А. Н. Горбунов Поэзия Джона Милтона (От пасторали к эпопее)

Однако все личное скрыто в поэме благодаря условностям жанра пасторальной элегии. Сочиняя ее, Милтон откровенно обыгрывал богатую традицию, как античную, так и ренессансную (Феокрит, Бион, Мосх, Вергилий и, конечно же, Эдмунд Спенсер). Но взятое у предшественников (скорбь по умершему пастуху, траур природы, погребальное шествие и т.д.) поэт переосмыслил на свой лад, создав совершенно оригинальное произведение, которое стало лучшей английской траурной элегией. Стихотворения, написанные позже в этом жанре даже такими крупными мастерами, как Шелли или Мэтью Арнолд, явно проигрывают рядом с «Люсидасом».

Блестяще отделанная в каждой мелкой детали, элегия Милтона совершенно необычна по форме. Она состоит из 11 строф, разнящихся по длине от 10 до 31 строки. Некоторые строки рифмуются, но вне жесткой закономерности, другие не имеют рифм. Размер – пятистопный ямб, хотя 14 строк написаны трехстопным ямбом. Интересно, что эти строки рифмуются не друг с другом, но со строками с пятистопным ямбом. Эпилог же по контрасту со всем предыдущим текстом неожиданно возвращает читателя к более привычной форме римской октавы. В целом, поэма состоит из пролога, трех частей, каждая из которых имеет свою длину, и эпилога.⁹ Изучив текст «Люсидаса», ученые пришли к выводу, что сочиняя элегию, Милтон скорее всего отталкивался от модели итальянской канцоны, описанной Данте в трактате «О народной речи» и знакомой поэту по произведениям Тассо («Аминта») и Гварини («Верный пастух»)¹⁰. Если это так, то и эту традицию Милтон повернул в нужном ему русле, создав произведение, где намеренная условность сочеталась со свободой формы.

В прологе поэт заявляет тему элегии:
Мертв Люсидас. До срока мир лишился

Того, кому нет равных меж людей.

Как не запеть о нем, коль песнопеньям

Меж нами каждый у него учился?

Так пусть к нему, кто на гребне зыбей

Качается теперь в гробнице влажной,

Доносит ветер горький плач друзей!

(перевод Ю.Корнеева)

А лишь один владыка естества,

Всезрящий и всевидящий Юпитер.

Лишь в горних сферах, где вершит он суд,

Награды или кары смертных ждут.
Так столь важная для Милтона христианская проблематика вторгается в условно-античные декорации элегии. Ведь в древности у Юпитера вовсе не было функций судьи, выносящего окончательный приговор «в горних сферах». Первые читатели элегии хорошо знали, что это прерогатива иудеохристианского Бога, который лишь надел здесь античные одежды.

Во второй части элегии религиозная проблематика выступает на передний план. По-английски слово shepherd означает как пастух, так и пастырь. Обыгрывая это, Милтон вспоминает Кинга теперь уже как не успевшего состояться «доброго пастыря», которые так нужны сейчас в Англии:

Но здравствует и процветает тот,

Кто не о стаде – о себе радеет…
Поэт не скрывает своих радикально-пуританских пристрастий. Присоединившийся к погребальному шествию апостол Петр «с двумя ключами», открывающими и закрывающими вход на небо, выступает с грозными обличениями англиканского духовенства, этих волков, рядящихся в овечьи шкуры, и предсказывает грядущую в скором времени кару.

В духе пасторальной традиции третья часть начинается с перечня цветов, которые «нальют слезами чашечки свои». Тело пастуха погребено в морской пучине, и холодные волны носят его прах. Смерть, казалось бы, празднует свою победу, а человек бессилен перед лицом безжалостной природы. Однако это не так:

Довольно плакать, ибо друг наш милый

Жив, хоть и скрылся под водой от нас.
Языческие и христианские мотивы неразрывно сливаются в этих строках. Ничто в природе не умирает, но все возрождается и обновляется, подобно солнцу, спрятавшемуся на ночь и снова встающему утром. Так и душа умершего, обретя новую жизнь, возносится на небо:
Уйдя на дно, наш друг вознесся разом

По милости Творца земли и вод

К нездешним рекам и нездешним кущам,

Где хор святых угодников поет

Хвалу перед Престолом присносущим.
Жизнь победила смерть. В этом финальном видении потустороннего блаженства смерть осмысляется как новое рождение, а человек и враждебные ему природные стихии примиряются. Люсидас, найдя утешение в раю, вместе с тем стал покровителем плавающих по морю, добрым духом, через которого людям даруется Божья помощь и благодать.

