Албазинская крепость кунгуров г. Ф

принял. Богдыхан погони посылал многие, но, приняв с родичами раны и

увечья, мы от тех погонщиков отбились и перебежали во владения русских.

Воевода по-хозяйски допытывался:

- Многое ли богатство имеешь, чем перед русским царем хвастать

будешь?

- Имею, - отвечал гордо Гантимур, - племя премногое, больше семисот

больше сотни...

Воевода силился скрыть тревогу: такой ратной силы в городке не имел.

Племя Гантимура могло побить воеводских людей, начисто снести острог.

Воевода степенно сказал:

- Племя твое под руку царя русского беру. Места для кочевок отвожу

травные, пастбища привольные. Кочуй, князь, возле реки Урульги. Ясак кладу

по три соболя на душу.

Гантимур не скрыл довольства. Видано ли: вместо непомерных сборов

ясак в три соболя! Раскосые глаза его заиграли рысиной искрой, угловые

скулы пылали.

Воевода насупил брови, добавил сурово:

- Коль вздумает князь баловать и совершит измену, то на кару лютую

пусть не жалобится... что ответит князь?

Гантимур склонился:

- Войны не ищу, от войны бегу, ясашный оклад принимаю. Жду твою

грамоту, чтоб родичам показать, упрочить мир и дружбу с русскими.

Воевода удалился в приказную клеть. К вечеру Гантимуру вручили

приписную грамоту. И на подарки воевода ответил отдарками, дал князю коня

белого с седлом, кумачу и сукна желтого три штуки и русское знамя.

Гантимур ускакал в степь, довольный и гордый приемом русского

воеводы.

лазутчиков бойких да смышленных разослать на Урульгу, чтоб за Гантимуром и

его людьми строго доглядывали, не совершил бы князь измену и разбой.

Казакам степным и шатунам вольным велел воевода наказать толково, чтоб они

с Гантимуровыми людьми жили в ласке, обид бы не делали: от зла и убийства

может случиться ущерб большой и казне царской и острожку.

До середины лета степь жила в мире.

В один из воскресных дней стоял воевода у обедни. Склонившись к уху

воеводы, письменный голова отозвал его из храма: вести принесли дальние

лазутчики, вести страшенные...

Лениво шагая, воевода спрашивал на ходу письменного голову:

- О чем сказ? Аль нельзя помешкать до исхода обедни?

- Лихо!.. - прошипел скупой на речи письменный голова и умолк.

- Измена?! - допытывался воевода и ему чудился Гантимур.

- Лазутчик Тимофей Трубин, - говорил письменный голова, - с далекой

Шилки прибыл. С тамошними тунгусами он в ладах. Ведали они ему на ухо с

большой тихостью тайну: беглые казачишки, воровской разбойный люд с севера

прибились в царство даурцев. Ведет тех воров Ярошка Сабуров, пропойца

Пашка Минин да плут Ванька Бояркин. Озлобили те воры иноземцев. Даурцы тех

беглых воров побили едва не без остатку и рать многую, воедино с

манчьжурами, в панцирях, с пушками долгомерными двигают на твой острог...

Воевода, распахнув шубу, поспешно шагнул, гневно свел брови:

- Срамной князь Гантимур ложь пустил о междуусобицах китайцев.

- То отвод и подвох, не иначе... - ответил письменный голова.

- Не иначе, подвох... - согласился воевода и спешно пошагал в

приказную избу, повернулся, спросил: - А тот Ярошка Сабуров в атаманах у

воровских людишек?

- В атаманах, батюшка воевода. О нем сказывали: нравом мужик крутой,

храбр, умом не глуп. Объят страстью: новые, нехоженые земли отыскивать.

Смолоду в походах, и не столь к грабежному делу склонен, сколь из-за

любопытства непомерного и жажды ратных подвигов, домогается новые земли

повоевать, пути открыть в теплые страны. Лазутчик поведал тайну-тайн...

- Говори - насторожился воевода.

