Тамгастанабаши Деряба уходит в мир иной

77.Тамгастанабаши Деряба уходит в мир иной

После того, как главный гуннский таможенно-посольский сановник вой Деряба дал все необходимые советы и наставления своему помощнику Эскаму и подчиненным последнему пятерым грамотным каринжи: писарям и телмечам, – он распрощался со вторым гуннским правителем и отбыл в город Сингидун, где находилась центральная контора его общегуннского ведомства. В этом бывшем румийском, а уже более полутора поколения славянском большом городе Сингидуне-Белограде, насчитывающем около ста пятидесяти тысяч жителей, еще со времен великого кагана Ругилы располагалось основное многоэтажное здание всех гуннских тамгастанов. Сюда привозили собранные на пограничных контрольных пунктах у купцов денежную пошлину и отчитывались через записи в своих пергаментных свитках и на вощеных дощечках грамотные войсковые каринжи-писари и гражданские чиновники – счетоводы.

На огромной протяженности гуннских границ насчитывалось около пятидесяти контрольно-пропускных таможенных станов. Самая западная располагалась в одном дне пути (в трех конских переходах) в сторону захода солнца от остготского стольного города Виндобоны на верхнем Дунае. Далее на юг имелось несколько таких таможенных пунктов в западнопаннонийских предальпийских долинах, куда спускались некоторые дороги, ведущие через Альпы из Северной Галлии. Также имелось с пяток тамгастанов около паромных переправ на глубоководных реках Драва и Сава. Вдоль северного побережья широководного Дуная от Сингидуна и до места его впадения в Понтийское море располагались свыше полутора десятков пропускных пунктов для сбора торговой пошлины напротив крупных восточнорумийских городов, у действующих переправ и наплавных деревянных мостов. Гуннские тамгастаны размещались рядом с румийскими кастеллами и канабами: Ратиария, Кастра Мартис⁴⁸³, Ромула⁴⁸⁴, Аппиария⁴⁸⁵, Дуростор и другие. Также подобные контрольные таможенные заведения были сооружены и на выездных дорогах из всех припонтийских восточнорумийских городов, вклинивающихся в гуннские владения, как, к примеру, у Тираса⁴⁸⁶, располагающегося у места впадения Данастера в Понт Эвксинский; у Олбии, находящегося в устье Гипаниса; у Херсонеса и Пантикапеи⁴⁸⁷, воздвигнутых румийцами в Крыму; у Таны на северном берегу Мэотийского болота. На северной оконечности Гуннского Шелкового моря также имелось несколько пропускных пунктов, а самые восточные тамгастаны располагались за рекой Дайик. С южной стороны Кавказских гор тоже стояло с десяток таможенных заведений. На тамгастанах купеческим караванам выдавались пайцзы⁴⁸⁸ и яралыки⁴⁸⁹, которые удостоверяли, что все необходимые торговые сборы уплачены и никто более не имеет право требовать какую-либо иную оплату.

Вот уже почти полтора поколения, еще со времен великого кагана Ульдина, въездная пошлина для любого вьючного животного с поклажей, независимо от того, верблюд, лошадь, или мул везет груз, была установлена в размере одной двадцатой от стоимости среднего гуннского быка. Цена быка на последующий год устанавливалась великим каганом в конце предыдущего года зимой, когда эти животные были жирные, но стоили недорого. На 444 год от рождества Христова цена одного гуннского быка равнялась 10 денариям (а такое же откормленное животное стоило на рынках Константинополя уже 20 денариев). Следовательно, купеческий сбор с одного вьюка-хоржуна, умещающегося на спине одного животного, составлял половину золотого или серебряного денария, или 2 серебряно-медных сестерция или 5 медных ассов, разумеется, в восточнорумийских монетах, принятых в обращении во всем гуннском государстве. В Западном Руме имелись более крупные золотые деньги, называемые талантами и солидами, и более мелкие серебряные, именуемые драхмами и тетрадрахмами, но расчет по ним как-то не был принят в степной державе. Обычно гунн переводил западнорумийские деньги по счету сначала в одну десятую фунта золота или серебра, а далее в денарии.

