Готский адель делает заказ кузнецу в Тане

80.Готский адель делает заказ кузнецу в Тане

Восточный гуннский хан Аттила послал тархана минбаши Стаку к старшине румийских купцов в гуннских землях, старому многомудрому Варинию Пизону, с заданием к началу лета оплатить и организовать поставки железа из малоазийских портов на Понте Эвксинском, сначала по морю и далее по Дунаю в гуннские владения. Гуннским мастерам железных дел – темирши был необходим металл для ковки железных панцирей и лат, кольчужных рубах и щитов, мечей-шешке, сабель-клычев, кинжалов-канжаров, а также для изготовления наконечников копий и стрел. Главный шаман левого крыла Айбарс также вдруг решился на дальний путь. Он поставил в известность сенгира Аттилу, мотивируя свою поездку тем, что давно уже не видел свою родную сестру Айхыс и, если сейчас он не воспользуется таким благоприятным моментом, то когда ему еще выпадет удача съездить и проведать самую близкую свою родственницу.

И вот гунны уже прибыли к приморскому торговому городу Тане. Беспрепятственно въехав через подъемный мост в неширокие ворота, верхоконная колонна разыскала двухэтажный дом румийца Вариния Пизона, которого, как выяснилось, в городе знали хорошо. Опрашиваемые на предмет проезда к дому купца Пизона пешие прохожие, с почтением разглядывая гуннских всадников в теплых волчьих и лисьих головных уборах и нагольных бараньих тулупах и заикаясь от страха (ведь сколько всяких слухов ходит о свирепости степняков), все как один показывали руками на центр города, где рядом с форумом возвышалось жилище этого старшины румийских торговцев. Сестра Айхыс была взволнована от неожиданной радости лицезреть своего старшего любимого брата Айбарса. Шаман сабиров Айбарс и хуннагурский минбаши Стака остались квартировать в доме румийского торгового старшины, а юзбаши Газанула, в сопровождении толкового провожатого -молодого доверенного купца, повел рысью, в предчувствии вкусной пищи, крепкого вина и сладкого сна, всю охранную сотню хуннагуров в близлежащие свободные румийские казармы.

Сам же галлороманский тархан из второго по знатности сословия румийских всадников Вариний Пизон был в отъезде, он находился по своим торговым делам у остготов и аламанов на полуострове Кырым⁴⁹⁸ и должен был вернуться на корабле уже несколько дней назад, но задерживался из-за непогоды на море.

Из недолгого разговора со своей черноглазой скуластой, еще не старой и миловидной, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, сестрой сабирский знахарь-провидец заключил, что когда-то бойкая в детстве девица Айхыс здесь в Тане почти утратила способность говорить на своем родном гуннском сабирском языке, так как все пояснения и ответы давала на языках мужа: на чистом латинском, на чистом галльском или же на смешанном, так называемом, народном румийском языке – галлороманском. Но хвала синим небесам, сестрица еще пока понимала смысл обращенных к ней гуннских слов и предложений.

Возрадовавшаяся от приезда своего старшего брата Айбарса, важного гуннского сановника-шамана, первая и единственная жена западнорумийского купца Вариния Пизона, темноволосая и еще совсем без седых прядей под цветным платком, подвижная сабирка Айхыс накрыла богатый стол для своих двоих конаков, отменно их угостила и уложила в мягкие постели в угловой комнате окнами на улицу, на втором этаже своего особняка. Перед сном шаман-провидец выглянул в стеклянное окно наружу. «Видать очень богато живет мой родственник-зять, коли имеет такие баснословно дорогие оконные стекла», – подумалось знахарю-шаману, когда он всматривался в темноту пролегающей перед домом улочки. Только белел в сумраке снег на каменной мостовой. Прошел пеший ночной караул, хотя, насколько знал городские порядки степной житель Айбарс, в городе и днем, и ночью для прохожих не существовало никакой опасности. Какой же глупый разбойник-малай будет заниматься грабежом, чтобы потом быть пойманным в течение недолгого промежутка времени, ведь из-за укрепленных кирпично-каменных стен быстро не убежишь?