- Слышал он своим ухом от надежного доглядчика, что хранит атаман на

груди, под железной кольчугой, тайный чертеж неведомых земель и царств,

кои к земле русской прикосновенны и войной угрожают.

- Пустое! - перебил его воевода. - Тайные чертежи государств - царево

дело, а не беглых грабежников.

Письменный голова не унимался:

- Атаман, сказывают, не таков, людишки его - доподлинные грабежники.

Воевода топнул ногой.

- Глупые твои речи! Кого обеляешь? У грабежников и атаман грабежник и

вор!..

- Лазутчики сказывали...

В ночь воевода послал скорых гонцов, а за ними сотню казаков, велел

сыскать Гантимура, схватить и доставить в острог. Решил воевода засадить

Гантимура в черную избу, забить в колодки и держать в аманатах -

заложниках.

Воеводские казаки под началом Васьки Телешкина носились по степи, но

на следы кочевья Гантимура не попадали. За рекой Урульгой гонцы заметили

серый столб дыма. Взгорячили коней и без опаски ринулись в погоню. Караван

двигался навстречу. Казаки оторопели. Ехал посланец китайского богдыхана

Шарандай со своей свитой. Шарандай, завидев казаков, недоумевал: в

монгольтских степях не ожидал он встречи с русскими. Монголы обнадежили

его, говоря, что степь от русских чиста, повоевали их монголы еще в начале

лета.

Шарандай хотел бежать, но, боясь погони и разбоя, остановился.

Шарандай одновременно сошли с коней и пешком направились навстречу друг

другу. Не дойдя двух шагов, остановились и, рассматривая с большим

любопытством друг друга, молчали. Васька принял китайского посла за

монгола и спросил:

- Кто будешь?

Не понимая русской речи, Шарандай позвал из свиты толмача. Подошел

высокий бородатый мужик в китайском халате, мягких войлочных туфлях.

Васька признал в толмаче беглого казачишку Степку Мыльника. Вместе с отцом

бежал он в китайскую землицу лет пять тому назад. По слухам, Степка

женился на китаянке, открыл в Китайщине мыльное заведение. Варить мыло он

и его отец были призванные мастера.

Васька поднял бровь, взглянул на беглеца сурово:

- Кого ведешь на Русь, китайский выкормок?

Степка Мыльник не обиделся, нахально отвечал:

- Не лай, не страшусь... Веду китайского посланца, везет он важную

грамоту от самого богдыхана нерчинскому воеводе.

Васька перебил не к месту ретивого толмача:

- Молви своему посланцу, что дальше этого кургана его нога не ступит.

Васька отобрал двух бойких казаков и велел им скакать в острог с

вестью к воеводе. Шарандай ласково, вежливо передал через толмача:

- Посол богдыхана стоит на монгольской земле, и русские не могут

задержать важного гонца.

Васька ответил гордо:

- Посол стоит на русской земле!..

Шарандай удивился наглости казака, но повиновался, приказал поставить

палатку и стал ждать воеводского ответа.

Приехал воевода, поставил палатку за курганом, поодаль от Шарандая.

Переговоры начались не вдруг. Воевода послал за Шарандаем, но, к

великому удивлению русских, Шарандай не пришел. Он послал толмача, который

передал: "По обычаю великого богдыхана, посланец не может столь унижаться,

чтоб идти первым в палатку русских".

Воевода в гневе отослал толмача.

- Коль китайский посол столь горд и упрям, пусть сидит хоть все лето,

а тому не быть, чтоб русского царя человек шел на поклон!..

В спорах прошел день.

На рассвете следующего дня сговорились поставить на середине пути

палатку и войти в нее в одно время с двух сторон. Шарандай прислал в

палатку подарки и справился о здоровье русского царя. Воевода послал

отдарки и тоже справился о здоровье китайского богдыхана. После этого

воевода и Шарандай одновременно вошли в палатку и поклонились друг другу

низко. Шарандай в синем шелковом халате, в черной бархатной шапочке, в

мягких туфлях. Высокий, стройный, подтянутый, с чисто выбритым лицом.