В эпилоге, содержащем традиционное для канцоны обращение автора к своему произведению, поэт неожиданно переходит от первого лица к третьему, тем самым дистанцируя все сказанное раньше. После трагической гибели юного пастуха природа вновь обрела свою благую сущность, и автор может теперь вернуться к привычной жизни, оставив сомнения и найдя надежду¹¹:

В свое время известный английский шекспировед Тилиард¹² высказал мнение о том, что «Люсидас» на самом деле написан не столько о Кинге (его смерть – лишь повод для сочинения элегии), сколько о самом поэте, который пытается найти ответ на вечные вопросы о смысле жизни. Это мнение многим показалось спорным. Однако если это все же так, то эпилог элегии, возвращающий читателя после свободного полета стиха к жесткой основе римской октавы как бы символизирует возврат Милтона после всех его сомнений к уже твердо избранному им жизненному пути, к своему поэтическому призванию. Хотя Кинг, юный поэт, умер, поэзия вечна, и ради нее стоит жить и трудиться. Напомним, что римской октавой были написаны эпические поэмы Тассо и Ариосто, и обращение Милтона к ней в финале элегии как бы знаменует собой завершение поиска молодого поэта, его отход от пасторальной и обращение к эпической традиции, в которой были созданы его поздние произведения.¹³ Именно таким путем от пасторали к эпопее после Вергилия в Англии уже прошел Эдмунд Спенсер.

В 1642 году в Англии началась гражданская война, разделившая страну на два враждебных лагеря – сторонников короля и сторонников восставшего против него парламента. Милтон, разумеется, поддержал восставших. В этом же году поэт неожиданно для всех окружающих женился на юной Мэри Поуэл, девушке из роялистски настроенной семьи. Этот выбор, как быстро выяснилось, оказался неудачным. Вскоре после свадьбы жена Милтона уехала от него к родителям. Супруги воссоединились лишь три года спустя во многом, очевидно, под давлением обстоятельств – гражданская война лишила Поуэлов средств к существованию. Во время разлуки поэт скорее всего понял, что его женитьба была ошибкой, поскольку отношения между ним и его женой на деле оказались очень далеки от его идеала супружества. Эти события личного плана послужили поводом для размышлений о природе брака и возможности развода, которые Милтон сформулировал в нескольких памфлетах. Первым из них была «Доктрина и порядок развода» (1643), за которой последовали «Тетрахорд» (1645) и «Коластерион» (1645), где поэт, ответив на нападки, развил и уточнил свои идеи. Милтон очень высоко ставил институт брака, основанный на взаимной любви и уважении супругов, на их духовной, а не только физической близости, признавая при этом мужа главой семьи. Развод тогда допускался лишь в случае прелюбодеяния. Но жизнь без любви ничуть не лучше супружеской измены. Милтон считал, что если взаимного чувства и понимания между супругами нет, то продолжение такого союза является «отвратительным варварством», преступлением, как против самого института брака, так и против достоинства человека и его души и даже против блага христианства. В предложенном им реформировании церковных законов о браке Милтон видел часть великой духовной революции, которая, как ему казалось в тот момент, началась в Англии. По сути дела, такие взгляды предвосхищали просветителей и их учение о естественной свободе человеческого чувства. Однако в мыслях поэт шел и дальше. В опубликованной после его смерти «Христианской доктрине» он, признав главенство мужа, допускал и возможность полигамии, ибо она существовала у библейских патриархов. Современники Милтона, не знавшие о столь радикальной позиции поэта, приняли в штыки и то, что было сказано в трактатах о разводе. Ведь их основные положения шли вразрез не только с католическими и англиканскими доктринами о браке, но и с этикой пуритан, столь высоко ставившего традиционные семейные ценности. Так против Милтона сразу же ополчились его недавние союзники пресвитериане. Это огорчило и разозлило, но не охладило поэта. К тому времени он уже открыл для себя собственный путь, по которому протестантское учение об индивидуальной свободе христиан вело его как в вопросах этики, так и религии.