Наутро после плотного завтрака минбаши Стака, в сопровождении расторопного румийского молодого доверенного купца, ушел пешком (всех коней вчера увели в воинские конюшни) проверить своих нукеров, размещенных в казарме. А главный шаман восточного гуннского крыла, отказавшись от дорожного теплого бараньего тулупа, накинул на плечи один из запасных зимних, утепленных шерстяных длинных плащей хозяина, одел на голову одну из румийских круглых вязаных шапок с наушниками и, отвергнув услуги знающего большой стотысячный город провожатого, вышел совершенно один на улицу и пошел к центру города, который найти было нетрудно – с утра почти весь люд обычно спешил туда к форуму, к продовольственному и промышленному рынку, к лавкам мастеровых людей и ремесленников, в конторы торговых товариществ – кампаний, в банки иудейских и палестинских банкиров и менял. Конных было мало. Спешащие жители обычно ходили пешком. В приморском городе-кастелле Тане, как и в других городах-портах, жители держали из домашних животных лишь коров и коз для получения ежедневного молока; другими видами скота, включая и лошадь, старались не обзаводиться, так как дешевле и бесхлопотней было купить парное мясо на продуктовом рынке. Разве что некоторые горожане держали во дворах в больших клетках яйценосных кур, но и то соседи сильно ругались, так как, во-первых, петухи начинали петь громко уже в полночь и будили спящих жителей, а, во-вторых, там около кур всегда разводилось несметное количество серых, черных и коричневых больших и малых крыс. Особенно большую опасность представляли громадные, с небольшую кошку, черные мерзкие и быстрые остроносые твари, иногда могущие напасть на спящего младенца прямо в колыбельке и отгрызть тому нос, ушки или пальцы, а, если родители отсутствуют долго, то и загрызть малыша насмерть.

Прохожий люд в теплых одеждах торопился по улочке на юг, туда, где находился центр города и далее за ним мостовые выводили к городскому причалу, у которого швартовались большие морские торговые галеры, и где стоял неимоверный шум и гам, как и во всех портах мира. Через расстояние в два окрика пастуха после выхода из дома старший шаман восточного крыла гуннов Айбарс подошел к кузнечному ряду, который разыскать было не трудно, так как оттуда доносился перезвон обрабатываемого металла, перестук больших молотов, небольших молотков и гулких наковален и из открытых дверей кузен струились черный, сизый и светлый дымы. Свыше двух десятков кузнецов и мастеров по железу трудилось в них рядом с ярко горящими и одновременно чадящими горнами, около раздуваемых кожаных мехов и замысловатых по конфигурации металлических наковален. Все мастера, подмастерья и ученики-подростки были голыми по пояс, если не считать твердого кожаного или промасленного полотняного фартука на груди.

Старый гуннский шаман, в румийских верхних одеяниях ничем не отличимый от прочих посетителей кузнечного ряда, обошел все отблескивающие огнем мастерские два раза от начала и до конца, останавливаясь и расспрашивая по-готски входящих и выходящих из открытых настежь дверей заказчиков, какой из железных дел мастеров наиболее умелый и надежный. Таковых, как выяснил знахарь-провидец Айбарс, пытавшийся представляться остготским тарханом – аделем⁴⁹⁹, имелось трое из числа высококлассных ремесленников по твердому и мягкому металлу: один старый латинянин, один средних лет иудей и один молодой сармат. Шаман направился сразу же к иудею, поскольку полагал, что средний возраст человек – это высший пик его профессиональной деятельности, старый может многие премудрости уже подзабыть, а молодой еще многих тонкостей не знать. Да и к тому же иудеи, насколько был осведомлен шаман Айбарс, народ нелюбимый румийской властью, посколько выдвинул из своей среды смутьяна богочеловека Иссу, а нелюбимые всякие вещи делают лучше любимых, в пику власти. Около большой наковальни стоял могучегрудый, с волосами на плечах и на спине, толсторукий кузнец; он произвел на провидца сабира великолепное впечатление – именно так должен был выглядеть толковый и умелый иудейский железных дел мастер: окладистая курчавая борода, синие проницательные глаза, крупный нос, вьющиеся на голове темные волосы и, главное, какая-то твердая уверенность, исходящая от немалой комплекции кузнеца. Гуннский шаман надвинул поглубже на глаза румийской зимний шерстяной головной убор и обратился по-готски к хозяину мастерской:

– Достопочтенный ейзенмагистер⁵⁰⁰, меня привела к тебе большая необходимость сделать срочный и важный заказ.

