Регентство Бланки Кастильской

Регентство Бланки Кастильской

Бланка Кастильская показала себя очень умной и ловкой правительницей: Ей удалось поддержать престиж, который монархия приобрела со времен Филиппа Августа; она не только упрочила власть своего сына, но и научила его, как должно вести себя, дабы снискать уважение своих подданных и сделать свое королевство процветающим. Она стала первой женщиной среди Капетингов, которая официально правила Францией, и ее по праву можно поставить в один ряд с самыми выдающимися королями этой династии.

Став регентшей, Бланка могла рассчитывать на поддержку римского кардинала, папского легата, вместе с Людовиком VIII участвовавшего в роковой экспедиции на юг и сопровождавшего гроб с телом короля в Париж. Она привлекла на свою сторону нищенствующие Ордена и всех священников, верных Папе. Как только она вмешалась в события, происходившие в Англии, защищая права молодого Генриха III против французской партии, папа решительно принял сторону Людовика IX. Правда, при этом он руководствовался иными соображениями, нежели заботой о вдове и сироте: политика Рима основывалась на идее независимости народов и равновесии христианских сил. Для папства объединение Англии и Франции под единой властью или возникновение анархии в Англии было опасностью, которой оно всеми силами старалось избежать.

Соперничество между баронами стало главным козырем Бланки Кастильской — нельзя было дать им время договориться. По совету кардинала-легата и душеприказчиков Людовика VIII она решила поспешить с коронацией сына.. Получив корону, он мог бы действовать от своего имени и требовать повиновения как законный государь; королева же, его мать, довольствовалась бы тем, что направляла его шаги. Людовик VIII умер 8 ноября, а епископов и баронов созвали в Реймс на коронацию уже 29 ноября, в первое воскресенье Адвента. Такая спешка спутала планы баронов. Они требовали, чтобы до коронации освободили политических узников (как того требовал обычай), и среди прочих Феррана, графа Фландрского, и Рено, графа Булонского, захваченных в плен в битве при Бувине. Некоторые сеньоры потребовали возвратить им земли, по их словам, несправедливо отобранные Филиппом Августом и его сыном. Надо полагать, что одна партия баронов, с графом Шампанским во главе, возникла еще во время осады Авиньона. В Париж прибыла графиня Жанна Фландрская, предлагая деньги и требуя освободить своего мужа, но ее уговорили подождать до тех пор, пока не пройдет коронация.

Тогда королева, не мешкая, привезла своего сына в Реймс. Они проехали через Суассон, где короля посвятили в рыцари в присутствии короля Иоанна Иерусалимского, графов Булонского и Дре, графини Фландрской и Шампанской и остальной знати.

Многие сеньоры не прибыли в Реймс, но прислали свои извинения. Граф Шампанский пожелал присутствовать на коронации, но королева попросила его воздержаться от этого шага, ибо он бросил Людовика VIII при осаде Авиньона. Однако присутствовали бароны всех земель, завоеванных Филиппом Августом. Поскольку престол архиепископа Реймсского был вакантным, церемонией распоряжался епископ Суассонский.

Людовик Святой, говорит Жуанвиль, много размышлял в тот день над словами молитвы во время мессы, молитвы, выраженной псалмом 24: «К Тебе возвышаю я душу свою: о мой Боже, вверяю себя Тебе; да не испытаю я смятения в Тебе, ибо Ты придешь в назначенный час. Да не возрадуются мои враги, ибо никто из уповающих на Тебя не будет поражен. — Господи, дай познать мне Твои промыслы и укажи мне Твой путь...»

Коронация завершилась, король воссел на трон, герцог Бургундский, духовенство и присутствующие бароны поклялись ему в верности. Весть об этом тотчас же разослали во все концы королевства, и Бланка приняла оммаж как регентша.

На следующий день она увезла короля в Париж. Ни в Париже, ни в Реймсе не устраивали никаких праздников и развлечений; однако как раз в это время стало известно о победе королевских войск над альбигойцами. Среди сеньоров начались волнения. Англичане ввязывались в стычки с французами, в надежде вернуть себе земли, отнятые у них Филиппом Августом и Людовиком VIII.

Бланка снова продемонстрировала замечательную осторожность и силу духа. Ее деверь, Филипп Строптивый, вполне мог возмечтать занять ее место — регентша подкупила его, передав замки Мортен и Лилльборн, оммаж графа де Сен-Поль, осыпав милостями других сеньоров, выпустила за выкуп из заключения Феррана, графа Фландрского, своего племянника, превратив его в союзника короны. Однако Тибо, граф Шампанский, Пьер Моклерк, граф Бретонский, и граф Маршский возглавили мятежников. Пьер Моклерк («дурной клирик», прозванный так за то, что долго обучался в Париже и изрядно поиздевался над духовенством своих доменов) был главным врагом короля. Впрочем, и при Людовике VIII, во время осады Авиньона, эти сеньоры не скрывали своей симпатии к осажденным; возможно, граф Шампанский даже тайно посещал город. Вместе с отрядом пуатевинцев и гасконцев к восставшим сеньорам присоединился Савари де Молеон, и они заключили союз с Ричардом Английским, братом короля Генриха III, с 1225 г. находившимся в Бордо.

