Александр и Энн Шульгины Фенэтиламины, которые я знал и любил

- А, - протянула я, усаживаясь со скрещенными ногами в кресло.

Она Та, Кто Слушает. Она Та, Кто ждет.

- В письме обычная чепуха насчет крайне нестабильного состояния Дольфа, - начал Шура. - Она пишет, что не дает мужу сорваться, стараясь быть любящей и нежной с ним. Она чувствует, что он постепенно привыкает к мысли об ее отъезде, а когда этот день придет, он окончательно восстановит чувство само уважения и у него появятся виды на будущее.

Я сочувственно забормотала, искренне жалея Дольфа.

- Она велела мне не волноваться. Она очень хорошо знает своего мужа и не может допустить, чтобы произошла какая-нибудь трагедия. Думаю, так она отвечает на мою настойчивую просьбу собрать вещи и немедленно уезжать от Дольфа.

- Да, конечно.

- Я просто передаю тебе общее настроение письма, ты же понимаешь.

- Разумеется, - ответила я. - Но, знаешь, я не могу не задумываться о том, что она рискует. Ну, разве исключается такая возможность, что Дольф будет удерживать ее вечно, продолжая страдать? Я хочу сказать, может, он делает это бессознательно, но, если именно его душевные страдания не дают ей уйти, с какой стати ему вдруг чувствовать себя лучше или привыкать к чему-то?

- Полагаю, это может случиться, - сказал Шура. - Но, с другой стороны, ей же придется сказать «хорошо, дела обстоят так: я уезжаю, желаю тебе всего наилучшего, мне очень жаль, прости-прощай» или что-нибудь в этом роде. Неважно, насколько нежно она скажет это, в конце концов, эти слова должны быть произнесены.

- Думаю, что да.

- Кроме того, - продолжил Шура, - все сводится к тому, что лишь она может управлять ситуацией; даже если бы я был там, я не мог бы сделать это за нее. Так что мне не остается ничего другого, как не вмешиваться и позволить ей довериться своим инстинктам, надеясь, что она выберет правильный путь, пока события не докажут обратного.

- Да. Это все, что в твоих силах.

Но на этом Шура не закончил. «Самое приятное я оставил напоследок, - сказал он. - Урсула сообщила мне кое-что очень обнадеживающее. Она наконец-то упаковала все свои книги в большой контейнер и отправила его сюда наземным транспортом за день до того, как написала письмо. Невозможно рассчитать, сколько времени займет доставка контейнера - его повезут по морю, разумеется, - но, по крайней мере, он уже в пути».

Я сказала, что это хорошая новость, и постаралась, чтобы мои слова прозвучали достаточно убедительно.

- Она написала, что знает, именно такую новость я и ожидал услышать, - сказал Шура. - Должен признать, я вздохнул с облегчением. Пока я не прочел это место в письме, и я не знал, какая пропасть мелких сомнений накопилась во мне за последние несколько недель...

- Ну, до сих пор ты получал ужасно много неопределенных обещаний; это известие звучит куда реальней.

У меня внутри все свернулось в холодный, тугой узел.

Набитый книжками грузовик плывет через глубокое соленое море-океан, черт бы ее побрал. Она настроена серьезно. Я обманывала себя, веря в правоту Бена. Я хотела верить в то, что он прав. Но книги... книги - это реальная вещь. Книги просто так не посылают.

Шура что-то говорил об исследовательской группе, которая вновь соберется у него дома в следующую субботу. На этот раз, пообещал он, у меня будет возможность познакомиться еще с двумя участниками группы. Они жили дальше всех, в долине Оуэне, около двух часов езды от Долины смерти. Шура спросил, была ли я когда-нибудь в Долине смерти.

Выброси Урсулу из головы. Следи за разговором.

- Нет, не была, - ответила я. - Я давно хотела увидеть это место, но случая так и не представилось.

- Это место ты должна обязательно увидеть! Это же одно из чудес света вроде Большого каньона и Вавилонской башни. - Так или иначе, - оживленно продолжил Шура, - Данте и Джемина Сэндемэн живут в маленьком городишке, который называется Золотое Дерево. Они перебрались туда несколько лет назад и построили себе отличный дом: задней стеной ему служат горы, а по ночам вокруг с воем бродят койоты. Словом, замечательное место. Я давно их знаю и очень люблю обоих.

- С нетерпением буду ждать встречи с ними.

Это просто смешно. Меня познакомят с новыми людьми, которые, возможно, понравятся мне, а потом появится Урсула и все приберет к рукам, мне же придется уйти со сцены. Это бессмысленно.

- Между прочим, - заметил Шура, - никто не зовет ее Джеминой, только Джинджер⁶³. Это прозвище подходит и к цвету ее волос, и к ее характеру.

- Ты хочешь сказать, что она темпераментна, как все рыжеволосые?

- Нет, нет, я имел в виду не темперамент, хотя он у нее тоже совсем неплох. Я говорил об энергии и... э... об искре, думаю, можно и так сказать. Она как девчонка. Что же касается Данте... ну, о нем я тебе расскажу, когда ты приедешь ко мне в пятницу».

- Ладно, - сказала я. - Значит, Данте и Джинджер. Вот это имечки! Даже я не смогу забыть их.

Я ездила на работу в больницу и не забывала о своих обязанностях по дому. Мой мозг словно заснул на какое-то время. Я постаралась как можно лучше заморозить все свои домыслы, надежды и страхи. Я крепко обнимала детей и не забывала, что надо улыбаться, но время от времени ловила на себе их серьезный взгляд, словно они чувствовали, что что-то не так.

В пятницу вечером, проводив детей к отцу, я положила в машину ингредиенты для большого салата, как попросила меня Рут, занимавшаяся подготовкой субботнего обеда. Я взяла сваренные вкрутую яйца, помидоры, авокадо, маленькие зеленые луковицы, три вида салата (на всякий случай) и две бутылочки салатной заправки - «Тысяча островов», которая нравилась Шуре, и еще одну итальянскую. На этот раз мне не нужно было опасаться того, что я привезу слишком много еды, поскольку Шура ждал немало гостей.

Шура встретил меня крепкими объятиями и поцелуем в губы. Он явно прекрасно себя чувствовал. Я решила не обращать внимания на контейнер с книгами, поселившийся у меня в желудке, и вести себя так, словно настоящее было единственной реальностью и лишь этот выходной имел значение.

Когда вечером я сказала что-то насчет ожидавшихся завтра девяти гостей, Шура ответил: «На самом деле, их будет десять. Ты слышала, как я упоминал Дэвида Лэддера, молодого химика, который приходит сюда раз в неделю и работает со мной в лаборатории? Мы много чего опубликовали в соавторстве, и, как все мои знакомые, я считаю его хорошим химиком, лучше себя по многим параметрам».

- Да, знакомое имя. Так он завтра придет?

Шура энергично закивал:

- Последние несколько недель он выбивал грант для своей лаборатории, чтобы финансирование не прекратилось, а недавно наконец-то закончил с этим. Это означает, что завтра группа соберется в полном составе. Это случается лишь тогда, когда Сэндемэны возвращаются домой, повидав родственников или самого младшего внука, или еще кого-нибудь.

- Расскажи мне о Дэвиде.

- Конечно, - откликнулся Шура. - Мы давно с ним знакомы. Ему под сорок, хотя выглядит он как юнец, которому едва разрешили пить спиртные напитки, только с сединой в волосах. Отец у него психиатр. Предвижу твой вопрос и сразу скажу, что работает он по Фрейду. Отец весь в морщинах, но дружелюбный и жизнерадостный. У них большая семья. Сестра Дэвида, Джоанна, профессионально играет на виолончели, она превосходно владеет инструментом, действительно заслушаешься. Еще есть два брата, оба математики. Дэвид - единственный химик в роду. Что еще тебе бы хотелось узнать?

- Какие у него отношения с близкими?

- На самом деле, похоже, что все они питают искреннюю любовь друг к другу, насколько я могу судить по своим многолетним наблюдениям. Они привязаны друг к другу, многие вещи делают сообща. Кажется, Дэвиду нравится семейная атмосфера. Он прямо расцветает после очередного визита к малюткам племянникам или после семейных праздников и всего такого.

Я накрыла на стол, и мы сели ужинать. Шура продолжал рассказывать:

- Дэвид - тихий человек, где-то интровертный. Подозреваю, что он унаследовал ген робости от своей матери. Но когда он оказывается в лаборатории, робости у него как ни бывало. Он любит химию даже больше меня. Меня могут вдохновить и другие вещи - я могу видеть себя писателем или музыкантом. Но я действительно понятия не имею, чем бы занялся Дэвид, лиши его лаборатории. Лаборатория занимает главное место в его жизни, это его средство самовыражения. Конечно, много для него значит и музыка, но лишь химия - его подлинная и неизменная любовь.

- Он женат?

- Нет, - вздохнул Шура. - Пару лет он жил с какой-то девушкой, а потом все сошло на нет. Возможно, она устала быть на втором месте после химических журналов! Мы не говорили с ним на эту тему. Он очень замкнут, и, когда он заходит ко мне после работы, обычно это случается по средам, мы просто погружаемся в наш мир таинственных нитростиролов, где царит странный запах серы. И обсуждаем мы, главным образом, нашу работу и то, как описать ее результаты. Ну и грязные сплетни о других химиках - не без этого.

Звучит так, словно между ними установились отношения отца и сына. Что бы там ни было, это важно.

- Дэвид - это один из немногих честнейших людей в мире, - подытожил Шура. - Он абсолютно честен в области науки, чего я не могу сказать о многих своих знакомых ученых. Не то что бы они шли на сознательный обман или подтасовку данных, или выборочно сообщали о результатах. В лаборатории мало кто жульничает. Тут, скорее, дело в разумном компромиссе, на который соглашаются слишком многие из них, особенно те, исследования которых финансирует правительство. Как ни жаль, но приходится говорить, что в наши дни в академической науке не осталось почти никого, кто не субсидировался бы правительством - прямо или косвенно.

Я уточнила: «Что за компромисс и почему они на него идут?»