Самостоятельным был и трактат Милтона «О воспитании» (1644). Сочиняя его, поэт пошел против господствовавшего среди пуритан мнения о вреде традиционного классического образования как занятия языческого и бесполезного и о преимущественной пользе практических навыков. Милтон же развивал линию мысли гуманистов Ренессанса, начатую еще Эразмом Роттердамским, согласно которой классическое образование нужно было согласовать с догматами христианства. Милтон считал, что целью воспитания было исправить последствия первородного греха, научив человека знать и любить Бога и с помощью такого знания и любви обрести добродетель. Эта главная цель определяла собой и другую, не менее важную и неразрывно связанную с ней – подготовить человека к гражданскому служению на благо общества. Не отрицая значения науки, Милтон все же делал главный упор на изучении древних языков и литературы, написанной на них, знакомство с которой наряду с изучением Библии, наилучшим образом должно было подготовить учащихся к жизни.

Самым известным трактатом Милтона стала «Ареопагитика» (1644). Поводом к его написанию послужил указ Парламента (1643) о необходимости цензуры всех готовящихся к печати книг. Делясь своими мыслями, Милтон, по сути дела, вступил в развернувшуюся тогда в Англии дискуссию о религиозной терпимости. Трактат содержал высокую похвалу книге и ее пламенную защиту от предварительной цензуры, которую поэт считал пережитком католицизма.

По мнению Милтона, свобода обмена идеями абсолютно необходима для нравственного и интеллектуального развития человека. Люди должны пользоваться данным им Богом разумом в выборе чтения. Запреты же лишь ограничивают знание и затемняют истину, мешая поступательному движению мысли. Поэт верил в силу истины победить любые заблуждения в ходе свободной дискуссии. Насильно никого нельзя сделать праведным и добрым. Милтон утверждал, что в мире, где добро борется со злом и познание зла тесно переплетено с познанием добра, человек обязан самостоятельно осуществлять нравственный выбор, а необходимым условием свободы является свобода допустить ошибку. И здесь Милтон тоже шел своим путем. Его рассуждения, предвосхитившие идеи просветителей и признанные сейчас классическим литературным образцом защиты гражданских свобод, оказали, однако, весьма мало влияния на его современников.¹⁴

В 1646 г. в свет вышло первое издание стихотворений Милтона, куда были включены большинство из написанных им к тому времени произведений как на английском, так и на латинском языках. В течение нескольких следующих лет поэт сочинял «Историю Британии», обширный компилятивный труд, первые четыре тома которого были закончены в 1649 г. Милтон снова вернулся к «Истории Британии» в 1655 г. и написал еще два тома, доведя свой рассказ до 1066 г., т.е. до норманнского завоевания. После этого он прекратил работу. Все шесть томов вышли в свет в 1670 г. Хотя Милтон пытался дать более или менее рационалистическое объяснение истории (в духе Макиавелли) и поставил под сомнение множество легенд, укоренившихся в сознании англичан, в том числе и легенду о короле Артуре, в целом его понимание движения событий было близко пуританско-ветхозаветному. Когда народы отклоняются от пути истинного, их неминуемо ждет кара Господня – такова судьба бриттов и саксов, ставших легкой добычей иностранных завоевателей.

В эти годы Милтон на время сблизился с индепендентами, которые тогда занимали серединное положение внутри расколовшихся пуритан, между правыми пресвитерианами и левыми сектантами, типа квакеров, рантеров и др. В 1649 г. Карл I был казнен, и Милтон сразу включился в острую полемику, развернувшуюся вокруг этого события. Вскоре поэт опубликовал памфлет под названием «Обязанности королей и правителей», где он вопреки господствовавшему тогда мнению о божественной природе королевской власти утверждал, что эта власть дана правителям народом, и если король становится тираном, то народ может свергнуть и даже казнить его. Кромвель и республиканское правительство быстро оценили этот памфлет. Через месяц после его выхода Милтон занял почетный пост латинского секретаря в Государственном Совете, что по современным меркам соответствовало положению заведующего канцелярией министерства иностранных дел. Латинский язык был тогда международным, и в обязанности Милтона входило чтение международной корреспонденции и составление разного рода посланий иностранным государствам.

Другой негласной обязанностью Милтона было продолжение полемики с роялистами по поводу казни Карла I. В ходе этой полемики поэт опубликовал еще несколько памфлетов – «Иконоборец» (1649), «Защита английского народа» (1651) и «Вторая защита английского народа» (1654), которые получили широкий резонанс не только в Англии, но и во всей Европе.

