Сенгир-хан Аттила у себя дома

11.Сенгир-хан Аттила у себя дома

Молодой тайчи Аттила взял первую и старшую жену биттогурку Эрихан¹¹¹ девять зим тому назад, сразу же после возвращения из Западного Рума. Ага Ругила возжелал, чтобы его племянник, сын его брата Мундзука, двадцатитрехлетний Аттила породнил бы племя хуннагуров с сильным племенем старших родственников биттогуров, женившись на семнадцатилетней хыс¹¹² Эрихан, дочери покойного кагана Харатона от старшей жены славянской ханышы Златы. В восемнадцать лет юная жена подарила своему благоверному первенца, которого нарекли Эллаком¹¹³. В настоящее же время старшему сыну уже восемь лет, он находится под присмотром и воспитанием матери-биттогурки Эрихан. «Но джигит он уже боевой! – радостно промелькнуло в мыслях у сенгир-хана. – Уже прекрасно скачет на лошади-двухлетке, стреляет метко из детского лука, кидает ловко аркан, отлично плавает и вообще является заводилой среди своих сверстников. Для него уже следует нанять грамотных учителей и обучить его письму, чтению, географии и счету».

Второй, и пока последней, женой хана восточного гуннского крыла является восемнадцатилетняя остготка из знатного германского царского рода потомственных королей-конунгов Амалов Сванхильда. При воспоминании о ней у сенгира возликовала душа. Крупнотелая, отлично сложенная, широкозадая, золотоволосая, зеленоглазая девушка пленила его сердце два года назад, когда он по делам каганата пребывал с кратковременной миссией в главном городе остготов Виндобоне. Он заслал сватов-худа и год назад эта миловидная девица стала его супругой-хатын. «Кстати, готы уже переняли у нас, у гуннов, это наше исконное наименование и называют своих жен повсеместно «гадин»¹¹⁴», почему-то подумалось молодому хану.

«Кстати, эти германские готы вместе с гуннским названием «хатын» также переняли у нас и наименования действия, присущего этой хатын. По-гуннски «беррее» означает понятие «давать, приносить, рожать». А готы заимствовали также и это слово в свой язык – «беран»¹¹⁵».

И вот, наконец, последний ночной привал на левом берегу небольшого безымянного притока Дуная. Весна уже полностью вступила в свои права, стало жарко днем и не холодно ночью. Палаток не ставили. Покидали на берег речки толстые конские попоны, сняли с заводных и грузовых лошадей весенние теплые кожаные накидки для укрывания во время сна. Нукеры полусотни занимаются своими обычными делами, умываются у воды, причесываются, подстригают друг другу коротко волосы. Стало сейчас притягательно у гуннских воинов укорачивать волосы на голове до предела, по подобию румийцев, которые вообще имеют на голове очень короткий волосяной покров. На полусотню сабирских джигитов разложено всего два костра, на которых на железных треногах висят два медных казана. В них готовится мясная сурпа. Вынимается из переметных сум – хоржунов вяленое мясо и твердые сыры-йохуруты¹¹⁶, из торсуков¹¹⁷ выцеживаются в деревянные чаши последние остатки кумыса. Выделили ночной караул из десятка воинов для обережения сна остальных. Они по очереди будут в темноте нести стражу, чтобы никто не мог бы неожиданно напасть на спящих гуннов.

Утром сенгир Аттила при первых лучах солнца оглядел местность, где они заночевали. Прекрасный был весенний пейзаж! С севера и юга их бивак имел естественные преграды – овраги. «Молодец полусотник, – промелькнуло в мыслях у молодого хана. – Хорошее место выбрал!» Овраги прорастали по-весеннему пахучими и бьющими в нос травами. Уже покрывались там зелеными листьями и разноцветными цветками кусты шиповника, боярышника, терна, барбариса, облепихи и диких груш. Тайчи Аттила спустился по нижнему оврагу, пробираясь сквозь пока еще не колючие кусты, к медленно бегущему протоку, чтобы умыться. По дну пологой расщелины начинает свой рост смородина, появились первые грибы – атсы¹¹⁸, виднеются стволы молодых орешин. Уже с раннего утра здесь голова начинает кружиться от всевозможного птичьего щебета, со стрекотанием сверху вниз ныряют белобокие сороки, под ногами шуршит худой ежик. Но солнце вскоре припечет и тут все стихнет и попрячется по укрытиям, гнездам, мелким углублениям и норам. Природа вместе с молодым ханом восточного крыла радовалась жизни и пробуждению от ночного сна…

Вот, наконец, долгожданное кочевье. Здесь дом и семья сенгира Аттилы. Высокая белая ханская юрта-орду стоит в центре. На десяти шестах перед ханским орду развеваются на ветру десять разноцветных конских бунчуков¹¹⁹. Это означает, что правитель восточной половины гуннского каганата может выставить в бой десять туменов войск. По окружности такие же жилища, но поменьше. В них проживают две жены молодого хана, дети, слуги и ближайшие степные вельможи и советники. А уже поодаль вокруг в строго определенном порядке стоят юрты, шатыры¹²⁰ и хижины-алачуги всех прочих обитателей стойбища, воинов, членов их семей и других соплеменников.

