А. Н. Горбунов Поэзия Джона Милтона (От пасторали к эпопее)
жүктеу/скачать 352.5 Kb.
|
|
Написанный в жанре ученой христианской эпопеи, «Потерянный рай» в духе ренессансных и постренессансных поэтик вмещает в себя и целый ряд других, более мелких жанров – оды, гимна, пасторальной эклоги, георгики, эпиталамы, жалобы, альбы и т.д. Многие из этих отрывков написаны с таким искусством, что взятые сами по себе, они представляют собой замечательные образцы лирики XVII века, которые повлияли на дальнейшее развитие английской поэзии. В тексте эпопеи можно также выделить и отчетливо ощутимые элементы драмы - недаром же Милтон вначале стал писать трагедию «Изгнание Адама из рая» (“Adam Unparadised”), откуда он заимствовал знаменитый монолог Сатаны из IV книги. Всю эпопею, особенно в первой ее редакции, состоявшей из 10 книг, легко разделить на 5 «актов», а главный ее герой Адам, как и подобает герою трагедии, в силу трагической ошибки совершает падение от счастья к горестям. Кроме того, как указали критики, в тексте «Потерянного рай» есть сцены, напоминающие фарс (объяснение Сатаны с Грехом и Смертью во второй книге), бытовой драмы (ссоры и примирения героев), а также маски (картины будущего в XI и XII книгах) и антимаски (Сатана и его приспешники в аду).31 Помимо этого в «Потерянный рай» включены и так называемые риторические жанры – дебаты о войне и мире в Пандемониуме, диалоги (о человеческой природе между Богом и Адамом в VIII книге и о любви между Рафаилом и Адамом в той же книге), трактат по астрономии, шестоднев, или рассказ о творении мира, и т.д. Если действие эпопеи охватывает всю вселенную, то и ее текст как бы в соответствии с этим грандиозным замыслом вмещает в себя большинство известных тогда жанров и их элементов. Такое жанровое многообразие свидетельствует не только о блестящем мастерстве Милтона, который сумел органично сочетать их, подчинив главному эпическому, но и об исподволь начавшемся кризисе самого жанра ученой эпопеи, которая после «Потерянного рая» уже не знала великих свершений, постепенно уступив место роману, часто называемому эпопеей нового времени. Действие «Потерянного рая» развивается по-барочному динамично, постоянно перемещаясь с одного места на другое – из преисподней на небо, с неба – в райский сад и т.д., так что сцены советов в преисподней и на небе сменяются пасторальными в Эдеме, пасторальные – батальными и т.д., а завершает все грандиозная панорама будущего в XI и XII книгах. Время же основного конфликта формально соответствует классицистическому канону – 24 часа, но на самом деле благодаря отступлениям в прошлое и экскурсам в будущее оно гораздо длиннее. А. Фаулер в своей статье привел следующую схему времени в «Потерянном рае»: День Событие 1 рождение Мессии 2-4 война на небе 4-13 преследование восставших ангелов 13-22 девятидневное оцепенение восставших ангелов 14-20 семь дней творения 17 творение солнца и луны 19 творение человека; врата ада замкнуты 22 постройка Пандемониума; совет Сатаны и его приспешников 23 полет Сатаны сквозь хаос (ночь); беседа с Уриилом (день) 24 Сатана внушает Еве сон; изгнание Сатаны из Эдема (ночь); посещение Рафаила (с середины дня до вечера) 24-31 семь дней покоя 32 возвращение Сатаны; грехопадение (полдень); суд Мессии (вечер)
33 посещение Михаила (с утра до полудня); изгнание людей из рая (полдень). 32 Однако, если посмотреть на эпопею с другой перспективы, то в ней можно различить три пласта времени. Это прежде всего время библейское, в котором живут герои и в котором разворачивается сюжет (те самые 33 дня, о которых написал Фаулер). Но также еще и современность, совсем недавние события английской революции, которые подспудно дают о себе знать в «Потерянном рае» – они есть и в описаниях сражений небесных воинств с полчищами Сатаны (эти сражения ведутся согласно боевому искусству XVII века с применением артиллерии), и в риторике демагогических речей приспешников Сатаны на совете в Пандемониуме, и в пафосе лирических отступлений автора, и в его стремлении, поднявшись над схваткой, осмыслить историю. И события сегодняшнего дня, периода царствования Карла II, эпохи, казавшейся Милтону мелкой, антигероичной и ассоциировавшейся для него с личными трудностями и невзгодами. Недаром же размышляя о ней, поэт писал: Я не охрип, Не онемел, хотя до черных дней, До черных дней дожить мне довелось. Я жертва злоречивых языков, Во мраке