Раздел V Психологическая теория деятельности

Эта небольшая теоретическая книга готовилась очень долго, но и сейчас я не могу считать ее законченной — слишком многое осталось в ней неэксплицированным, только намеченным. Почему я все же решился ее опубликовать? Замечу сразу: только не из любви к теоретизированию.

Попытки разобраться в методологических проблемах психологической науки всегда порождались настоятельной потребностью в теоретических ориентирах, без которых конкретные исследования неизбежно остаются близорукими.

Вот уже почти столетие, как мировая психология развивается в условиях кризиса ее методологии. Расколовшись в свое время на гуманитарную и естественнонаучную, описательную и объяснительную, система психологических знаний дает все новые и новые трещины, в которых кажется исчезающим сам предмет психологии. Происходит его редукция, нередко прикрываемая необходимостью развивать междисциплинарные исследования. Порой даже раздаются голоса, открыто призывающие в психологию «варягов»: «придите и княжите нами». Парадокс состоит в том, что вопреки всем теоретическим трудностям

94

во всем мире сейчас наблюдается чрезвычайное ускорение развития психологических исследований — под прямым давлением требований жизни. В результате противоречие между громадностью фактического материала, скрупулезно накапливаемого психологией в превосходно оснащенных лабораториях, и жалким состоянием ее теоретического, методологического фундамента еще более обострилось. Небрежение и скепсис в отношении общей теории психики, распространение фактологизма и сциентизма, характерные для современной американской психологии (и не только для нее!), стали барьером на пути исследования капитальных психологических проблем.

По совершенно другому пути шло развитие советской психологической науки.

Методологическому плюрализму советские психологи противопоставили единую марксистско-ленинскую методологию, позволяющую проникнуть в действительную природу психики, сознания человека. Начались настойчивые поиски решения главных теоретических проблем психологии на основе марксизма. Одновременно шла работа по критическому осмысливанию на этой основе положительных достижений зарубежной психологии и развернулись конкретные исследования по широкому кругу вопросов. Складывались новые подходы и новый концептуальный аппарат, позволивший достаточно быстро вывести советскую психологию на научный уровень, несопоставимо более высокий, чем уровень той психологии, которая пользовалась официальным признанием в дореволюционной России. В психологии появились новые имена: П. П. Блонского и К. Н. Корнилова, затем Л. С. Выготского, Д. И. Узнадзе, С. -Л. Рубинштейна и других.

Главное в том, что это был путь неустанной целеустремленной борьбы — борьбы за творческое овладение марксизмом-ленинизмом, борьбы против идеалистических и механистических, биологизатор-ских концепций, выступавших то в одном, то в другом обличье. Развивая линию, противостоящую этим концепциям, нужно было вместе с тем избежать научного изоляционизма, равно как и положения од-

95

ной из психологических школ, существующей наряду с прочими. Мы все понимали, что марксистская психология — это не отдельное направление, не школа, а новый исторический этап олицетворяющий собой начало подлинно научной, последовательно материалистической психологии. Мы понимали и другое, а именно, что в современном мире психология выполняет идеологическую функцию, служит классовым интересам и что с этим невозможно не считаться.

Это явление объяснимо рядом обстоятельств. Одно из них состоит в том, что постепенно произошло нарушение внутренних связей между разработкой философских проблем психологии и реальной методологией ведущихся исследований. Философским вопросам психологии (как и философской критике зарубежных немарксистских направлений) посвящается немало объемистых книг, но вопросы, касающиеся конкретных путей исследования широких психологических проблем, в них почти не затрагиваются. Создается впечатление как бы разветвленности: с одной стороны — сфера философской психологической проблематики, а с другой стороны — сфера специально психологических методологических вопросов, возникающих в опыте конкретных исследований. Конечно, разработка собственно философских вопросов той или иной области научного значения необходима. Однако речь идет о другом: о разработке на марксистской философской основе специальных проблем методологии психологии как конкретной науки. А это требует проникновения теоретической мысли в ее, так сказать, «внутреннее хозяйство».

