А она с нутром, эта малютка

ВЕРСАЛЬ

Я несколько раз встречала эту пару туристов — старая, как водокачка, американка, с искусственными зубами и волосами, с искусственным цветом лица, но в настоящих мехах и бриллиантах, и ее молодой супруг, упитанный, румяный, с черными усиками и фотоаппа­ратом на могучей груди. Он всюду фотографировал ее, а она — его.

Я видела их в Лувре. Он снимал ее на фоне огром­ного полотна Мейсонье «Отступление Наполеона». Она как бы шагала впереди серой лошади, на которой ехал верхом император. Потом она участвовала в пирушке «Каны галилейской» Веронезе, потом решила состя­заться в красоте с Джокондой и, наконец, спустилась вниз и снялась на память рядом с Венерой Милосской.

Меня удивляло только одно: этой чете миллионеров разрешали сниматься где только им вздумается. Если они платят за входной билет долларами, значит, они тут хозяева, пока не ушли. Но на этот раз я увидела нечто из ряда вон выходящее. Это было в Версале — в великолепной резиденции четырех Людовиков. Он снимал ее у фонтана Нептуна, где сгруппировались семь чудищ с человеческими головами и конечностями рептилий. Когда старая леди вскарабкалась на край фонтана и, приняв непринужденную позу, заулыбалась в объектив, то оказалась как бы восьмой фигурой на фонтане. Это было чудовищно, но молодой ее супруг даже не обратил внимания на то, в какой компании снимает он свою миллионершу. Если они удостоили компанию своим вниманием, значит, она чего-нибудь да стоит! Поснимавшись, они отправились во дворцовый музей. Мой путь, напротив, был из музея в парк.

Парк лежал, спускаясь площадками с водоемами далеко к горизонту, обрамленный густыми вековыми аллеями. В зеркальных водах плыли купы облаков, и мне казалось, что самое живое, самое реальное из всех впечатлений — отражение фасада версальского дворца, с его легкими белыми колоннами, слегка вытянутое, трепещущее на воде фонтанов рябью от весеннего ветерка. Оно было всегда, оно было живым свидетелей всего, что происходило здесь за века...

Я вышла за пределы резиденции дворца. На неболь­шой площади я снова увидела американскую чету, они входили в ресторан. И я вспомнила чудесную историю из книги Марселя Блистена «До свиданья, Эдит».

...Это было в дни молодости Эдит, когда она еще не была Пиаф. Когда ей приходилось скитаться с Жаном и Зефириной, двумя такими же уличными певцами, как она сама, по улицам и казармам.

Втроем они как-то приехали в Версаль, где на сле­дующий день должна была открыться ярмарка. Они бродили по улицам очень проголодавшиеся. И вдруг Эдит остановилась возле роскошного ресторана (того самого, куда сейчас вошли мои американцы!).

— Ты не спятила, мом?—жались артисты к стенке.

— Я знаю, что я делаю!

Они вошли и заняли маленький столик. Эдит ре­шительно подозвала официанта, попросила меню и за­казала самые дорогие блюда и отменные вина. Давясь, Жак и Зефирина приступили к еде. А Эдит, забыв обо всем на свете, наслаждалась, как никогда, изысканной кухней, болтая, веселясь. И, словно разыгрывая роль состоятельной особы из хорошего общества, не обра­щала никакого внимания на хозяина ресторана, со сто­роны наблюдавшего за подозрительной компанией. Же­на его сидела в кассе и с возмущением перебрасывалась репликами с мужем.

Когда подали кофе, Эдит поманила пальцем хозяи­на. Он подошел.

— Обед был превосходным, месье. Выражаем вам глубокую признательность и просим вас на прощание выпить вместе с нами по рюмочке рома.

Заинтересованный развязностью девчонки, хозяин приказал подать четыре порции рома.

— За ваше здоровье, месье! — подняла рюмку ЭдиТ и, опрокинув ее, добавила : — Вы, конечно, понимаете, что у нас нет ни гроша, чтобы расплатиться с вами.— Она, улыбаясь, глядела хозяину в глаза.

