Алексеев Сергей Аз Бога Ведаю!



бет12/33
Дата10.06.2016
өлшемі2.13 Mb.
#126651
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   33

10

Древлянский город затворился и стоял, словно утес неприступный. Не один раз Свенальдова дружина, навязав лестниц, пыталась одолеть стены, соорудив таран, долбили въездные ворота и метали живой огонь в супостата – все напрасно! Древляне храбро отбивались и, раззадоривая русь, кричали с забрал:

– Ваш князь велик, да проку мало! А наш хоть Мал, да сутью удал! Не взять вам города! А то платите нам дань – отпустим с добром!

Святослав, оставив свою дружину далеко от стен, сам ходил со Свенальдом на приступ и не щитом блистал – очами слепил древлян. С мечом, подаренным Валдаем для великих дел, без шлема, он карабкался по лестницам или вместе с ратниками раскачивал таран и бил в ворота. Но город огрызался камнепадом, смолою отрыгал или прыскал тучей стрел. За три приступа Свенальдова дружина убавилась на четверть, и воевода ворчал, подобно зверю раненому, когда считал потери, но всякий раз, позрев, как Святослав вздымает меч на крепость, был обречен идти за ним – таков уж удел наемника.

Сам детина князь неуязвим был ни стрелой, ни брошенным в него копьем или камнем: заговоренный, он играл со смертью! Варяжская же душа варилась в гневе, да старый воевода, как уж бывало, обязан был лишь слизывать накипь и кровь.

А детина вдохновлял:

– Не хмурься, воевода! Вся дань тебе пойдет, и дружине твоей. Потому и не повел свою на приступ. Возьмем город, и дань возьмем богатую – обоз не увезет! Так и быть, позволю весь полон хазарам продать!

Да к ночи и сам притомился, и притомившись – в уныние впал: после легкой победы Искоростень твердыней ему показался. Не взять крепости с налета, а долго стоять – пыл у Свенальда пропадет. Вон уж в дружине его слышен ропот недобрый:

– Придет ночь – уйдем от города.

– Пусть князь со своей дружиной возьмет Искоростень.

– Довольно нам в крови своей купаться…

Не взяли к ночи города. К тому же все древляне перед заходом солнца взошли на стены и, открытые стрелам неприятельским, молились к Ра, повсюду воскурили жертвенники и радели до полуночи, воспевая древние гимны. И возымело их действо – заметался князь в великом смущении, подломилась воля, ослабла вычерненная душа. Бросился он к чародею Аббаю – кормильцу своему, уши затыкал, но всюду над древлянской землей гремели гимны к Ра Мельников. Аббай с обозом ехал : и не внимал ни ратным успехам, ни радениям древлян: он в кости играл с обозниками и, увлекшись, забыл о детине.

– Не взять мне города! – стал плакаться, ему детина. – Древлянам выпадает удача, им благоволит Ра!.. А я сегодня на него руку поднял. Мне был знак. Я же знака не изведал и восстал на отца своего! С отцом небесным бился в поединке! Ведь не древлян разил на поле брани, а бога Ра уязвил копьем… Горе мне, безумку!

– Уйми печаль свою, князь! – весело воскликнул кормилец. – Ты мудрый и великий герой. След ли никнуть тебе, которому я открыл таинство управления миром? Ты же сомлел, едва увидев силу! Чего ты боишься? Полно горевать, властелин! Вспомни, какой герой не ратился с отцом? Кто не мерялся силой со своим родителем? А великан Геракл не задирал ли Ра, лук наставляя на него? Но в дар от Гелиоса поимел лишь восторг и помощь. Так мир устроен, князь: не взойти на Олимп тому, кто не сразился с богами! – он погрозил пальцем и засмеялся. – Боги и близко не подпустят к себе слабодушных! Не бойся богов! Путь к власти над миром открывается тому, кто поклоняется им, но и готов сразиться. Божественной сути не обрести, пока не уязвишь бога!

Однако детина, слушая кормильца, еще более затужил и повесил голову.

– Что сотворил я? И ныне что творю? Ровно сам не свой. Зачем пошел на древлян? Почто гублю братьев своих, славян?.. Твоя наука, чародей, не славу мне принесет, не честь, а позор великий. Ведь я – Великий князь. И след мне созидать земли, князей мирить; я же сам распрю учинил и вот зорю древлян…

– Неужто ты забыл? – взбодрил его Аббай. – Ты рожден, чтобы править миром. Все страны и народы будут под твоей пятой!

– Мне бы Русью править – и довольно, – тянул волынку князь. – Земли свои освободить от чужестранцев, племена славянские избавить от их непосильной дани… Мне бы Русь собрать в кулак.

– Мала тебе Русь, ведь ты великий муж! – кормилец вынул пергаментный свиток. – В этом древнем свитке – тайные магические знания, как овладеть миром, с кем следует вести войны…

– Мне мудрости довольно, – воспротивился Святослав. – Они и так терзают сердце… Они живут во мне, как человек чужой… Мне бы своего ума!

И тут кормилец, изловчившись, ударил свитком князю между очей! Детина зажал глаза ладонями и застонал от боли.

– О, и свет померк… А чудилось, просияло…

– Встань на ноги, властелин! – приказал чародей.

Святослав встал, ровно жеребец, смиренный носоверткой – дыхнуть не смел.

– Кто пробудил тебя от дремы русской? – вопросил Аббай.

– Ты, чародей…

– Кто тело твое создал, богатырь?

– Ты, творец…

– Кто знанием наполнил разум недостойный?

– Ты, ты, кормилец мудрейший!

– Кто же тебе господин до скончания века твоего?

– Ты, всемогущий, мне господин! – неистово воскликнул князь, готовый броситься в ноги кормильцу. – Я – раб твой. Суть червь земной. И поползу, куда пожелаешь.