Заговорил он голосом тонким, громко и торопливо:

- Почему русские не пускают посланца великого богдыхана в свой дом?

Почему принимают в палатке? Плохо от этого будет! Беда!..

Шарандай жаловался, что великий богдыхан разгневается и жестоко его

накажет: он заставит укоротить рост Шарандая на одну голову.

Воевода слукавил:

- Богдыханову посланцу пришлось бы далеко объезжать великие

укрепления русских, что сделаны для отбоя черных степных разбойников.

Шарандай согласился, устало сел на ковер. Долго молчали, искали слов.

Заговорил гость, льстя и заискивая:

- Солнце светит на небе, великий богдыхан - на земле. Горе источит

русских, если они не выдадут богдыхану беглеца Гантимура.

Воевода таких слов не ожидал, отвечал смущенно:

- Гантимур волен избрать себе государеву руку.

Шарандай обиженно моргал и, заикаясь, говорил:

- Назад тому два дня, отыскав Гантимурову юрту, Шарандай клал перед

ним большие подарки. Гантимур подарки не взял, а кричал и грозился, даже о

великом богдыхане обидное слово молвил. Шарандай, в страхе зажав уши,

бежал... Что скажет теперь Шарандай богдыхану?

Шарандай глубоко вздохнул, умильное лицо прикрыл ладонью, опустил

голову.

лязг оружия. В палатку просунул голову казак.

- Гантимур со многими людьми в панцирях, при луках и стрелах!..

У воеводы дрогнули губы, он неловко поднялся, но в это время полог

палатки распахнулся и вошел Гантимур со своими сыновьями и родичами.

Пришельцы молча оглядели палатку и неторопливо расселись, поджав под себя

ноги.

Шарандай смущенно щурил раскосые глаза, на впалых щеках всплыли

поставил ларчик с грамотой богдыхана себе на колени и с учтивой лестью и

тонким лукавством заговорил, обращая взоры на Гантимура:

- Когда жирный верблюд отобьется от стада, хозяин пошлет множество

загонщиков и, поймав того верблюда, повелит содрать с него шкуру...

Гантимур ответил с насмешкой:

- Не бывало так, чтоб степного верблюда догнали бы длиннохвостые

богдыхановы мыши.

Шарандай злобно метнул взгляд в сторону Гантимура. Тунгусский князь в

наглости своей превзошел даже черных разбойников. Однако, оглядев

сумрачных родичей Гантимура, Шарандай сдержал гнев.

- Коль вздумает верблюд выпить воду из реки, то лопнет. Устрашится

Гантимур порочить худым словом имя великого богдыхана...

Гантимур и его родичи ответили обидной бранью, угрожали ножами и

луками. Тогда воевода дал знак, чтоб прекратили Гантимур и его люди брань

и шум. Шарандай встал и, потрясая ларчиком с богдыхановой грамотой,

кричал:

- Звезд на небе не перечесть - таково богатство великого богдыхана;

Гантимур и его родичи кричали наперебой:

- Многие лета кочевали под богдыхановой рукой, больше тому не быть!

Злобны и лукавы богдыхановы люди, грабежники и побойцы! И ты, Шарандай, не

китаец, а маньчжурский выкормок. Уходи!

Шарандай умолк. Помнил он, как богдыхан, удрученный изменой и

бегством Гантимура, страшился, что все эвенкийские племена, сняв юрты,

откочуют с китайской земли, уйдут за могущественным князем Гантимуром. В

упреках Гантимура понял он намек и на самого себя, причинившего немало

обид эвенкам. Он страшился мести Гантимура и суровой расправы. Встав на

колени, Шарандай поставил ларчик себе на голову. Воевода взял ларчик с

богдыхановой грамотой и уверил Шарандая, что с надежными гонцами спешно

доставит грамоту московскому царю.