С великой радостью встретила его миловидная байбиче¹²¹ Эрихан. Потупив глаза и положив обе руки на свой чуть округлившийся живот, верная старшая хатун отвесила полупоклон по-гуннски и взяла в свои руки повод его разгоряченного гнедого коня:

– С прибытием тебя, мой господин, – мелодично произнесла она.

Ее женственный приятный, как журчащий горный ручей, хрустальный голосок всегда взбадривал сенгира Аттилу и доставлял радость слуху и печени.

– Я поздравляю тебя с рождением сына! Надеюсь, великие небесные боги даруют ему и тебе, его отцу, долгое здоровье и благополучие, – продолжала биттогурка Эрихан своим чарующим голоском услаждать слух своего благоверного: – Твоей токал¹²² Сванхильде нездоровится, она еще не оправилась от родов. Твой сын родился очень крупным. Весь в тебя.

Хан Аттила соскочил с седла, взял беременную старшую жену за руки и, пристально глядя ей в глаза, тихо сказал:

– А я по тебе соскучился. Я привез тебе подарок, вот этот золотой браслет с драгоценными алмазами. Я хочу, чтобы и ты подарила бы мне еще одного сына, который будет мужественным властителем всех людей, живущих в степи.

Прекрасная Сванхильда лежала в своей юрте на высокой постели у дальней почетной стенки, вокруг нее хлопотали несколько знатных пожилых гуннок, одна из них привязывала новорожденного к переносной деревянной люльке-бешику, видимо, его распеленали, обтерли запотевшие животик и ножки и теперь снова пеленали. Молодая токал выглядела бледной, она находилась в спокойном и глубоком сне. Радостный отец прошел к бешику, взглянул на сына, который крепко и безмятежно спал, как и все младенцы такого возраста. Немолодая гуннка, укладывавшая в люльку ребенка, тихо прошептала:

– Великий хан, твой малыш-сынок похож на тебя так же, как маленький белый зайчонок похож на большого белого зайца. Хвала небесной Умай-ане!

У гуннов такое сравнение обозначало только одно – самую большую степень сходства.

Сенгир Аттила вынул из внутреннего карманчика боевого пояса шесть золотых солидов и раздал каждой из находящихся в юрте и заботящихся об его хатун и о новорожденном пожилых женщин по одной монете. Это был воистину ханский подарок – за одну такую желтую тяжеловесную металлическую монету-тенге можно было купить с десяток жирных яловых кобылиц! Старухи рассыпались шепотом в потоках благодарственных слов. Хан восточного крыла вышел из жилища наружу. Заходящее солнце красным диском озаряло далекий горизонт. «Завтра будет жарко!» – думал сенгир-хан Аттила.

Как-то в детстве отец, хан левого гуннского крыла Мундзук, рассказывал своему первенцу, единственному сыну Аттиле, что в семье его родителей родились девять детей, из них три брата (и среди них сам тайчи Мундзук) и шесть сестер, но по странной случайности выжили в детстве лишь братья (Ругила, Мундзук и Октар), а все сестры умерли во младенчестве. И потому, чтобы сберечь жизнь своего первенца Аттилы, его, оказывается, при рождении отдали на некоторое время одной бабке-повитухе, которая его усыновила. Полгода совсем еще маленький Аттила жил в простой серой юрте старой хатун и его поили исключительно козьим молоком. Как рассказывала малышу Аттиле также его мать, сабирка Чури, эта пожилая приемная матушка-ана, в соответствии со всеми обрядами гуннского хуннагурского племени, сшила ему одеяльце из шкуры дикого вепря и повесила в его изголовье на бешике клык тигра, чтобы отпугивать его запахом и видом злых духов-албысов. Через полгода она, также в соответствии со степным адатом, «продала» малыша Аттилу назад его родным отцу и матери. За полугодовалого младенца «заплатили» столькими дорогими шкурками пушных зверьков (соболем, норкой и куницей), сколько он весил в это время сам. И чтобы уберечь ребенка от сглаза и от нехороших албысов, ему только через полгода после «покупки» назад дали имя-оберег «Аттила», что означает сын (ила), принадлежащий отцу (атти), но не матери.

Уже в предвечерних сумерках поскакал один без охраны (кого остерегаться в своем родном кочевье!) сенгир Аттила к Олту. На высоком прибрежном пригорке его взору представилась разлившаяся от весеннего половодья широкая река. В сумерках хану восточного крыла даже почудилось, что он находится не на речном, а на морском берегу – до того привольно плескалась вдали, вплоть до горизонта, отсвечивающая полную луну вода. «Назову я малыша Эрнаком¹²³, – твердо решил про себя хан восточного гуннского крыла, – и пожелаю ему, чтобы он повелевал всегда многочисленными, как эта полноводная река, туменами».