Камлание507 главного сабирского шамана Айбарса

82.Камлание⁵⁰⁷ главного сабирского шамана Айбарса

Под обескураженным взглядом хана левого крыла сенгира Аттилы, привыкшего, что аба Айбарс всегда одевался в далекое сапари по-походному просто, знахарь-ведун взгромоздился на своего смирного гнедого мерина, продолжая вполголоса что-то бормотать себе под нос. В путь вышла небольшая колонна из девяноста двух верхоконных: хан Аттила, шаман Айбарс и девяносто хуннагурских воинов почетной охраны. Остальные нукеры-хуннагуры из этой сотни находились в разъездах по различным неотложным ханским делам.

Путь лежал прямо на запад. Туменбаши Аттила ехал на своем иноходце не спеша, также не торопилась и вся конная процессия. Уже через два конских перехода перед паромной переправой в местечке Кыры⁵⁰⁸ в среднем течении дунайского северного притока Жау⁵⁰⁹ сенгир велел остановиться на ночной привал, хотя времени до захода солнца оставалось около двух румийских часов. Поставили пять малых походных войлочных юрт, снятых с грузовых лошадей, стреножили дежурных подседельных коней около временного кочевья, засыпав им в торбы овса, отогнали остальных благородных животных пастись в недалекие бесснежные предгорные лощины, выставили караулы, разожгли вечерние костры снаружи юрт и очаги для тепла внутри войлочных жилищ и принялись варить себе на ужин мясную сурпу из засушенного мяса и толченого далгана, которую приправляли диким луком – чырымшаком.

Хан Аттила и шаман Айбарс целый день ехали рядом молча, не перекинувшись ни единым словом. Караульный нукер наносил в их шатыр собранный поодаль в роще валежник, разжег очаг, поставил над ним треногу, повесил над огнем медный котелок с речной водой и, пятясь задом, удалился. Пришел сотенный чорбачы, который быстро сварил для хана и шамана вечернюю мясную похлебку, разостлал скатерть с засушенными толстыми лепешками, копчеными колбасами, хурутом, буйволиным кумысом и также удалился. Молча принялись оба высокородных сотрапезника за еду. Тягостное молчание продолжалось.

– Раскинь, аба Айбарс, свои камешки-тасы, – первым нарушил обременительную тишину правитель восточных гуннов, – предскажи мне мой будущий жизненный путь.

– Хорошо, – отвечал умелый целитель-провидец; чувствовалось, что он хочет что-то сказать, но затрудняется, наконец, он переборол себя: – Но на этот раз предсказание будет особым. Я поведу тебя к добрым арвахам и злым албысам. Они сами, минуя меня, скажут лично тебе самому все, что тебя ожидает впереди. Ты вернешься от них назад, и если что-либо будет тебе неясно, то я могу, по твоему желанию, растолковать тебе их слова и их действия. Согласен ли ты на такое?

– Я-то не против, но, аба Айбарс, как ты это сделаешь?

– Я сейчас сварю зелье из высушенных степных красных и желтых цветов, сушеных лапок черных кошек и одного растертого в порошок атсы, который имел круглую вздернутую головку – копп с красными и белыми пятнами. Три дня это чудодейственное снадобье будет настаиваться в керамическом пузырьке у меня на груди. На четвертый день мы достигнем карпатской теснины, где на самом высоком месте перевала расположено святое место – сый йер. Там я буду камлать. Там ты выпьешь приготовленное зелье и посетишь наших предков. А пока эти три дня, ты, мой хан, должен соблюдать некоторые запретные правила. После того, как сядет солнце, ничего не выносить из юрты в руках. При закате солнца не думать о золоте, драгоценностях и деньгах. Шапку вечером на кошму не ложить, а только вешать на перекладину.

– Хорошо, мой Айбарс-аба, я буду соблюдать эти запреты.

Наутро четвертого дня, сняв перед Карпатами с ночевок свои переносные жилища, хуннагурская неполная сотня строилась на немного подмерзшей за ночь дороге в недлинную колонну: десяток воинов сразу же ушел верхом вперед в разведывательный дозор, три десятка нукеров выдвинулись в авангард, в середину процессии взяли подменных и вьючных лошадей, в арьергарде колонны оказались четыре десятка человек и один десяток отстал на полет стрелы сзади для прикрытия тыла от неожиданного нападения. Развернули желтое полотнище боевого знамени с черным двуглавым орлом – священной птицей гуннских племен. Стяг гуннов уже свыше двадцати четырех поколений наводит трепет и ужас на встречные народы и племена; завидев желтое степное знамя, они все пытаются подобру-поздорову уйти прочь с гуннского пути. Провидец-шаман взглянул на гордо развевающееся на утреннем ветру полотнище и сказал про себя:

– Орел – хозяин степного неба, гунны – хозяева степной земли. Желтый цвет – символ осеннего плодородия в степи, когда скот жирный, жены и дети сытые, а удальцы-воины веселые.