Чувствуя свою силу, бароны заговорили открыто и потребовали одарить их землями в обмен на подчинение; но Бланка отказала им. Граф Бретонский начал укреплять на свои средства крепости Беллем и Сен-Жак-де-Беврон, вверенные ему для охраны Людовиком VIII.

Регентша приняла решение опередить мятежников. Она созвала к королю войско в Шинон, куда прибыли кардинал-легат, граф Булонский и даже граф Дре, брат Пьера Моклерка. Граф Шампанский, устрашившись королевской армии, лично появился в Шиноне, чтобы предложить королю свою службу и пообещать, что никогда более не поднимет восстания. Людовик оказал ему радушный прием и тут же простил ему бегство от стен Авиньона. Взамен Тибо раскрыл ему планы заговорщиков.

Тогда графов Бретонского и Маршского вызвали в парламент и королевский суд: в случае неявки мятежникам пришлось бы сражаться с королевской армией. 20 февраля 1227 г. Людовик Святой в сопровождении своей матери прибыл в Тур, где был торжественно принят в базилике святого Мартина. На следующий день он приехал в Шинон, куда оба мятежника так и не явились. Король продвинулся с войском до Лудена, потом остановился в Вандоме, куда, получив последнее предупреждение, прибыли с повинной графы Бретонский и Маршскии. Граф Бретонский подписал договор, помимо всего прочего предусматривающий брак его дочери Иоланты с восьмилетним Жаном, братом французского короля. Иоланту передали королеве, отдавшей ее под опеку дяде, Генриху де Дре, архиепископу Реймсскому. По тому же договору граф Маршский возвращал короне все земли, пожалованные ему Людовиком VIII; кроме того, Альфонс, брат Людовика Святого, женился на Изабелле, дочери графа, а Гуго, старший сын графа, — на Изабелле Французской, единственной сестре Людовика Святого. Как раз в это время французские епископы заседали на Соборе, где обсуждались беспорядки, причиной которых были альбигойцы; и восставшие бароны явно опасались, что Собор осудит их действия. Правда, Савари де Молеон со своими пуатевинцами все же присоединился к Ричарду Английскому, однако король Генрих III заключил перемирие с Францией сроком на год, видя, что ему не удастся воспользоваться в своих интересах уже угасающим мятежом.

В том же году умер Герен, епископ Санлисский и канцлер королевства. Будучи человеком предусмотрительным, он всеми силами способствовал установлению мира с баронами. На его место был назначен Адам де Шамбли, магистр теологии и проповедник.

Однако вскоре заговорщики устыдились, что так быстро уступили ребенку и женщине. На Пасху 1228 г., нарушив Вандомский договор, графы Бретонский и Маршский призвали баронов взяться за оружие, дабы вырвать власть у королевы. Собравшись в Корбейле, они отправили своих людей, чтобы захватить короля. Но Людовик, прознав про замысел мятежников в Орлеане (возможно, его предупредил граф Шампанский), тут же поспешил вернуться в Париж. Прибыв в Шатр-су-Монлери (ныне Арпажон), он не осмелился продолжать путь со слабым эскортом мимо Корбейля, где находились все силы восставших. Тогда Бланка Кастильская обратилась к парижанам с просьбой прийти на помощь королю. Те с радостью согласились и посоветовали ей попросить о том же жителей соседних городов. Все рыцари, находившееся в Париже, немедля вооружились и отправились за королем, чтобы под охраной привезти его в столицу; народ теснился на протяжении всего пути в столицу, громко моля Господа ниспослать королю жизнь и благоденствие и уберечь его от всех врагов, и бароны не осмелились напасть на Людовика и отступили. Необычайный кортеж, конечно, поразил всеобщее воображение. Сам король так описывал эту сцену Жуанвилю: «Он [Людовик Святой] мне рассказал, что от Монлери до Парижа дорога была заполнена вооруженными и безоружными людьми и все взывали к Господу, дабы послал он ему добрую и долгую жизнь, и защитил и оградил от врагов. И Бог совершил сие, как вы скоро услышите».

Тогда мятежники решили передать регентство дяде короля — Филиппу Строптивому, поначалу безропотно согласившемуся с завещанием Людовика VIII. Но бароны сумели разжечь его честолюбие и зависть, и на сей раз он поддался уговорам. Одновременно против Бланки Кастильской они развернули самую настоящую клеветническую кампанию. С другой стороны, графа Шампанского обвиняли в предательстве баронов из-за любви к королеве, и ненависть мятежников обратилась и против него. Впрочем, то, что Тибо перешел на сторону короля, можно объяснить и более вескими причинами — его недоверием к планам баронов, которые подумывали о том, чтобы посадить на французский трон графа Булонского или сеньора Ангеррана де Куси, связанного узами родства с самыми знатными семействами королевства, человека жестокого и свирепого. Завладеть престолом мечтал и граф Бретонский.

Когда граф Булонский принялся укреплять свои крепости, особенно Кале, королева поняла, что он вынашивает опасные планы. Но она не могла остановить Филиппа Строптивого, так как его поддерживали все сеньоры, за исключением графов Фландрского и Шампанского.

Не осмеливаясь напасть прямо на регентшу, бароны набросились на графа Шампанского, у которого были враги среди собственных вассалов, упрекавших его в том, что горожан он предпочитал сеньорам. Тибо снова обвинили в предательстве и отравлении Людовика VIII. Граф Булонский объявил ему войну, и бароны захватили его земли. Пьер Моклерк, граф Бретонский, убедил английского короля вмешаться в конфликт на стороне восставших, подав ему надежду на возвращение Нормандии; и едва получив первую помощь от Ричарда, брата короля Генриха, банды графа Бретонского ринулись грабить Францию.

