения воедино научного познания мира, которое в начале нашего века подошло к границам "запредельного", и того интуитивного опыта, накапливающегося на протяжении существования всего человечества, который определялся несколько расплывчатым понятием "мистического", будучи отвергнут как официальной теологией, так и опытной наукой. Подобное слияние было исторически предопределено хотя бы потому, что ни позитивная наука, ни одна из великих конфессий не отвечали на главный, самый основной вопрос, встававший перед каждым образованным человеком: что я есмь, откуда пришел, зачем живу и куда уйду? Согласимся, что в наше время, когда ценность человеческой жизни ежеминутно подвергается сомнению, когда мировые религии не могут дать вразумительного ответа на эти изначальные вопросы познания бытия, а если и дают, то он оказывается уничижительным для человека, - без решения этих вопросов активное, сознательное, творческое бытие становится если не бессмысленным, то затруднительным.

Стоит заметить, что в данных вопросах наука и религия оказались удивительно единодушны, отказываясь определить, человеческое "я", рассматривая его существование всего только как одноразовое следствие случайных факторов, не имеющего собственного значения и смысла (тем более - цели) в общей системе мироздания.

Замена материалистического "небытия" - "адом" или "раем", равно как и алогичность наказаний за прегрешения в жизни, куда человек оказывается вброшен помимо собственного желания и не обладая ни знанием, ни свободой воли, - не этот ли абсурдный постулат, в большей степени, чем даже противоречия православной догматики данным современной науки о мире и человеке, оттолкнули от Церкви мыслящих людей, поскольку она их учила смирению, но не знанию?

Кризис веры в полуязыческой многоконфессиональной России намного опередил правовой кризис православной церкви, на протяжении столетий выступавшей верной опорой власти, своего рода "четвертым отделением Его Императорского Величества канцелярии", но никак не тем духовным пространством, куда могли стремиться мыслящие и образованные люди. Ведь именно этим объясняется тот жгучий интерес к иным учениям и конфессиям, который, возникнув в начале века в России, в наши дни приобретает поистине всеобъемлющий характер. Человеку нужна в жизни и в мире та "точка опоры", которой так не хватало еще Архимеду. Тамплиерство нашло ее в синтезе науки и мистики.

Когда я думаю об этом, мне представляется, что подлинный подвиг средневековых рыцарей, основавших внутри своего "внешнего" Ордена еще и другой, тайный, для посвященных, заключался не в их доблести на полях сражений, а в неустанных поисках древней мудрости, которую они открывали и постигали в беседах и медитациях со своими учителями и "оппонентами" - так, пожалуй, я могу назвать их противников-мусульман, схватки с которыми напоминали, скорее, не битвы, а турниры, где Восток и Запад знакомились друг с другом, взаимно обогащаясь куртуазностью манер и тайной мудростью посвященных, выковывая мировоззрение будущих поколений свободомыслящих исследователей природы и человека. Гораздо выше золота и драгоценных камней тамплиеры ценили сокровища духа, которые они получали на Востоке от таких же "искателей истины"<48>. 74

То, что в недрах средневекового тамплиерства высокого посвящения папским Римом и инквизицией было объявлено "сатанизмом", как об этом заявляют без тени сомнения авторы популярных книжек, не задумываясь, что тиражируют многовековую ложь, столь же абсурдную, как обвинения на советских политических процессах 30-х гг. нашего века, на самом деле явилось синтезом наследия Востока и изначального христианства, попытками постижения структуры мироздания и определения в нем места человека, который на протяжении всего своего существования отказывался признавать за собой "случайность" и "эфемерность", отстаивая божественность происхождения и двойственность своей природы.