– Вот и славно, – уже ласково заговорил Аббай и развернул свиток. – Научу тебя многим премудростям, как править миром, как покорять народы и страны. Открою тебе тайные кормила власти, чтобы в безымянном море ты правил по пути, известному немногим. Так слушай меня в последний раз и внимай каждому слову.

– В последний раз? – испугался детина. – Ты оставишь меня?

– Сколько же еще кормить? Ты возмужал и утвердился – бери кормило сам. И правь достойно, как учил тебя. Рука твоя крепка, и воля – сына бога!

– Жаль отпускать тебя…

– Пора… А ты покуда правь на Руси. Я знак подам к войне или к миру. Придет гонец от меня и перстень покажет, вот такой. – Аббай показал ему руку. – И молвит слово. Склонишься перед ним, как передо мной, ибо это буду я, только в ином образе.

– Повинуюсь, господин…

– А теперь слушай, – кормилец начал читать свиток – детина обратился в слух Знак Рода в правой мочке уха вдруг обагрился кровью и исчернел – то запеклась кровь. Душа же обратилась в коросту.

Княгиня пришла к Искоростеню, когда детина князь не ходил уже на приступ, а, обложив город, требовал дань с древлян. Позрев на мать, приободрился, однако завопил, ровно не муж, а дитя малое.

– Мать! Отчего древляне не дают мне дани? Говорят, мстить я пришел. Но ты же знаешь, возьму дань, и с миром удалюсь. Попроси их, пусть дадут мне. Я же Великий князь!

– Да, сын, ты Великий князь, – мягко подтвердила она. – Но послушай мать. Вернемся в Киев с дружинами. А древлян оставим в покое, пусть живут. Довольно мы им мстили.

– Но жив еще князь Мал!

– Знать, рок ему – остаться в живых, – смиренно промолвила княгиня. – Тебе же рок – Русь на крыло поднять, а не зорить ее. Это воля судьбы, потому ты и явился на свет.

– Нет, матушка! – засмеялся детина. – Я сам себе владыка и свою судьбу творю сам! Вы все Даждьбога внуки, а я его сын! Мне отец – бог Род!

Встрепенулась княгиня:

– Кто поведал тебе? От кого ты услышал об этом?

– От того, кто пробудил меня и поставил на ноги! – с гордостью сказал детина. – Ты утаила от меня истину, но он ее открыл! Да не кручинься, мать. Не ты ли сама против его воли принесла на свой двор и избрала кормильцем? –

– Да, это я… Незрячая, гордая, – загоревала княгиня. – А след было изгнать чародея черного.

– Он люб мне, матушка! – воскликнул Святослав. – Неужто отняла бы то, что сыну любо? Он пробудил меня и научил многим тайным мудростям. А прогнала бы чародея – я следом бы ушел. Таинства знаний выше, чем княжеская власть. К тому же, что мне Русь? Когда я от кормильца изведал суть всех вещей и теперь стану править всем миром? А ты станешь жить во дворцах каменных, среди роскоши великой, и не на коне скакать, а на слонах в золоченой кошеве. Служить тебе приставлю не вздорных нянек да строптивых боярынь – невольниц черных и смуглых арапчат. Они послушны.

– Да сбывны ли слова твои, опомнись! – пыталась урезонить его мать. – Твоя судьба – землю русскую украшать и всю жизнь служить ей.

Детина лишь рассмеялся: от недавней мудрости его и следа не осталось…

– Руси мне мало! Я изведал свой рок и открою тебе его суть. Вот покорю древлян – на северян пойду, потом на вятичей и словен. Всех покорю и соберу под свою, десницу!

– Зачем же, сын? Ведь дед твой, Рурик, уж собрал, – слабо воспротивилась княгиня, не узнавая сыновьей разумности. – Ты же вздумал покорять, что тебе давно покорно.

Вдруг очи Святослава стали грозными – тяжелый лик кровью налился и счернели очи.

– Мне надобно создать империю! Великую и прославленную в веках! Чтобы не я земле служил, а она бы мне. Единолично буду править. И потому мне следует вывести все княжеские роды.

– Неладное ты задумал, сын! – . устрашилась княгиня. – Опомнись! В Руси порядок установлен изначально: каждой земле свой князь. Изведешь князей, разрушишь все устройство – погибнет Русь!

– Ну и добро! – бездумно отрезал детина. – Я выстрою новый порядок и, безраздельно властвуя, создам иную Русь, в которой буду – каган! А эта пусть сгинет!

– Ужели власти тебе мало?

Святослав взвеселился и потряс кулаком.

– Мало! Мне след повелевать, а я всего лишь правлю! Смирю все земли – соберу великую рать. Подобной рати не бывало в мире! Пойду походом на Полудень, за три моря. А прежде покорю арапов и подчиню ромеев. Затем только отправлюсь на реку Ганга. Там будет середина земли моей. Что недоступно было великому Александру, царю Македонскому, я, Святослав, сын Рода, сотворю и прославлюсь в веках.

Позрев зеленый пламень и холодный свет в очах сына, княгиня обмерла. Студеная рука стиснула ее сердце: устами сына говорили две стихии – мудрость и безумство! Он болен был! Дурная лихорадка сотрясала стан и искажала лицо. Он не внимал слову, напрасно было взывать к его рассудку или потрафлять нраву, но княгиня, помня, что незримая Креслава за спиной все видит и слышит, задумала схитрить, обманом увести в Киев детину. А там уж с боярами держать совет…

– Добро, Великий князь, – сказала покорно. – Побив древлян, ты славы не сыщешь. Пойдем же восвояси. Я помогу тебе дружину великую собрать. И ты отправишься в поход на реку Ганга.

– Нет уж, матушка! – детина погрозил мечом в сторону Искоростеня. – Покуда не возьму дани – и шагу не ступлю. Мой рок – за что бы ни взялся, все привести к концу. Не отступлю на пядь. Что замыслил – исполню.

– Какую же дань ты просишь с древлян?

