Аммиан фон Бек Гунны Трилогия: книга III аттила – хан гуннов

3.Последняя служба коня

Туменбаши Аттила встряхнул своими каштановыми длинными волосами, рассыпавшимися при непокрытой голове по плечам, сверкнул своими светлыми глазами, встал во весь рост на стременах, взмахнул камчой, издал боевой румийский клич «Барра!», к которому привык в годы службы в конном подразделении 136-го румийского галльского легиона, и ударил нагайкой-камчой по крупу своего норовистого коня. Тарпан с места взял быструю иноходь. Темник Аттила любил ездить верхом на иноходцах, на которых можно сидеть без встряски и подскоков, как на толстой удобной кошме в юрте.

От стойбища материнских родичей и до реки Гипаниса было расстояние в треть конского перехода, которое молодой туменбаши постоянной скорой иноходью преодолел по лесной дороге за половину румийского часа. Солнце уже с утра неимоверно печет в этот летний день. Нет никакого дуновения, даже маленького ветерка. Только по обочинам дороги вездесущие птицы распевают свои утренние песни. Они будут так свистеть, щелкать, издавать трели, кричать и производить свой обычный утренний шум еще недолго; лишь солнце ударит своим лучами напрямую в лесную чащобу сверху и уже до пополудни они замолкнут и займутся своими другими делами. Вот уже видна широководная река, медленно несущая на юг свои тяжелые воды. Около берегов водный поток создает небольшие буруны и водовороты, которые заметны издали по крутящимся на одном месте, сорванным молодым деревцам и ветвям. Около реки прерывистой стеной стоит высокий тростник. Он отличается от тонких камышей своей толщиной и высотой и состоит из суставчатых стеблей-палочек, которые однако снизу толстые, едва вмещаются в обхват между двух ладоней, но вверху, перед начинающими распускаться темно-зелеными метелочками, уже узкие, толщиной в большой палец. Обычно шумящие нескончаемым перестуком трубчатых стеблей друг об друга, сейчас ввиду полного безветрия, тростниковые заросли молчат, даже не колышется верхний молодой зачинающийся чуп⁴³.

Сенгир Аттила почему-то вспомнил, как славянские джигиты, которые ходили несколько лет назад вместе с хуннагурами в поход на Балканы, учили его на Дунае пользоваться стеблями тростника для тайного передвижения под водой. Нужно взять три пролета стебля средней части тростника, длинным прутом пробить перемычки, опуститься под воду с грузом-камнем, чтобы не всплывать преждевременно, и дышать ртом через эту естественную трубку. И таким образом, оказывается, можно скрываться под водой долго и появляться в совсем отдаленном месте от точки погружения. Вспомнив об этом, туменбаши Аттила усмехнулся: а зачем степным жителям такие тайные водные погружения? Хотя и так все гунны умеют хорошо держаться на воде, вон сколько водных преград преодолели, идя сюда к Дунаю от великой гуннской реки Ээртыс⁴⁴.

Вот широкий, свободный от тростниковых зарослей участок берега. Сюда гоняют скот на водопой окрестные пастухи – на крупном, утоптанном сотнями копыт прибрежном песке лежат катышки и отходы жизнедеятельности домашних животных, малые и побольше, различной величины. Темник Аттила соскочил с коня, расседлал его, снял уздечку, разделся сам догола, поднял с песка лежащий еще с прошлого года иссушенный ствол тростника длиной в три локтя⁴⁵ для управления лошадью в потоке, вскочил на тарпана и ударом пяток направил животное к берегу. Громко отфыркиваясь, входила лошадь в воду. Всадник легким ударом импровизированной нагайки – стебля тростника справа по шее коня повернул его против течения на север. Даже легкое постукивание по шее мерина вызывало внутри тростниковой трубки звонкий гул, она была насквозь полая – стебли с закрытыми перемычками издают глухой шум. Наконец, наездник погрузился в воду на конском крупе по пояс, лошадь уже плыла, перебирая в воде ногами. Туменбаши мягко соскользнул с конской спины и поплыл рядом, держась одной рукой за гриву благородного животного. Расстояние до берега стало уже около ста пятидесяти шагов⁴⁶. Вода была прохладная и приятно освежала тело. Мерин спокойно плыл, пофыркивая и развернув голову вправо в сторону плывущего рядом хозяина.

Непроизвольно повернул пловец голову в направление берега, откуда он отплыл, и изумился. Там на гнедых конях при свете яркого утреннего солнца в одну шеренгу строилась десятка вооруженных луками всадников. Более того, они уже все натягивали тетиву, ожидая команды старшего. Куда они все собираются стрелять? И здесь Аттила ужаснулся – стрелки имели целью его! Молнией пронеслось в голове: расстояние для конных лучников просто отличное и цель тоже отменная – никуда не может скрыться. Конные на берегу были в темных одеждах и в темных же головных уборах – колпаках неопределенной племенной принадлежности. Старший всадник с северной стороны шеренги дал отмашку на метание стрел. Пловец нырнул под воду, держась за конскую гриву, и задержал дыхание. Но что это? Голова плывущего тарпана вдруг поникла, ноги засучили в воде, конский корпус развернулся на бок и стал уходить под воду. О праведный Тенгири-хан! Если всплыть, то получишь смертельную стрелу в голову! О милосердная Умай-ана! Спасибо тебе! Ведь у него в руках полый тростник! Аттила вложил один конец тростника себе в рот, выставил другой над водой и сильным выдохом, используя последний запас воздуха, выдул вверх из стебля воду. И осторожно попытался сделать вдох. Трубка была свободна от воды. И он жадно задышал, все продолжая держаться за гриву мертвой лошади, медленно уносимой под водой вниз по течению. О небесные боги, только не втягивайте конскую тушу ниже к речному дну! Иначе вода вытолкнет тело пловца с воздухом в груди на поверхность, а там достать его стрелой для меткого лучника – это пара пустяков, даже проще, чем ребенку поймать арканом шестимесячного теленка.