Жан и Зефирина походили на побитых щенков.

— Но ничего, месье! — продолжала Эдит, допив последнюю каплю рома.— Мы — артисты, и завтра мы выступаем здесь у вас, на ярмарке. Разумеется, наш счет будет оплачен во второй половине дня. Мерси, до

свидания.

Хозяин ничего не имел против, чтобы дождаться завтрашнего дня. Но хозяйка озверела:

— Мало того, что они нас обокрали. Но она смеет еще издеваться над честными людьми. «За ваше здо­ровье, месье!..»

И тут она отпустила такую площадную брань, что Эдит, хорошо знавшая этот лексикон, вытаращила гла­за.

Разумеется, их отвели в полицию. Они ночевали там на скамейках, а утром предстали «пред трибуналом». Весь седой судья, с необычайно умными, добрыми, иро­ническими глазами, выслушав жалобу хозяев, вышел в другую комнату и вызвал туда Эдит.

— Как же это так получилось?

— Вы знаете, очень уж захотелось поесть... А в кар­мане ни гроша... Но ведь мы сегодня заработаем...

— Послушай, детка. Мне почему-то хочется тебе верить. Я отпущу вас. Но если ты не принесешь сегод­ня денег в ресторан, то, значит, я жестоко ошибся и ты обманула такого старого добряка, как я...

Разумеется, они заработали на ярмарке. И отнесли в ресторан все, что получили, и даже уплатили чаевые гарсону. Хозяин был удовлетворен, но хозяйка еще долго метала молнии, никак не могла простить четырех порций рома!..

Через много лет, уже во время оккупации Франции, в то время, о. котором великолепно говорит поэт Элюар в стихотворении «Мужество»:

Париж, мой прекрасный город,

Тонкий, словно игла, и крепкий, словно меч,

Наивный и мудрый.

Ты не сносишь справедливости.

Только она для тебя — беспорядок.

Ты завтра освободишь себя, Париж!

Париж, трепетный, как мерцание звезд, —

Была, как никогда, холодная зима, и топливо тоже выдавалось по карточкам. Не было бензина, и по Па­рижу курсировали автобусы со странными приспособ­лениями на крышах, в виде белых длинных баков — автобусы приводились в движение газом.

По ночам город был погружен в блэйк-аут — за­темнение. Парижане носили в карманах фонарики. Са­мо собой разумеется, все рестораны, кафе и бистро были закрыты, и тогда кто-то из друзей предложил поехать в Версаль. Авось там, вдали от центра, что-ни­будь да открыто. У кого-то из актеров оказалось разре­шение на пользование машиной. Они сели и покатили в Версаль.

К великому удивлению Эдит, был открыт тот са­мый ресторан, где когда-то она подвизалась с прияте­лями. Тот же зал, тот же хозяин, та же хозяйка в кас­се. Ничего не переменилось, разве только сама Эдит!

Компания заказала хороший ужин. Ели, пили, веселились.

Под конец Эдит внезапно повернулась к хо­зяину и поманила его пальцем. Он не замедлил по­дойти.

— Ужин был превосходный, — обратилась она к хозяину. — Все очень довольны, а я особенно! Может быть, вы выпьете с нами, месье?

И хозяин, не сморгнув, ответил:

— По рюмочке рома, мадам!

Конечно, он ничем не намекнул о прошлом, чокаясь с Эдит. Он был изысканно любезен с компанией мадам Пиаф и сам проводил гостей до дверей. Но когда они уселись в машину и отъехали, Эдит, обернувшись, увидела его, неподвижно застывшего у дверей с мечта­тельной улыбкой на лице.

Но старого, милого человека, седого судью, отпус­тившего тогда бродячих певцов на волю, Эдит больше никогда не встречала.

А между тем ей всегда страстно хотелось найти его и выполнить какое-нибудь самое заветное желание че­ловека, поверившего жалкой девчонке, имевшей сча­стье стать знаменитой Пиаф.