Бланка потребовала от городских коммун принести клятву верности королю. Затем она потребовала от баронов, развязавших войну против графа Шампанского, заключить с ним перемирие и явиться к королю для исполнения военной службы, на каковую он, как их государь, имел право. Ни один из сеньоров не посмел отказаться, но каждый привел с собой лишь по два рыцаря вместо крупных отрядов, на которые рассчитывала регентша. Один лишь граф Шампанский собрал три сотни хорошо вооруженных воинов, которые подоспели как раз в тот момент, когда король в них больше всего нуждался. Туда же явился и граф Булонский. Впрочем, под знамена короля все равно собрались многочисленные отряды, присланные коммунами, городами и знатью.

С этим войском король и регентша направились прямо к Беллему, оставленному по Вандомскому договору графу Бретонскому. Осада началась в марте 1229 г.; стояли сильные холода. Королева велела объявить, что заплатит всем, кто доставит дрова в войско; таким образом, удалось разжечь огромные костры в лагере, возле лошадей, чтобы их уберечь. Подобная предусмотрительность пришлась по нраву сеньорам. Осаждавшие пошли на приступ; во время второго штурма, развернувшегося около полудня, под стенами сделали подкоп; но осажденные упорно сопротивлялись. Наконец установили машины, забросали крепость камнями, подкопали донжон — тяжелая башня покосилась и рухнула. Видя, что подкрепления, обещанные англичанами и бретонцами, так и не появились, горожане сдались. Так король в считанные дни взял крепость, считавшуюся неприступной.

Ричард Английский, который рассчитывал, что все французские сеньоры будут сражаться под его знаменами, разочаровавшись, вернулся в Англию. Один Пьер Моклерк был настроен продолжать борьбу. Король послал Гийома Овернского, епископа Парижского, к сеньорам Бретани, после чего те отказались поддерживать своего графа, союзника англичан. Говорят, Людовик Святой не пожалел денег, чтобы добиться успешного завершения посольской миссии, и щедро раздавал сокровища, накопленные его отцом и дедом для подкупа сеньоров и найма воинов.

Во главе спешно собранного большого войска, куда прибыли епископы Санский, Шартрский, Вандомский, коннетабль Монморанси и Иоанн де Бриенн, король Иерусалимский, Людовик Святой некоторое время оставался в Анжере, чтобы помешать английскому королю вторгнуться в Пуату. Когда опасность миновала, он возвратился в Париж в декабре 1230 г.

Не надеясь на помощь от Генриха III, королю подчинился граф Тулузский. Он прибыл в Мо и заключил с королем и легатом мирный договор при посредничестве графа Шампанского. По условиям Парижского договора, подписанного 12 апреля 1229 г., единственную дочь графа, родившуюся в 1220 г., отдавали замуж за брата французского короля; ее передали в Каркассоне королевским посланникам. Кроме того, договор предусматривал, что ежели у графа родятся еще дочь или сын, то они не будут иметь права наследовать своему отцу; а если же брат короля и его жена, дочь графа, умрут, не оставив потомства, то Тулуза отойдет короне. Таким образом, граф становился простым пользователем своих доменов, из коих он обязывался ничего не отчуждать. Стены Тулузы и тридцати других укрепленных городов надлежало срыть. Граф обязался преследовать еретиков и сеньоров, не подчинившихся Церкви, и через два года после отпущения грехов совершить крестовый поход в Палестину сроком на пять лет. Эти меры окончательно упрочили триумф церкви и Капетингской монархии в Лангедоке.

* * *

Историки, которые позднее станут более сдержанными, тогда еще расточали дифирамбы Людовику; лицом юный король был красив, преисполнен величия и милости, любезен и скромен; уже один его облик, утверждал Жоффруа де Болье, внушал спокойствие и мир людям непоседливым и вспыльчивым. Он был белокурым., как его бабка Изабелла д'Эно; как и у нее, у короля была круглая, довольно большая голова, широкое лицо с выдающимися скулами; он соответствовал канонам мужской красоты, одинаковым как для Средневековья, так и для нынешнего времени — был человеком крупным и сильным, гармоничного телосложения, но не грузным. Современники считали, что он был очень умен — но мыслил скорее основательно, нежели блестяще, — обходителен в обществе, нрав имел веселый, был снисходительным и добрым и таким же отважным, как и лучшие представители его рода.

Мариус Сепе отмечает, что женщины, так же одаренные политическим талантом, как и Бланка Кастильская, зачастую пренебрегают своими семейными обязанностями. Однако все современники отмечали бесконечную заботу Бланки о воспитании своих детей. Говорят, она воспитала их в такой нравственной чистоте, что впоследствии их не могла коснуться никакая клевета. Они блестяще сыграли свою роль принцев королевского дома. В свое окружение королева ввела, дабы познакомить своих сыновей с религиозными догмами, монахов — доминиканцев и францисканцев — несомненно, из числа тех, кто посещал двор Людовика VIII. Она учила детей осенять себя крестом, прежде чем заговорить, взывать к Господу и просить о милости Святого Духа; присутствовала с ними на публичных занятиях, повелев проводить их по воскресеньям и праздникам.