И небесные властители услышали мольбы подводного пловца и стали держать корпус убитой лошади (одна смертельная стрела попала ей в глаз) в верхней водной толще, давая возможность пловцу держать конец тростниковой трубки над водой. Только бы отплыть подальше, держась за спасительное туловище коня, вниз по течению, а там густые тростниковые заросли в плавнях скроют его! И почему-то в голове замелькал неспешный счет: бира, икида, уча⁴⁷... Каждая цифра – это один воин, который жаждет защитить Аттилу. Вот уже цифра сто – юз, тысяча -мин, две тысячи – икида мин, три тысячи – уча мин.

Всё, он уже далеко от того страшного берега! Можно всплывать. Спасибо тебе, преданный конь! И в смерти ты, истекая кровью, сослужил своему хозяину верную и нужную службу! Ты спас ему жизнь!

Долго сидел в прибрежных зарослях тростника сенгир Аттила. И даже водяные змеи, которых он панически боялся с детства, не могли напугать его – так велико было душевное потрясение от всего только недавно пережитого. «О мой верный тарпан, не будь тебя, где был бы я сейчас? Вероятно, плыл бы также, как и ты под водой, вниз по течению к Понту Эвксинскому? О надежные союзники-славяне, это ведь вы научили меня пользоваться этой тростниковой, полой внутри трубкой, вам большая благодарность за это! Но самая главная благодарность за такое чудесное избавление от верной гибели тебе, всевышний Тенгири-хан! И тебе также, милосердная Умай-ана! Ведь вы оба не позволили вашему недостойному земному потомку уйти раньше времени на небеса».

Но тут чудом спасшийся, абсолютно голый пловец остановил свои мысли. Ведь еще нет полного избавления от угрозы смерти. А вдруг убийцы подкарауливают его где-либо у выхода из тростниковых плавней на берегу? И опять ужас объял молодого туменбаши. Он нащупал под собой ногами большой круглый плоский камень, нырнул вниз головой, нащупал уже его руками, выковырял со дна, вынырнул с ним на поверхность, набрал полные легкие живительного воздуха и с камнем, придерживаемым левой рукой на животе, и с трубкой в правой руке погрузился в медленно несущийся поток недалеко от берега и поплыл под водой далее вниз по реке. Он плыл долго, нисколько не чувствуя холодного подводного течения, вплоть до самого пополудни. Наконец, обессиленный он снова забился в тростники, наломал с десяток стеблей, устроил себе подобие лежанки и среди шумящего и потрескивающего ударами друг о друга высоких водных растений забылся в кратковременном тяжелом сне, такова была сила его усталости. Часто он широко открывал глаза в испуге, но диск сияющего солнца, висящий прямо над головой, немного успокаивал его и он снова проваливался в мрачную дрему.

А в это время не находила себе места мать молодого сенгира Аттилы, почтенная Чури. Вокруг уважаемой ханышы суетились ее приближенные знатные сабирские женщины. Что-то нехорошее чувствовало чуткое материнское сердце: нечто плохое приключилось с ее ненаглядным сынком, который был для нее, как для тысяч и тысяч других матерей, единственным, любимым и неповторимым.

По ее распоряжению поскакали на поиски сенгира две сотни сабирских нукеров⁴⁸ и хуннагурская охранная полусотня (командир которой молодой каринжи⁴⁹ клял себя за то, что не сопровождал своего начальника на купание к реке) по конскому следу, оставленному широкими тарпаньими копытами. Вот и река, песок, сложенная одежда и оружие молодого сенгира, а его самого нет! Наблюдательный гуннский взгляд узрел в песке едва различимые свежие отпечатки копыт нескольких негуннских лошадей с овальными углублениями в некоторых местах, где проступала илистая глина. На песке следы пытались старательно уничтожить – за лошадью таскали срубленное ветвистое деревце. Две с половиной сотни поисковых воинов обрыскали все вокруг до трех окриков пастуха⁵⁰ по этому берегу. Но ни коня-тарпана, ни наездника-туменбаши нигде не было видно. Уже к вечеру вернулись сабирские и хуннагурские джигиты назад в стойбище. Молодой каринжи-хуннагур Стака⁵¹ с большой болью в печени доложил высокочтимой ханыше, что они нигде не нашли ни ее сына, ни лошади сына. Об обнаруженных и затертых конских следах командир полусотни предпочел пока не говорить терзающейся сердечными и головными болями матери. Много здесь было неясного даже для гунна, умеющего читать произошедшие действия по следам людей и животных.