Напряженный труд подорвал и без того слабое зрение Милтона, и в 1652 г. он окончательно ослеп. Формально сохранив пост латинского секретаря (для облегчения работы ему были даны помощники), поэт был вынужден сильно сократить нагрузку. В освободившееся время он, очевидно, начал диктовать «Потерянный рай», а также стал писать обширное теологическое сочинение « Христианская доктрина» (1656-1658), которое явилось плодом его длительных размышлений по вопросам веры и религии. Суждения Милтона были настолько неординарны, что он не решился опубликовать трактат при жизни. Его рукопись вышла в свет только в 1825 г. Взгляды поэта теперь уже сильно отличались от взглядов его былых союзников, не только пресвитериан, но и индепендентов. Богословская позиция Милтона, некоторыми чертами перекликавшаяся с учением левых сектантов-вольнодумцев, являлась, по сути дела, совершенно самостоятельной и в ряде случаев подводила его к предельной границе протестантизма, сближая с ересями (арианской, антиномианской и др.). Так поэт не верил в догмат о троичности Бога, не верил он и в кальвинистское учение о предопределении. Милтон полагал, что Бог сотворил мир из хаоса, который был частью Самого Бога и душа умирает вместе с телом, чтобы вместе воскреснуть на Страшном суде и получить воздаяние за прожитую жизнь. Поэт отрицал институт священства, считая единственным священником на земле Самого Иисуса Христа. Признавая важность крещения, Милтон утверждал, что его должны принимать только взрослые, а миропомазание, исповедь, священство и брак он не считал таинствами и даже допускал возможность полигамии. Поэт думал, что все, что необходимо знать верующим, содержится в Библии и только там. Церковь же не нужна, поскольку каждый христианин, водимый Святым Духом, обретает своего Бога, и каждый человек, будучи наделен свободной волей, сам отвечает за свои поступки перед Творцом. Парадоксальным образом подобные взгляды, казавшиеся неприемлемыми большинству современников Милтона, неожиданно нашли сторонников в наше время среди радикально настроенных протестантов.

Между тем республиканское правление, установленное в Англии после казни короля, постепенно начало колебаться. Еще в 1653 г. Оливер Кромвель разогнал парламент и провозгласил себя пожизненным лордом-протектором. Кромвель благоволил к Милтону и закрепил за ним пост латинского секретаря. Но в 1658 г. лорд-протектор умер, оставив власть своему сыну Ричарду, весьма слабому политику, который не знал, как удержать ее. В стране снова началось брожение, исподволь готовившее реставрацию монархии Стюартов. Милтон откликнулся на эти события новыми памфлетами – «Трактат о гражданской власти и церковных делах» (1659) и «Соображения, касающиеся наилучших способов удаления наемников из церкви» (1659), где он твердо отстаивал религиозную свободу. В 1660 г., почувствовав неотвратимо надвигающийся приход реставрации, Милтон опубликовал трактат «Скорый и легкий путь к установлению свободной республики», где в последний раз попытался защитить республиканские идеалы. Его голос не был услышан. В мае 1660 г. новый король Карл II, сын казненного Карла I, вступил на английский престол.

За истекшие двадцать лет Милтон почти не писал стихов. Исключением стали несколько поэтических переложений библейских псалмов и сонеты, в основном сочиненные на случай. Но, как и все, к чему прикасалось перо поэта, эти два десятка сонетов написаны серьезно, с полной отдачей сил. Возникшие как отклик на самые разнообразные события в жизни их автора, они сочетают личные и общественные мотивы, лирические, порой даже интимные переживания и гражданский пафос. Поняв сонет таким образом, Милтон чрезвычайно расширил его границы и придал написанным в этом жанре стихотворениям на случай статус высокой поэзии.

Тематика сонетов весьма разнообразна. Некоторые из них посвящены умершим и напоминают эпитафии (Памяти Кэтрин Томасон), а другие имеют форму дружеского комплимента (Генри Лоузу, Лоренсу или Сириаку Скиннеру). Есть здесь и обращения к сильным мира сего, в которых хвала сочетается с напутствием. Так, отдавая должное Кромвелю-полководцу, поэт указывает ему, что быть достойным правителем страны в мирное время труднее, чем побеждать врагов на поле брани:

В дни мира надо: душу не одну

Грозят в мирскую цепь закутать волки.