– Да малую, матушка! По три голубя от дыма и по три воробья.

– Ты хочешь учинить потеху и посмешить древлян? – надежда затеплилась в охолодневшем сердце. – Добро, сын мой…

– Я накажу древлян, – со злостью вымолвил детина. – А посмеяться мне любо над Свенальдом. Пусть изменник в последний раз получит дань со своих владений! Поди к городу, мать, попроси. А я велю изладить клетки. Птиц отдам Свенальду, а мне попроси отдать князя Мала!

Когда в одной душе сходятся две стихии – мудрость .и безумство, – голос разума не долетает до слуха, мертвеет душа, разорванная надвое. Потакая сыну, княгиня отправилась к городским воротам. Древляне же, завидев ее, испугались: коли княгиня у ворот – не миновать суда этой хитрой жены.

– Что ж вы сидите, неразумные? – Обратилась к ним княгиня. – Дайте дань и живите с миром. Не трону Искоростеня!

– Ты мстить пришла! – закричали древляне. – Ведомо нам: замыслила ты со своим волчонком все наше стадо извести!

– Я мстила вам довольно, а сейчас лишь дань возьму!

– Какую же возьмешь? И чем?

– А по три голубя от дыма и по три воробья! – ответствовала княгиня. – Но сыну моему выдайте своего князя Мала!

– Этих птиц у нас довольно, – согласились древляне. – Да нет князя Мала! Мы бы и рады выдать его. Столько бед натерпелись! Да с ратного поля не вернулся Мал. Среди живых его нет, и среди мертвых нет.

– Добро, птицей возьму, – согласилась княгиня – А князя отдадите в другой раз, коли отыщете.

– Но поклянись оружием! – потребовали горожане – Слово дай, что не причинишь нам зла!

Княгиня подняла над головой меч, удерживая его за лезвие.

– Клянусь, древляне! Не стану мстить. Слово мое твердо!

Древляне поверили ей и воспряли. Сойдя со стен, побежали к своим дворам, чтобы поймать птиц, ибо наивны были и простодушны. Видно было, как расставляли сети, лазили по застрехам руками, снимали птиц с гнезд и сыпали под решето зерно да за бечевку дергали, накрывая им таких же простодушных воробьев. Взирая на них, Святослав торжествовал:

– Вот будет мне забава! Вот уж Свенальд набьет мошну! Вот уж потешатся древляне, когда вся пернатая дань вернется ко дворам своим.

А потом потешаться стал над Свенальдом. Усадил его на высокий престол, чтобы древляне, принося дань, кланялись своему господину. Не узрев подвоха, спесивый наемник воссел на престол и стал ожидать, когда понесут ему дань. И когда понесли – за пазухой, в корзинах и решетах, да запустили в клетки – взор старого воеводы от гнева стал орлиным, а долгий нос в клюв скрючился.

Ему ведом был позор, но только от супостата, когда он был побежден и бежал с поля брани, спасая свою жизнь. Но русские князья, которым он служил, доселе не унижали и не позорили его ни словом, ни делом. Тут же его дважды обманула княгиня, забив в землю послов, пришедших сватать, а потом еще отправила искать сына Люта. А теперь и сын ее, князь детина, отомстил позором!

Старый наемник не сошел со своего господского престола и вволю испил этого зловонного вина…

И все таки просчитался детина! Смертельно опозорить возможно было лишь вольную душу. Только ее ранит унижение! А он, старый невольник, забывший путь на отчину, уж и не помнил, что сотворил в последний раз, сообразуясь с разумом и сердцем. Не стыд испытал Свенальд, не срам, а лишь обиду и гнев. Глядя на птиц в клетках, он мрачно шевелил бровями – насмешкой заплатил детина! А под стенами Искоростеня четверть дружины его пала… Но и обида – не беда, и четверть войска – не велика потеря. Тот, кто нанял его рассорить Русь, за все воздаст. Иное дело, малолетний князь уж больно хитромудр и мыслит не по русски. Намедни лобызал, теперь посмеялся, а что измыслит час спустя? До него в Руси князья были честнее. Коль лобызали, то всерьез, а ежели смеялись – вволю. Этот же юный стервятник далеко видит и клюв имеет вострый, потому стремится не мертвечину клевать, а пищу с горячей кровью. Хоть и дерзка мать его орлица, но супротив сына – голубь непорочный…

Кто же научил его летать? Кто оперил младенца? Так мыслил воевода, по княжьей воле принимая дань обиду. Когда ж сорной птицей забили все клетки, а ее все несли и несли, древляне вконец осмелели и кричали со стен:

– Свенальдушко! Не мало ли получил? Ежели нужда есть – еще возьми. Сего добра избыток.

И детина дразнил его, не ведая, какие мысли в голове воеводы.

Доволен ли, Свенальд? Добрую ли честь тебе оказали? Вижу, богато взял, на всю дружину. Не забудь с сыном своим поделиться! Он тоже верно служит Руси! И с витязями своими поделись. Нам с матерью полагается по доле, да прощаем, возьми все себе. За преданность жертва!

Свенальд разлепил каменные уста:

Не по заслугам мне ныне с древлян брать. Возьми себе сполна и матери дай.

А ты щедрый, воевода! – одобрил Святослав. Поклон тебе… Казна истощилась, упадок в государстве. Коль ты сказал слово – мы с матерью возьмем. Но как же ты прокормишься с дружиной? Или есть кому вас кормить?

Старый наемник вскинул глаза: улыбался детина и смотрел вприщур. Все ведал! Все тайные замыслы раскрыл и торжествовал теперь, льстя лукавым словом Знать, не утешился одной насмешкой, след казни ждать более суровой…

Я прокормлюсь, – меж тем заверил воевода. – Мне любо посмотреть, как ты с матерью поделишься этой данью. Не обидишь ли ее.