«В возрасте приблизительно четырнадцати лет, — рассказывает Гийом де Сен-Патю, — король, пребывая под опекой благородной дамы, королевы Бланки, его матери, повиновался ей во всем. Она велела его тщательно охранять и оберегала сама. Она заставляла его шествовать чинно и в благородном окружении, как и подобает великому королю. Порой король, чтобы развлечься, отправлялся в лес или на реку либо занимался другими делами, но всегда приличными и надлежащими. Однако в то время он не всегда ладил со своим учителем, наставлявшим и обучавшим его, и, по словам самого короля, сей учитель иногда его поколачивал за дисциплину. И набожный король тогда же всегда слушал мессу и вечерню и сам произносил их с кем-нибудь другим. Он сторонился всех непристойных игр и оберегал себя от безобразных и бесчестных вещей. Он никого не оскорбил словом или поступком и к каждому всегда обращался на "вы"».

Кем же был этот ужасный клирик, мучивший юного четырнадцатилетнего короля и журивший его даже за юношеские, игры? Это нам неизвестно. Ничто не указывает на то, что им был доминиканец или францисканец, — в этом случае Жоффруа де Болье или Гийом де Сен-Патю не преминули бы этим похвастать. Во всяком случае, учитель имел дело с очень способным и покладистым учеником; ибо Людовик Святой был гораздо образованнее, чем сеньоры его эпохи. Он с удовольствием читал, правда, по преимуществу книги отцов Церкви, схоластиков, и разъяснял их тексты тем, кто не знал латыни; он собрал библиотеку в Сен-Шапель и был способен поправить клириков, запутавшихся в своих ученых диспутах, и исправить их неточные цитаты из Блаженного Августина — сцена, безусловно, очаровательная: когда однажды один епископ обратился к монаху, проповедовавшему перед королем, уличая его в невежестве и ереси, Людовик Святой выручил несчастного из замешательства, встав на его защиту и указав в творениях святого Августина оправдывающий его текст.

По-видимому в период с 1228 по 1249 гг. король брал уроки или получал советы от епископа Парижского, Гийома Овернского, который был исповедником Бланки Кастильской. Людовик Святой сам рассказал Жуанвилю о происшествии, о котором он услыхал от Гийома Овернского. Приведем этот рассказ полностью:

«Он поведал мне, что епископ Гийом Парижский рассказал ему, как к нему прибыл великий магистр теологии и передал, что хочет побеседовать с ним. И епископ ответил ему: "Мэтр, поведайте, что вам угодно". И когда магистр предстал перед епископом, то горько заплакал. А епископ ему сказал: "Мэтр, говорите же, не стесняйтесь, ибо никто не может так согрешить, чтобы Бог не смог простить". "А я вам скажу, сир, — сказал магистр, — что плачу против воли, ибо считаю себя неверующим, поскольку не могу заставить свое сердце уверовать в таинство алтаря, как учит святая Церковь; а меж тем я хорошо знаю, что это искушение нечистого".

"Мэтр, — ответил епископ, — скажите, когда враг насылает на вас сие искушение, приятно ли оно вам". И магистр произнес: "Сир, напротив, это меня настолько eдручает, насколько это возможно". "Итак, я вас спрашиваю, — продолжал епископ, — принимали ли вы золото или серебро в обмен на то, что станете извергать хулу против таинств алтаря или прочих святых таинств церкви?" "Что до меня, — ответил магистр, — то знайте, что нет ничего в мире, чего я не принял бы за это; я предпочел бы, чтобы мне вырвали все члены из тела, нежели произнес бы что-то подобное".

"Так вот что я вам скажу, — произнес епископ. — Вам известно, что король Франции воюет с королем Англии, и вам известен ближайший к границе между ними замок — это Ла Рошель в Пуату. Итак, хочу вас спросить: если бы король дал вам охранять Ла Рошель, что на опасной границе, а мне — замок Монлери, что в сердце Франции и на мирной земле, то к кому король должен был бы проявить большую милость к концу войны: вам — сохранившему без потерь Ла Рошель, или ко мне — сохранившему замок Монлери?" "Во имя Бога, сир, — ответил магистр, — конечно, мне, отстоявшему Ла Рошель".

"Мэтр, — молвил епископ, — скажу вам, что сердце мое подобно замку Монлери, ибо я не испытываю никакого искушения или сомнения относительно таинства алтаря. Отчего и говорю вам, что Господь, оказывая мне одну милость за мою прочную и спокойную веру в него, вам окажет их четырежды, поскольку вы сохранили ему свое сердце в нравственных муках и так веруете в него, что нигде на земле ни из-за какой телесной боли вы его не покинете. Так что успокойтесь, ибо в данном случае ваше поведение более угодно Богу, нежели мое".

Услыхав сие, магистр преклонил колени пред епископом и почувствовал большое облегчение».

«Набожность Людовика Святого, — делает довольно любопытное наблюдение Фюстель де Куланж, — проистекала не от слабости характера, а скорее от силы его духа». Несомненно, историк проводил параллели с некоторыми известными католиками времен Второй империи; он мог был продолжить эту мысль: вера Людовика Святого была полностью осмысленной, равно как и вера воспитавших его схоластиков; модернизм был незнаком королю, а строгость теологии в его глазах никоим образом не умаляла дух милосердия.