Поясню свою мысль на примере одной из труднейших проблем, издавна стоящих перед психологическим исследованием,— речь идет о проблеме связи психических процессов и процессов мозговых, физиологических. Вряд ли нужно убеждать сейчас психологов в том, что психика есть функция мозга и что психические явления и процессы нужно изучать в единстве с физиологическими. Но что значит изучать их в единстве? Для конкретно-психологического исследования вопрос этот оказывается архисложным. Дело в том, что никакое прямое соотнесение между собой психических и мозговых физиологических процессов проблемы еще не решает. Теоретические альтернативы, которые возникают при таком прямом сближении, хорошо известны: либо это гипотеза параллелизма, роковым образом приводящая к пониманию психики как эпифеномена; либо это позиция наивного физиологического детерминизма с вытекающим из него

96

сведением психологии к физиологии; либо, наконец, это дуалистическая гипотеза психофизиологического взаимодействия, которая допускает действие нематериальной психики на материальные процессы, протекающие в мозге. Для метафизического мышления никакого иного решения попросту не существует, меняются лишь термины, прикрывающие все те же альтернативы.

На другой стороне, в сфере специально психологической проблематики, внимание стало все более сосредоточиваться на тщательности разработки отдельных вопросов, на повышении технической вооруженности лабораторного эксперимента, усовершенствовании статистического аппарата и на использовании формальных языков. Конечно, без этого прогресс в психологии сейчас попросту невозможен. Но очевидно и другое: одного этого еще недостаточно. Необходимо, чтобы частные задачи не заслоняли собой более общих, чтобы методика исследования не заслоняла собой его методологию.

Дело в том, что психолог-исследователь, взявшись за изучение конкретных вопросов, неизбежно продолжает наталкиваться на фундаментальные методологические проблемы психологической науки. Только они выступают перед ним в скрытом своем выражении, так что решение конкретных вопросов кажется от них не зависящим, требующим лишь умножения и уточнения эмпирических данных. Возникает иллюзия «деметодологизации» сферы конкретных исследований, что еще более усиливает впечатление размыкания внутренних связей между общетеоретическими марксистскими основаниями психологической науки и ее фактологией. В результате в системе психологических понятий образуется своеобразный вакуум, в который стихийно втягиваются концепции, порожденные взглядами по существу чуждыми марксизму.

Теоретическая, методологическая беззаботность иногда сказывается и в подходе к решению некоторых чисто прикладных психологических задач. Она проявляется прежде всего в попытках некритического применения в практических целях научно не обоснованных методических средств. Предпринимая такого рода попытки, зачастую спекулируют на необходимости теснее связывать психологию с актуальными задачами, которые выдвигаются современным этапом

97

развития общества и научно-технической революцией. Наиболее грубым выражением таких попыток является практика бездумного использования психологическихх тестов, чаще всего импортируемых из США. Я говорю здесь об этом только потому, что развитие практики тестирования обнажает один из «механизмов», порождающих в психологии антиметодологические установки.

Принципиально иной характер имеют те тесты, которые служат способом обойти трудности добывания подлинно научных психологических знаний. Типичным образцом таких тестов являются тесты умственного развития. В их основе лежит следующая процедура: прежде всего, допускается существование некоего «психологического флогистона», именуемого интеллектуальной одаренностью; далее изобретается ряд вопросов-задач, среди которых отбираются те, которые обладают наибольшей дифференцирующей силой, и из них составляется «тестовая батарея»; наконец, на основании статистической обработки результатов большого числа испытаний количество правильно решаемых задач, включенных в такую батарею, соотносится с возрастом, расовой или социальной принадлежностью испытуемых. Определенный эмпирически установленный процент решений принимается за единицу, а отклонение от него записывается в виде дроби, которая якобы и выражает «интеллектуальный коэффициент», присущий данному индивиду или группе.