Дешна рассмеялся и обернулся ко княгине:

Какую часть от дани возьмешь ты, матушка? Она отмахнулась, не желая лишать забавы безумца:

Нисколько не возьму. Тебе все принадлежит, бери, да пойдем домой.

– Это мне по нраву! – возликовал Святослав. – Если дань моя, что хочу, то с ней и сделаю. А хочу я немедля изжарить ее и, жареной верну древлянам. Пусть уж пируют всласть! А обо мне слава пойдет, что не корыстный я и щедрый. Так славы жажду!

Княгиня терпеливо ожидала, когда натешится детина и запросится домой – занималась вечерняя заря…

И тут позрела не утеху, не блажь бездумную, а изощренный ум, расчет коварный! Одеревенела, и конь под нею врос в землю…

Сыновьи отроки к птицам навязали куделек, запалили их и отпускали на волю с огнем. Что голуби, что воробьи, всяк ко гнезду спешил и, залетев за городскую стену, забивался под свои застрехи. В единый миг весь город вспыхнул и объялся неукротимым пламенем. Горели терема и крепостные стены, лачуги, лавки, клуни и амбары: куда бы ни пал взор – повсюду полыхал великий пожар, и треск огня сливался с воплями самонадеянных древлян.

Этот же огонь нещадный опалил княгиню и возбудил в ней страсть великой печали. Она опустилась на землю и на коленях, с мольбой поползла к сыну.

– Что сотворил ты? Кто научил тебя зловеществу?

Тщетно было вопрошать, Детина молча взирал на огонь и прикрывал глаза. Торжествовал! Вот шлем златоверхий сорвал с головы и наземь бросил, ибо раскалился от пожара. Здесь увидела княгиня – нет в ухе детины серьги! Знак Рода – светоносный Знак, – данный волхвом Валдаем от рождения, мог быть утрачен лишь вместе с головой…

– Где знак твой? – тихо спросила она, задавливая крик. – Ты обронил его? Или снял?

Услышал детина, но, зачарованный огнем, лишь отмахнулся:

– Безделица!.. Ты на древлян позри! Эко корежит их!

– Скажи, где Знак Рода?

– Полно, матушка, я подарил его… Позри же, мать! Должно, твой муж Игорь, взирая на огонь, радуется и восхваляет месть!

– Кого ты одарил серьгой? – княгиня вцепилась в потные волосы сына и встряхнула его голову. – Очнись, неразумный! Кому пожертвовал Знак свой?

– Мне без нужды, , а чародею утеха! – засмеялся детина. – Не золотом взял с меня – г – безделица приглянулась.

Она повисла на волосах его, трясла, драла и молила:

– Отними подарок! Верни Знак! Меч отдай! Меня отдай!.. А Знак верни себе!

– Мне больно, матушка, – пожаловался Святослав. – Не тереби волосы. Да стоит ли серьга того, чтобы сына казнить? Отпусти меня!

– О, горе мне! Ты рок свой чародею отдал! Кто ты теперь? В чем твой путь? Мне б очи выколоть!.. Ты же теперь слепец беспутный и безродный!

Детина вдруг разгневался, оторвал мать от волос своих и ровно тряпицу бросил на землю.

– Довольно терзать меня! Я волен над роком своим! Поди прочь!

Княгиня зажала руками уста свои и замерла на земле, словно забитая соколом птица.

Ибо с уст ее чуть не слетело слово, которого только и ждала вездесущая Креслава! Мысль проклятия своего материнского рока уж билась в голове и доставала сердце…

Не отрывая ладоней от уст, она медленно встала и побрела к коню своему. И то, что зрела окрест себя: леденило душу, и крик проклятия готов был сорваться и сотрясти пространство. Огонь заворожил всю русь, наемники присмирели, даже Свенальд поднял завесу бровей, и потускневшие очи его, видавшие огня, тут возгорелись. Лишь Святослав плясал возле огня, крича и ликуя, изрыгал огонь! И чудилось матери, огненный этот крик сжигает небо, и нет от него спасения.

И чтобы не крикнуть самой, княгиня встала на колени и забила свой рот землей…

Старый наемник возвратился от пепелищ Искоростеня в Киев, но не залег в своих хоромах, чтобы бражничать, как всегда бывало, да считать свое имение. Миновав двор свой, он отправился к Почайне, где было торжище и стояли корабли из разных стран. В разводьях соли на лице, в ржавых от дождей и пропыленных доспехах, с седой гривой нечесаных волос варяг этот более напоминал не витязя – изгоя.

Скрипя кольчугой и костями, Свенальд бродил среди заморских гостей и слушал разноязыкий говор, вглядывался в лица и тянул ноздрями чужестранный воздух, несомый с кораблей. Слух его оставался нем, чужие слова были незнакомы и вызывали чувств не более, чем вороний гам. Свой родной язык он не помнил, поскольку отроком еще был полонен вместе с отцом и продан в рабство на ромейские галеры. А речь рабов была срамна, убога и неказиста, однако обладала силой портить природный язык, как ложка дегтя портит бочку меда. Не минуло и трех лет, а длиннолицый раб успел забыть, кто он, чья кровь бежит по жилам и из каких земель произошел. Если уж попал под жернова неволи, не будучи зрелым мужем, вряд ли что спасет душу – скорее перемелет ее, в прах изотрет, в муку, а рабская жизнь в единый час испечет не хлебный каравай, но пресную лепешку. Кто рабства не изведал, тот может сказать: “Все можно превозмочь, была бы только вера”. Кто же вкусил этого хлеба, кто мечен был каленым железом, до смерти получает печать невольника.

И потому Свенальд никогда не снимал железного шлема, абы не показывать лба своего, однако же всякий невольник – будь он греком, персом или иудеем – в один миг признавал в нем бывшего раба.

Ставший безродным, бессловесным и безымянным в неволе, он вдругорядь был захвачен в плен, на сей раз славянским народом русь. И тут ровно еще раз родился, ибо не ведали рабства русские, и всякий человек, полоненный на войне, по прошествии срока становился вольным.