Он никогда никого не оскорблял и обращался к каждому на «вы». Его мать учила его не быть высокомерным, хотя сама была очень гордой, но мягкой и приветливой с простым людом. Эта доброта, доступность в общении с народом — что являлось традиционной чертой династии Капетингов — были продиктованы возвышенным христианским духом, присущим королеве. Когда Бланка умерла, ее оплакивал именно простой люд, сообщают «Хроники Сен-Дени», «ибо она прижимала богатых и творила правосудие». Она раздавала щедрые милостыни и учила этому же своих детей. Королевские счета показывают, что она особо любила одаривать бедных девушек приданым для замужества.

Доказательств того, что Людовик Святой с юности подражал матери во всем, предостаточно. В одной из своих проповедей доминиканец Этьен де Бурбон рассказывал: «Король Людовик Французский, ныне правящий, произнес однажды превосходные слова, кои мне сообщил бывший там и услыхавший их из его уст один монах. Однажды утром (король был еще совсем юным принцем) во дворе его дворца собралось множество бедняков в ожидании милостыни. В час, когда все еще спали, он вышел из своих покоев в одежде простого конюшего со слугой, который нес крупную сумму денег; затем он принялся раздавать все это собственноручно, щедро подавая тем, кто казался ему особенно убогим. Закончив сие, он вернулся к себе, когда один монах, заметивший сцену из оконного проема, где беседовал с матерью короля, вышел навстречу ему и сказал: "Сир, я прекрасно видел ваши проделки". "Мой дражайший брат, — ответил, смутившись, принц, — эти люди у меня на жаловании: они сражаются за меня против моих противников и поддерживают королевство в мире. Я им еще и не выплатил всего, что обязан"».

Вторым войском, сражавшимся во имя короля, было воинство монахов и священников. В воскресенье 24 октября 1227 г. он с Бланкой Кастильской присутствовал при освящении цистерцианской церкви, построенной по приказу епископом Суассонским, Жаком де Базошем. Несомненно, как раз там он принял решение основать аббатство Руаймон, строительство которого началось на следующий год; именно это аббатство королю так нравилось посещать впоследствии. По завещанию Людовик VIII пожертвовал свои драгоценности, чтобы основать монастырь, куда распорядился поселить каноников из Сен-Виктора. Во исполнение этого обета Людовик с матерью и основали Руаймон, передав его монахам цистерцианского Ордена; однако почему вместо каноников из Сен-Виктора в новом монастыре поселили цистерцианцев, мы не можем объяснить.

Закладка состоялась 24 или 25 февраля в месте по соседству с королевским замком Аньер-сюр-Уаз, называвшегося Кимон; монастырь назвали Руаймон (Королевская гора). В августе здание было готово принять монахов: вначале там поселились 20 братьев, приехавшие из Сито. Их тут же осыпали королевскими привилегиями и щедротами. Людовик IX задумал сделать из Руаймона самый прекрасный монастырь Франции. На постройку церкви размером в три сотни шагов — с великолепным устремившимся ввысь нефом — король истратил более 100 тысяч парижских ливров. Посвящение же церкви Святому Кресту и Богоматери, покровительнице всех цистерцианских аббатств, состоялось в присутствии Людовика Святого 19 октября 1236 г.

Среди прочего рассказывают, что король неоднократно приезжал в Аньер, дабы помочь монахам возвести стену; он также заставлял трудиться там своих братьев и рыцарей и требовал, чтобы те, приходя на стройку, до своего ухода, подобно монахам, хранили молчание.

Возможно, что одна известная нам сцена, когда настоятель Руаймона дал Людовику мудрый совет, относится именно к времени юности короля: «По обычаю цистерцианского Ордена некоторые монахи в каждом из аббатств этого Ордена, когда аббат и братия собираются в монастыре, должны по вторникам, после вечерни, омывать ноги другим монахам, творя то, что называют "mande". Благочестивый же государь часто приходил в аббатство Руаймон, принадлежавшее вышеназванному Ордену. Оказавшись там во вторник, он выразил желание участвовать в "mande" и, усевшись рядом с аббатом, глядел с великим благоговением на то, что делали монахи. И вот однажды, сев подле аббата, король сказал ему: "Было бы хорошо, если бы и я омыл ноги монахам". И аббат ему ответил: "Вы поступите лучше, воздержавшись от этого", а юный король спросил: "Почему?" И аббат ему ответил: "Об этом пошла бы молва", а благочестивый король сказал ему: "Что же могут сказать о сем?" И аббат ответствовал, что одни выскажутся хорошо, а другие дурно; и благочестивый король воздержался от этого, ибо аббат его переубедил». Вероятно, именно в этом возрасте Людовик стал разделять трапезу с монахами и старался прислуживать им. «Иногда, — пишет Гийом де Сен-Патю, — по пятницам и субботам он обедал в трапезной за столом аббата, и аббат садился рядом с ним. И всегда, обедая там, он получал в монастыре порцию хлеба, вина и две смены рыбных блюд; а тогда в монастыре пребывало около ста монахов, не считая послушников, коих насчитывалось приблизительно сорок. А в другие дни, когда добрый король не обедал, он зачастую входил туда, где монахи сидели за столом, и присоединялся к ним, чтобы им прислуживать: он направлялся к окну кухни и, принимая оттуда миски, полные мяса, носил их и ставил перед монахами, сидящими за столом. И поскольку монахов было много, а слуг мало, он носил и передавал эти миски долго, пока не обносил всех. И оттого, что миски были горячими, король всякий раз обертывал свои руки облачением, чтобы уберечься от жара, исходящего от мисок и тарелок... И аббат говорил ему, что он портит свою одежду, а добрый король отвечал: "Зато мне не горячо, а одежда у меня есть и другая". И он сам проходил мимо столов, разливая вино по кубкам монахов, и порой пробовал вино из сих кубков и хвалил, если оно было хорошим, а ежели кислым, или он считал его таковым, то приказывал принести доброго вина».