прозябаю, средь угроз Опасных, в одиночестве глухом. (книга VII) И, наконец, та самая панорама будущего, во многом ставшего уже прошлым, в конце эпопеи, которая отодвигает Сатану и его бунт на подобающее им второстепенное место. Поэтический космос эпопеи весьма своеобразен. Милтон был, конечно же, знаком с новейшими открытиями в области астрономии, совершенными за последние сто лет Коперником, Бруно, Тихо Браге, Кеплером и Галилеем, которого поэт знал лично. Эти открытия разрушили существовавшую веками птолемеевскую картину мира, хотя некоторые художники XVII века все еще продолжали держаться за нее. Насколько можно судить по беседе Адама с Рафаилом о законах мироздания, отношение Милтона к новейшим гелиоцентрическим идеям, которые заменили старые геоцентрические представления, было уклончивым, в известной мере компромиссным. На вопрос Адама Рафаил ответил: Но так или не так, Устроен мир; Солнце ли царит На небе, над Землею восходя, Восходит ли над Солнцем шар земной… …не томись В разгадыванье сокровенных тайн, Их Богу предоставь…
Юдоль печали, царство горя, край, Где мира и покоя нет, куда Надежде, близкой всем, заказан путь… (книга I)
Тьмы самобытной, где пространства нет, Ни ширины, длины и высоты, Ни времени… (книга II)
В центре новосотворенного мира, прикрепленная золотой цепью к небу (вторая книга), находилась земля. Ее окружали семь концентрических вращающихся сфер, каждая из которых несла одну из планет: Луну, Меркурия, Венеру, Солнце, Марс, Юпитер и Сатурн. Над Сатурном располагалась сфера неподвижных звезд, над ней кристаллическая сфера, а еще выше перводвигатель (primum mobile), который, вращаясь, двигал все остальные сферы: …твердый, мрачный, полый шар, Что меньшие лучистые вмещал Шары… (книга III) Сюда приземлился Сатана, и здесь он шагал «привольно, словно гриф Имауса». Очевидно, именно такой космос, связанный с эпической традицией прошлого, грандиозный и величественный, и был нужен Милтону, чтобы решить поставленные задачи. «Возвышенным предметам», о которых поэт вел рассказ в «Потерянном рае», должна была соответствовать и особая форма стиха. Ища ее, Милтон отверг рифму как «изобретение варварского века» и обратился к белому стиху. Образцом для него послужили итальянские поэмы Триссино, Аламани и Тассо, равно как и пьесы Шекспира и его младших современников типа Филипа Мессинджера. Действительно, стих «Потерянного рая» близок пятистопному ямбу английской драматургии XVI-XVII веков. Но есть здесь и важное отличие. По верному наблюдению критиков33, основной метрической единицей эпопеи служит не столько стопа, сколько строка, состоящая из десяти слогов, что позволяет поэту весьма свободно обращаться с паузами и ударениями, достигая замечательной гибкости и свободы речи. И тут при всем их кардинальном отличии Милтона можно сравнить разве только с Шекспиром. Большинство строк эпопеи представляет собой законченное синтаксическое целое, хотя поэт также искусно пользуется и переносом мысли из одной строки в другую, и паузами посередине строки. Но при всем этом именно строка создает тот ориентир, на который постоянно вольно или невольно реагирует ухо читателя, и, в конечном счете, тот фундамент, на котором держится все грандиозное поэтическое здание эпопеи. Вместе с тем стиху Милтона присуща и другая, казалось бы, противоположная особенность – необычайно длинное дыхание. Предложения «Потерянного рая» занимают подчас множество строк, и поэт умело обыгрывает синтаксические периоды, которые у него длиннее, чем у любого другого крупного английского поэта. В этой особой музыке стиха даже Т. С. Элиот, враждебно настроенный по отношению к Милтону, видел его неоспоримую заслугу. В свое время Теннисон сравнил музыку милтоновского стиха со звучанием органа. Применительно к «Потерянному раю» такое сравнение верно, если учесть, что орган может заменить целый оркестр. Интонация Милтона весьма разнообразна и всегда соответствует ситуации – будь то сцены в Пандемониуме, на небе, в Эдеме, лирические отступления и т.