Единственное, что запомнил и сохранил Свенальд – это запах родины. Ни рабство с восьми лет, ни вековая служба в русских землях не выветрили запаха земли, неведомой и судной. В той стороне, где он на свет явился, витал сосновый дух, а вместе с ним пахло горючим камнем и овчарней. Не помнил ни отца, ни мать, но не забыл монету золотую с головою князя. И чей то голос говорил ему:

– Се наш древний царь. Позри, каков!

И потому в Почайне он нюхал корабли, да длинный его нос, забитый гарью и пеплом пожарищ, не мог учуять этих запахов, и грезилось, что всякий заморский гость прибыл с пепелища…

Ужель весь мир горит, как Русь?

Отчаявшись по запах найти корабль со своих неведомых берегов родных, Свенальд наугад поднялся по сходням на первый попавшийся.

– Эй, гость! Возьми меня с собой. Золотом отплачу.

Позрев на витязя изгоя, гость призвал толмача и спросил:

– Куда ты вознамерился пойти?

– Домой, – сказал старый бездомок. – Желаю умереть на своей земле. Нельзя же пуститься в Последний Путь с чужбины, нет хода. Всю жизнь прожил между землей и небом. Хочу, чтоб душа не маялась после кончины, нашла приют.

– Где ж твой дом? В какой стороне? Если по пути – возьму.

Свенальд нахмурился, сказал со вздохом:

– Не ведаю, купец. Но мыслю – где то есть.

– Как твое имя?

– Именем Свенальд. До не от рода мое имя… Звали иначе, а как, теперь уж и не помню… Кто новое давал, должно, знал старое, да нет его в живых…

Заморский гость, шевеля устами, произносил его имя – мял языком, пробовал на зуб, как пробуют монету, и наконец спросил:

– Быть может, ты язык свой помнишь?

– Знал я один язык, кроме русского. Да и того почти не помню. Когда греб на ромейской галере, кормчий иногда кричал: “Гур, белай, хож!” Я понимал его… А на каком наречии говорил он – не знаю.

– Сними порты! – потребовал гость. – И я скажу тебе, откуда ты.

– Зачем? – напрягся, ожидая насмешки, старый наемник.

– Сдается мне, ты иудей. На таком наречии говорят рабы.

– Нет, я был Гой! – заверил Свенальд. – И плоть мою не обрезали!

– Тогда ступай туда! – махнул рукой толмач. – Там люди от варяг пришли. Среди них есть имена, похожие на твое.

Старый наемник вдруг обрел призрачную надежду и поспешил на судно, пропахшее тяжелым духом человеческой плоти, мочи и солонины. И закричал:

– Я именем Свенальд! Мне любо прибиться к родной земле!

Северный гость был немногословен, хотя по русски говорил добро.

– В какой стране ты жил, витязь?

– Не ведаю, в какой….Смолой сосновой пахло, горючим камнем и овчарней.

– По берегам студеным везде так пахнет, – сказал гость. – А знаешь ли своих богов? Коли ты из северной страны, знать, твой бог – Один.

– Не помню, гость, – загоревал Свенальд. – В неволе будучи, я кланялся Христу и крест носил на вые, в Руси же мои боги – Перун да старый Род. А иногда и солнцу поклонюсь… Но Одина не ведал. А коли надобно, так и ему поклонюсь.

– Так кто ты есть? По облику – как будто варяг заморский, по речи – русский, но бога не знаешь ничьего. Так кто ты, человече?

– Бездомок я! – признался старый наемник. – А добро бы к смерти обрести покой на родной земле. Устал служить, и воевать устал. Смеются надо мной!

– Земли своей не ведаешь, а плыть собрался…

– Но можно поискать земли! – безнадежно предложил воевода. – Есть золото. Будет мало – еще принесу.

– Мне недосуг искать, – посетовал суровый мореход. – Да и отыщешь ли, коли не знал родной страны?

– Постой же, гость! А ну ка покажи монеты!

– Зачем? Не хочешь ли отнять?

– Да я бы дал своих… На тех монетах, кои ходили в стороне моей, есть голова царя!

– Таких полно везде! На всех цари! На то и злато!

– Я б своего признал!

Мореход кошель достал из под рубахи, монету вынул:

– На, позри. Да токмо не замай… Свенальд позрел, вернул со вздохом:

– Се царь не мой…

– Ну так иди, ищи. Авось найдешь.

– Продай мне свой корабль, – вдруг попросил Свенальд. – Я щедро заплачу, хоть серебром, хоть златом, хоть драгоценным камнем. Сего добра скопил довольно…

– Ты старый витязь, – укорил гость. – Продавши свой меч, кто бы ты стал? Я старый мореход, корабль мне свят. И лишь товар продажен. Купи товар! Сукна добротного или вот кожи. А есть и камень, суть янтарь…

Седые брови утаили очи Свенальда.

– Где же мне искать свою землю? Где взять корабль?

– Тебе же свычней мечом искать земли. Зачем корабль?

В тяжкой кручине умолк Свенальд, и угасла его мимолетная радость. Тем часом на корабле северного гостя вздулись ветрила и ударило медное било – миг отплытия настал. И лишь тогда спохватился старый наемник, стряхнул каменную пыль с лица и подал мореходу кожаный мешок с золотом.

– Как его имя? Один?.. Ему никогда не воздавал треб. Так возьми вот и воздай. Коль он мой бог – знать, он то помнит обо мне. Пусть призовет Меня, когда пробьет последний час, и пусть дозволит хоть одним оком позреть на отчий край. Всю жизнь ратился я за злато, а ныне любо мне уразуметь, достойно постоять мечом за землю отчую? Достойно ли за нее смерть принять? И стоит ли злата? А может, выше? Может, нет цены?

– Мне жаль тебя, изгой, – промолвил гость. – А Одину воздам, ступай же с миром.