Шарандай уехал обиженный, злой.

Гантимур увез в свою юрту гостить воеводу и его людей. Воевода

дивился богатству Гантимура. Юрта его из белого верблюжьего войлока была

покрыта шелковым пологом, отороченным узорчатой каймой, внутри устлана

дорогими коврами, шкурами барсов и соболей.

Воевода говорил казакам:

- Таких ковров узорчатых не видывал, хоть и прожил на свете долго.

Вокруг юрты Гантимура стояли двадцать юрт его жен, за ними - юрты

сыновей и братьев, поодаль раскинулись юрты дальних родичей и пастухов.

Бесчисленные стада лошадей, коров, овец и верблюдов Гантимура растянулись

по бесконечным степным просторам.

В юрте Гантимура воеводе с большим трудом и старанием перевели

богдыханову грамоту с маньчжурского языка на эвенкийский, а потом на

русский. Богдыхан настоятельно требовал безоговорочной выдачи Гантимура,

тут же указывал московскому царю на разбой и набеги казаков на Амур.

Называя Ярофея Сабурова "бешеный Яло-фэй", требовал очистить Амур от

русских. В конце грамоты богдыхан угрожал войной, хвастливо описав силу

своих воинов и неисчислимые богатства своей страны.

Воевода, погостив, собрался уезжать в острог. Гостеприимный хозяин

устроил воеводе славные проводы.

К юртам подъехало много всадников. Гривы и хвосты коней были украшены

бумажными лентами. На конях горели серебристые чепраки, седла сияли на

солнце желтыми, синими, красными оторочками. Гантимур показал воеводе

храбрых лучников своего рода. Лучники вихрем неслись на своих лошадях

навстречу друг другу, вскинув луки, сбивали стрелами с головы друг друга

шапки. Казаки воеводы тоже скакали на лошадях, бросив шапку вверх,

попадали в нее из самопалов.

Родичи Гантимура кричали, били в барабаны.

После конных гонок выступили прославленные единоборцы: в беге, в

борьбе, в метании копья. Торжества окончились к вечеру.

Воевода, довольный, уехал в острог, и на другой день гонец повез

важную грамоту императора Серединного царства русскому царю.

ЦАРСКИЙ ПОСОЛ

гусиные перья. Согребенные песцы строчили витой скорописью деловые,

торговые, подсудные и иные грамоты, многословные ябеды, сутяжные отписки и

челобитные.

В приказе людно, тесно, сумрачно. От воскового чада и книжной пыли

слезились глаза. С шумом толпились мужики-землеробы, разный ремесленный и

иной люд. В рваных кафтанах, шубейках, поддевках шлепали они побитыми

лаптями по каменным плитам, оставляя за собой комья грязи. У каждого за

пазухой или в холщовой суме либо петух, либо курица, либо поросенок; у

иных кусок отбельной холстины, узорчатое полотенце и многие другие

поминки. Все это несли мужики писцам, чтобы порадели они за обиженного и

грамотки слезные писали бы старательно и толково. Называлась эта палата

людским приходом. За людским приходом находилась вторая, сводчатая палата

с высокими резными окнами. Она делилась на две половины. На одной сидели

составители, переводчики и уставного письма книгописцы. На другой -

иконописцы, золотописцы; они изображали лики святых, вырисовывали

красивейшие буквы в церковных книгах. Была еще малая палата переплетчиков,

золотых и серебряных дел умельцев; они скрепляли исписанные листы в

толстые книги, украшали их узорчатой оправой, застежками и пряжками.

В правом углу, возле створчатого окна, сидел главный уставного письма

книгописец подъячий Никифор Венюков. Величали этого славного искусника -

отче Никифор.

Подъячий Никифор - старец строгий, узколицый, морщинистый, с

маленьким рыбьем ртом и скудной бородкой. Он озабоченно посмотрел в

оконце, зевнул, широко раскрыв рот, и отложил серый лист. Прищурив

воспаленные веки, полюбовался только что изукрашенной киноварью уставной

буквой, огляделся и приказал с усмешкой:

- Эй, Никола, ишь, припал! Бросай...