д. Голос Милтона звучит то страстно и патетично, то просветленно и грустно, то мрачно и трагично, то отрешенно и спокойно. Стиль обычно приподнят и близок больше поэтической, чем разговорной речи. Поэтическим является и синтаксис Милтона, допускающий разного рода инверсии и отступления от привычного порядка слов. Лексика эпопеи по преимуществу литературная с достаточно большим количеством латинизмов. Латынь тогда была международным языком образованных людей, и Милтон рассчитывал, что его читатели поймут и оценят второй латинский смысл английских слов, содержащий нужные ему аллюзии. Слов же, в которых латинское значение английского слова было главным (liquid = flowing), в эпопее очень мало. В отличие от ранней поэзии Милтона, где явно доминировала барочные черты, в «Потерянном рае» барочные элементы совмещаются с классицистическими, но барочные явно преобладают. Как верно заметили исследователи34, с классицизмом Милтона связывает поиск гармонического сочетания разума и добродетели, пафос подражания древним (Гомеру и Вергилию) и монументальность формы эпопеи. (Эта последняя черта, впрочем, также присуща и барочному искусству). С барокко – необычайный динамизм сюжета, его ярко выраженное драматическое начало, совмещающееся с эпическим и лирическим, столкновение и противопоставление различных планов действия (преисподняя и небо, космический бой и райская идиллия), смещенная гармония композиции, возвышенный слог и пышная риторика, яркие контрасты образов (тьмы и света), упомянутая выше система пародийных соответствий, многочисленные антитезы (небесная гармония и хаос преисподней, послушание Мессии и бунт Сатаны и т.д.), неожиданные метафоры и эмблемы, аллегорические характеры (Смерть и Грех). Однако в целом эпопея Милтона, как и творчество Шекспира, взрывает привычные представления о стилях, совмещая их и не умещаясь в них.
Во вступлении к «Возвращенному раю» поэт ясно сформулировал тему, указав на связь и отличие своего нового произведения с предыдущим: Я пел доселе, как утратил Рай Преслушный человек, а днесь пою, Как Рай людскому роду возвратил Престойкий Человек, что всяк соблазн Отверг и, Соблазнителя презрев Лукавого, осилил и попрал, И в пустошах воздвигся вновь Эдем (здесь и далее перевод С.Александровского) Тема возвращенного рая традиционно ассоциируется с искупительной жертвой Христа, с Его страстями и воскресением. Несомненно зная об этом, Милтон все же обратился к другому евангельскому эпизоду, к искушению Христа в пустыне и Его первой победе над Сатаной, поскольку именно этот сюжет содержал в себе нужные для поэта параллели и контрасты с сюжетом «Потерянного рая». Первое преслушание человека лишило Адама и Еву рая, превратив Эдем в пустыню, а «престойкое» послушание Христа вернуло рай людям, «и в пустошах воздвигся вновь Эдем». В пустыне Сатана пытался соблазнить Христа, как он некогда соблазнил Адама и Еву. И Христос, как и первые люди, тоже должен был сделать выбор, пользуясь свободной волей, хотя в отличие от Адама и Евы, Он не поддался искушению и сумел победить Сатану. В обеих поэмах присутствует тот же самый «всесильный, бесконечный, неизменный» Бог. В обеих поэмах действие разворачивается на земле, на небесах и в преисподней. И в обеих поэмах Милтон во вступлении обращается к божественной Музе с просьбой ниспослать ему вдохновение. Однако в целом «Потерянный рай» и «Возвращенный рай» очень сильно отличаются друг от друга – по форме, по манере письма и по характеру главных действующих лиц – Христа и Сатаны. «Возвращенный рай» написан в ином жанре, чем «Потерянный рай». Это тоже эпопея, но так называемая малая, или краткая, эпопея (brief epic), которая состоит из четырех небольших книг. Образцом для подражания Милтону теперь послужили не произведения Гомера, Вергилия или Тассо и Спенсера, но библейская «Книга Иова», основная поэтическая часть которой написана в форме диалога. Согласно канонам, характерная особенность малой эпопеи заключалась в том, что в ней обычно разрабатывался только один эпизод, где, как в сгустке, концентрировались все предыдущие и последующие события, о которых обычная («длинная») эпопея рассказывала подробно.36 Соответственно в «Возвращенном рае» нет широкого охвата действия, космических битв и идиллических сцен, контрастных планов и лирических раздумий, как в «Потерянном рае». Главный и единственный конфликт «малой эпопеи» раскрывается в основном через диалоги Сатаны и Христа, искусителя и Того, Кто сумел этого искусителя победить. Рассказ об искушении Христа в пустыне приводят два евангелиста – Матфей и Лука, хотя порядок изложения у них различен. Милтон опирался на Евангелие от Луки (4, 1-13), где искушение на крыше храма в Иерусалиме является последним. Кроме того, поэт, как и в «Потерянном рае», использовал самые разнообразные