Свенальд сошел на берег, и в тот же час корабль отвалил с попутным ветром. И скоро угас за далью, как угасает день, потом и вовсе растворился. Наемник старый, проводив судно, до темна еще бродил вдоль Боричева взвоза, но более уже не нюхал кораблей, не слушал чужих наречий. Его рок безродности был тяжелым, как палица, и так же разил до смерти. Не переломить лук стрелой, плетью обуха не перебить, а из дорожной пыли не испечь хлебов – все будет камень…

Уж в сумерках Свенальд поднялся в город, с оглядкой постучался в ворота своего двора. Отворила ему старуха служанка, поклонилась.

– Ах, батюшко Свенальд! Дружина твоя к полудню возвратилась, а тебя нет и нет…

– Притомился я?

– Чай, баню истопить?

– Я после брани не моюсь! – отчего то разозлился Свенальд. – След бы запомнить…

– Почто же, батюшко? – смутилась старуха. – Хоть пыль бы смыл, да пот… Да кровь то – эвон!

– Поди прочь, старая дура! – прикрикнул он. – Полсотни лет учу тебя, учу – все проку нет!

– Ой, батюшко! Забылась я…

– Забылась… – проворчал. – Да постарела ты! Ума уже не стало!

Кровь супостата была не грязь, а суть спасительная сила. Брызгая и плескаясь на доспехи и одежды в тесной битве, горячая, насыщенная жизнью, она впитывалась и врастала в тело, давая жизнь и силу. Чем более проливалось ее на витязя – тем дольше жизнь продлялась, и потому Свенальд так долго жил на свете. Только в Руси вот уже сотню лет, а пришел сюда с Руриком уже матерым.

Он достал монету, позрел на голову царя чужого и подал служанке, сдобрился – привык к безмудрой девке: по летам то она младше вдвое…

– Покличь мне слепого купца. Скажи, я пришел. Довольная подарком, старуха зашептала:

– Сдается, не слепой он! На торжище позрела…

– Зови, старуха! – прикрикнул Свенальд. – Мне недосуг слушать твои речи.

– В сей миг! – она засуетилась. – Испей покуда кваску, али пива – все поспело…

– Допрежь коня поставлю в стойло. Поэтому купца пришли в конюшню.

Служанка убежала, а он своей рукою расседлал коня и железной щеткой стал чистить шерсть. Белый конь был в крови и соли, все это высохло, спеклось – корою взялся конь, как древо. Однако под железом и кровь, и соль – все обратилось в пыль и облетело наземь. Се было худо, если человечья кровь врастала в лошадь. Не силу конскую давала, а человечий разум, и тогда верный боевой товарищ взвивался на дыбы, стонал, хрипел и плакал, не желая нести витязя в самую гущу битвы, а бывало, и с ума сходил…

Волосяной щеткой он выгладил и выласкал коня от губ до хвоста, от холки до копыт. И когда шерсть стала мягче шелка, он костяным гребнем расчесал буйную гриву, распутал челку и принялся вытряхивать и рвать из недр хвоста репьи, собранные с разных земель. В тот час на Свенальдов двор тенью проскочил слепой купец. Белками двигая, он вытянул руки.

– Ты где, Свенальд?

– Поди сюда… слепой.

Тот приблизился на голос, взмахнул седой бородой – будто поклонился, но не согнул спины.

– Имеешь что то сказать мне, храбрый витязь?

Свенальд раздирал хвост – сколько же репья по русским землям! Каким путем ни поезжай – везде пристанет и незаметно врастет в плоть, как кровь супостата, но не долголетье принесет, а суть насмешку, коль спутает, что конский хвост, что человеческий разум…

– След получить с тебя, купец.

– А справил службу? – ласково спросил слепой. – За княжью голову ты получил сполна. Но кто мне докажет, что князь Мал женился на княгине Ольге? Ведь уговор был – сочтемся после свадьбы.

– Свадьбе не бывать, – выпутывая репейник, пробурчал Свенальд. – Но желая сотворить ее, я понес урон.

– Мы платим по Итогу, – тихо засмеялся слепой. – А ты не выдал замуж красну девицу…

Репейник прошлых лет так набился в хвост, что уже не расчесать. Похоже, судьба этому коню со спутанным хвостом уйти в могилу.

– Я вел счет урону, – не слушая слепого, сказал старый наемник. – Сын Лют по хитрости княгини отправлен неведомо куда и, верно, сгинул. А с ним было дружины пять сот. За Люта – меру злата. За дружину на весь меч.

– Но уговор был!

Свенальд оставил хвост и жесткой рукой схватил бороду купца: мягкая борода, расчесана, ухожена, без сора и репьев.

– Урон понес, когда служил тебе! Плати! Принес ли злато? – он приподнял купца, оторвал от земли. – Что, слепошарый? По тяжести твоей, должно, принес… По уговору за урон воздашь!

– Пойдем в мою лавчонку, – заворковал слепой. – Там и воздам. С собой мало злата, один кошель…

– Нет, долгогривый пес! Здесь нанимал меня – здесь и желаю получить.

– Так отпусти! Я заплачу сполна, хоть условились мы по итогу…

– Плати в сей же миг!

Трясущейся рукой слепой достал из под плаща кошель тяжелый и меру – кубок для игры в кости. И зазвенело злато! Однако же Свенальд сорвал с головы шлем – то был единственный случай, когда он обнажил голову и лоб с клеймом.

– Вот моя мера! Ты ее знаешь!

– Ей ей, разоришь меня! – заохал слепой, в шлем всыпая золото. – Разве это шлем? Это же пивной котел! Ума не приложу, зачем наемному витязю иметь такую великую голову, как у Сократа? И малой достаточно, чтобы махать мечом…

– Теперь отвесь за Лютову дружину, – невзирая на ропот гостя, сказал Свенальд и соорудил безмен: подвесил на плетке дротик, к наконечнику привязал меч, к тупому концу – пустой кошель. Слепой достал еще кошель, поболе первого, насыпал золота, не обронив ни одной монеты, но меч перетянул.