Николка Лопухов, помощник Никифора, выпрямился. Был это рослый,

большеглазый отрок, заметно сутуловат, но в плечах широк, лицом светел и

здоров. Он наскоро прибрал письменный прилад, в смущении сказал:

- Отче, Никифор, доспелся и в моих делах успех: вывожу заглавную и

малую доподлинно...

- Оказия... - перебил его Никифор.

- Пошто? - пугливо заморгал отрок.

- Аль ослепшим проживешь и окрест себя не глядишь? - Никифор строго

посмотрел на отрока.

Николка опустил глаза. Никифор поучал:

- Объявился в нашем посольском приказе нов человек, ума превеликого,

грек родом. Послан тот грек к нам, будет главным переводчиком. Строг! Ой,

строг!.. Он эдаких образумит! - и Никифор ткнул желтым пальцем отрока в

грудь.

- Эко не ведаешь!.. Прозывается тот грек мудрено - Николай

Спафарий... Сие уразумей, Николка, твердо, при величии не посрами, упаси

бог!.. Тезкой тебе приходится, то - ладная примета...

- Как можно!.. - озабоченно ответил отрок.

Никифор разговорился:

- Сказывали, мудрейшая голова у того Спафария, грамотам обучен в

заморских землях, силен во всех иноверных языках и в науках, особливо

духовных. В русских же словесах слаб и многие калечит немилосердно. Упаси

бог, при беседе не прысни, Николка, со смеху, коль главный переводчик

оговорится аль замешкается.

Никифор усмехнулся, Николка же омрачился. "В наказание за ослушание

объявился тот главный переводчик, и строг и учен... Не иначе, буду я

изгнан за малоуменье в деле писцовом", - огорченно думал отрок.

По посольскому приказу плыли слухи, паутиной обволакивали

борзописцев, скрипящих гусиными перьями; путались они в догадках, несли

нелепицу.

- Чудно, отчего греку Русь приглянулась?..

- Не сладко ему в греках, вот он на сытые хлеба и подался.

- Русь, она - мать кормящая: пригревает и грека, и немчина, и арапа

черных кровей, - важно заключил длинноволосый старец и перекрестился.

К полудню в посольстве притихли.

В камору переводчика пришел человек в черной длинной рясе. Сбросил он

бархатную шапку болгарского шитья, прикрыл створчатую дверь и безмолвно

погрузился в чтение. Это был Николай Спафарий.

Долго присматривались посольские людишки к главному переводчику:

следили, подглядывали, подслушивали. Облик его еще больше распалял их

любопытство.

Было Спафарию лет сорок пять; ростом высок, в походке прям и горд;

лицо чистое с малым загаром, обрамленное темно-золотистой бородой;

выпуклый лоб изрыт глубокими, не по летам, морщинами; из-под густых бровей

поблескивали желтые глаза, жгучие и острые; боялись приказные люди этих

глаз, как пчелиного жала. Строгие тонкие губы и непомерно большой, словно

нашитый, нос довершали облик ученого грека. Говорил он звонко, с

присвистом, на смешанном греко-болгаро-русском наречии, но степенно и

вразумительно.

К трудам ученых был прилежен безмерно, и не отыскать ему равного. За

книгами и переводами сидел и денно и нощно; случалось, до утра просиживал

при лампаде и засыпал, обронив голову на писание. В короткий срок овладел

он и русской речью.

В посольском приказе переводчик полюбился, но боялись писцы и

служивые посольские люди острого глаза Спафария. В посольстве о Спафарии

говорили, что разгадать его душу - труд мудреный. И коль душа человека,

как в священном писании помечено, бездонна, то у этого грека трижды

бездонна и бескрайна.

Скоро и в царских хоромах, золоченых палатах заговорили о Спафарии.

Труды его поощрялись всемерно, но мучили царских доглядчиков догадки,

разноголосые суждения об ученом греке.