– Мой гость-заказчик, – ответствовал степенно также по-готски железных дел иудейский мастер, – я весь к твоим услугам и заранее благодарю тебя, что ты обратился именно ко мне. Хвала всем богам, ты не ошибся!

– Мне нужен очень хороший двуручный меч, какой принят в большинстве германских племен.

– Ты, вероятно, хочешь заказать нечто вроде двухлоктевого альшписа с заостряющимся уже от его середины клинком, такое оружие в почете у готов?

– Нет, уважаемый ейзенмагистер, мне нужен меч другого типа. Он может быть похожим немного на альшпис, но заострение лезвия должно быть только на конце.

– Как у гуннского меча-шешке?

– Точно так, многоуважаемый мастер, но ручка и эфес должны оставаться плоскими, как у альшписа. Кроме того, размеры должны быть большими, в три локтя и одну ладонь. Ширина лезвия должна превышать таковую нормального меча в два с половиной раза, а рукоятка – в два раза. Вес оружия может колебаться около двадцати пяти-тридцати румийских фунтов.

– Какой же богатырь будет вооружен таким внушительным оружием? Уж не эллинский ли бог войны, битв и воинов Зевс, обитающий на небесах?

– Есть такой дерзновенный воин и под небесами.

– Какой металл может послужить материалом для изготовления такого чудо-меча? Я полагаю, здесь нужен самый крепкий сорт стали, который выделывается лишь в сирийских железоплавильных цехах?

– Ты прав, глубокочтимый мастер, клинок не должен затупляться и после неоднократных по нему ударов, высекающих искры, другим клинком.

– Но здесь уже другая цена, которая многим, даже богатым людям, не по карману.

– Скажи, о заботливый кузнец, твою запрашиваемую цену.

– Я прошу за материал и за работу три стоимости быка у нас в Тане, это сорок пять золотых денариев полновесной чеканки константинопольского монетного двора с изображением августейшего императора Феодосия.

– А за какой срок ты можешь изготовить заказанное боевое изделие?

– О мой гость-заказчик, необходима выдержка металла перед ковкой, сам долгий процесс изготовления и продолжительная закалка в специальном антикоррозийном растворе готового оружия – на всё про всё это мне потребуется двадцать дней.

– Я даю тебе денег вдвое больше против того, что ты запросил, и даю чистыми золотыми слитками, где нет ни мельчайших примесей более дешевого серебра, но ты должен положить передо мной готовый заказ через три дня.

Иудейский кузнец немного помедлил, прикидывая свои возможности, и ответил:

– Я могу сделать работу при большом моем желании не ранее, чем за четыре дня, мой премудрый ага.

И таким ответом, в котором содержалось исконно гуннское уважительное обращение к старшему «ага», ейзенмагистер поверг многоопытного шамана Айбарса в некоторое изумление:

– А как ты установил, что я гунн?

– Уважаемый ага, только у гуннов может быть здесь, в восточнорумийском городе, такой властный вид, такая горделивая походка и такой цепкий взгляд, даже если он самым что ни на есть наилучшим образом владеет языком германских готов. А готы ведут себя по-иному, более дисциплинированно и более скованно.

– Хорошо, знаешь ли ты язык гуннов, о много повидавший на свете кузнец?

– Мой ага, я его немного знаю, но если потребуется, я могу позабыть его, в определенных случаях жизни.

– Хорошо, осторожный ейзенмагистер, я приду с небольшой надписью на четвертый день к обеду и ты при мне вычеканишь ее на лезвии, это для того, чтобы наносимые гуннские письмена знал лишь я. Ты же в этот день полностью забудешь язык гуннов. Ты меня понял, уважаемый кузнец?