Несостоятельность методологии такого рода тестов очевидна. Ведь единственным критерием, на основании которого вводятся те или иные тестовые задачи, является их валидность, т. е. степень соответствия результатов их решения тем или иным косвенным же выражениям тестируемых психологических особенностей. Это и вызвало к жизни специальную психологическую дисциплину — так называемую тестологию. Нетрудно увидеть, что за подобной трансформацией методической техники в самостоятельную дисциплину кроется не что иное, как подмена теоретического исследования грубой прагматикой.

98

Хочу ли я этим сказать, что от психологических тестов нужно отказаться? Нет, конечно. Я воспользовался примером давно дискредитировавших себя тестов одаренности, чтобы еще раз подчеркнуть необходимость серьезного теоретического анализа даже и при решении таких вопросов, которые на первый взгляд кажутся узко методическими.

По этой же причине книга не претендует и на то, чтобы дать обзор научной литературы по затрагиваемым вопросам. Многие важные и известные читателю работы в ней не цитируются, хотя и подразумеваются. Так как это может создать неправильное впечатление, я должен подчеркнуть, что если эти психологические работы и остались неназванными, то это отнюдь не потому, что они, на мой взгляд, не заслуживают внимания. Не иначе обстоит дело и с философско-историческими источниками: читатель без труда обнаружит теоретические рассуждения, за которыми скрывается анализ некоторых прямо не называемых категорий домарксистской классической философии. Все это — потери, восстановить которые можно только в новой, совершенно по-другому написанной большой книге. К сожалению, такой возможности у меня сейчас просто нет.

Почти всякую теоретическую работу можно прочитать по-разному, подчас совершенно иначе, чем она представляется автору. Поэтому я хочу воспользоваться возможностью сказать в предисловии о том, что на страницах этой книги является, на мой взгляд, главным.

Я думаю, что главное в этой книге состоит в попытке психологически осмыслить категории, наиболее важные для построения целостной системы психологии как конкретной науки о порождении, функционировании и строении психического отражения реальности, которое опосредствует жизнь индивидов. Это категория предметной деятельности, категория сознания человека и категория личности.

Первая из них является не только исходной, но и важнейшей.

В советской психологии это положение высказывается постоянно, но раскрывается оно существенно по-разному. Центральный пункт, образующий как бы водораздел между различным пониманием места Категории деятельности, состоит в том, рассматривается ли предметная деятельность лишь как условие психического отражения и его

99

выражение, или же она рассматривается как процесс, несущий в себе те внутренние движущие противоречия, раздвоения и трансформации, которые порождают психику, являющуюся необходимым моментом собственного движения деятельности, ее развития. Если первая из этих позиций выводит исследование деятельности в ее основной форме — в форме практики — за пределы психологии, то вторая позиция, напротив, предполагает, что деятельность независимо от ее формы входит в предмет психологической науки, хотя, разумеется, совершенно иначе, чем она входит в предмет других наук.

Еще более трудной в психологии является категория сознания. Общее учение о сознании как высшей, специфически человеческой форме психики, возникающей в процессе общественного труда и предполагающей функционирование языка, составляет важнейшую предпосылку психологии человека. Задача же психологического исследования заключается в том, чтобы, не ограничиваясь изучением явлений и процессов на поверхности сознания, проникнуть в его внутреннее строение. Но для этого сознание нужно рассматривать не как созерцаемое субъектом поле, на котором проецируются его образы и понятия, а как особое внутреннее движение, порождаемое движением человеческой деятельности.

Трудность состоит здесь уже в том, чтобы выделить категорию сознания как психологическую, а это значит понять те реальные переходы, которые связывают между собой психику конкретных индивидов и общественное сознание, его формы. Этого, однако, нельзя сделать без предварительного анализа тех «образующих» индивидуального сознания, движение которых характеризует его внутреннюю структуру. Изложение опыта такого анализа, в основании которого лежит анализ движения деятельности, и посвящена специальная глава книги. Не мне, разумеется, судить о том, является ли этот опыт удачным. Я хочу только обратить внимание читателя на то, что психологическая «тайна сознания» остается закрытой для любого метода, за исключением метода, открытого Марксом, позволяющего демистифицировать природу сверхчувственных свойств общественных объектов, к которым принадлежит также и человек как субъект сознания.