Наличие пайцзы, выдаваемого одному хозяину-караванщику на весь торговый караван, или яралыка, вручаемого владельцу нескольких животных в составе каравана, уже свидетельствовало о том, что все купцы и их дорогóй груз находится под неусыпной охраной степной державы. Не дай бог, коли на подвластной гуннам территории что-либо украдут у купцов, не говоря уже об ограблении; в этом скверном случае голова породистого тархана: этельбера, бека или даже хана племени – улетит по решению курултая с плеч. Только немного неспокойно было на кавказских горных проходах, там пытались было местные зихи, алваны и абазги взимать свою пошлину за проезд по своим землям, но вмешательство мощного и поддерживаемого гуннами народа роксоланов положило конец возникающему там беззаконию. Роксоланам пришлось даже перебить для этого вплоть до последнего младенца некоторые воровские и грабительские горные аулы.

Почему-то получилось так, что больше всех служило роксоланских и аланских сотников со своими боевыми подразделениями на гуннских тамгастанах, любили они отчего-то такую службу. На большинстве пограничных контрольно-пропускных пунктах от Дайика и до Рейна стояли грамотные и ведающие счет нукеры-сборщики податей грозного вида: высокорослые, широкогрудые, стройные, горбоносые, чернявые, длинноволосые и зоркоглазые, имеющие на головах неизменные удлиненные и заломленные лихо набок черные и белые бараньи папахи. И все соседние со степной державой народы и племена считали, что все гунны выглядят именно так.

Тамгастанабаши Деряба имел два дома и двух жен. Старшая жена байбиче шестидесятилетняя славянка, именуемая Снежаной, так как родилась зимой во время снегопада, подарила своему благоверному трех красавиц-дочерей, которые уже все были замужем: старшая за венедским тысячником на Данастере, средняя за румийским купцом в Олбии, а младшая за биттогурским этельбером в северной Паннонии. Байбиче-антка проживала со средней и любимой дочерью в восточнорумийском городе на побережье Понтийского моря. Уже два года не навещал свою уважаемую славянскую супругу начальник общегуннской таможенно-дипломатической службы вой Деряба. Все было как-то недосуг, постоянно находился в разъездах по поручении гуннского соправителя Аттилы.

Младшая жена-токал тридцатипятилетняя гуннка-акацирка Тохтанах, названая так, чтобы она прервала череду девочек и после нее появились бы на свет мальчики, родила антскому вою Дерябе двух сыновей, которые еще были малолетними и не достигли боевского возраста. Молодая токалка проживает вместе с тамгастанабаши в Сингидуне; там проводит большую часть своего времени в трудах и заботах ее немолодой славянский супруг, принимая финансовые отчеты от всех тамгастанов государства, инструктируя некоторых посланников, выезжающих за пределы гуннского каганата, или же отправляя собранную на пограничных пропускных пунктах пошлину, сборы и подати в главное орду гуннов около города Аквинкума на северо-западе панонийской пушты под усиленной антской охраной.

Славянин-вой Деряба приехал через две недели после выезда от соправителя Аттилы уже в середине осени к своей молодой жене-гуннке и, не помня себя, свалился от сильного жара в постель. За ним ухаживали лучшие лекари города, но он не приходил в сознание, только бредил, размахивая руками. Всякие редкие лекарства, целебные снадобья и живительные мази применяли явившиеся славянские и румийские целители, врачеватели и знахари. Растирали престарелому гуннскому чиновнику грудь липким отваром из языков черных гадюк и хвостов лиловых скорпионов. Пробовали поить высокопоставленного больного настоем из синьского чудо-корня ченжана⁴⁹⁰, который оказался безумно дорогим, стоил десять золотых денариев маленький кусочек. Покрывали голову и спину занемогшего старого анта сушеной крапивой, собранной в момент цветения, и иссохшими острыми камышовыми листьями, сорванными перед появлением верхних метелок. Неизвестно какое, но одно из лекарств помогло – на четвертый день вой открыл глаза. Но он еще не говорил и не мог двигать правой стороной тела, только левой рукой пытался делать непонятные знаки. Лекари полагали, что занемогший пожилой славянин сегодня-завтра уже заговорит, но проходили день за днем, а старик все еще не говорил и не мог двигать правой рукой и ногой и даже правой частью лица. Взгляд больного терял большей частью времени всякое осмысленное выражение. Только изредка он начинал поводить левым глазом, вспоминая нечто только ему ведомое. И в это мгновение казалось, что вой Деряба вот-вот заговорит на одном из языков, которыми он владел в совершенстве: славянском, гуннском, готском, латинском или эллинском.