Тамплиеры согласны с мистиками других школ, что человек состоит из физического тела, которое живет по законам жизни материи, астрального, являющегося продуктом душевной жизни человека и связующего физическое тело с духом, и из духовной сущности, собственно "я" человека, являющейся бессмертной монадой, возникшей вместе со Вселенной, чьи бесчисленные воплощения способствуют как ее собственной эволюции, так и преобразованию окружающего мира. Другими словами, от активной или пассивной позиции каждого из нас, от нашего личного выбора, наших решений и наших поступков в какой-то мере зависит и судьба мироздания; зависит от того, как проживет человек очередную жизнь, являющуюся ареной борьбы сил света и тьмы, гармонии и хаоса, знания и невежества, которые в человеческом восприятии идентифицируются с понятиями добра и зла. Отсюда перед каждым человеком рано или поздно встает неизбежная проблема выбора, поскольку он должен определить, для чего он живет и чему содействует: увеличению хаоса, расширению тьмы, господству зла или же гармонизации мира, распространению света, торжеству добра и знания...

Чрезвычайно важным вкладом тамплиеров в эту общепризнанную концепцию, лежащую в основе всех мировых религий, стало утверждение, что абсолютного зла, как такового, существующего изначально, на самом деле нет: зло есть такое же отсутствие добра, как невежество является отсутствием знания, а тьма - отсутствием света. Этот несколько неожиданный, однако строго логичный постулат не только снимал извечный дуализм учений Востока и его несколько искусственное разрешение в иудео-христианстве, но и впервые отводил человеку ведущее место в космосе, поднимая его в качестве свободного, обладающего собственной волей "собеседника и соработника Божия" в процессе длящегося сотворения мира.

Познавший свою божественность и свое значение, свою ответственность в борьбе со злом и хаосом, которые выступают в облике воинствующего невежества, препятствуя другим монадам осознать свою божественную сущность и предназначение, современный человек уже не имеет права вести животную жизнь, потому что ему открылась свобода выбора между светом и тьмой, добром и злом. Обретенное сознание обязывает человека соответствующим образом строить и свою личную жизнь, отдавая себе отчет в своих поступках и в их последствиях для окружающих. Поэтому - подчеркивалось на орденских собеседованиях, - человек, вступивший на рыцарский путь служения людям и миру, обязан стремиться к максимальной реализации своего таланта, знаний и сил на любом избранном им поприще деятельности.

Насколько мне известно, так это и было. Аресты московских тамплиеров в 1930 г. и в последующие годы, иногда прерывавшие их путь вместе с жизнью, иногда, если везло, лишь на время вырывавшие из привычного быта, не влияли ни на их мироощущение, ни на ту одухотворенность, с которой они шли по жизни. Последнее в одинаковой мере относится и к творчеству Ю.А.Завадского, и к погибшему на Колыме П.А.Аренскому; к А.С.Полю, проработавшему всю остальную жизнь в театральных вузах Москвы, и к Л.А.Никитину, погибшему в октябре 1942 г. от цынги и пеллагры в лагерном лазарете г.Канска. О последнем мне довелось слышать от двух людей, встретивших его в тюремной камере: один видел его осенью 1930 г.<49>, другой в июне 1941 г.<50> Не зная друг 75

друга, оба они говорили об одном: о той мощной духовной и моральной поддержке, которую получали от него сокамерники...

Показательно и другое. Встречаясь с большим количеством людей, прошедших через лагеря, рассказывающих о своих впечатлениях и опыте, я не мог не отметить тот парадоксальный факт, что в нечеловеческих условиях, где гибли во множестве физически крепкие, но малообразованные люди, выживали физически слабые, однако крепкие духом интеллигенты, те, которые знали почему они находятся в лагере, которые не считали себя жертвой "политической ошибки", рассматривавшие факт своего заключения как некое "рыцарское испытание", поскольку всей своей жизнью протестовали против рабства духа и тьмы невежества, покрывшей своим пологом Россию. Об этом мне прямо говорила Е.А.Поль, воспринявшая свою ссылку в Сибирь в начале 1931 г. как очередное рыцарское посвящение, знак, что она была признана достойной пройти через него<51>.

Итак, история "Ордена Света", центральной организации Ордена тамплиеров в России, сейчас предстает в следующем виде.