Спаси свободу совести от злобы

Тех, Библия которых – их утроба.
Но у Милтона есть и сонеты «хулы», близкие по духу марциаловской эпиграмме клеветникам и содержащие непривычную для поэта сниженную разговорную лексику:
Я бисер перед свиньями метал,

На все лады они вопят «Свобода!»

А что в уме? – лишь своеволье сброда.
Пафосом грозного обличения проникнут сонет «На недавнюю резню в Пьемонте», написанный по поводу устроенной герцогом Савойским резни вальденцев, секты, возникшей еще в XII веке и считавшейся первыми протестантами:
Отмсти, Господь, за кости сих святых,

За тех, кто брошен в челюсть преисподней,

За тех, кто истину хранил с того дня,

Как мы камням еще молились…

Что Алкестида, отъятая силой

Гераклом у Танатоса, - могилы

Разнявши мрак, бледна, слаба, свята,

От мук родильных чистой отнята,

Как ей Закон велит. И видеть милой

Черты я мог: она не говорила,

Хранила в святости свои уста,

Как чистый дух. Вся в белом, но вуаль

Скрыть не могла – что было добрым знаком –

Любовь, заботу, нежность и печаль,

Их не сыскать в лице любом и всяком,

Но ах! Шагнув ко мне – умчалась вдаль,

И, днем проснувшись, вновь объят я мраком.

Милтон отказался от национальной шекспировской модели сонета (три катрена и заключительное двустишие) и предпочел итальянскую форму жанра (октава и сестина) с ее сложным равновесием частей. Многие английские предшественники поэта, в том числе Донн, использовали ее, но образцом для Милтона стали стихотворения двух итальянских мастеров Джованни Делла Каза и Торкватто Тассо, которые научили его увидеть в октаве и сестине единое синтаксическое целое, не распадающиеся на привычные четверостишия и трехстишия. Причем движение мысли Милтон вслед за своим предшественником поэтом-метафизиком Джорджем Гербертом часто переносил из октавы в сестину или начинал мысль сестины в последней строке октавы. Речь поэта в сонетах звучит приподнято, обретая необычную свободу и гибкость в своем замедленном движении и тем уже отчасти предвосхищая стихи «Потерянного рая». При всей торжественности интонация Милтона очень разнообразна и передает целый спектр эмоций – от резкости и сарказма инвективы (сонеты в защиту трактатов о разводе), пламенного негодования («На недавнюю резню в Пьемонте») до скрытой, ушедшей внутрь, но от этого не менее сильной боли («О моей усопшей жене»). По преимуществу мужские рифмы отделаны точно. В целом же у Милтона малая форма сонета обрела неожиданное величие и монументальность, которых этот жанр в Англии не знал ни до, ни после.

Самым знаменитым сонетом Милтона был его сонет «О слепоте», где поэт, оттолкнувшись от евангельской притчи о талантах, размышлял о собственном даровании, которое может померкнуть из-за его слепоты, и, поборов отчаяние, пришел к выводу, что все еще впереди:
Тот лучше служит, кто нести привык

Ярмо земное. И бежит, и рада

Толпа служить. Славней же тот, кто ждет
Заключительная фраза сонета не совсем ясна и допускает несколько толкований. По-английски They also serve who only stand and wait может означать «Те тоже служат, кто стоят и ждут» или «Те тоже служат, кто стоят и прислуживают». Большинство комментаторов расшифровывают это место как ссылку на служение высших чинов ангелов, которые постоянно стоят у престола Бога и передают Его повеления низшим чинам. Другие толкователи видят здесь евангельскую аллюзию: «Итак, станьте, препоясавши чресла ваши истиною, и облекшись в броню праведности» (Ефесянам, VI, 14). В любом случае ясно, что слепота не отняла таланта Милтона, погасив его поэтический дар, - как раз наоборот, время расцвета этого таланта еще впереди. Именно теперь он может раскрыться во всей своей полноте. Пора подготовки, включавшая в себя длительное учение и политическую борьбу, напрямую столкнувшую поэта с обществом, кончилась, и обретший столь богатый опыт Милтон, наконец-то, может начать труд всей своей жизни – эпическую поэму.