– А чего же тут не понять, мой ага, в этот день я с утра забуду гуннский язык, и вообще потом навсегда забуду про тебя, мой ага, и также забуду про готского аделя, который делал мне такой необычный заказ.

В этих словах иудейского кузнеца главный шаман восточного гуннского крыла ни на мгновение не сомневался. Знахарь-провидец Айбарс твердо знал, что слово иудея – это незыблемо. Нельзя верить зачастую нечестным западным и восточным румийцам, латинянам и эллинам, также не вызывают особого доверия сармато-аланы, не всегда говорят правду германцы, славяне и даже родные гунны, но курчавоволосым мужчинам, которых гунны называют кратко «ют» (от полного «иудей»), верить можно и нужно. Иудеи-юты никогда и ни при каких обстоятельствах не подводят. К этому их приучила тяжелая народная доля. Вследствие неправедных религиозных преследований юты были вынуждены бежать и расселяться от острова Британии в стороне захода солнца и до острова Дзапан-йер⁵⁰¹ в стороне восхода солнца. И везде они проявили себя как надежные банкиры и менялы, верные слову торговцы и купцы и никогда не подводящие качеством изготовленного изделия ювелиры, золотых, серебряных и железных дел мастера. Ведь оно и понятно, когда приходишь в чужую страну, чтобы быть там в почете и уважении, надо или завоевать ее мечом и огнем, или же завладеть ею посредством золота и драгоценностей, или же утвердиться в ней посредством отменно изготовленных товаров.

Вечером перед сном сабирский шаман поинтересовался у хуннагурского минбаши Стаки, нет ли у него отца или брата пастуха, на что последний в недоумении пояснил, что у него таких нет, его скот в паннонийской пуште недалеко от главного орду пасут бывшие пленные-малаи, ставшие вольноотпущенниками и оставшиеся и далее проживать с гуннами.

– Но у сотника Газанулы, который прибыл несколько лет тому назад из пушты, чтобы служить в хуннагурской охране хана Аттилы, по-моему, до сих пор еще нет пленных пастухов-малаев, и его старый отец и младшие братья сами пасут свой скот, – добавил боевой командир-тысячник, заворачиваясь удобнее в одеяло около керамической трубы с теплым воздухом справа от гуннского знахаря-провидца. Их постели, лежащие прямо на деревянном паркетном полу, обращались нижней стороной к небольшим стеклянным окнам, через которые можно было рассмотреть звездное ночное небо.

– Ну тогда отпусти со мной этого юзбаши, – попросил минбаши Стаку знахарь-шаман, – мы должны через четыре дня срочно уехать назад. И направь со мной десяток смелых охранных джигитов. А ты сам дождись купца Вариния Пизона и закончи с ним все необходимые дела. А мне надо поспешно отправляться в орду к хану Аттиле.

– А не хочешь ли ты, ага шаман, отбыть назад на большом морском кайыке? Я был сегодня в порту, через неделю отплывают два судна: один в город Тирас, где Данастер впадает в Понт Эвксинский, а другой – в Томы на северо-востоке Мезии.

– А откуда ближе до ставки хана Аттилы на Олте?

– Я думаю, мой ага, что от восточнорумийского города Томы ближе примерно на треть пути, там напрямик через Мезию, дунайскую дельту и Дакию не более четырех дней пути.

– А сколько дней я буду плыть на кайыке, на котором я только один раз в жизни переплыв Гуннское море и то натерпелся страху?

– Дорога морем, мой ага, займет в четыре-пять раз меньше времени, чем верхом на коне. Ну, где-то три-четыре дня.

– Это хорошо, четыре дня верхом и три-четыре дня кайыком, значит, я выиграю ровно половину того времени, которое бы потратил, добираясь отсюда только верхом, – и, повернувшись на левый бок, старый гуннский шаман оглушительно захрапел. Но его храп нисколько не мешал заснуть минбаши Стаке, ведь гунны привычны спать по многу человек в одной юрте вокруг тлеющего очага.