источники, среди которых, помимо «Книги Иова», исследователи37 называют другие библейские страницы, а также «Диалоги Платона», «Георгики» Вергилия, «Королеву фей» Спенсера, поэму Джайлса Флетчера «Победа Христа на земле», равно как и многочисленные толкования Евангелий.38 Но, как и раньше, Милтон радикально переосмыслил источники, дав свое совершенно оригинальное прочтение новозаветного сюжета. Действие «Возвращенного рая» начинается согласно эпической традиции in medias res с крещения Иисуса Христа в водах Иорданских, когда Дух в виде голубя сошел на Христа, а звучащий с не6а божественный глас назвал Его Сыном Возлюбленным. О том, что было раньше, затем вспоминает Богородица и Сам Иисус Христос. Сатана, став свидетелем крещения, решает испытать Христа, чтобы проверить, действительно ли Он Сын Божий. По замыслу автора во время искушений и Христос тоже проверяет себя, окончательно понимая смысл Своего призвания лишь в самом конце поэмы. Во время первого искушения Сатана, обернувшись старцем «в убогом вретище», предложил Христу, взалкавшему после сорокадневного поста, превратить камни в хлебы и накормить Себя и его. Но Иисус, быстро распознав, кто вступил с Ним в беседу, сразу же отверг предложение Сатаны как несовместимое с повелением Бога, согласно которому человек должен Не о единем хлебе жить, но каждом Глаголе Божьем… (книга I)
Череда искушений начинается с чувственного соблазна, пира, который Сатана открывает взору Христа: Роскошный, пышный, царственный стол – Обилье блюд, волшебный аромат И вкус!… Изысканными блюдами постав Благоухал, и чашники округ Застыли – всяк был юн и толь пригож, Коль Ганимед и Гилас; а вдали То чинно стыл, а то пускался в пляс Прелестный рой наяд и резвых нимф, Что изобилья воздымали рог, … (книга II)
Затем следует искушение богатством, которое Иисус также отвергает, ибо «богатство – прах» и истинно счастлив тот, кто «собой владеет, обуздав /Стремленья, страхи, страсти…». Отвергает Он и искушение славой: Что слава, коль не суета молвы, Не льстивая хвала народных толп? А что народ – ужель не жвачный скот, Не смерды, что достойному хулы Возносят гласом велиим хвалу? (книга III) (Заметим, что подобное представление о народе имело мало общего с евангельскими ценностями, но было скорее присуще шекспировскому Кориолану или, может быть, самому Милтону в трудный для него период эпохи Реставрации. Концепция истинной свободы, доступной лишь немногим верным, типа Абдиила из «Потерянного рая», здесь получила дальнейшее развитие. Теперь ее исповедует Сам Иисус Христос.) Не желая сдаваться, Сатана предлагает Христу славу освободителя родного края от римского ига, и снова безуспешно. Христа не привлекает парфянское царство с его военной мощью. Отказывается Иисус и от трона римских императоров, считавшихся тогда властителями мира. Все величие Рима – ничто в сравнении с величием Его будущего царства. И тогда Сатана изобретает новый изощренный соблазн, которого нет в источниках, но который придумал сам Милтон – мудрость греческой цивилизации, необходимая, чтобы управлять вселенной. Афины! Око Греции, искусств И красноречья матерь! Сколь умов Там родилось, не то нашло приют В самих Афинах иль невдалеке! Вон роща Академа, где Платон Преподавал науки; там пичуг Аттических все лето льется трель, А вон Гиметт цветистый; гулом пчел Трудолюбивых часто он манит Ученого к раздумью; вон Илисс Журчащий ток стремит… (книга IV) В этой тираде Сатаны явно просвечивает неподдельная любовь самого автора к великим достижениям греческой мысли, изучению которой он посвятил столько лет своей жизни – к философам Платону, Аристотелю, Сократу, Зенону, перипатетикам, эпикурейцам и стоикам, к греческим поэтам Сапфо, Пиндару, Гомеру, к «строгим трагикам» Софоклу, Эсхилу и Еврипиду, учившим «нравственности мудрой». Взятые вне контекста, эти строки звучат как возвышенный панегирик классическому наследию в духе гуманизма Возрождения и XVII века. Однако Христос отвергает и этот соблазн, ибо настоящую мудрость дарует лишь знание христианского Бога, недоступное язычникам. Только Бог – источник истинного света, просвещающего мир, язычники лишь видят этот свет как бы сквозь «тусклое стекло». Многие критики усмотрели здесь отказ Милтона от возникшей в юности и питавшей все его творчество любви к античности. Но нельзя забывать, что эпопея написана в форме дебата, и Христос вряд ли мог ответить иначе. Ведь Сатана