– Сыпь еще!

– Мой безмен показал меру! – заспорил гость. – Мне давно известно, сколько весит твой меч. Я трижды взвешивал!

– А ты позри на мой! Он показывает – мало.

Слепой ощупал дротик и меч тряся щеками, отвязал кошель от пояса, добавил с неохотой. Свенальд собрал все золото в один мешок и бросил его в ясли со свежей травой для коня.

– По твоей милости я дани лишился. Теперь взыщу с тебя за дань. Урон есть урон! По договору плати вес двух мечей!

– О, проклятый варвар! – вскричал слепой, однако под плащом нашел еще два кошеля. – Отдаю тебе, что имею за труды свои! Тут все, что есть. Вес одного меча.

– А мне потребно два веса! – невозмутимо проговорил Свенальд. – Сын Лют с дружиной тоже от древлян кормился.

Сжелтели белки купца, однако он отмерил золото и стал взвешивать, заворчал со слезами в голосе:

– В прошлый раз твой меч был легче…

– Он кровью напитался, – пробурчал воевода, упрятывая золото. – Теперь я получил сполна. Ступай же прочь. И более не являйся.

И взявши гребень, принялся старательно расчесывать хвост. Слепой же не уходил, вращая белками, выказывая недовольство, вдруг погрозил пальцем:

– За разбой тебя бог накажет! Все отнял у бедного несчастного купца!

– Нет надо мною бога, – вздохнул Свенальд, – А злата у тебя еще довольно. На самом деле твоя утлая плоть весит вдвое легче, а ты еще тяжелый… Не искушай меня, ступай, покуда не отнял. Ведь я хоть и варвар, да безбожный…

– Придет и твой час! – пообещал слепой. – За все тебе воздается. Твой бог Один спросит за грехи. Он все видит, хоть ты и не признаешь своего господа. Придет твой судный день.

Свенальд вдруг оставил гребень и подался к слепому:

– Мой бог – Один? Ты знаешь это?.. Я слышал его имя сегодня. Посмотри мне в лицо. Может, скажешь, откуда я? В какой стороне земля моих отцов?

– Я слепой!

– Довольно лгать то мне! – старый наемник встряхнул купца – зазвенело золото. – Отвечай! Где моя сторона? Где род мой, племя?

– Твой род разбойники! – дерзко ответил слепой. – Племя лихоборов. Не зря же мечен лоб!

Свенальд потерял интерес и выпустил купца, опустившись возле конских ног. Кручина смирила ярость, и вновь пригрезился ему дух родины – смолой пахнуло и овчарней…

Меж тем слепой, сменив недовольство на угодливость, заговорил иначе: .

– Досточтимый витязь! Славный воевода! Не имеешь ли ты желания послужить еще? Отплачу, как захочешь.

– Не желаю, – пробурчал он. – Хочу князю своему служить и более никому.

– Но прежде служил мне! – засмеялся слепой. – Помысли, что выгоднее: за службу данью получать, как в Руси, или от меня чистейшим златом? Хлопот всего – отмерить, взвесить. А потом утаить надежно…

Свенальд и бровью не повел, круша репьи.

– Из всех князей, кому я присягал мечом, этот малолетний тронул мое сердце, – признался он. – Не словом и не златом покорил, а дерзостью своей. Кто бы из прошлых князей посмел оскорбить меня? Кто бы решился посмеяться над старым витязем? Святослав лихо потешился, и мне по нраву его буйный дух! Поэтому хочу ему служить. Коли нет у меня ни родины, ни бога…

– Служи, служи ему, – согласился слепой. – Потакай во всем. Что ни замыслит он – ты не противься, исполняй достойно. Тем и мне послужишь. Не тяжела будет служба?

Занятие оставив, Свенальд потряс головой:

– Не уразумел… За потакание заплатишь златом?

– Более получишь, чем в этот раз.

– Чудно, – задумался он. – Мне мыслилось, ратный труд дороже – Слепой осмелел, приблизившись к воеводе, хрупкой рукой ударил его в грудь.

– Так таки ты согласен?

Старый наемник протяжно вздохнул.

– Не свычно мне – потакать… Уволь, не стану. Не пристало мне злато даром получать. Всю жизнь за него служил, а ныне мыслю – за веру послужу. Этот ярый детина достоин моей веры! Княгине не любы замыслы его – мне в самый раз.

– Что слышу я? – изумился слепой, и в белых очах его возникли зеницы. – Чтоб пришлый на Русь и вечный наемник за веру служил? Ей ей, лукавишь! Или выжил из ума!

– А тебе не позволю смеяться надо мной! – рука Свенальда потянулась к горлу – гость отпрянул. – Не всем можно тешиться над воеводой!

– Но если я не златом заплачу? – вдруг предложил покорный купец. – Мзда в этом мире имеет много сутей…

– Чем же еще, слепец? – старый наемник отшвырнул гостя. – Ведь ты мешок с златом – вот твоя суть. Хоть и скряга, но готов и Русь прикупить, коль ею станут торговать.

– О, беден я! – взмолился слепой, вставая с земли. – Дохода мало, урон терплю. Если бы ты посмотрел, что ем и пью!

– Не властью ли ты вознамерился платить? – Свенальд заперхал горлом, что означало смех. – Такую мзду не принимаю. Кто рабства вкусил, тот лишь мечом способен править.

– Ты ведь жаждал знать, откуда родом? Где твоя сторона, отчая земля?

Свенальд вскинул брови – на мир смотрели голубые глаза!

Пахнуло смолой сосновой и горячим камнем…

– Жажду знать…

– Укажу тебе, за это и послужишь. Ну, по рукам?

Свенальд схватил его руку, как прежде не хватал и злато.