Наибольшие, вероятно, возражения могут вызвать развиваемые мной взгляды на личность как предмет собственно психологического изучения. Я думаю так потому, что они решительно не совместимы с теми метафизическими культур-антропологическими концепциями

100

личности (как и с теориями двойной ее детерминации — биологической наследственностью и социальной средой), которые наводняют сейчас мировую психологию. Несовместимость эта особенно видна при рассмотрении вопроса о природе так называемых внутренних двигателей личности и вопроса о связи личности человека с его соматическими особенностями.

Нужно сказать, что защитниками первой, антропологической, или, лучше сказать, натуралистической, точки зрения выдвигается множество аргументов, в том числе такие, которые метафорически можно назвать аргументами «от желудка». Конечно, наполнение желудка пищей — непременное условие любой предметной деятельности, но психологическая проблема заключается в другом: какова будет эта деятельность, как пойдет ее развитие, а вместе с ним и преобразование самих потребностей.

Если я выделил здесь данный вопрос, то только потому, что в нем сталкиваются противоположные воззрения на перспективу изучения личности. Одно из них ведет к построению психологии личности, исходящей из примата, в широком смысле слова, потребления (на языке бихевиористов — «подкрепления»); другое — к построению психологии, исходящей из примата деятельности, в которой человек утверждает свою человеческую личность.

Второй вопрос — вопрос о личности человека и его телесных особенностях — заостряется в связи с тем положением, что психологическая теория личности не может строиться, опираясь главным образом на различия конституций человека. Как же можно в теории личности обойтись без привычных ссылок на конституции Шелдона, факторы Айзенка, наконец, на павловские типы высшей нервной деятельности? Соображение это тоже возникает из методологического недоразумения, которое во многом зависит от неоднозначности самого понятия «личность». Неоднозначность эта, однако, исчезает, если принять то известное марксистское положение, что личность есть особое качество, которое природный индивид приобретает в системе общественных отношений. Проблема тогда неизбежно обращается: антропологические свойства индивида выступают не как определяющие личность или входящие в ее структуру, а как генетически заданные условия формирования личности и вместе с тем как то, что определяет не ее психологические черты, а лишь формы

101

и способы их проявления. Например, агрессивность как черта личности, конечно, будет проявляться у холерика иначе, чем у флегматика, но объяснять агрессивность особенностью темперамента так же бессмысленно, как искать объяснение войн в свойственном людям инстинкте драчливости. Таким образом, проблема темперамента, свойств нервной системы и т. п. не «изгоняется» из теории личности, а выступает в ином, нетрадиционном плане — как вопрос об использовании, если так можно выразиться, личностью врожденных индивидуальных свойств и способностей. И это очень важная для конкретной характерологии проблема, которая, как и ряд других проблем, осталась в данной книге не рассмотренной.

В заключение мне осталось сказать несколько слов о композиции книги. Содержащиеся в ней мысли уже были высказаны в прежних публикациях автора, перечень которых дается в примечаниях к главам. Они, однако, впервые представлены здесь систематически.

По своему составу книга разбивается на три части. Первую из них образуют I и II главы, посвященные анализу понятия отражения и того общего вклада, который вносит марксизм в научную психологию. Главы эти служат введением к ее центральной части, в которой рассматриваются проблемы деятельности, сознания и личности. Совершенно особое место занимает последняя часть книги: она не является продолжением предшествующих глав, а представляет собой одну из ранних работ автора по психологии сознания. Со времени ее первого, ставшего теперь редким издания прошло более двадцати лет, и многое в ней устарело. Однако она содержит некоторые психолого-педагогические аспекты проблемы сознания, которые в других частях книги вовсе не затрагиваются, хотя аспекты эти остаются и сейчас близкими сердцу автора. Это и побудило включить ее в книгу.

Москва, июнь 1974 г.

102