А больной никак не мог уже заговорить, поскольку в его голове нарушилось вследствие болезни нечто, способствующее человеческой речи. Временами он даже терял память. Когда же он приходил в себя и находился в сознании, то перед ним проплывали образы его умерших ранее славянских сверстников. Вот стоит коназ Гостун, это грамотный каринжи (учился в высшей академической школе в Константинополе), смелый минбаши и жасаул тумена, приведший вместе с гуннами часть славянского народа сюда в Сингидун. Вдруг его сменяет коназ Радомир, также отчаянный рубака, ходивший вместе с гуннами во многие походы и единственный среди всех славянских тарханов дослужившийся до звания туменбаши. Однако, их обоих уже нет в живых. Они же мертвые, значит, они зовут его, тамгастанабаши (единственного среди славян, достигшего такого высокого чина) Дерябу к себе туда наверх, в верхнее царство вечности, к всевышнему богу Перуну-Сварогу.

Мысли стали путаться и прыгать в сознании тяжелобольного старого воя-тархана. Когда его младшая жена-гуннка особым антским кривым острым ножом стала подрезать его обросшую бороду, то ему вдруг пришла мысль, а ведь славянские анты и германские готы именуют отросшие волосы на подбородке похоже: барда⁴⁹¹. Когда же два немолодых славянских хорватских знахаря-шамана стали сухим мохом протирать его мокрую спину и чресла, то он вдруг вспомнил, что и германцы называют это растение мохом, только добавляют протяжный гласный звук: моох⁴⁹². А когда на дворе раздался стук колес открытой славянской высокой телеги, то у него внезапно всплыло в сознании, что это заимствованное гуннское слово «челека» обозначало у степных людей одноосную открытую повозку с надставным кузовом в виде объемного короба и с очень большими деревянными колесами, последние высотой даже превышают верхние края бортов. В памяти всплыло видение из детства, как он, маленький Деряба, там в верховьях Данастера в северных Карпатах стоит под серебристо-серой ольхой, имеющей толстый отсвечивающий солнечные лучи кривой ствол... И дух вышел из уже немощного тела престарелого тамгастанабаши. Заголосила жена-акацирка по-гуннски, издавая душераздирающие крики. Заплакали вбежавшие двое малолетних ребят – дети антского воя. Старшему из них было двенадцать лет, а младшему десять.

По славянскому обряду быстро совершили сожжение трупа покойного. Уже на другой день воздвигли на городском форуме массивную поленницу и на самый верх водрузили на носилках обмытое и богато разодетое мертвое тело. Почти весь город собрался на центральной площади. Люди не вместились там и стояли на близлежащих улочках. Поскольку погода была ненастная и моросил нудный осенний дождь, деревянная колода долго не разгоралась, но после вмешательства двух славянских, одетых в кожи и шкуры шаманов, которые разгребли снизу часть сложенного прямоугольника из веток, досок и полен, огонь схватился во всю свою силу. Четверо антско-хорватских жрецов бога Перуна собрали после выгорания колоды прах от сожженного трупа в небольшую круглую керамическую банку. Затем всех желающих пригласили на обряд поминовения отлетевшей души – страву – на территорию городского крытого рынка, где на столах были выставлены мучные, мясные, рыбные, овощные и фруктовые шаньги, пироги и хлайфы⁴⁹³. Наливали вволю сладкого хмельного меда и италийских вин.

Затем спешно прибывшие по вызову гончих голубей знатные славянские коназы, гуннский минбаши тридцатичетырехлетний вой Онегизий и гуннский тысячник тридцатипятилетний вой Светозар, послали сотню скорых шабарманов⁴⁹⁴ в разные части огромного степного государства с известием о кончине заслуженного гуннского сановника, славянского воя-тархана и баши всех гуннских тамгастанов, благородного вельможи и знатного анта Дерябы. Для кагана Беледы и хана Аттилы начертали сие сообщение на лучшем мягком пергаменте. Когда же на третий день поминовения покойного – тризну – оба высокородных коназа – распорядители похоронной церемонии остались вдвоем, то минбаши жасаул Светозар спросил у бывшего румийского старшего центуриона минбаши Онегизия:

– Если я не ошибаюсь, твой отец, благословенный памяти коназ Гостун и ага Деряба были двоюродными или троюродными братьями?

– Кажется, троюродными, – задумчиво отвечал печальный Онегизий, – а что ты хочешь этим сказать?

– По нашему славянскому закону ты являешься наследником аги Дерябы, а он был, кажется, богатым человеком… – и добавил немного погодя: – А по гуннскому адату тебе еще достанется младшая жена покойного тамгастанабаши вместе с детьми; не забывай, токал Тохтанах – гуннка из акациров. И ты, Онегизий, отчасти по матери имеешь гуннскую кровь.