"Орден Света" возник, скорее всего, на рубеже 1923/1924 гг. как одна из филиаций Ордена тамплиеров<52>, объединяющая литераторов, актеров, музыкантов, художников Москвы. На протяжении всего 1924 и начала 1925 гг. он испытал наибольший подъем и приток членов, прерванный на некоторое время начавшимися репрессиями против анархистов. Впоследствии Орден оправился и до начала 1930 г. работал в тесном содружестве с Музеем П.А.Кропоткина, используя время от времени его помещения для благотворительных и просветительных акций - лекций, концертов, памятных вечеров. Основное направление работы Ордена шло по линиям преподавательской (и просветительской) деятельности в институтах, студиях, научной работы в соответствующих учреждениях, в рыцарских кружках и в распространении орденского "самиздата". Им были установлены контакты с научной и творческой интеллигенцией Москвы, Ленинграда, с мистиками Свердловска, Нижнего Новгорода, Северного Кавказа, Батума, Ташкента. Фактическое влияние Ордена, его литературы и его идей оказывалось неизмеримо шире, поскольку орденская литература циркулировала среди толстовцев (Москва, Северный Кавказ) среди теософов и антропософов, принимавших участие в публичных мероприятиях Ордена, наконец, просто среди широкого круга родных и знакомых его членов.

Конфликт, возникший весной 1927 г. в Музее Кропоткина<53>, будучи вызван попыткой группы политических анархистов использовать музей в качестве легальной трибуны для своей агитации, надо думать, не без помощи ОГПУ выплеснулся на страницы парижского журнала "Дело труда", где на протяжении последующих двух лет печатались материалы, обличающие анархо-мистиков, газету " Рассвет", "Пробуждение", причем все это закончилось статьей-доносом лично против А.А.Солоновича и Ордена<54>. В результате, начиная с осени 1929 г., ОГПУ начало планомерные акции по выявлению сначала орденской периферии (Библиографический кружок, группы московских анархистов, молодежь анархо-мистических кружков, "нижегородское дело", "сочинское дело"), ликвидировав в сентябре 1930 г. головную организацию "Ордена Света". Оставшие на свободе после этой акции тамплиеры были арестованы в 1937-38 гг., причем аресты продолжались и позднее.

Попытки в конце 50-х гг. возродить Орден, установив связи с оставшимися в живых его членами, предпринимавшиеся Г.В.Гориневским, Б.М.Власенко, В.С.Пикуновым, не дали ощутимых результатов по многим причинам: продолжавший работу "поднадзорный" кружок А.С.Поля - М.В.Дороговой пошел по теософическому пути развития, молодежь не пополняла ряды рыцарей, а выжившие и оставшиеся верными заветам уже не могли вернуться к формам деятельности и литературе сорокалетней давности, которая, по-видимому, уже не удовлетворяла сознание, как букварь, драгоценный при начале обучения грамоте, кажется не нужным и примитивным кончающему курс обучения. Новых же форм Учение не обрело. Все это, вместе взятое, привело к тому, что вклад 76

Ордена в духовное развитие России и его потенциальные возможности могли остаться не замеченными, если бы автору этих строк не посчастливилось, одновременно с обнаружением документов Ордена в архивах ОГПУ-КГБ, выйти на последних его членов, чтобы восстановить утраченную было живую традицию и получить необходимый материал и комментарий к нему.

Вводя в научный оборот этот исключительно важный для понимания культурного процесса в России 20-х гг. феномен, позволяющий по-новому взглянуть на разные аспекты культурной (и духовной) жизни тех лет, я надеюсь, что переданная мне эстафета будет подхвачена и другими исследователями, как в России, так и за рубежом. Первоочередной задачей сейчас мне представляется составление картотеки как на тамплиеров, розенкрейцеров, масонов, теософов и антропософов, так и на всех людей, проходивших через репрессивные органы советской власти по обвинению в принадлежности к той или иной мистической или духовной организации, выявление их дружеских и родственных связей с целью, во-первых, расширить наши представления об этом феномене российского духовного андерграунда, во-вторых, определить его влияние на культурный процесс, и, в третьих, для поисков его письменного наследия, этого потерянного элемента нашей культуры. 77