Дошло это и до царя. Царь Алексей Михайлович самолично

заинтересовался главным переводчиком - человеком, всем языкам обученным и

все страны познавшим. Царь позвал боярина Артамона Матвеева, ведавшего

всеми делами посольств, и наказал неторопливо и подробно рассказать о

жизни Спафария.

- Принеси, боярин, ларчик с пометами важными. Доподлинно надо знать о

прежних делах и помыслах грека.

Боярин вышел и вернулся с ларчиком, где хранились тайные грамоты.

Боярин любил Спафария, знал все о жизни ученого грека и деловито стал

сказывать царю:

- Родился грек в Молдавии, отец поощрял отрока в науках, ибо сам был

в них сведущ, и сына к тому же склонял старательно. Учил его в Царьграде,

где постиг молодой отрок Николай в совершенстве древний и новый греческий,

турецкий, арабский и другие языки. Там же отрок тайно сдружился с лукавыми

людьми и сам стал отменно лукав и умен. Прослышав, что на его родине

зачалась царская междоусобица, кинулся туда и воссевшему на престол

хитростью господарю Стефану Х пришелся ко двору. Понравился молодой грек

за знание книжных мудростей, ораторство и уменье языкам. Стал не только

ученым мужем, но и другом душевным, и делил с ним тайны господарь.

Однажды, роясь в древних книгах, отыскал Николай тайную переписку

господарей с Византией, и открылись лукавые происки Стефана Х.

Переписку перевел, а недруги господаря предали ее огласке.

Владычество его покровителя, Стефана Х, пало.

Николай, по-прежнему пребывая при дворе, пережил еще одного

господаря. Самой блаженной высоты и почести достиг Николай при господаре

Стефанице.

Царь поднял голову, перебил боярина:

- Праведно ли это?

- Сказанное, государь, в большой доле истина.

- Молви, - кивнул головой царь.

Боярин передохнул, открыл ларчик и достал грамотку.

- Мыслю, государь, за надобное прочитать единую грамотку, в коей

прописано о греке словами якоба очевидца, но, по моему разумению, - это

происки подслуха, змеиное жало завидущих глаз.

- Читай, боярин, не торопясь, внятно, раздельно.

- "...Был боярин, по имени Николай Спафарий, очень ученый, гордый,

богатый... Ходил он с княжескими провожатыми, кои шли впереди с пиками и

мечами, с серебряными чепраками на лошадях. Его очень любил господарь

Стефаница: обедал с ним, совет держал с ним, играл с ним и даже спал с

ним...

написал злословное и насмешливое письмо, вложив его в пустую трость,

послал тайно воеводе Константину и призывал того воеводу сбросить

Стефаницу и захватить престол. Но воевода устрашился и трость с письмом

при надежном гонце направил в руки самому господарю.

Стефаница возгорел местью, читая злословия Спафария. Повелел он

немедля позвать его в малую господарскую комнату. Едва тот вошел,

господарь вынул из-за пояса свой кинжал и приказал палачу отрезать нос

лукавцу Спафарию. При этом Стефаница молвил в гневе: "С этой приметой

моего недруга будет знать весь мир". Обливаясь кровью, Спафарий с позором

бежал из дворца и был окрещен Курносым..."

Царь поднял голову, сбил боярина с толку резким словом:

- Ложное писание, боярин, все видели грека при полном носе!

- То, государь, темная заморская тайна, дело рук не иначе чародеев

аль дошлых умельцев...

Боярин встал и раздельно, нараспев читал:

- "Беглый ученый грек Спафарий недолго задержался в Неметчине, где

пригрел его и обласкал воевода Вильгельм. Здесь же сыскался искусный

лекарь, который тайно лечил страшное уродство грека. Пускал ему кровь из

щеки и накладывал на рану носа, кровь свертывалась в коросту, и нос

вырастал. Через год нос вырос, грек вернулся на родину, но от стыда и