– Послужу! Но коли обманешь… Коли поскупишься… Меча марать на стану – руками разорву тебя!

– Уймись, варяже! – обрадовался слепой. – Да, я скуп, но ведь плачу. Служи, Свенальд. И получишь свою плату – умрешь на отчине своей.

– Дай задаток! – однако же потребовал старый наемник. – Так надежнее будет.

– Но чем ты желаешь получить?

– Отыщи мне сына, живым или мертвым. Ты всесведущ, не велик труд тебе будет. Что мне отчина, коли вернусь без Люта…

– Сыщу, – пообещал слепой. – Не минет и полгода.

– Нет, купец, считай, не сторговались…

– Когда же тебе надобно сыскать?

– А хоть в сей же час! Ждать могу лишь день другой.

– Сейчас могу поведать тебе немного, – слепой помедлил, – Довольно ли будет вести, где твой сын и жив ли?

– Пока довольно…

– Жив Лют, – сообщил гость. – Ив этот час плывет на корабле по студеному морю. Его княгиня услала за сокровищами на остров Ар.

– Добро, – после долгого молчания выдавил старый наемник. – Но все равно ты отыщи его и приведи ко мне.

Они ударили по рукам, после чего слепой так же незаметно удалился с воеводского двора. Свенальд же напоил коня, задал ему ржи и, дождавшись тьмы, злато перенес в хоромы, а там ковер персидский на пол бросил, ссыпал свою мзду и, запершись в покоях, стал священнодействовать. Служанка ведала его обычай и не мешала, ходя на цыпочках.

Так ночь прошла, весь день, и только к сумеркам наемник старый вышел из покоев, поел, вкусил вина и в позе горестной остался до темна. И лишь с приходом новой ночи пошел во двор, чтоб спрятать злато. Сыновью долю – треть – оставил в кошеле, иная треть полагалась дружине, а третья треть – сокровище Свенальда – обречена была уйти в тайник, суть в землю.

Весь существующий мир делился не на страны, роды и племена, не на вельмож и слуг, и более того, не на Добрых и злых людей. Все это было вымыслом досужим! Мир расчленялся всего лишь на две половины: одна таила клады, другая искала их. И в этом стремлении человеческого племени была сокрыта вся страсть, жизненная сила и неиссякаемая мощь существования мира. Поэтому старый наемник не золото в землю зарывал, не состояние прятал, а чародействовал, подобно искусному волхву. Покуда золото в кошеле или в руках – оно всего лишь сор, пыль, пух невесомый: чуть дунет ветерок – и разлетится в прах. Но если заложено в засмоленный горшок, в медный кубок или иной подходящий сосуд и в земные недра опущено под покровом ночи – оно переставало быть золотом и становилось сокровищем

Свенальд священнодействовал. Шаг за шагом ой обозрел весь двор и выбрал место – в глухом углу среди крапивы в землю врос тяжкий камень. Замшелый, осклизло – неподъемный, он внушал покой и вечность: он мог бы охранять не только сокровище, но, пожалуй, и прах. Старый наемник был сведущ, как следует зарывать клады. Обождав полуночного часа, он всыпал золото в медную братину и, засмолив ее, покрыл берестой, затем обернул куском конской кожи, еще раз засмолил и обвязал пеньковой веревкой, вплетая в нее былинки буковицы – травы, что оберегает клады от ясновидящих кладоискателей. Затем, таясь и озираясь, расшевелил заступом землю под камнем, а вместилище отрывал уже руками, чтобы не обиделась Мать – сыра – земля и не исторгла сокровища. Глубоко выкопал, на длину десницы вдоль каменного бока, и было уж вознамерился, подстелив холстинку, вложить в яму братину, но вдруг пальцы его нащупали горшок – зев засмоленный! И будто опалило руку – ужели чей то клад? Отрыв горшок, он вынул его из ямы и заперхал горлом – засмеялся: весу было в меч или даже поболее – это ли не удача? В сей же час он поспешил в хоромы и там затеплил свечу, чтобы позреть на клад…

И тут признал горшок, содержимое его – серебро и золото – тоже было знакомым… Чуть не прослезился – как он долго живет на свете! Ведь этот клад был положен в лето, когда светлейшие князья Трувор и Синеус отплыли в Последний путь. Сколько минуло времени? Без малого сто лет! Все, жившие тогда, давно примерли, и сам он обветшал, но золото и серебро – вот оно – светится живой слезой и горит неугасимым огнем. Что память человеческая? Подуло ветром – и уж нет ее. Сокровища же и в веках живы, поскольку золото это хранит в себе его молодость и суть бывшей когда то службы – суть сокровенной тайны…

И новым кляпом заклепав горшок, старый наемник опустил на место клад, присыпал для верности сверху травой буквицей – старая истлела, вложил медвежий клык в яму, чтобы держал на месте клад, чтобы горшок ни в землю бы не провалился, ни исторгся бы из нее. Свенальд на этом месте посеял крапиву, ибо возврат трава крапива не только стерегла клады, а и возвращала их, когда наступал час. Инно случается, такой крепкий оберег поставишь на сокровищах, что земля не отдает их даже хозяину.

Покончив с этим делом, Свенальд вновь пошел по двору, чтобы найти место для нового клада: ведь только глупец прячет в одно место несколько сокровищ. Ходил он долго – уж рассвет забрезжил, затем и солнце встало, однако Свенальдов двор – золотая нива! – была засеяна так густо и обильно, что не приткнуть более другого семени. Куда ни ступишь, куда ни бросишь взор – там кубок врыт, там – кубышка, а братине нет места в земле. Истомленный этим трудом, уже при свете дня, Свенальд разрыл навозную кучу подле конюшни, презрев обряд, бросил клад в яму и забросал дерьмом.

Добро, что не за золото нанялся служить слепому купцу, а то уж для сокровищ нет сокровенных мест…





Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   33




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет