Ален Рене Лесаж. Похождения Жиль Бласа из Сантильяны

КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ

так как одна привыкла к подчиненному положению субретки, а другая охотно

приучалась к роли хозяйки. Мы с Сипионом были мужьями столь

предупредительными и столь любимыми своими супругами, что вскоре испытали

счастье стать отцами. Они забеременели почти одновременно. Первой

разрешилась Беатрис и произвела на свет дочку, а через несколько дней

Антония преисполнила всех нас радости, подарив мне сына. Я послал своего

секретаря в Валенсию, чтобы сообщить эту новость губернатору, который

прибыл в Лириас с Серафиною и маркизой де Плиего, чтобы стать

воспреемником наших детей, почитая за удовольствие прибавить этот знак

своего расположения к прежним благодеяниям, которых я от него удостоился.

Моего сына, крестным коего был этот сеньор, а крестной - маркиза, нарекли

Альфонсом; а губернаторша, пожелавшая, чтобы я дважды стал ей кумом,

держала вместе со мною у купели дочь Сипиона, которой мы дали имя

Серафина.

Рождение моего сына обрадовало не только обитателей замка, но и

лириасские поселяне ознаменовали его празднествами, показавшими, что вся

деревня принимает участие в радостях своего сеньора. Увы! Веселье наше

продолжалось недолго, или, вернее, оно внезапно превратилось в сетования,

жалобы и причитания вследствие события, которое протекшие с тех пор

двадцать лет не смогли заставить меня позабыть и которое до сих пор живет

в моей памяти. Сын мой умер, и мать его, хотя роды сошли благополучно,

вскоре последовала за ним: летучая лихорадка унесла любезную мою супругу

после четырнадцати месяцев замужества. Пусть читатель, если возможно,

представит себе горе, меня охватившее! Я впал в тупое уныние. Слишком

сильно чувствуя свою утрату, я казался как бы бесчувственным. Пять или

шесть дней пробыл я в таком состоянии. Я не хотел принимать никакой пищи,

и, не будь Сипиона, я, вероятно, уморил бы себя голодом или помешался. Но

этот искусный секретарь сумел обмануть мою скорбь, приспособившись к ней.

Он заставлял меня глотать бульон, поднося мне его с таким огорченным

лицом, точно он дает его не для того, чтобы сохранить мою жизнь, а чтобы

растравить горе.

Тот же преданный слуга написал дону Альфонсо, чтобы известить его о

происшедшем несчастье и о жалостном состоянии, в коем я обретался. Этот

добрый и сострадательный сеньор, этот великодушный друг вскоре приехал в

Лириас. Не могу без слез вспомнить тот момент, когда он предстал моим

глазам.

- Дорогой Сантильяна, - проговорил он, обнимая меня, - я не для того

Антонию, как вы оплакивали бы со мной Серафину, если бы Парки похитили ее

у меня.

И, действительно, он проливал слезы и присоединил свои вздохи к моим.

Альфонсо.

Губернатор имел длительный разговор с Сипионом о том, что нужно

сделать, чтобы сломить мое горе. Они решили, что хорошо было бы на время

удалить меня из замка, где все непрестанно рисовало мне образ Антонии.

После этого сын дона Сесара предложил мне отправиться в Валенсию, а мой

секретарь так умело поддержал его предложение, что я согласился. Я оставил

Сипиона и его жену в замке, пребывание в котором, действительно, только

растравляло мою рану, и уехал с губернатором. Когда я прибыл в Валенсию,

дон Сесар и его невестка ничего не пожалели, чтобы ослабить мое горе: они

беспрерывно доставляли мне всевозможные развлечения, способные меня

рассеять; но, несмотря на все заботы, я так и оставался погруженным в

меланхолию, из которой они не могли меня извлечь. Сипион тоже не щадил

сил, чтобы вернуть мне душевное спокойствие: он часто приезжал из деревни

в Валенсию, чтобы справиться обо мне. Возвращался он то веселым, то

печальным, в зависимости от того, насколько я поддавался или не поддавался

утешениям. Эта черта мне очень понравилась; я был признателен за

выказанные им дружеские чувства и радовался тому, что обладаю столь

преданным слугой.

Однажды утром он вошел ко мне в комнату.

- Сеньор! - сказал он мне крайне взволнованным голосом, - в городе

распространили слух, который интересует все королевство: говорят, что

Филиппа III не стало и что принц-наследник вступил на престол. К этому

добавляют, что кардинал герцог Лерма лишился своей должности (*198) и что

ему запрещено даже появляться при дворе, а также, что дон Гаспар де Гусман

граф Оливарес (*199) стал первым министром,

При этом сообщении я, неизвестно отчего, почувствовал себя несколько

взволнованным. Сипион это подметил и спросил, откликаюсь ли я как-нибудь

на эти крупные перемены.

- А как хочешь ты, друг мой, чтоб я на них откликнулся? - отвечал я

ему. - Ведь я покинул двор: все происходящие там пертурбации должны быть

для меня безразличны.

- Для человека ваших лет, - возразил мне сын Косколины, - вы уж слишком

отрешились от мира сего. Знаете, какое желание мне пришло бы на вашем

месте, хотя бы из любопытства?

- Какое же? - прервал я его.

- Я поехал бы в Мадрид, - отвечал он, - и показал бы свою физиономию

молодому королю, чтобы проверить, узнает ли он меня. Вот какое

удовольствие я бы себе доставил.

- Понимаю, - сказал я ему, - тебе хотелось бы вернуть меня ко двору,

чтобы я снова попытал счастья или, вернее, снова стал корыстолюбцем и

честолюбием.

- Почему вы думаете, что снова развратитесь? - возразил Сипион. -

Имейте больше доверия к собственной нравственности. Я вам ручаюсь за вас

самих. Здоровые взгляды на двор, которыми вы обязаны своей опале, помешают

вам впредь бояться превратностей, сопряженных с придворной жизнью.

Выходите смелее в море, все рифы коего вам известны.

- Умолкни, искуситель! - прервал я его с улыбкой. - Неужели тебе

надоело видеть мое мирное житье? Я думал, что ты больше дорожишь моим

покоем.

подтвердили известие о смерти короля и о немилости, постигшей герцога

Лерму. Кроме того, они сообщили мне, что этот министр просил разрешения

удалиться в Рим, но что ему было отказано с предписанием отправиться в

свой маркизат, Дению. Затем, точно сговорившись с моим секретарем, они

посоветовали мне съездить в Мадрид и показаться на глаза новому монарху,

раз он меня знает и раз я даже оказывал ему такого рода услуги, которыми

великие мира сего охотно вознаграждают.

- Я лично, - сказал дон Альфонсо, - не сомневаюсь в том, что он

признает ваши заслуги. Филипп IV должен уплатить по долгам инфанта

испанского.

- У меня такое же предчувствие, - сказал дон Сесар, - и я смотрю на

поездку Сантильяны ко двору, как на средство, которое приведет его к

высоким должностям.

- Поистине, государи мои, - воскликнул я, - вы не думаете о том, что

говорите! Послушать вас, так мне стоит только Появиться в Мадриде, как я

сейчас же получу золотой ключ (*200) или губернаторство. Но вы ошибаетесь.

Я, напротив того, убежден, что король не обратит на мое лицо никакого

внимания, когда я ему покажусь. Если хотите, я готов сделать опыт, чтобы

вывести вас из заблуждения.

Господа де Лейва поймали меня на слове; мне пришлось уступить и

пообещать им, что я немедленно выеду в Мадрид. Как только мой секретарь

убедился в моем согласии совершить это путешествие, он предался

неумеренной радости. Он воображал, что едва я появлюсь перед новым

королем, как этот монарх отличит меня в толпе и осыплет почестями и

богатством. Ввиду сего он баюкал себя самыми радужными мечтаниями,

возносил меня до высших государственных должностей и строил собственную

свою карьеру на моем повышении.

Итак, я решился вернуться ко двору, имея в виду не столько служить

Фортуне, сколько удовлетворить дона Сесара и его сына, которым казалось,

что я вскоре завоюю благосклонность монарха. По правде сказать, я сам

ощущал в глубине души некоторое желание испытать, узнает ли меня юный

государь. Влекомый этим любопытством, но не питая ни надежды, ни намерения

извлечь какую-нибудь выгоду из нового царствования, я направился в Мадрид

вместе с Сипионом, оставив свой замок на попечение Беатрис, которая стала

превосходной хозяйкой.

большей скорости дал нам пару лучших своих коней. Мы пристали в

меблированных комнатах, где я уже раньше останавливался, у моего прежнего

хозяина Висенте Фореро, который с удовольствием меня принял.

Так как он гордился тем, что знал все происходящее как при дворе, так и

в городе, то я спросил у него, есть ли какие-нибудь новости.

- Новостей немало, - ответил он. - Со времени смерти Филиппа III друзья

и сторонники герцога Лермы лезли из кожи вон, чтобы удержать его на

министерском посту; но усилия их оказались тщетными: граф Оливарес их

одолел. Поговаривают, что Испания от этой перемены ничего не потеряла:

новый министр обладает будто бы таким всеобъемлющим гением, что один мог

бы управлять всем миром. Несомненно лишь то, - продолжал он, - что народ

составил себе очень высокое мнение о его способностях; будущее покажет,

хорошо или плохо заменил он герцога Лерму.

Усевшись на своего конька, Фореро подробно рассказал мне обо всех

переменах, происшедших при дворе, с тех пор как граф Оливарес стал у

кормила государственной власти.

Через два дня после моего приезда в Мадрид я в послеобеденное время

отправился к королю и встал на его пути, когда он проследовал в свой

кабинет; но король на меня не взглянул. На следующий день я вернулся на то

же место, но и на сей раз мне также не посчастливилось. На третий раз он

мимоходом окинул меня взглядом, но, казалось, не обратил никакого внимания

на мою особу. После этого я принял твердое решение.

- Вот видишь, - сказал я сопровождавшему меня Сипиону, - король меня не

узнает, а если и узнает, то не выражает ни малейшего желания возобновить

со мной знакомство. Я думаю, что нам недурно было бы вернуться в Валенсию.

- Не будем торопиться, сеньор, - возразил мой секретарь. - Вы знаете

лучше моего, что только терпением можно добиться успеха при дворе.

Продолжайте показываться государю: постоянно попадаясь ему на глаза, вы

заставите его внимательнее в вас вглядываться и вспомнить черты своего

ходатая перед прелестной Каталиной.

Дабы Сипион ни в чем больше не мог меня упрекнуть, я из любезности к

нему продолжал тот же маневр в течение трех недель; и наконец, настал

день, когда монарх, остановив на мне удивленный взор, приказал позвать

меня к себе. Я вошел в кабинет, испытывая некоторое волнение от свидания

наедине со своим королем.

- Кто вы такой? - спросил он. - Ваше лицо мне несколько знакомо. Где я

вас видел?

- Государь, - ответил я ему с дрожью в голосе, - я имел честь однажды

ночью провожать ваше величество вместе с графом де Лемосом к...

- А! помню, - прервал король. - Вы были секретарем герцога Лермы, и,

если не ошибаюсь, ваше имя - Сантильяна. Я не забыл, что при этом случае

вы служили мне с большим рвением и довольно скверно были вознаграждены за

свой труд. Ведь вы, кажется, сидели в тюрьме за это приключение?

- Так точно, ваше величество, - отвечал я. - Мне пришлось просидеть

шесть месяцев в Сеговийской крепости; но вы были столь милостивы, что

освободили меня.

- Я не считаю, что этим уплатил свой долг Сантильяне, - отвечал он. -

Недостаточно того, что я вернул ему свободу; я еще должен вознаградить его

за страдания, которые он ради меня претерпел.

При этих последних словах в кабинет вошел граф Оливарес. Фаворитам все

внушает опасение: граф изумился, увидев в кабинете незнакомца, а король

еще усугубил его изумление, обратившись к нему со словами:

- Граф, я передаю вам из рук в руки этого молодого человека; дайте ему

занятие; я возлагаю на вас заботу о его повышении.

Министр принял это предложение с притворно-любезным видом, оглядев меня

с головы до пят и изо всех сил стараясь догадаться, кем бы я мог быть.

- Идите, друг мой, - добавил монарх, обращаясь ко мне и подавая мне

знак, что я могу удалиться. - Граф не преминет использовать вас в

интересах королевской службы и в ваших собственных.

Я не медля вышел из кабинета и присоединился к сыну Косколины, который,

горя нетерпением узнать, что сказал мне король, пребывал в неописуемом

волнении. Заметив на моем лице выражение удовольствия, он заявил:

- Если верить моим глазам, то мы как будто не возвращаемся в Валенсию,

а остаемся при дворе.

- Весьма возможно, - отвечал я и немедленно же привел его в восторг,

изложив ему короткий разговор, только что происшедший между мной и

монархом.

- Дорогой хозяин, - сказал мне тогда Сипион в преизбытке радости, -

будете ли вы впредь верить моим гороскопам? Сознайтесь, что вы теперь на

меня не в претензии за то, что я побудил вас к поездке в Мадрид. Я уже

вижу вас занимающим высокий пост: вы станете Кальдероном при графе

Оливаресе.

- Вот чего мне вовсе не хочется! - прервал я его. - Это место окружено

столькими пропастями, что оно ничуть меня не привлекает. Я хотел бы

получить хорошую должность, на которой мне не представлялось бы случая

совершать несправедливости и вести позорную торговлю королевскими

милостями. После того употребления, которое я сделал из первого своего

возвышения, я должен пуще всего быть настороже против жадности и

честолюбия.

- Поверьте, сеньор, - отвечал мой секретарь, - министр даст вам

какую-нибудь хорошую должность, которую вы сможете занимать, не переставая

быть честным человеком.

Побуждаемый более Сипионом, нежели собственным любопытством, я на

следующий же день еще до зари отправился к графу Оливаресу, ибо узнал, что

всякое утро, как зимой, так и летом, он при свете свечи выслушивает всех,

у кого есть до него нужда. Я скромно поместился в углу зала и оттуда

внимательно рассматривал графа, когда тот появился, так как в кабинете

короля я не обратил на него достаточного внимания. Я увидел человека

ростом выше среднего, который мог сойти за толстяка в стране, где редко

видишь нехудощавых людей. Плечи у него были настолько высокие, что я счел

его горбатым, хотя он таковым не был; голова, отличавшаяся величиной

необыкновенной, свесилась на грудь; волосы были черные и гладкие, лицо

удлиненное оливкового цвета, рот впалый, а подбородок острый и сильно

приподнятый.

Все это вместе не создавало впечатления статного вельможи, но, считая

его к себе расположенным, я, несмотря на это, смотрел на него сквозь

розовые очки и даже находил его лицо приятным. Правда, он выслушивал всех

с любезным и добродушным видом и благосклонно принимал подносимые ему

челобитные, что, казалось, заменяло ему красивую внешность. Однако когда

до меня дошла очередь поклониться ему и представиться, он бросил на меня

суровый и угрожающий взгляд; затем, не удостоив выслушать, повернулся ко

мне спиной и возвратился в свой кабинет. Тогда этот сеньор вдруг показался

мне еще более безобразным, чем был на самом деле. Я вышел из зала, до

крайности озадаченный таким сердитым приемом, и не знал, что и думать об

этом.

- Знаешь ли ты, какой прием был мне оказан?

- Нет, - отвечал он. - Министр, спеша исполнить монаршую волю,

вероятно, предложил вам значительный пост?

- Вот тут-то ты и ошибаешься, - возразил я и немедленно рассказал ему о

том, как поступил со мной министр.

Он выслушал меня внимательно и сказал:

- Очевидно, граф вас не узнал или принял за другого. Советую вам пойти

к нему еще раз: без сомнения, он встретит вас более приветливо.

Я последовал совету своего секретаря и вторично показался на глаза

министру, который принял меня еще хуже, чем в первый раз, и при взгляде на

меня сдвинул брови, точно мой вид был ему в тягость; затем он отвел глаза

и удалился, не сказав мне ни слова.

Я был задет за живое таким обращением и собирался немедленно же

возвратиться в Валенсию. Но Сипион не преминул этому воспротивиться, не

будучи в состоянии отрешиться от надежд, его окрыливших.

- Разве ты не видишь, - сказал я ему, - что граф хочет удалить меня от

двора? Король сообщил ему о своем благорасположении ко мне, и этого

довольно, чтобы навлечь на меня неприязнь фаворита. Уступим, друг мой,

уступим добровольно силе столь грозного противника.

- Сеньор, - возразил Сипион в гневе на графа Оливареса, - я бы на вашем

месте не уступил позиции такой дешевой ценой. Я добился бы удовлетворения

за столь обидный прием, пожаловавшись королю на то, как мало ценит министр

его рекомендацию.

- Дурной совет, мой друг, - сказал я ему. - Если бы я совершил столь

неосторожный шаг, то вскоре бы в нем раскаялся. Я даже не знаю, не

рискованно ли мне дольше оставаться в этом городе.

После таких слов секретарь мой образумился и, сообразив, что мы имеем

дело с человеком, который мог вновь познакомить нас с Сеговийской

крепостью, начал разделять мои опасения. Он перестал бороться с моим

желанием покинуть Мадрид, откуда я собирался уехать на следующий же день.


ГЛАВА III. О том, что воспрепятствовало Жиль Бласу

выполнить свое решение и удалиться от двора.

О важной услуге, оказанной ему Хосе Наварро
Возвращаясь к себе в гостиницу, я повстречал прежнего своего приятеля,

Хосе Наварро, тафельдекера у дона Балтасара де Суньига. Несколько

мгновений я колебался, не зная, притвориться ли мне, что я его не заметил,

или лучше подойти к нему и попросить прощения за то, что так дурно с ним

поступил. Решившись на последнее, я с поклоном остановил Наварро и сказал

ему:

беседы с жалким человеком, отплатившим неблагодарностью за выказанную вами

дружбу?

- Итак, вы признаете, - сказал он, - что не очень хорошо поступили со

- Признаю, - отвечал я, - и вы вправе осыпать меня упреками; я этого

заслужил, если не считать, что мой поступок искуплен угрызениями совести,

которые за ним последовали.

- Раз вы покаялись в своей вине, - отвечал Наварро, обнимая меня, - то

я не должен о ней вспоминать.

Я тоже прижал Хосе к своей груди, и прежние наши чувства друг к другу

возродились вновь.

Он слышал о моем аресте и крушении моей карьеры, но все дальнейшее было

ему не известно. Я осведомил его обо всем, вплоть до недавней моей беседы

с королем, и не скрыл от него скверного приема, оказанного мне министром,

равно как и намерения вернуться в свое уединение.

- Ни в коем случае не уезжайте, - сказал он мне. - Раз монарх явил к

вам благоволение, то вы должны извлечь из этого какую-нибудь пользу. Между

нами будь сказано, граф Оливарес обладает несколько странным характером; у

этого вельможи - множество всяких причуд: иногда он, как в данном случае,

ведет себя возмутительно и никто, кроме него, не может объяснить этих

сумасбродных выходок. Во всяком случае, каковы бы ни были причины

оказанного вам дурного приема, стойте здесь твердой ногой: граф не

помешает вам воспользоваться милостями монарха, в этом я могу вас уверить.

Я замолвлю словечко своему господину, дону Балтасару де Суньига, который

приходится дядей графу Оливаресу и разделяет с ним заботы управления.

Поговорив со мной таким образом, Наварро спросил, где я живу, и на том

мы расстались.

Мне недолго пришлось его дожидаться. На другой же день он явился ко

мне.

господин согласен оказать вам поддержку; после того как я рассказал ему о

вас много хорошего, он обещал мне поговорить со своим племянником, графом

Оливаресом. Я не сомневаюсь, что он расположит его в вашу пользу, и

позволю себе даже сказать, что вы можете на это рассчитывать.

Не желая оказать мне лишь половинную услугу, мой друг Наварро через два

дня представил меня дону Балтасару, который сказал мне любезным тоном:

- Сеньор де Сантильяна, ваш друг Хосе расхвалил мне вас в таких

выражениях, которые заставляют меня действовать в ваших интересах.

Я отвесил сеньору де Суньига глубокий поклон и ответил, что до смерти

буду чувствовать признательность к Наварро за то, что он доставил мне

покровительство министра, которого справедливо величают "светочем

государственного совета". В ответ на эти льстивые слова дон Балтасар

рассмеялся, хлопнул меня по плечу и продолжал в следующих выражениях:

- Можете завтра же явиться к графу Оливаресу: вы останетесь им

довольны.

Итак, я в третий раз предстал перед первым министром, который узнал

меня в толпе и окинул взглядом, сопровождавшимся улыбкой, которую я счел

за доброе предзнаменование.

"Дело идет на лад, - сказал я про себя. - Дядя, видно, урезонил

племянника".

Я мог ожидать только благожелательного приема, и мои ожидания

оправдались. Граф, выслушав всех, пригласил меня в свой кабинет и сказал

фамильярным тоном:

- Друг Сантильяна, прости мне беспокойство, которое я причинил тебе,

желая позабавиться; я доставил себе удовольствие помучить тебя, дабы

испытать твое благоразумие и посмотреть, как ты поступишь с досады. Не

сомневаюсь, что ты вообразил, будто мне не нравишься; напротив того, дитя

мое, я признаюсь, что особа твоя пришлась мне как нельзя более по душе.

Да, Сантильяна, я чувствую к тебе расположение: если бы даже мой государь

не приказал мне позаботиться о твоей судьбе, я сделал бы это по

собственному почину. Кроме того, мой дядюшка, дон Балтасар де Суньига,

которому я ни в чем не могу отказать, просил меня смотреть на тебя, как на

человека, в котором он принимает участие. Этого достаточно, чтобы я

решился принять тебя на службу.

Это вступление оказало на меня такое действие, что все чувства во мне

смутились. Я упал к ногам министра, который, подняв меня, продолжал в

следующих выражениях:

- Возвращайся сюда после обеда и спроси моего управителя: он сообщит

тебе те распоряжения, которые я ему дам.

С этими словами сиятельный граф вышел из кабинета, чтобы отстоять

обедню, что он делал ежедневно после аудиенции, а затем отправился к

королю на ранний прием.