В своем дворце юный король избегал, как мы упоминали, всяких азартных игр, непристойных выходок и безобразий. У него был красивый голос, что позволяло ему участвовать в церковной службе, но он не пел мирских песен и не переносил, чтобы их распевали в его окружении.,«Он приказал одному конюшему, хорошо певшему подобные вещи в пору молодости короля, чтобы он прекратил исполнять подобные песни, и заставил его выучить антифоны Богоматери и гимн "Ave, maris stella", хотя это произведение трудно было выучить; и сей конюший пел иногда эти антифоны вместе с ним».

Эти внезапные и немного необычные порывы души, наивное веселье, живая, открытая, часто демонстративная набожность, безусловно, были врожденными качествами Людовика Святого, а не проявились у него в результате воспитания. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить его с блестящими братьями — принцами, исполненными добродетелей; таким бы стал и Людовик, не обрети он благодати святости. Робер, граф Артуа, родившийся в 1216 г., был любимцем Людовика Святого из-за своего ласкового и экспансивного характера; он питал вкус к роскоши, красивым одеждам, лошадям, доспехам, охоте и войне. Королевские счета указывают, что он тратил крупные суммы на свои удовольствия. Высокомерный, заносчивый, отважный, он погиб в ходе крестового похода, не пожелав вести себя осмотрительно. Альфонс де Пуатье, родившийся в 1220 г., слегка походил на Людовика Святого: он был храбрым крестоносцем, прекрасным правителем, но прожил в тени своего брата и вскоре после него умер от болезни. Самый молодой из братьев, Карл, герцог Анжуйский и король Сицилийский, умерший только в 1295 г., был сварливым и мрачным как и его мать. «Карл был мудр и благоразумен, — писал итальянский хронист Вилла-ни, — суров и отважен на войне, великодушен и высок в своих требованиях. Он очень редко улыбался, был праведен и благочестив, как монах, на расправу крут, взгляд имел суровый. Он мало спал и постоянно был на ногах, говоря, что сон отнимает много времени. По отношению к рыцарям Карл проявлял щедрость, но его всегда снедал жар приобретения любой ценой новых владений и богатств, чтобы покрывать расходы на свои военные нужды. Придворные шуты, менестрели и жонглеры нимало его не занимали» . Изабелла Французская, горячо любимая сестра Людовика Святого, была молчаливой, бесцветной, скорее твердого, нежели блестящего, склада ума; вместе с королем она основала францисканский монастырь в Лоншане, где и умерла 23 февраля 1270 г.

* * *

Невзирая на противодействие бретонской знати, Пьер Моклерк в 1230 г. все же принес оммаж английскому королю, который высадился в Сен-Мало. В ответ Людовик Святой с войском дошел до Ансени, где объявил графа Бретонского низложенным и заставил бретонцев поклясться в том, что они не присоединятся ни к англичанам, ни к Пьеру Моклерку. Затем, по инициативе Папы Григория IX, французы заключили перемирие с Англией сроком на три года.

В 1234 г. король во главе своих войск усмирил баронов, восставших против графа Шампанского. Граф Булонский порвал с мятежниками. Король установил мир между Тибо и его кузиной, королевой Кипра, оспаривавшей у графа свое наследство; чтобы откупиться от ее претензий, король выплатил ей 40 тысяч ливров, а взамен заставил Тибо уступить ему графства Блуа, Шартр, Сансерр и виконтство Шатоден. Так королевство расширялось мирным путем.

В том же году Людовик Святой, женившись на Mapгарите Прованской, заложил основу для присоединения к Франции новых территорий. Прованс, в принципе, все еще зависел от Священной Римской империи; но в силу своего географического положения втягивался в орбиту Франции. Да и граф Прованский находил выгодным союз с королем, его естественным покровителем и арбитром в спорах с графом Тулузским. У него было четверо дочерей на выданье, и его советник Ромье де Вильнев убеждал его не скряжничать, пристраивая замуж первую: «Если у первой будет хороший муж, то будет легче выдать замуж остальных». Граф наконец согласился дать за своей дочерью Маргаритой приданое в 10 тысяч марок, которое, впрочем, так никогда полностью и не выплатил. Еще в 1226 г. он был должен королю 8 тысяч марок.