предложил Ему античную мудрость как высшее благо. Как показали исследователи,39 отвергая такую мудрость, Милтон следовал восходящей к Блаженному Августину и популярной в XVII веке традиции толкования стиха из «Книги Иова»: «вот, страх Господень есть истинная премудрость, а удаления от зла – разум» (XXVIII, 28). Что же касается отношения поэта к античному наследию, то, очевидно, оно и теперь осталось прежним. Как и в ранней «Оде на Рождество Христово», античность в поэме, уйдя в одну дверь, вернулась в другую. Недаром же Милтон в конце «Возвращенного рая» сравнил Христа в духе ренессансной типологии с Геркулесом и Эдипом. После этого остается лишь последнее искушение на вершине Храма в Иерусалиме, куда Сатана возносит Христа. Именно теперь Иисус, на деле доказав веру и послушание Отцу, подтверждает Свое сыновство. В ответ на предложение Сатаны броситься вниз
Всевышнего.» Изрек – и устоял А Сатана повергся, поражен… (книга IV) Знаменательным образом поэма кончается тем, с чего начался «Потерянный рай» - побежденный Сатана вновь падает вниз. В конце «Возвращенного рая» небесный хор поет хвалу Христу, славя Его победу и предвозвещая Его будущие подвиги, а Он Сам смиренно возвращается «под Материнский кров». Сатана «Возвращенного рая» сильно отличается от своего предшественника из «Потерянного рая». В нем нет ни былого титанизма, ни силы, ни яркого красноречия. Он фигура гораздо более мелкая, персонаж не космического, но вполне земного масштаба, подобно фокуснику демонстрирующий разного рода земные соблазны, с самого начала сомневающийся в своей победе и страшащийся потерпеть поражение. Изменился и облик победоносного Мессии. Антитринитарные воззрения Милтона обозначились здесь особенно явно. Поэт изобразил Христа не столько как Богочеловека, сколько как идеального человека, образец смирения и послушания. В отличие от Адама и Евы, нравственный выбор для такого героя всегда ясен и однозначен. Сам же Он, очевидно, напоминал первым читателям не знающего сомнений сэра Гайона из «Королевы фей», воплотившего там добродетель умеренности и воздержания, или – еще больше – стойкую героиню «Комоса», с честью и без особого труда преодолевшую все искушения. По мере развития сюжета оба главные действующие лица переходят от незнания и сомнения к знанию и уверенности. Сатана, сомневавшийся в мессианском достоинстве Христа, в конце концов, убеждается в Его Богосыновстве, и, потерпев поражение, исчезает со сцены, хотя бы и «до времени». Однако и Сам Иисус у Милтона тоже сомневается или, по крайней мере, не до конца уверен в Своем избранничестве. В «Христианской доктрине» поэт писал, что Христос «не знает всего полностью; есть некоторые тайны, которые Отец сохранил для Себя одного».40 Соответственно у Христа в «Возвращенном рае» нет всеведения, и Он не помнит о Своей славе до воплощения. Богородица рассказывает Ему о Его чудесном рождении и призвании. На берегу Иордана Иоанн Креститель узнает Его. А затем раздается небесный глас, и Иисус понимает:
Урочный час, … чтоб отречь Себя от безызвестности, начать Достойно власти, данной Мне с Небес, Деянья и свершенья. (книга I) Но только на вершине Храма в Иерусалиме эта вера становится истинным знанием и полной уверенностью41. Только теперь Он готов начать подвиг Своего служения. Как и в «Потерянном рае», пасторальная традиция играет в поэме важную роль. Только теперь она как бы вывернута наизнанку. Действие в «Возвращенном раю» разворачивается не в райском саду, но в пустыне, напоминающей степь в «Короле Лире». Но именно здесь герой и приходит к пониманию себя и своей цели. И только после этого «в пустошах» может вновь возродиться Эдем. Хотя «Возвращенный рай» написан тем же размером, что и «Потерянный рай», голос Милтона-поэта звучит теперь совсем по-другому. Здесь нет ни былой величавой поступи стиха, ни пышной риторики, ни сложной латинизированной лексики. Стиль и язык «малой эпопеи» прост и даже немного аскетичен. (Исключением служит лишь несколько сцен типа пира в пустыне или панегирика в честь греческой мудрости, где слышится эхо прежних нот). Однако все это, на наш взгляд, вовсе не говорит об ослаблении таланта автора «Возвращенного рая», об «одряхлении» его музы. Милтон и теперь твердо владеет пером, зная, что ему хочется сделать. Только он ставит перед собой совсем иные задачи, чем раньше. жүктеу/скачать 352.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|