- Проблемы, которые ты изучаешь, вопросы, на которые ты пытаешься ответить, ставятся тем, кто дает тебе деньги, - ответил Шура. - И свои ответы ты часто формулируешь наиболее удобным образом, чтобы источник твоего финансирования был доволен тобой.

- Ты хочешь сказать, что найдется немало ученых, которые представляют лишь такие результаты, которые удовлетворят их... источник их финансирования?

- Да нет, - замахал рукой Шура. - И у серого цвета есть свои оттенки. Встречаются те, кто докладывает своим боссам лишь то, что последние хотят слышать, но есть и такие, кто в точности сообщает те результаты, которые были получены, даже если они расходятся с популярной ныне общественной философией. Остальные 99% исследователей балансируют между этими крайними позициями. Дэвид относится к тем, кто ничего не утаивает. Надеюсь, что понравлюсь Дэвиду.

Когда мы закончили ужинать, я налила Шуре бокал красного вина, себе немного белого и спросила: «Между прочим, что ты планируешь дать нам завтра? Мы ведь что-нибудь примем, не так ли?»

- Ну, когда с нами оказываются Данте и Джинджер, мы с удовольствием празднуем эту встречу чем-нибудь особенным.

- А-га!

- И я подумал, а не устроить ли нам соревнование, если народ согласится. Все они, кроме Дэвида, уже имели дело с мескалином. Я собираюсь предложить каждому принять мескалин в дозе, превышающей ту, которую он пробовал раньше, установив верхний предел в размере пятисот миллиграммов. Эта доза, конечно, для самых крепких.

На следующее утро, после кофе, Шура рассказал мне о Данте Сэндемэне.

- Несколько лет назад он уволился с радиостанции. Можно было бы ожидать, что такая работа оставит на нем профессиональный отпечаток и даже наградит цинизмом, но с Данте этого не случилось. Он один из самых доверчивых людей на земле и старается сохранить веру в людей, веря всему, что они говорят ему. После того, как нам переваливает за двадцать пять или за тридцать, у большинства внутри просыпается такой тоненький предостерегающий голосок, который советует примерно так: «Смотри и внимай. Искренен ли этот человек с тобой? Он на самом деле такой или только прикидывается? Я не прав?»

- У-у-у!

Я сказала: «Похоже, что ваш Данте являет собой образец добродетельного человека».

Шура откинулся на спинку стула и начал:

- В шестидесятых годах жил да был один человек, заработавший себе дурную славу, очень сложный человек с диким характером, потрясающе сообразительный. Звали его Билл Проктор - Уильям Шелли Проктор, который мнил себя Храбрым Портняжкой от ЛСД. Ему нравилось одурманивать людей наркотиками, и в свое время он многих накачал. О нем можно немало порассказать, но скажу лишь одно: он был первым известным мне человеком, который установил, что ЛСД является ценным средством, отворяющим душу. Он твердо считал и во всеуслышанье заявлял о своем убеждении, что каждый – или почти каждый - должен пережить этот опыт. И можешь мне поверить, что он приложил максимум усилий, чтобы добиться поставленной цели.

- Как же он уговаривал людей попробовать?

- Да он просто подначивал человека, которого считал подходящим кандидатом, и затаскивал его в пустыню. Он считал, что для первого раза пустыня была наилучшим местом. Потом он давал парню четыреста микрогран.

Я знаю, ты никогда не имела дела с ЛСД, но можешь мне поверить - после четырех сотен микрограммов человек погружается в измененное состояние чертовски глубоко. Так или иначе, Билл Проктор вышел сухим из воды, потому что все, кого он «туда» отправил, считали полученный опыт невероятно полезным. Никто никогда не подавал на него в суд, не арестовывал, не вытаскивал пистолет и не всаживал пулю ему в лоб. Разумеется, - издал коротенький смешок Шура, - некоторые из нас временами дразнили его, ну, знаешь, примерно так - эй, Билл, что ты делаешь в случае плохих трипов, а? Сколько тел ты оттащил в дюны, Билл? Но правда в том, что, на мой взгляд, ему действительно удалось провести немало удачных опытов.

- Но ведь он не был хорошим человеком? Ты сказал, что он был...

- Хорошим? Да он был виртуозом по части мошенничества! У него всегда была про запас схема по выкачиванию денег из чужих кошельков. Он убедил Данте вложить порядочную сумму в какую-то аферу, а потом, когда все дело рухнуло, как и должно было произойти по всем ожиданиям, Билл бесследно растворился в закатных лучах солнца, по-видимому, со всеми деньжатами, оставив Данте, как и многих остальных, думать, во что же он вляпался, черт возьми. На деле все было, конечно, гораздо запутанней, но я передал самую суть.

Билл был просто неподражаем. Он являлся на вечеринки в полицейской униформе - Бог знает, откуда она взялась у него -и важно вышагивал с пистолетом на поясе, полностью войдя в роль. Это была поразительная личность. Было забавно наблюдать за его действиями, зная, что он задумал. Но быть обманутым им - это уже было не так смешно. Данте все еще не любит вспоминать об этом.

- Как же так? - спросила я. - У него хорошо получалось работать с ЛСД, и он знал о духовном измерении и обо всем подобном, и все равно оставался жуликом? Не понимаю.

- Сейчас поймешь. Психоделики не изменяют тебя, не затрагивают твой характер, если только ты сам не захочешь измениться. Галлюциногены способны вызвать изменения, но они не могут навязывать их. Проктору нравилось быть таким, каким он был. Он наслаждался самим собой. Ему нравилось быть крутым духовным проводником в мир ЛСД. И, без сомнения, он получал удовольствие, видя восторг и благодарность людей, которых он отправлял в трипы. Должен признать, что во время этих сейшенов в пустыне проявлялась какая-то часть его души, которая была скрыта от нас, потому что участники поездок в пустыню действительно преклонялись перед Биллом Проктором.

ЛСД не мог наградить его совестью, ибо он не испытывал в ней нужды. Наркотик не сделал его скромным или честным, раз уж на то пошло, потому что он не нуждался в скромности, а истина была для него очень гибкой, и использовал он ее исключительно в своих интересах. Нет, Проктор был абсолютно доволен собой. Однако, в конце концов, он получил своеобразную взбучку, причем в очень забавной форме.

- Что с ним случилось?

- Где-то в семидесятых им овладела настоящая паранойя. Он вбил себе в голову, что кто-то собирается вломиться к нему домой и конфисковать все его запасы ЛСД. Так что он поехал в Долину смерти, которая была его любимым местом для трипов, и зарыл большую часть наркотиков у особого столба, там, в пустыне, в заброшенном уголке, куда не сунется ни один турист. И отправился домой.

Но паранойя его не оставила. Примерно через год он вернулся в пустыню, чтобы выкопать свое добро. И не смог отыскать забор. Конечно, здесь могла вмешаться песчаная буря; в Долине смерти много вещей исчезает именно из-за бурь. Так или иначе, Билл все искал и искал, копал и копал, не останавливаясь. Несколько недель он не бросал свои поиски, но так и не нашел свой тайник с ЛСД. Так что где-то в ползучих песках Долины смерти лежит солидный куш - или что было таковым - в виде ЛСД. Возможно, его никогда не найдут! - Шура захихикал и добавил. - Наверное, это уже бесполезно. ЛСД очень чувствителен к жаре и свету, а Долина смерти - один из самых жарких уголков планеты!»

Я засмеялась:

- Прелестно, прелестно. Кто-нибудь еще пытался отыскать наркотики, не знаешь случайно?

- Никогда не слышал об этом. Не слишком много людей знают эту историю. Билл никому не рассказал о месте, где зарыл наркотики, что нужно поставить ему в заслугу. Он умер несколько лет назад, и в мире стало чуточку безопаснее. Интересная личность. И часть прошлого Данте, с которой он еще не примирился. Ему по-прежнему больно думать, что его так обманули и что он настолько ошибся в человеке. Даже тот факт, что он был далеко не единственной жертвой нашего Билла, не очень помогает ему.

Так вот что нужно делать - стараться, чтобы тебя не обманули или не облапошили? Нужно быть очень искушенным человеком. Нужно доверять своей интуиции. И все равно тебя могут одурачить.

О Джинджер Шура сказал следующее:

- Она обладает изумительной энергией; она привязана к земле, она щедра, от нее исходит душевное тепло. Она мирится с теми - даже не знаю, как сказать - периодами, когда Данте впадает в депрессию, становится озлобленным и везде находит недостатки, что бы ни делала она или больше всего - он сам. Думаю, в их браке случались плохие времена, потому что они научились использовать психоделики для того, чтобы наркотики помогали им быть честными друг с другом и добиваться проникновения в эмоциональную сферу каждого, в общем, чтобы понять те вещи, которые затрудняют их отношения. Они оба чудесные, добрые люди. В конце концов, чтобы верить в других людей так, как верит или верил раньше Данте, требуется немало честности и добродетели.

- Да, - сказала я. - Я всегда думала, что люди, которые доверяют другим, чаще всего заслуживают доверия, и получается, что они проецируют это свое качество на остальных. На мой взгляд, лучше уж так, чем наоборот, даже если это означает, что порой придется страдать. На свете и без того слишком много циничных и подозрительных людей.

- Ну, - ответил Шура, - теперь Данте доверяет людям меньше, чем прежде, но все равно остается человеком, которому можно .вручить собственную жизнь. В любом случае, я бы вручил.

Я улыбнулась.

Шура продолжил: «Между прочим, Джинджер - превосходная художница. Она занялась живописью всего лишь несколько лет назад, начав с акварели. Они живут высоко в пустыне, в прекрасном месте, и она рисует то, что видит вокруг».

Может быть, когда-нибудь и я вернусь к живописи. Сейчас мне не хватает для этого ни времени, ни сил. Нет. Это просто оправдание. Если я постараюсь, я найду способ, как это сделать.

- Они оба бывалые путешественники, - сказал Шура. - Данте увлекается путешествиями с давних пор. Он был одним из основателей учреждения под названием Института по изучению сознания - или что-то в этом роде. Он занимался этим сто лет назад, еще в пятидесятых, в Беркли, когда ЛСД был еще легальным или, по крайней мере, его еще не запретили. Слышала об этом?

- Припоминаю, что слышала о какой-то клинике, куда мог прийти каждый желающий и, кажется, за двадцать пять долларов провести там день под ЛСД. С ним рядом сидел специалист и заботился о нем в ходе эксперимента. Это было где-то в Беркли.

- Это тот самый институт и есть, - подтвердил Шура. – Они проделали значительную работу, особенно с алкоголиками, и уже начали привлекать внимание медицинского сообщества, когда вышел закон, запрещающий любые исследования с использованием ЛСД, если только они не проводились под контролем правительства. Конечно, если кто-нибудь обращался за разрешением к правительству, официальные лица находили практически невозможным любые исследования воздействия наркотиков на людей, любой вид терапии. Между тем, как всем хорошо известно, - подчеркнуто сказал Шура, - ЛСД ушел в подполье и попал на улицу, став доступным каждому хиппи и студенту колледжа, который хотел получить этот наркотик. Естественно, что хотели все, потому что, как они говорили, если эта фигня запрещена правительством, то ее стоит попробовать; она должна быть хороша!

Я кивнула: «Я все думала, что же случилось с этим институтом. Я знала кое-кого, работавшего там какое-то время. Эта женщина, психиатр, сама захотела работать там в качестве одного из консультантов. Она поведала мне потрясающую историю, которая произошла с ней. Возможно, я расскажу ее, когда приедет Данте. Он должен знать эту женщину».

К десяти часам утра на Ферму подъехали Рут с Джорджем. Затянутое облаками ночью небо очистилось и к утру радовало глаз своей голубизной. Хороший денек для эксперимента, подумала я. Днем должно быть тепло.

Следующим прибыл Джон Селларс, а через несколько минут появились Бен и Ли Кэнтрелл еще с двумя людьми, которые, наверное, и были четой Сэндемэнов.

Я улыбнулась, увидев и услышав проявления Шуриной экстравертности. Он всегда приветствовал близких друзей громким криком «эй!» и крепкими объятиями, а еще он поднимал женщин над полом. На людях он иногда опускал эту часть приветствия.

Данте оказался не слишком высоким мужчиной, но зато он был мускулистым и сложен как боксер. Мне было сказано, что хорошую физическую форму он поддерживает благодаря длительным пешим прогулкам, которые он совершает несколько раз в неделю вместе с Джинджер. Частенько они гуляют по склонам горы Уитни, находящейся неподалеку от их дома. Облысевшая макушка Данте была загорелой и покрылась веснушками, а в оставшихся волосах было полно седины. На его треугольном лице около рта пролегли глубокие морщины - следы частого смеха и боли. Улыбка Данте была широкой и открытой, но его глаза, спрятавшиеся под кустистыми песочного цвета бровями, сохраняли скорее настороженное, чем любопытное выражение. Он ответил мне крепким рукопожатием и сказал, немного глотая окончания слов: «Я так много слышал о вас, Элис! Какое удовольствие наконец-то познакомиться с вами!»

Кто рассказал им обо мне? Шура или кто-то другой из группы? Хотелось бы мне знать, что им наговорили. Хотелось бы знать, что все они думают обо мне. Не важно. Не важно. Неуверенность поднимает проклятую голову. Надо просто быть самой собой, и пусть все идет, как идет.

Джинджер схватила мою руку обеими руками и сказала: «Привет! Нам давно было пора познакомиться с живым человеком!» Ростом она была почти со своего мужа. Ее рыжие волосы были коротко подстрижены и напоминали перышки. Один глаз у Джинджер был голубой, другой - зеленый. Ее лицо не портил даже немного широкий рот - оно все равно привлекало своей силой и живостью. Она была похожа на человека, готового в любую минуту начать радоваться и смеяться. У нее была отличная фигура - худая, атлетическая, но с пышным бюстом.

Никакой шелухи в этой леди. Сколько ей - сорок? Пятьдесят? Намек на внутреннюю неуверенность. Боец. Последний, оставшийся в живых. Пока что они оба мне по душе. Глупо - ведь я их совсем еще не знаю. Но чувствуется, что они хорошие люди. Приятная, теплая энергия.

Последним приехал Дэвид Лэддер. Теперь я поняла, что слышала, как Шура часто упоминает его имя в связи со сложностями в синтезе наркотиков или в контексте статьи, которую они готовили вместе. Он выглядел на удивление молодо. Как и сказал Шура, лишь седина в его светлых волосах могла навести на мысль, что ему уже за тридцать. Он был высок и по-мальчишески худощав. Он быстро пожал мне руку, едва взглянув мне в лицо, а потом сразу отвернулся и стал смотреть в сторону, словно боялся, что его сочтут назойливым.

И в самом деле робкий. Приятное лицо, доброе. Ранимый. Умный, возможно, с очень развитой интуицией.

Мы собрались на кухне, где все имеющиеся поверхности были заняты разнообразной едой, привезенной каждым из нас. Джинджер искоса посмотрела на верхнюю часть одного из окон и с удовольствием сказала мне: «Вижу, Шура по-прежнему верен своим маленьким паучкам! Думаю, он предупредил вас под страхом высылки с Фермы не лишать бедные создания чувства безопасности!»

Я рассмеялась в ответ: «Ну, мы пошли на компромисс и договорились, что в каждой комнате будет висеть несколько символических паутин, а остальные я убираю без особого разрешения».

Кто-то легко коснулся моего плеча сзади, и, развернувшись, я получила поцелуй в щечку от Ли: «Привет, Элис. Рада снова видеть тебя».

Я посмотрела в широко раскрытые, задумчивые глаза и обняла худое тело Ли, сказав, что тоже рада ее видеть.

Джон Селларс подарил мне слегка заговорщическую ангельскую улыбку, когда проходил через кухню.

Наконец, Шура призвал всех собраться, и мы сгрудились в столовой. Когда в комнате стало тихо, Шура рассказал о своей идее.

- Я подумал, что по случаю редкого присутствия Сэндемэнов мы могли бы дерзнуть и попробовать что-нибудь эдакое, на которое способны здравомыслящие люди, особенно настоящие мачо, в которых, конечно же, нет недостатка в нашей маленькой группе...

Рассеянные аплодисменты и смех за столом, громкий стон Джорджа.

Шура продолжил: «Я вношу на ваше одобрение предложение принять каждому больше мескалина, чем ему когда-либо приходилось, с предельной дозой в пятьсот миллиграммов». Шура широко улыбнулся всем присутствующим. Он сидел, наклонившись вперед и положив ладони с растопыренными пальцами на стол.

Данте предложение Шуры очень понравилось. Он нахмурился и стал вслух рассуждать, какую же дозу он отважится принять. Джордж забормотал, что пятьсот миллиграммов будет для него немного чересчур, и Рут страстно закивала, поддерживая мужа. Бен с задумчивым лицом сказал, что думает о четырехстах миллиграммах, но считает, что ему не стоит пробовать больше.

Шура призвал присутствующих к порядку: «Тихо! Для начала скажите, всем ли нравится эта идея? Может, кому-то она не кажется привлекательной?»

Все стали кивать и заверять Шуру, что его идея на самом деле просто восхитительна. Данте распростер руки и закричал: «Не могу представить себе более захватывающего способа, каким нас могли бы встретить в прекрасном районе Залива и на любимой Ферме, да еще все наши друзья!»

Шура взял блокнот, где была разлинована страница, и начал записывать имена и дозу каждого. Сначала он спросил у Бена: «Ты уверен насчет четырехсот?»

- Да, - ответил Бен, сидевший скрестив руки на груди. -Это больше, чем я принимал раньше, и предполагаю, что после такой дозы я не буду скучать».

Шура повернулся к Ли: «Что ты думаешь об этом, милая? Немного меньше?»

Ли выглядела задумчивой, ее тонкие пальцы беззвучно барабанили по столу. Затем она сказала: «Полагаю, я приму двести и посмотрю, что получится. Я ведь смогу принять добавку, если этого окажется мало?»

Шура пообещал ей: «Да, разумеется. Дополнительная доза может продлить воздействие наркотика на пару часов».

Он громко обратился ко всем: «Минутку внимания! Если кто-то из вас захочет по старинке начать со скромной дозы, потом вы сможете принять добавку». Потом он добавил: «Я отмерю парочку доз по сто миллиграммов и парочку по пятьдесят на тот случай, если кому-нибудь понадобится дополнительное ускорение. Я собираюсь сделать это заблаговременно, потому что, честно говоря, не знаю, смогу ли после пятисот миллиграммов мескалина точно отмерить дополнительные дозы с учетом того, что никогда столько не принимал».

- А я-то думала, Шура, что ты попробовал все, что можно, в самых мифических дозах! - сказала Рут.

- Почти, почти, - ответил волшебник с подобающей скромностью.

На розовощеком лице Джона, чей возраст было трудно определить, мелькнула лишь легкая улыбка, когда он сказал, что попробует пятьсот миллиграммов. «Это должно быть интересным», - добавил он и с удивлением отвел взгляд в сторону, услышав восклицанья и гиканье остальных.

- Джон - пятьсот, - повторил Шура, записывая эту информацию.

Пришла очередь Данте. Он вновь нахмурился: «Ну, если потом при необходимости можно будет принять добавку, думаю, я последую примеру Бена и для начала приму четыреста, а там посмотрим».

- Я способна лишь на триста, - сказала Джинджер, - по крайней мере, для начала, Шура.

Я посмотрела на Джинджер и улучила момент, чтобы полюбоваться красивой мексиканской рубахой ручной работы, которая была на ней. Хлопок просто сиял своей белизной, контрастируя с загорелыми руками Джинджер. На вырезе рубашки были вышиты крупные красные и розовые розы.

Похоже, настоящая мексиканская рубаха. Я хочу когда-нибудь очутиться в Мехико и прикупить там такой одежды. Восхитительные розы.

Джордж решил, что триста для него будет вполне достаточно, а Рут сказала, что приняла бы поменьше, например, двести, на что Шура ответил, что это звучит неплохо, и нацарапал соответствующие цифры в своем блокноте.

Дэвид откашлялся и сказал следующее: «Я проявлю немного осторожности и приму двести пятьдесят, потому что впервые буду пробовать мескалин».

Шура молча кивнул, записал, а потом вопросительно взглянул на меня.

- Я бы с удовольствием присоединилась к тебе и приняла бы пятьсот миллиграммов, если не возражаешь.

На этот раз никто не улюлюкал и не стал дразниться.

- Элис - пятьсот миллиграммов», - записал Шура. Он глубоко вдохнул, перечитал вслух записанное и спросил: - Я все правильно записал? Никто не хочет что-нибудь исправить, пока я не ушел в лабораторию?

Поскольку желающих не нашлось, Шура встал и попросил Дэвида помочь отнести в лабораторию стаканы.

После ухода Шуры с Дэвидом за столом поднялся шум, потому что Данте и Джинджер стали рассказывать о себе, смеясь и отвечая на вопросы остальных. Все начали обмениваться неизвестными мне именами людей и названиями мест. Я просто слушала, улыбаясь при виде бившей через край энергии присутствующих. Вернулись Шура и Дэвид. В стаканы долили сока по вкусу, после чего мы прошествовали на кухню и встали там в круг.

Шура торжественно объявил: «Порадую вас - я открыл способ, помогающий избежать тошноты. Если выпить этот напиток не сразу, а маленькими глотками на протяжении получаса, то не будет никаких проблем. Так что не спешите, пейте медленно, и, в конце концов, неизбежное перестанет быть таковым!»

Означает ли это, что искусственный мескалин вызывает тошноту точно также, как и природный? Я думала, это случается только с растительным мескалином. Надо будет потом спросить у Шуры.

После тостов за Сэндемэнов и за всех нас, после традиционного чоканья стаканами все разбрелись кто куда, осторожно потягивая содержимое стаканов.

Я задала Шуре свой вопрос, и он кивнул мне: «Да, это очень интересный факт; неважно, в какой форме ты принимаешь мескалин, все равно тошнота кажется неотъемлемой частью переживаний. Но только если принимаешь мескалин быстро. Я наконец-то додумался принять его по-другому, просто чтобы посмотреть, что изменится. На самом деле этот способ очень похож на то, как индейцы юго-запада США едят пейот, и я счастлив признаться, что он сработал и в моем случае. Надеюсь, он окажется действенным и для всех остальных. В этом случае, ну, следующая остановка - Нобелевская премия! На первое!» Я хихикнула и поддержала его шутку. Через полчаса Шуру заверили, что он действительно невероятно облагодетельствовал род человеческий. Тошноту не почувствовал никто, хотя кое-кто из группы все же решил немного прогуляться вокруг дома, поскольку находясь в помещении они слишком прислушивались к своему желудку.

Я решила, что хочу немного побыть одна, и пошла в столовую, откуда открывались разные виды: из большого окна была видна гора, а через раздвижные стеклянные двери - внутренний двор и лестница, ведущая к входной двери. Я села за стол, намереваясь оставаться в неподвижности, пока окончательно не удостоверюсь, что со мной точно все в порядке. Я не чувствовала тошноты, даже никаких намеков, но не хотела искушать судьбу.

Разумеется, я надеялась пережить что-нибудь сопоставимое с тем первым опытом, который имел место много лет назад, когда я приняла пейот вместе с Сэмом Голдингом. Впрочем, Шура предупредил меня, что на это не стоит особо надеяться, и напомнил мне известную цитату насчет реки, куда нельзя войти дважды.

На этот раз начало воздействия было едва заметным. Я почувствовала что-то знакомое, но не была абсолютно уверена в том, было это из-за мескалина или просто признаком перехода в измененное состояние сознания. Я обратила внимание на слабое, довольно приятное покалывание в горле и в пояснице.

Со своего места я разглядывала маргаритки, которые купила накануне по пути на Ферму. Они нежно светились в простенькой стеклянной вазе, стоявшей на книжном шкафу. Казалось, что каждый из белых и желтых цветков слабо трепетал в падавших из окна солнечных лучах, словно благодаря их за подаренное тепло.

Их срезали, оторвали от корней, но они все еще живы. Этот момент вмещает все их существование, а ведь где-нибудь во вселенной есть место, где это мгновение длится вечность, сотканную из маргариток, мягких зеленых стеблей и солнечного света.

Я слышала и читала об акашических записях. Это название происходит из Индии и обозначает уровень реальности, где записывается информация обо всем, что когда-либо существовало во вселенной. Посвященный может черпать ее оттуда в форме видений, звуков и ощущений, относящихся к любому моменту времени, если он знает, как сделать это.

Как можно научиться этому? И каким образом происходит запись о том или ином событии - с чьей точки зрения, чьи глаза и уши участвуют в этом процессе? Чьи чувства и эмоции становятся частью вечной записи? Маргариток или наблюдателя? А что если наблюдатель отсутствует? Будет ли тогда записываться информация о маргаритках и с какого ракурса?

Я послала цветам улыбку, добавив к ней свою любовь и уважение, и поднялась со стула. Похоже, с желудком было все в порядке.

Я зашла на кухню. Там на плите дожидалась своего часа большая кастрюля с супом, а на разделочном столе лежали салат и ярко-красные помидоры в плетеной корзине. Был здесь и хлеб - черный и плетенка белого, обсыпанная маком.

Вот где основа. Все мы, люди, устанавливаем связь друг с другом, принося и разделяя пищу, - и так во всем мире. Прочие животные поступают точно так же. И птицы. Разделить пищу -значит, разделить жизнь. Совместное принятие пищи - это способ связывания жизненных сил разных людей. Все мы - люди и животные - берем то, что посылает нам из своего тела земля, и возвращаем назад то, что исторгает наше тело. Так замыкается жизнь. Мы являемся неотъемлемой частью всего другого - остальных людей и нашей земли.

Как и много лет назад, когда мы с Сэмом приняли пейот, я видела, хотя на этот раз в других образах, планету как живую сущность, обладающую сознанием, не сопоставимым с человеческим разумом, ибо оно выходило за пределы обычного человеческого опыта. Я видела, что в человеческой психике есть такая часть, которая осознает нашу планету как живое существо и ищет способы взаимодействия с ней, пути сохранения связи с ней, будто маленький ребенок, тянущийся к руке кормящей матери и получающий удовольствие от прикосновения к ее коже и твердым косточкам пальцев.

Так и люди прикасаются к коже земли, сажая растения и собирая урожай. Так они касаются костей планеты, покоряя горные вершины. Раньше мы находили себе пристанище внутри нее, в пещерах, как и другие животные. Потом мы рискнули выйти на белый свет и научились строить человеческие жилища. Но, когда мы можем, то по-прежнему укореняем их в крепких костях Матери.

Перед моим взором промелькнули образы людей, запертых в городах из стали и бетона и оторванных от земли. Людей, которые могут прикоснуться лишь к случайному деревцу, пробившемуся через асфальт. Людей, потерявших связь с телом матери-земли. Какая-то их часть постепенно теряет силы, высыхает до смерти.

Я пришла в себя и обнаружила, что стою посередине кухни. Переживания увиденных образов и сопровождавших их ощущений заняли, наверное, не больше минуты, но для меня она стала долгим, текущим, как поток, промежутком времени.

Как забавно. Я забыла, что под психоделиком не всегда переживаешь открытие чего-нибудь нового и потрясающего; вероятнее всего ты обнаружишь, что тебе напомнили о простых вещах, которые ты знаешь, но забыл об этом. Ты видишь их свежим взглядом - старые, основные истины, давным-давно ставшие распространенными клише, на которые ты перестал обращать внимание.

Я ушла с кухни - светящееся энергией тело. Я чувствовала, будто испускаю свет. Улыбнувшись себе от этой мысли, я заглянула в ванную, чтобы посмотреться в зеркало. Просто проверить, вдруг это происходит на самом деле. Я увидела мягкое свечение вокруг своей головы. Но оно возникло благодаря свету, идущему через толстые стеклянные блоки позади меня. Зато к излучению, исходившему из распахнутых серо-голубых глаз с расширившимися зрачками, стеклянные блоки не имели никакого отношения. Это излучение возникает в глазах каждого, чей разум начинает по-другому видеть и думать.

Я помахала рукой подруге из зеркала и покинула ванную.

В гостиной меня встретила Рут: «Привет, привет! Как ты? Должна ли я спрашивать? Нет, мне не нужно спрашивать тебя об этом!» Она улыбнулась и похлопала меня по руке: «Думаю, все возвращаются обратно в дом. Они все решили, что на улице слишком тепло».

Я спросила у нее о самочувствии, и она ответила: «Кажется, я угадала свою дозу. Мне бы не хотелось испытывать более сильные ощущения. Примерно с таким количеством я и могу справиться. На самом деле, воздействие довольно интенсивное. Но я в порядке. Думаю, все будет хорошо». Рут скрестила руки на груди. Ее пальцы рассеянно барабанили по голубому шелку рукавов одежды.

Она почти перепугана до смерти. Но она слышала свой голос, говоривший, что все будет нормально. И она верит в это и добьется этого.

Я поинтересовалась состоянием ее мужа, вспомнив, что во время последнего эксперимента на Ферме Джорджу пришлось нелегко. Как потом рассказал мне Шура, Джорджу понадобилось почти три дня, чтобы полностью восстановиться, чего раньше никогда не случалось. Шура сказал, что Джордж поклялся быть более консервативным - что бы это ни значило - особенно с новыми препаратами.

- Джордж принял триста миллиграммов - на пятьдесят больше, чем я, - ответила Рут. - Похоже, у него все хорошо, обошлось без проблем на этот раз. По крайней мере, пока, - добавила она со смешком.

В дверь вошел Джон, его худощавое лицо светилось изнутри. Его взгляд просто пронизывал, но его было невозможно понять. Я знала, что Джон сосредоточился на том, что происходит внутри него, и доволен тем состоянием, в котором находился. Он подошел к груде тонких одеял, которые я сложила рядом с пианино. Завернувшись в одно из них, Джон сел на большой кусок пенки. Утром мы с Шурой расстелили пенку посередине комнаты. Несколько минут Джон слабо раскачивался, а потом лег на пенку и закрыл глаза.

Мимо меня на кухню прошагали Данте с Шурой. Данте просил «только пятьдесят». Я предположила, что речь шла о дополнительной дозе. Я задумалась, сколько же времени прошло, и взглянула на часы. Стрелки смотрели в разные стороны, но я не могла понять, что это означает. Я попыталась припомнить, что говорил Шура, пока мы еще не разошлись, и вспомнила его слова: «Почти ровно одиннадцать». Это было начало. Теперь надо было выяснить, что же это означало. Суть концепции времени ускользала от меня. Я не могла ею воспользоваться; она не имела отношения к происходящему.

Я захихикала и уселась, пытаясь вникнуть в то, что показывали мои часы.

Я не могу вспомнить, зачем я посмотрела на часы. Каким вопросом я задавалась при этом? Зачем я хотела узнать, который час?

Я засмеялась про себя, стараясь не потревожить остальных. Эта неясность со временем была сплошной нелепицей и очень меня насмешила.

В комнату вошел Шура, за ним плелись Данте и Ли. Он посмотрел на меня и, удивленно подняв бровь, спросил, что происходит.

- Я чувствую себя полнейшей идиоткой, - ответила я. - Я не могу понять то, что вижу на своих часах! Я хотела узнать, сколько времени, а теперь даже не могу вспомнить зачем!

Шура улыбнулся мне и пошел на кухню, где висели большие электронные часы. Он вернулся и сообщил, что было двадцать минут первого и что на дворе по-прежнему май.

Я поблагодарила его и неожиданно вспомнила свой вопрос:

- О, да! Я вспомнила! Я задумалась о том, сколько времени прошло с того момента, как мы приняли мескалин, то есть хотела узнать, добрались ли мы до плато. Вот почему я посмотрела на часы.

- Прошло около полутора часов, - ответил Шура, - и нам придется еще немножко покарабкаться, чтобы дойти до максимума. Тебе пока нравится? Все в порядке?

Я сказала, что со мной все в порядке, за исключением несуразицы с часами и со временем.

Ко мне подошла Ли. «Мне показалось маловато, как и Данте, так что Шура дал нам добавку, - сказала она. - Возможно, тому причиной мое воображение, но могу поклясться, я уже чувствую воздействие!»

Я подумала о Рут и понадеялась, что она выдержит оставшийся подъем, ожидавший нас. Она сидела на диване, на лице был лишь легкий намек на тревогу.

Интересно, как далеко можно еще зайти? Я уже переполнена энергией и светом.

Я встала и пошла к входной двери. Я едва чувствовала свой вес, и каждое движение моего тела, каждый жест были полны изящества.

Я хожу грациозно. Я двигаюсь грациозно. Я живу в Грации.

Снаружи меня ожидал мир зелени. Высокая сосна по ту сторону кирпичной дорожки была старым моим другом, на ее ветвях всегда сидели птицы и белки, и, конечно, разнообразные насекомые, каждый год забиравшие все больше соков у сосны, жизнь которой близилась к концу.

Я посмотрела на неровные кирпичи под ногами. Некоторые из них выступали на несколько футов над землей, их выталкивали корни сосны. Я улыбнулась, думая о дереве, потребности которого так преобразили дорожку, ведущую к дому. Шура всегда предупреждал тех, кто бывал у него впервые, чтобы они смотрели под ноги. Наверное, многие из них про себя удивлялись, почему дорожка перед входом содержится в таком виде - каждый второй или третий кирпич вылез. Шура объяснил мне, что, если начать обрезать корни, вылезшие под дорожкой, то это ускорит гибель сосны. А он хотел, чтобы она прожила всю отведенную ей жизнь, так что гости Фермы просто должны быть повнимательней.

Услышав раздавшийся в гостиной смех, я поспешила в дом, отложив на время дальнейшие исследования.

Мы впервые собрались на кухне в полном составе с момента приема мескалина. Джон все еще лежал на спине, укутанный в одеяло, с закрытыми глазами и безмятежным выражением лица. Рут сидела на диване бок о бок с Джорджем, положив руку ему на ногу. На лице Джорджа сияла легкая, довольная улыбка. Ли сидела на стуле, медленно перелистывая страницы одной из больших Шуриных книг по искусству. Бен сидел в кресле, стоявшем рядом со стулом Ли. Голову он откинул на спинку кресла, глаза закрыл. Данте устроился на краю пенки вблизи от Джона, обняв своими мускулистыми руками колени. Он тихонько раскачивался.

Джинджер стояла около большого окна, воздев руки и пристально вглядываясь в гору Дьябло и расстилавшуюся у ее подножия долину. Ее ноги стояли на месте, но остальное тело двигалось, словно в такт музыке, которую слышала лишь она.

Шура сидел на банкетке для игры на пианино и беседовал с Дэвидом, прислонившимся к инструменту.

Здесь же нечего пить. Я как-никак хозяйка. Надо сходить на кухню, принести воды, сок и стаканы. И забыть про растерянность до конца всего этого.

Открывая кухонные шкафы и собирая все необходимое, я заметила, что мои мысли движутся свободным потоком. Я поняла, что буду должна специально фокусировать свое внимание на выполнении каждой отдельной задачи, если что-нибудь надо будет сделать. Я говорила с собой, пока пересчитывала стаканы, убеждала кубики льда вылезти из формочки и плюхнуться в кувшин с водой, ободряла разные соки, наливая их в различные емкости. Уцепившись за звук собственного голоса, как за спасительный якорь, я ухитрилась проследить за своими действиями. Время от времени я слышала свое хихиканье. Меня веселила мысль о сильном кайфе, под которым я оказалась.

Когда я притащила все необходимое на кофейный столик в гостиной, я разрешила себе какое-то время побыть безответственной и уселась, скрестив ноги, на пол рядом с разделявшим комнату книжным шкафом. Из чистого интереса мой внутренний Наблюдатель отметил, что я выбрала место, где мне обычно нравилось находиться, в какое бы общество я ни попадала. С этого места я могла видеть всех присутствующих в комнате и следить за происходящим. Я была частью этой группы, но одновременно на отдалении от всех остальных.

Наблюдатель. Чужак. Или Писатель? Что одно и то же. Это позиция человека, который не хочет полностью вливаться в какое-либо объединение людей, который желает сохранить определенную часть себя обособленной, не поглощенной происходящим. Это хорошо или плохо? Ни то, ни другое. Просто так оно и есть. Это способ моего бытия. Вот почему я способна уловить отшельническую часть Шуриной души, которая порой хочет ускользнуть, улететь к горе. В каждом из нас живет кто-то, кто обожает общение и совместную деятельность, чувство общности, но лишь на какое-то время. Потом мы снова нуждаемся в одиночестве, в возможности пополнить истраченную энергию за счет внутренних резервов.

Я услышала обрывок фразы Рут: «... цвета действительно яркие; кажется, они запрыгивают на меня, понимаете, и маленький красный кричит мне «привет» здесь, а голубой здоровается со мной уже в другом месте. И кажется, что все, попадающее в поле моего зрения, совершает легкие движения».

- Движется! Эй, оно движется! - воскликнул Джордж.

Шура наклонился вперед и спросил:

- Джордж, с тобой все в порядке, все нормально?

- Да, - ответил Джордж. - Немного трудно этим управлять, но думаю, что для меня это не слишком много. Сказать по правде, пока что я чувствую себя очень хорошо.

- Так, - сказал Шура. - Пожалуй, вы останетесь там, где сейчас находитесь. Прошло почти два часа, и я думаю, что не ошибусь, если скажу, что мы добрались до плато.

Я вспомнила, как однажды Шура сказал мне, что иногда требуется два с половиной часа, чтобы дойти до плато. Он должен был сказать об этом сейчас, подумала я, чтобы Джордж с Рут были начеку и наблюдали, не будет ли дальнейшего усиления воздействия.

Раз они говорили себе, что способны справиться со своими ощущениями, они могли принять слабое ускорение - если подобная возможность оставалась - за колебания безопасного, терпимого плато.

Он довольно сносно размышляет после пятисот-то миллиграммов, если он действительно думает. Да и я не так уж плохо соображаю с учетом того факта, что сижу здесь, как Будда женского пола, сделанная из сверхактивных световых молекул, и не уверенная в том, что у меня вообще есть тело.

- Услышать об этом - такое облегчение, - произнес Джордж. - Лучше хорошего плато друга не сыскать!

Рут похлопала его, улыбаясь в знак согласия.

Подняв глаза, я увидела, что Шура смотрит на меня. Его взгляд был теплым и вопрошающим. Я ответила ему улыбкой, давая знать, что со мной все отлично.

Он встал и вышел из комнаты. Через минуту до нас донеслись звуки музыки (звук шел из колонок в задней комнате). Григорианские песнопения. Все замолчали, слушая искусное пение с закрытыми глазами. Джинджер оставалась у окна, но повернулась лицом к нам. Теперь она медленно двигалась в такт музыке, закрыв глаза и опустив руки, выражение лица сосредоточенное.

Наконец, я прикрыла глаза сама. Я оказалась под сводом какого-то собора с золотым куполом, наполненным светом. Я плыла наверх, мимо витражного стекла, чьи цвета расплывались у меня перед глазами, превращаясь в звездное сияние. Я приближалась к точке, где сходились все балки. Я чувствовала, как что-то звало меня, убеждая выбраться наружу с другой стороны.

В дело вмешался Наблюдатель. Он сказал, что, судя по всему, я собиралась покинуть свое тело, а в данных обстоятельствах это не самое лучшее, что можно сделать, особенно, если учесть, что я находилась в полнейшем неведении насчет того, что произойдет с той частью меня, которую я намеревалась оставить, и что мне с ней делать. Если ввяжешься в эту авантюру, предупредил Наблюдатель, можешь побеспокоить или даже по-настоящему встревожить остальных, особенно, если твое тело шлепнется на пол, как тряпичная кукла. Могут подумать, что я невнимательна по отношению к другим или нарочно привлекаю к себе внимание, или еще что-нибудь в этом роде.

Я открыла глаза и выдохнула, не разжимая губ. Я искала способ сохранить твердую устойчивость, продолжая чувствовать притяжение того места под куполом и сильное желание пройти сквозь центр к тому, что было снаружи.

Мне пришло в голову, что все, что мне нужно было делать, -это держать глаза открытыми. Вокруг меня были тела и лица людей, на которые можно было смотреть, на которых можно было сосредоточиться. Удерживая на них свое внимание, я бы могла удержаться от запредельного парения.

С кресла поднялся Бен, направившийся в ванную. Его движения были немного замедленными, но, похоже, на ногах он держался твердо. Ли положила книгу по искусству на пол и сидела, обняв колени и склонив голову. Я знала, что она вошла в состояние медитации, то есть расслабилась, но сохранила способность трезво мыслить. Радость сотрясала ее, я чувствовала это через всю комнату.

Джордж открыл глаза и оглядывался по сторонам с таким видом, словно ожидал, что вещи в комнате начнут двигаться и парить в воздухе. Его лицо было по-детски открытым, на беспокойство указывала лишь рука, прижатая к свитеру. Она то сжималась, то разжималась, короткие пальцы конвульсивно вытягивались и потирали шерсть, а потом опять сжимались в кулак.

Рут погрузилась в концентрацию, она сосредоточилась на том, что видела внутренним зрением. Ее руки свободно лежали по бокам.

По возвращении Бен во всеуслышанье объявил: «Вот это ощущения - пытаться постичь предназначенье различных элементов туалета и различных элементов тебя самого, причем одновременно! Не говоря уже о том, как сложно пристроить их друг к другу соответствующим образом!»

Глаза остальных распахнулись, и со всех сторон повалили комментарии вроде: «Все, что необходимо помнить, - сиденье поднять наверх, а отливать вниз». Или: «Я иду следующий. Если через полчаса не вернусь, высылайте большую мохнатую собаку с чем-нибудь вокруг шеи, чтобы я мог уцепиться», - выдал Дэвид. «Боже, спаси меня от переполненного мочевого пузыря еще на какое-то время», - застонал в ответ Джон.

Где-то в следующем часе Шура поднялся с места, послал мне ослепительную улыбку и тихо вышел из комнаты. Через мгновение музыку выключили. Шура вернулся в гостиную и на цыпочках прокрался к своей скамейке около пианино.

Я рассматривала сборник сказок с иллюстрациями великого чародея Артура Рэкхэма⁶⁴. Вокруг меня довольно долго сохранялась тишина: каждый ушел в свой внутренний мир. Внезапно в комнате раздался один мощный удар по клавишам пианино. Тело Джона, лежавшего на пенке, дернулось от шока. Он издал пронзительный крик «о!», сел, потом развернулся, чтобы найти глазами Шуру, а тот сидел позади и улыбался во весь рот, продолжая держать палец на клавише.

Джон зашипел на Шуру: «Ты хоть понимаешь, что творишь?]» Это было сказано с таким возмущением, что все остальные, которых этот неожиданный, похожий на удар молота о наковальню, звук заставил подпрыгнуть, согнулись от смеха. Шура поднял брови и ударил по другой клавише. Звук прозвучал не тише предыдущего. Он внимательно смотрел на нас. Джон снова подскочил, словно его ударили по позвоночнику. На этот раз ему удалось выдавить из себя слабую улыбку, когда он запротестовал, обращаясь к Шуре: «Не ДЕЛАЙ этого, умоляю!»

Раздавшийся в третий раз звук пронзил всех нас, и мы сочувственно смотрели на Джона, съежившегося под своим одеялом. Теперь он беспомощно смеялся над собственной ранимостью и кричал:

- Прекрати, прекрати, прекрати, Шура! Пожалуйста, больше не надо!

- Ну разве не замечательно, - подытожил Шура, удовлетворенно улыбаясь. - Какой чувствительной становится нервная система под воздействием наркотика.

Мальчишка, подложивший на стул кнопку и услышавший ожидаемый визг, - вот объяснение этого научного эксперимента.

- Это было довольно сильно, - сказал Данте.

- Хотя никто не подскочил до потолка, за исключением бедного Джона, - заметила Джинджер.

- Да уж, бедняга Джон, - пробормотал тот, о ком шла речь. - Мне было по-настоящему больно, я хочу сказать, это было похоже на физический удар. И не будешь ли ты добр предупредить меня, если захочешь повторить это снова, чтобы я мог уйти из комнаты? Я на самом деле больше не хочу подобных сюрпризов, Шура.

Он это серьезно. Нет больше Мистера рубахи-парня.

У Шуры хватило вежливости изобразить легкое смущение: «Ладно, можете мне поверить, я не стану вас больше пугать. Мне просто было необходимо это попробовать, чтобы посмотреть, насколько может возрасти чувствительность нервной системы. Джон, я не ожидал такого эффекта! Ты, без сомнения, стал звездой среди подопытных крыс!»

Джон сердито посмотрел на Шуру и сказал: «Ну, спасибо тебе, огромное!» После этого Джон тоже стал смеяться вместе с остальными. Однако он не лег обратно на пенку. С того места, где он сидел, Джон мог присматривать за клавишами пианино.

Джинджер сидела, прислонившись к стене и скрестив лодыжки. Она довольно мурлыкала, а потом сказала: «Пожалуй, мне нравится мое состояние. Думаю, что могла бы привыкнуть к этому уровню, если бы чуть-чуть попрактиковалась».

Дэвид подобрал подушку для пола и положил ее рядом с кофейным столиком. Потом уселся на нее и аккуратно налил себе полный стакан сока. Оглянувшись по сторонам, он спросил, хочет ли кто-нибудь еще пить.

Шура громогласно объявил: «Между прочим, и это касается всех, не забывайте пить. На столе полно жидкости. Не допускайте обезвоживания».

Мы послушно поднялись, чтобы наполнить свои стаканы и бокалы. Затем каждый вернулся на свое место. В гостиной снова стало тихо, лишь изредка было слышно, как кто-то громко дышал, да еще с улицы доносилось чириканье птиц. Я обвела взглядом лица остальных. Их глаза были закрыты. Я с удовольствием закрыла свои.

Прежде всего я осознала, что мое тело наполнено энергией чудовищной силы, а внутренний экран залит светом. Внезапно у меня возникла уверенность в том, что, если я сосредоточусь особым образом, - я точно не знала, каким, но знала, что этот способ существовал, - то обрету способность видеть окружающий мир сквозь закрытые веки. Я просто не до конца понимала, как это сделать.

Волны микроскопических пузырьков или частиц света, или чего-то еще, проходившие через меня, усиливались. Я чувствовала, что снова готова отправиться в какое-то другое место или измерение. И я хотела туда переместиться.

Я открыла глаза и посмотрела на Шуру. Он сидел на скамейке с закрытыми глазами. Я обратилась к нему со всей возможной непринужденностью: «Шура, могу я попросить тебя подойти ко мне на секунду?»

Он сразу же подошел ко мне, и я зашептала: «Может, это прозвучит чересчур мелодраматично, но у меня такое чувство, словно я вот-вот выйду из тела. Я думаю, что не должна этого делать в таких обстоятельствах. Это будет похоже на проявление дурных манер. Так что мне делать? Это притяжение, которое заставляет меня идти дальше и выйти за пределы, очень сильное, и я не уверена, что смогу долго ему сопротивляться». Я ткнула пальцем себе в грудь и улыбнулась. Глаза у Шуры были огромные и светились, а его волосы обрамляли голову, как белые языки пламени.

Он поднялся в полный рост и громко сказал, обращаясь ко всем участникам группы: «Я бы попросил всех вас подняться и на пару минут встать в круг, взявшись за руки. Это может помочь удержаться тому, кто думает, что он заплывет слишком далеко, хорошо?»

Все встали, сдвинули стулья, освободив место, и взялись за руки, замкнув круг. Я огляделась и увидела напротив себя Данте, Рут и Джорджа. На их лицах было похожее выражение -как у людей, глубоко ушедших в себя. Глаза у всех были закрыты. Я глубоко вдохнула и тоже закрыла глаза. Желание подняться куда-то наверх, пройдя через собственную макушку, все еще не оставило меня, но я также ощущала удерживающее присутствие ладоней и пальцев других людей, стоявших по обе стороны от меня, - Дэвид справа, Джинджер слева.

Я почувствовала себя неповторимой индивидуальностью, обособленной ото всех на свете, но в то же время взаимодействующей с другими, членом семьи, в которую входило все человечество. Как и много лет назад, в тот день, проведенный под пейотом, я осознавала некий уровень реальности, где каждый человек был связан со всеми остальными людьми, и эта связь осуществлялась не через разум или личность, а через какие-то базисные вещи. Это было духовное или психическое прикосновение, которое большую часть времени блокируется сознанием, но тем не менее существует с рождения и до самой смерти человека. Мы все были вплетены в один гобелен, и на глубинном, подсознательном уровне каждый из нас разделял знания и чувства всех остальных, живущих на планете.

Почему это должно быть скрыто от нас, за исключением тех случаев, когда кого-нибудь посещает откровение, неожиданная благодать, или когда кто-нибудь из нас решает открыть себя через медитацию или при помощи галлюциногена? Почему это знание скрывается от нас? Возможно, потому, что наше предназначение заключается в том, чтобы жить собственной жизнью, творить свою уникальную историю. Мы не можем этого делать, свободно воспринимая эмоциональные и духовные переживания всех других людей.

Мы не смогли бы сосредоточиться, развиваться в качестве отдельных сущностей, если бы мы были наделены способностью постоянно чувствовать все, что происходит с другими людьми. В этом случае мы представляли бы собой коллективное сознание, каким, похоже, являются все остальные формы жизни на земле. Но людям предназначено существовать в виде отдельных личностей, сохраняя ту основную связь. Почему? Потому что вселенский Разум считает этот способ следующим этапом приключения, следующей главой повествования. Чье это приключение? Чье повествование?

Мне пришло на ум воспоминание о спирали, моем опыте переживания микро- и макрокосма и безымянном Друге-собеседнике, который каждый раз в самом конце приветствовал меня смехом и любовью. Это путешествие Друга, подумала я.

И поэтому оно в такой же степени мое. Мой непостижимый Друг -это и я тоже. У нас одинаковые цели, хотя мне и не позволено их помнить, пока я живу в физическом смысле. И каждый человек на планете - это я. Мы все разные, неповторимые формы Друга.

Я открыла глаза. Наблюдатель оценил, сколько прошло времени с того момента, как мы встали в круг, и сообщил, что прошло не больше двух минут. Шура вопросительно смотрел на меня. Я улыбнулась и кивнула ему, показывая, что со мной все в порядке и что у меня больше нет проблем с выходом из тела.

Джордж пробормотал «уф!» и открыл глаза. «Я думаю, когда мы стоим в круге, ощущения становятся еще сильнее, а не уменьшаются!» - хихикнул Дэвид.

Джинджер стиснула мою руку и мягко стукнула своей головой об мою, после чего сказала: «Это предельный уровень, на котором мне доводилось находиться. Я правильно выразилась? Я имею в виду, что не припомню, что когда-нибудь была так... ах...»

- Я бы сказал «высоко», милая», - рассмеялся Шура, и все разразились смешками и замечаниями насчет подходящих слов для обозначения определенных психических состояний: Бен предложил «одурманенный», Дэвид - «улетевший», а Рут поинтересовалась, нельзя ли оставить понятное всем «под кайфом».

- У кого-нибудь есть проблемы? - спросил Шура внезапно посерьезневшим голосом, вглядываясь в наши лица.

- Довольно интенсивно, но нормально, - сообщил Джордж.

«Впрочем, не думаю, что захочу попробовать повыше, - добавил он. - По крайней мере, до тех пор, пока мне не доведется привыкнуть к этому уровню. А чтобы привыкнуть к нему, потребуется много, много времени!

Мягкий взгляд Ли. «Это прекрасно, Шура, - сказала она. -Я знаю, что ты имел в виду, когда говорил о том, чтобы надежно закрепиться. Я по-прежнему чувствую, что с легкостью могу улететь в космос или куда-нибудь еще, если не буду удерживаться в своем теле».

- Ну так лети, если именно этого ты хочешь, - ответил Шура. - Мы позовем тебя есть суп, когда придет время перекусить.

Джон сказал, что чувствует себя отлично, как никогда раньше, но только тогда, пока Шура остается подальше от пианино.

- Обещаю больше не подходить к инструменту, - рассмеялся Шура. - Но вы должны признать, что те звуки дали любопытный эффект, разве не так?

- Прелюбопытнейший, что правда то правда, - заметил Джон с улыбкой, несмотря на попытку вложить сарказм в свою фразу. - Запомнится на всю оставшуюся жизнь. Но мне бы не хотелось испытывать его еще раз, уж будь так добр!

Кое-кто из группы решил снова выйти на улицу. Джордж выразил желание попробовать суп. Аппетит проснулся в нем после того, как Шура напомнил Ли об обеде. Рут пошла с мужем на кухню, держа его за руку.

Шура положил свою руку мне на спину и нежно подтолкнул меня к коридору, который вел из кухни к задней двери.

Мы вышли на свежий воздух. Я стояла рядом с Шурой и вертела головой в разные стороны. Каждое дерево, каждый кустик излучали свет. Я вспомнила, как тогда, во время первого эксперимента с пейотом, мне пришлось отвести глаза от пульсирующего разноцветья полевых цветов. Теперь несколько настурций на пригорке справа от тропинки пылали насыщенным желтым и оранжево-красным огнем, который я чувствовала у себя в желудке, пока трава воспевала жизнь, сияя зеленым цветом.

Шура положил руку мне на плечо и сказал: «Мне захотелось привести тебя сюда, чтобы сказать тебе кое-что, что до сих пор я оставлял при себе. Тебе уже известны мои остальные секреты, и, пожалуй, это будет последней моей тайной».

Я смотрела на него и ждала.

- Когда я впервые принял мескалин, - начал Шура, - я с удивлением обнаружил, что попал в мир, в котором я жил, пока не вырос. Я прожил детство, находясь в реальности, которая выглядела и воспринималась подобно этой, открывающейся под наркотиком. Разумеется, я был убежден в том, что все остальные видят и чувствуют так же, как я. Но постепенно до меня стало доходить, что, может быть, это не так. Казалось, что остальные мальчики моего возраста вовсе не хотели тратить время на рассматривание цветов или на спаривающихся жучков, как любил делать это я, когда оставался один. В конце концов, я начал понимать, что в каком-то отношении был не похож на других. И я научился умалчивать об этом и имитировать поведение остальных мальчиков в школе, чтобы не привлекать внимания...

Шура прислонился к стене дома и стал глядеть куда-то вдаль.

- ...потому что инстинктивно я знал, что, если сверстники почувствуют мою особенность, то они начнут третировать меня. Поэтому я вел себя, как обычно, пока школьные годы не остались позади. Я смог вернуться домой, и у меня появилась пара часов в день свободного времени, которое я мог проводить по собственному желанию.

Несколько минут назад я смотрел в окно в гостиной и увидел двух собак в поле, внизу от дома. Они находились в своем собственном мире, они ничего не знали обо мне. Я просто выступал в роли заинтересованного наблюдателя, и я рассматривал их. Я увидел, что, несмотря на то, что они шли друг за дружкой, они не двигались.

- Не двигались?

- Ну, конечно, они перемещались - умом я это понимал, но магия такого препарата, как мескалин или любого другого действенного психоделика, состоит в том, что позволяет тебе избавиться на время от верхнего - рационального - слоя сознания и воспринимать окружающее мгновенно и непосредственно. Во время моего первого опыта с мескалином я вспомнил, как видел мелких жучков на жимолости, которая росла у забора позади моего дома. Я был тогда очень маленьким. И я вспомнил, что тогда жуки не двигались; просто время от времени они меняли свое местонахождение в моей реальности. Как собаки в поле - сегодня. Они были неподвижны; менялось лишь место, где они находились. По крайней мере, с точки зрения той реальности, в которой был я, когда наблюдал за ними. Разумеется, я не могу сказать, что испытывали в тот момент собаки.

- Знаешь что, дорогой, - медленно произнесла я, - подозреваю, что в определенный момент, в очень раннем детстве все дети воспринимают мир таким образом. Мне показалось, что твое отличие было в том, что такое состояние, такое видение мира сохранилось у тебя дольше, чем у большинства остальных.

Шура бросил на меня задумчивый взгляд, потом отвел глаза и сказал: «Возможно, ты права. Будучи ребенком, живешь в мире, который можно назвать психоделическим. Он окружает тебя со всех сторон».

- Я помню, когда была под пейотом, у меня возникло похожее чувство, словно тот мир, который открылся мне, был мне знаком, - сказала я. - Место не казалось мне не знакомым; я просто его забыла.

- Точно. От себя могу лишь добавить, что во время того первого опыта с мескалином я оказался в абсолютно дружелюбной обстановке и вновь обрел утраченную способность делать те вещи, которые когда-то казались проще простого. Я вернулся домой. - В голосе Шуры послышалась хрипотца. Через некоторое время он полез в карман, достал оттуда мятый носовой платок и высморкался.

- Твои родители знали об этом? То есть о том, что ты видишь мир по-другому, не так, как большинство детей твоего возраста?

- Я думаю, моя мать кое-что знала, по крайней мере, у нее были какие-то подозрения. Я знал, что порой она беспокоилась; наверное, она волновалась за мою способность жить в мире, обычном для остальных людей. Однако она никогда не говорила об этом прямо. Предполагаю, что мои успехи в учебе частично успокаивали ее.

- Какое трудное, должно быть, у тебя было детство!

Шура повернулся ко мне и улыбнулся: «На самом деле это была чудесная пора, особенно, когда я был предоставлен самому себе. Помню, когда мне было лет шесть-семь, я мог пересечь весь парк, что был рядом с домом, ни разу не коснувшись земли, - просто перелезая с веток одного дерева на ветви следующего! Это было супер!»

Я посмеялась вместе с Шурой. «Ну, это звучит как обычное хвастовство нормального мальчишки!» - заключила я.

- Думаю, что я напрягался, когда пытался не выделяться и вести себя, как остальные ребята в школе, но в этом я преуспел, - сказал Шура.

- Когда ты утратил это... это особое видение, помнишь?

- Не могу вспомнить какой-то конкретный момент; оно посте

пенно слабело, как, наверное, происходит со всеми остальными детьми. В конце концов, я позабыл, что это такое. Пока не принял в первый раз мескалин. После этого я все вспомнил; я вспомнил, что уже видел мир таким. Воспоминания вернулись ко мне.

- Я вот думаю, почему мескалин пугает некоторых людей? - спросила я Шуру.

- Возможно, мир их детства был наполнен страхом или заставил их страдать каким-то образом; может, эти переживания были вытеснены из их сознания, чтобы не давать хода плохим воспоминаниям. И поэтому опыт с мескалином, возвращающим их в далекое прошлое, может стать для них поистине жутким. Это же просто ужасно - вновь пережить то, что они гнали от себя столько лет.

- Да, да... Я просто не подумала об этом.

Я снова окинула взглядом деревья, траву и цветы и почувствовала проникающее в мое тело сияние, словно исходившее от окружающей природы. Мы с Шурой были созданы из света и стояли в крошечном уголке вселенной, которая показывала и напоминала нам, каким мир был на самом деле.

Эта переплетающаяся, общая энергия, она связывает всех живых существ. Мой Любимый Друг из спирали живет жизнью всех живых организмов, где бы они ни находились.

Шура взял меня за руку и повел по тропинке к лаборатории. Мы шли медленно, храня молчание, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы получше разглядеть красивую линию или оттенок цвета. Каждый изгиб ветви или цветочного стебля был своеобразным словом, способом связи, осуществляемым окружавшей нас энергией.

Я опять вспомнила, как в шестнадцать лет, когда я еще училась в школе-интернате, я сделала великое открытие. Оказывается, любая линия может трансформироваться в звук у меня в голове. Первая догадка мелькнула у меня во время одной прогулки. Я шла одна и наблюдала за птицей, медленно летевшей высоко в чистом небе. Тут линия ее полета превратилась для меня в простой чистый звук. После этого я начала экспериментировать - смотрела на спинку антикварного стула или на очертания стоявшей на столе вазы. С каждым разом я все больше убеждалась в том, что могу услышать про себя любую линию, движущуюся или неподвижную. Разумеется, об этом открытии я никому не рассказывала.

Я рассказала Шуре об этой ассоциации линии с музыкой. Я уже знала, как называется это явление, - синестезия. Я поделилась с ним историей про то, как началась моя любовь к музыке Баха.

Моим первым мужчиной и моей первой любовью стал молодой русский. У него были блестящие способности. Мы влюбились друг в друга, когда учились в средней школе. Потом мы долго не виделись. Но он снова вошел в мою жизнь как раз в тот момент, когда я развелась с отцом Кристофера и жила с ребенком в многоквартирном доме. Его звали Вадим Мишель Иванофф, и он любил Баха. Обнаружив, что я не понимаю музыку его любимого композитора, он объявил мне, что научит меня слушать ее так, как надо.

Однажды вечером, когда он был у меня, а мой сынишка спал наверху, он велел мне сесть на старый диван в гостиной и не разговаривать. Потом он принес коробку с двадцатью свечами - дешевыми, простыми белыми свечами - и зажег одну, после чего погасил свет. Пока я молча, как было велено, наблюдала за ним, он установил остальные свечи, расплавив воск у их основания, и зажег их тоже. Он поставил их в ряд на цементном полу. Линия из свечек протянулась до выкрашенной белой краской цементной лестничной клетки, и маленькая комната озарилась их светом.

Потом он взял кассету и вставил ее в мой магнитофон. Музыка Баха (я не знала, что это был за отрывок, а он не сказал) заполнила пространство вокруг меня. Я лежала на диване с закрытыми глазами и от удивления затаила дыхание. Перед моим внутренним взором возникла хрустальная гора, созданная из музыки. Музыка показывала мне оттененные синевой расселины, пологие склоны и вершины - красоту, принадлежавшую к другому миру. В ту ночь я влюбилась в Иоганна Себастьяна Баха, как и хотел Вадим.

- Я всегда буду благодарна ему, - закончила я. - За две вещи: во-первых, за то, что он научил меня готовить русские гамбургеры, а, во-вторых, за то, что он показал мне, как надо слушать Баха. В остальном наши отношения принесли мне, в основном, боль и страдания, но эти два дара заслуживают признания.

Шура улыбнулся мне: «Не знаю точно, на что похожи русские гамбургеры, но вот музыку Баха я, без сомнения, оцениваю как один из элементов, необходимых для полноты жизни!»

- Теперь и я ценю ее, - рассмеялась я.

Шура взял меня за руку. Я ощутила его прикосновение всей кожей. Потом я обнаружила, что размышляю о том, как здорово было бы заняться любовью прямо сейчас. Я не поддержала эту идею; было бы невежливо оставлять остальную группу так надолго. Мы были хозяевами. Может быть, позже удастся осуществить это желание.

По дороге обратно в дом Шура сказал:

- Пока мы еще не присоединились к остальным, я бы хотел напомнить тебе, что еще никому, кроме тебя, не рассказывал о своем детстве. Возможно, ты права насчет того, что вся разница между мною и сверстниками заключалась в том, что я продолжал жить в том мире гораздо дольше, чем большинство детей. Но в то время это была чудовищная разница, поверь мне!

- Это останется между нами. Но почему ты не рассказал об этом Урсуле?

Думаю, он действительно умолчал об этом.

- Потому что я привык держать в себе многие вещи, и так продолжалось почти всю мою жизнь. Особенно я не распространялся о том, что, на мой взгляд, могло заставить людей думать обо мне как о чудаке. Так получилось, что меня все равно считали оригиналом, но не потому, что не могли проникнуть в мой внутренний мир. Такое случилось у меня лишь с тобой, одному Богу известно почему, - сказал Шура с улыбкой. - Я впервые принял решение быть искренним до конца и открыть другому человеку то, каков я на самом деле и что происходит внутри меня.

Я поблагодарила Шуру.

Если мне придется остаток жизни провести без тебя, это ощущение станет моим личным сокровищем - быть первым человеком, которому ты полностью доверяешь. Нет нужды говорить тебе, что этот твой большой секрет поняли бы куда больше людей, чем ты думаешь.

На кухне заливались смехом Рут с Ли. Ли попыталась объяснить нам с Шурой причину столь буйного смеха:

- Это все плита! Понимаете, она гораздо сложнее, чем тебе кажется, когда ты задумываешься над тем, что на самом деле означают слова «передняя правая» и «задняя левая» и что с ними делать, когда хочешь разогреть кастрюлю с супом. Я знаю, вы думаете, это очень просто! Я сама всегда считала именно так. Но сейчас я осознала тщательную связь, которую устанавливает мозг между этими глупыми маленькими словами на панелях и... - она засмеялась пуще прежнего, схватившись за живот.

У Рут потекли из глаз слезы, пока она смеялась вместе с Ли.

- Шура, попробуй сам сосчитать суповые тарелки! Просто чтобы посмотреть, как далеко тебе удастся продвинуться, прежде чем ты собьешься со счета! Я пыталась сделать это несколько раз, но мне удавалось доходить лишь до трех или четырех. Сколько нас здесь, а?

Мы с Шурой тоже засмеялись. Между тем он начал считать тарелки. Как выяснилось, со счетом у него не было никаких проблем, что по какой-то необъяснимой причине вызвало у двух женщин новый приступ смеха. Они хохотали до тех пор, пока не стали задыхаться. Затем Рут потянулась к полке над плитой и взяла оттуда половник. Она держала его так, словно он был неопознанным предметом, добытым археологической экспедицией. Мы ушли из кухни под звуки возобновившихся затрудненных вдохов и хрипов.

- Боже мой, что там происходит на кухне? - заворчал сидевший в кресле Бен. - В данный момент у меня нет ни малейшего желания двигаться, так что вы должны все нам рассказать.

Шура просто покачал головой и ответил: «Это надо видеть собственными глазами».

Дэвид лежал на пенке в нескольких дюймах от Джона. Они оба лежали на спине с закрытыми глазами. Дэвид улыбался. Наверное, в ответ на доносившиеся с кухни звуки, подумалось мне.

- Вот это эксперимент, должен сказать тебе, Шура! - сказал Джордж, расположившийся на диване. В устах Джорджа эти слова могли иметь разный смысл, но его лицо не выражало тревоги, улыбка была обычной, из чего я заключила, что ему хорошо и именно это он хотел сказать. Поскольку Шура не задал ему ни одного вопроса, я предположила, что он получил все ответы, глядя на лицо Джорджа, и пришел к тому же выводу, что и я.

Я села на подушку для пола и стала наблюдать за Шурой. Он неслышно передвигался по комнате, внимательно вглядываясь в лица своих друзей, отыскивая любой признак недомогания. Очевидно, он удовлетворился увиденным, потому что после осмотра сбросил свои сандалии и сел на стул рядом с Беном, откинув голову назад и прикрыв глаза.

Довольно долго в комнате стояла тишина.

В конце концов, я вспомнила об Урсуле. Об Урсуле и контейнере, полном ее книг.

У меня нет такого чувства, что приезд Урсулы и ее дальнейшая жизнь здесь - это обязательная реальность. Словно это лишь один из нескольких исходов этой истории, этого конкретного сценария. Это не единственный финал. Но, с другой стороны, не я автор этого сценария. Кто же сделает выбор в этой пьесе?

К тому моменту, как мои часы и часы на кухне показывали полседьмого, мы все сидели за столом. Непонятный прежде половник был использован по своему прямому назначению. Мы ели суп, с энтузиазмом отрывая куски от булки и доливая добавку. Мы обсуждали сегодняшний эксперимент и сравнивали его с другими. За столом рассказывали истории, например, вспоминали о том, как однажды Данте зациклился на чувстве вины и самобичевании, а Шура с Беном устроили ему словесное истязание. В конце концов, Данте взбунтовался и решил, что не стоит превозносить до небес роль жертвы.

Данте лег на стол, раскрасневшись от смеха. Мне еще не довелось поговорить с ним, но я уже влюбилась в его лицо, в котором удивительно смешивались дружелюбная сердечность и склонность к внутреннему поиску.

- Помните, - начал кто-то, - когда Элен впервые отважилась принять мескалин, она не смогла выйти из машины в Тилден-парке, потому что гравий у нее под ногами был похож на усыпанное драгоценными камнями тело гигантской змеи, а она не хотела топтать грязной обувью такую красоту.

Я спросила, испугалась ли Элен змеи.

- Нет, не испугалась, - ответил Шура. - Она знала, что на самом деле видит перед собой дорогу, но не смогла избавиться от образа драгоценностей. Мы потратили немало времени, убеждая ее, что она не навредит змее, если поставит свою ногу на ее искрящуюся спину. В конце концов, она рискнула это сделать, но, поверь мне, согласилась она не сразу!

Урсулу не упомянул никто.

Джордж и Рут остались ночевать на Ферме. Они устроились на пенке в гостиной. Джордж пока не чувствовал уверенности за рулем, у него не прошел зрительный эффект.

Мы с Шурой медленно занимались сексом, до последнего цепляясь за воздействие мескалина. Ни один из нас не мог кончить. Мы смеялись над своими тщетными попытками настроить наши сознания и тела на необходимый для достижения конечного результата лад. Нам и без того было приятно, мы довольствовались стиранием границ, полным контактом и взаимопроникновением наших тел, светом, который стоял у нас перед глазами, когда мы закрывали их. Мы с радостью чувствовали себя детьми, играющими на полях Господа.

В конечном итоге я обняла Шуру, прижавшись животом к его спине, и мы уснули в середине какой-то до боли знакомой мелодии Шуберта, название которой мы так и не вспомнили.