Маргарита была старшей дочерью Раймона Беренгария, графа Прованского, и Беатрисы Савойской, принцессы, известной своей блистательной красотой. Девушка была красива, умна, набожна и хорошо воспитана. При провансальском дворе под влиянием трубадуров царила более веселая и светская атмосфера, нежели при французском. Сестра Маргариты, Алиенора Прованская, будущая английская королева, написала в юности роман под названием «Блонден Корнуэллский». Раймон Беренгарий участвовал с Людовиком VIII в осаде Авиньона; в 1226 г. он развязал войну с Марселем, что поссорило его с графом Тулузским. Рассказывают, что незадолго до замужества Маргариты один провансальский поэт посвятил ей злобную поэму; она велела изгнать его на Иерские острова; потом, раскаявшись, приказала вернуть обратно. Она приходилась Людовику Святому родственницей в четвертом колене — ведь представители Арагонской и Кастильской правящих династий неоднократно заключали меж собой браки. Поэтому Людовику пришлось испросить папского разрешения, сославшись на то, что его женитьба — хорошее средство сохранить христианскую веру в странах Лангедока, где она вновь воцарилась совсем недавно. 2 января 1234 г. Папа дал согласие.

Посольство во главе с Готье, архиепископом Сансским, и Жаном де Нель отправилось в путь, дабы сделать торжественное предложение графу Прованскому; обратно посланцы вернулись с королевской невестой. В свите было шесть трубадуров и менестрель графа Прованского. Миновали Турню, где кортеж встречал аббат. Незадолго до праздника Вознесения прибыли в Санс, где их уже ждали Людовик Святой и Бланка Кастильская с многочисленной свитой. Маргариту сопровождал ее дядя Гийом, епископ Валенсии. Свадьбу сыграли в Сансе, вероятно, в субботу 27 мая 1234 г. В воскресенье, 28 мая, Маргарита была миропомазана и коронована в соборе Готье епископом Сансским. Нам известно, что корона королевы была сделана из золота и стоила 58 ливров. Затем устроили пир и празднество, в течение которого король посвящал в рыцари и исцелял золотушных. Лошадь одного бедного человека погибла в праздничной толчее, и король велел выдать ему 40 ливров в возмещение ущерба.

Гийом де Сен-Патю, францисканец, исповедник королевы Маргариты, рассказывал, несомненно с ее слов, что Людовик Святой, удалившись в покои со своей женой, принялся молиться. «Он предавался молитве три ночи и, как потом рассказывала упомянутая дама, побудил ее следовать его примеру. И еще благословенный Людовик Святой не притрагивался к жене весь Рождественский пост и все сорок дней, и вместе с этим в некоторые дни каждую неделю, а также в канун праздников и в праздничные дни, когда он обычно получал причастие».

Бланка правила вместе с сыном. Она с суровостью относилась к Маргарите и с трудом привыкала к близости супругов. Мать так тщательно присматривала за Людовиком, что не будь он святым, то, в конечном счете, взбунтовался бы. Все же Жоффруа де Болье сообщил нам анекдот, который, вероятно, возник под влиянием похожего рассказа, где прославлялось целомудрие Людовика VIII: «Случилось, что один монах, поверив некоторым клеветникам, сказал однажды королеве Бланке: "Я сильно удивлен, что вы позволяете молодому королю вступать в преступные связи". Но королева скромно защитила свою честь и честь своего сына и изрекла прекрасные слова, кои не раз слыхали из ее уст: "Король, сын мой, дороже мне всякого смертного создания; однако если бы он тяжко захворал и в моей власти было бы вернуть ему здоровье, позволив ему смертельно оскорбить Бога, я предпочла бы, чтобы он умер, нежели совершил подобное деяние". Это правда, я узнал сие из уст самого короля».

Жуанвиль, питавший, кажется, к Бланке Кастильской некую неприязнь знатного сеньора, униженного и оскорбленного, сообщает о ее ссорах с невесткой: «Жестокость, проявляемая королевой Бланкой по отношению к королеве Маргарите, заключалась в том, что королева Бланка препятствовала, насколько это возможно, пребыванию своего сына в обществе его жены, правда, не вечером, когда он шел спать с ней. Дворцом, где более всего нравилось пребывать королю и королеве, был Понтуаз, потому что покои короля находились над покоями королевы.

И они договорились так, что вели беседы на винтовой лестнице, соединявшей обе комнаты, и устроились так, что когда стражники замечали королеву Бланку, идущую в покои своего сына, то стучали в дверь жезлом, и король убегал в свои покои, дабы матушка застала его там; и так же, в свою очередь, поступали привратники королевы Маргариты, чтобы королева Бланка, шедшая к ней, нашла ее у себя.

Однажды король находился подле своей жены, а она была в смертельной опасности, получив травму от своего ребенка, [которого носила в то время]. Королева Бланка явилась туда и, взяв своего сына за руку, сказала: "Пойдемте отсюда, вам нечего здесь делать". Когда королева Маргарита увидела, что мать уводит короля, она воскликнула: "Увы! Вы не дадите мне увидеть моего господина ни живой, ни мертвой!" И тут она лишилась чувств, и все подумали, что она умерла; и король, решив, что она умирает, вернулся; и с великим трудом ее привели в чувство.

Так что у молодой королевы было достаточно поводов, чтобы испытать свою добродетель. Но она любила Людовика Святого и была ему всецело предана. Он сумел завоевать ее, уберечь и впоследствии повести с собой тяжкими дорогами судьбы. Монах из Сен-Дени пишет: «По достижении своего двадцатилетия Людовик навсегда отказался от развлечений: он забросил собак и соколов и не одевался более в богатые одежды. Впрочем, зная хорошо, что ничто не отвращает сердце от любви к земному и не укрепляет против искушений так, как изучение Святого Писания, он отныне старательно занимался им все дни, когда не был занят. У него была Библия с комментариями, и он читал ее или заставлял читать ему вслух».

Тем не менее в счетах 1234 г. мы по-прежнему обнаруживаем статьи по королевской охоте, его соколиному двору и игре в шахматы. По-видимому, в целом Людовик Святой хотел вести серьезную и уединенную жизнь, но не отказывался и от развлечений и парадных приемов, вменяемых ему в соответствии с его рангом. Но даже эта простая умеренность стала тяжким испытанием для молодой королевы. Людовик Святой рассказывал Роберу Сорбоннскому анекдот, героем которого, скорее всего, являлся он сам: «Один государь, имени которого я называть не буду, жил чрезвычайно просто, и сей образ жизни очень не нравился его жене, которая любила роскошь; так что она беспрестанно жаловалась на него своей семье. Под конец муж устал от этих упреков: "Мадам, — сказал он, — вам угодно, чтобы я обрядился в дорогие одежды?" — "Да, конечно, я очень хочу, чтобы вы это сделали". — "Ладно, я согласен на это и готов угодить вам, ибо закон брака требует, чтобы муж старался понравиться своей жене. Только сей закон обоюдный, так что вам придется согласиться также и с моим желанием". — "А каково это желание?" — "Чтобы вы носили самое скромное платье — вы возьмете мое, а я ваше". У супруги, надо полагать, было на сей счет иное мнение. И отныне она воздерживалась поднимать этот вопрос».

* * *

Срок перемирия с графом Бретонским истек, и молодому королю спустя несколько недель после своей свадьбы пришлось снова отбыть во главе своей армии на войну. Пьер Моклерк настойчиво домогался у короля короткого перемирия до Дня Всех Святых, и Людовик Святой предоставил его в обмен на три крепости, которые служили гарантом слову графа. Моклерк тут же уплыл в Англию, дабы заставить Генриха III вмешаться в конфликт на его стороне, — но этот демарш оказался бесполезным. После этого графу Бретонскому оставалось лишь вернуться во Францию и принять все условия, которые продиктовали ему Людовик Святой и Бланка Кастильская: графу пришлось поклясться королю и королеве, что он отправится в крестовый поход в Палестину, как только его сын достигнет совершеннолетия; наконец, в залог своей верности, он уступал короне крепости Беллем, Сен-Жак-де-Беврон и Перьер-ан-Перш. Затем король уладил все разногласия между Моклерком и его баронами. Таким образом, регентство Бланки Кастильской заканчивалось полным триумфом над сеньорами, восставшими против короля. Английский король отказался вмешиваться в междоусобные распри во Франции. Император Фридрих II в 1232 г. пообещал, что не позволит ни одному германскому князю заключить союз с английским королем, направленный против Людовика Святого и его вассалов.

Один курьезный рассказ, главными героями которого являлись Бланка Кастильская и Гийом Овернский, епископ Парижский, показывает, каким уважением пользовались доминиканцы:

«Епископ Парижский знал, до какой степени были обременены долгами братья доминиканцы этого города, будучи не в состоянии выполнить свои обязательства. Он отправился к королеве Бланке, чьим исповедником он тогда был, и поскольку она собиралась отбыть в паломничество к гробнице святого Иакова Компостельского, приготовления к которому стоили очень дорого, спросил ее, все ли готово.

"Да, сеньор", — ответила она. "Ну и ну; мадам, вы вошли во множество бесполезных расходов, дабы прославиться в глазах мира и выставить напоказ свое величие в стране, откуда вы родом: нельзя ли найти всему этому лучшее применение?" "Говорите, сеньор, — молвила королева, — я всецело готова последовать вашим советам". "Я вам дам только один, зато хороший, и по этому поводу готов ответить за вас перед высшим судией. Вот наши братья доминиканцы из дома святого Иакова, у которых полторы тысячи ливров, или около того, долгов. Возьмите флягу и посох и отправляйтесь ко святому Иакову, но святому Иакову Парижскому; там вы передадите им деньги. Таким образом, я изменяю ваш обет и беру за сие полную ответственность на себя. Поверьте, вы почувствуете себя лучше от этого, нежели от любой роскоши, коей вам угодно себя окружить".

И королева, женщина очень мудрая, последовала пожеланию святого человека».

Впрочем, она вовсе не была покорной служанкой духовенства. За все время своего правления она дважды энергично выступала против иерархов Церкви и добилась, что королевская власть одержала над ними верх: один спор Бланка вела с архиепископом Руанским, по поводу избрания одной аббатисы, другой — с епископом Бове: король назначил в этот город мэра, а жители отказались ему подчиняться и подняли мятеж, участников которого казнили или сослали.

Свою власть регентша передала королю в день его совершеннолетия, который наступил 25 апреля 1235 г.; ибо вплоть до этого короли считались совершеннолетними лишь с 21 года. Но конец регентства Бланки Кастильской отнюдь не означал заката ее влияния в государстве. Людовик Святой по-прежнему спрашивал ее советов. Он пропускал ее вперед на торжественных ассамблеях, и сеньоры считали, что этой властной женщине, некогда укротившей их, король оказывает слишком много почтения. Нострадамус сообщает, что один поэт упрекнул Людовика за то, что он и шагу не ступал, не спросив совета у своей матери. Именно ей он оставил власть в королевстве, когда отправился в крестовый поход.