Пополудни колонна была на самой высокой точке карпатского горного перевала, где остановились на небольшой дневной отдых на округлой формы плато. Справа от плато вверх уходил поросший терновником, барбарисом и облепихой горный склон, там издали мерцала поверхность родника, который служил проходящим через горный проход путникам источником удовлетворения жажды и почитался как целебный. Хан Аттила и шаман Айбарс пошли к этому святому роднику. Они оба медленно прошли сотню шагов до бьющей из скальных пород воды, про себя прося у хозяина воды – сувээ и хозяина гор – таоээ благополучия и удачи в дальнейшей дороге, обещая за это по прибытии к месту назначения забить жертвенного черного барашка.

Поклонившись чудодейственному роднику и берущему от него начало ручейку, хан Аттила узрел, что округлой формы маленький водоем, образуемый вытекающей из скал водной струей, был укрыт с западной наветренной стороны кустом арчовника, а арча почитается гуннами как подарок богини Умай-аны. Это втайне обрадовало гуннского сенгира. По знаку толкового шамана-ведуна двое нукеров бесшумно поднесли два конских седла и, поставив их рядом с родником, так же тихо удалились.

– Готов ли ты, о мой хан, посетить прошедшие времена и тогдашних наших предков-арвахов?

– Да, – сухо ответил второй правитель гуннов, взял из рук шамана маленькую глиняную амфорку, вылил ее содержимое себе в рот и уселся в седло, поставленное на небольшом возвышении. Недолго смотрел он на поверхность воды, как вдруг начал ощущать, что сознание выходит из его тела. И вот уже нет ни Карпатских гор, ни святого родника, ни шамана Айбарса рядом с водоемом, ни хуннагурских джигитов, поодаль разжигающих костер для подогревания затвердевшего вяленого мяса. И вдруг хан Аттила отчетливо увидел себя, покоящегося в могиле в далекой стране сабиров, называемой Сабирией⁵¹⁰, около благословенной реки Анасай. Оказалось, что хуннагур Аттила ранее в другой, прошлой, жизни был синьцем и командовал синьским воинским отрядом. Голова того, синьского, Аттилы обращена в сторону восхода солнца, у его изголовья лежат черепа пятнадцати животных: лошадей, коров и ослов, съеденных погребавшими его синьцами (да, ведь синьцы едят ослов, чего не делают гунны); это свидетельствует о том, что прошлый Аттила принадлежал к состоятельному синьскому роду ванов⁵¹¹. Но как же получилось так, что он погиб и лежит в глубокой могиле на высоком берегу реки. Да, синьский ван Аттила пришел в поход сюда, в эти земли, находящиеся далеко на север от высокой синьско-ханьской стены, возглавляя крупный воинский отряд. А вот синец Аттила ровно скачет сбоку от своих войск, на нем шелковые летние одеяния и на голове маленький шелковый колпачок, держащийся разве что на макушке и перехваченный под подбородком шелковым же шнурком. Ван Аттила указывает мечом вперед по ходу движения, в сторону леса. А вот гунны-сабиры, враги синьцев, вылетают на низких лохматых, но крепконогих лошаденках из-за холма. О, небесные боги, один из них целится из дальнобойного лука в синьца Аттилу. А у последнего отличный саврасый иноходец, который идет ровным ходом без никакой тряски и резкого подскока для всадника. Сабир спускает натянутую тетиву, которая недолгое время звенит. Также свистит в воздухе и длинная полуторалоктевая стрела. О, если бы не иноходец, а скакун, то сабир навряд ли бы попал в цель с такого неблизкого расстояния. А седок на коне с иноходью, удобном в долгом переходе, является превосходной мишенью, ведь иноходь – это такой ровный, равномерный и предугадываемый шаг. Все, стрела пронзила синьцу Аттиле горло, кровь хлынула вперед на шею саврасого коня, окрасив черную гриву в темно-красный цвет.

Не проронив ни звука, шли хан Аттила и шаман Айбарс вниз назад к воинским кострам на плато. До самого вечера ехали рядом оба высокородных сенгира, хан и шаман, но опять, как и четыре дня тому назад, они молчали. Уже ночью перед сном в своем походном шатыре правитель восточных гуннов спросил у главного шамана восточного крыла:

– Был ли это я?

– Это были духи-арвахи и духи-албысы. Первые хотят добра, а вторые – зла. Арвахи всегда дают советы, как избежать беды, – промолвил умелый провидец-целитель, – ведь смерть всегда находится слишком близко от людей смелых, умных, талантливых, честолюбивых, непохожих на других и привыкших рисковать. Но следует всегда помнить одно: все мы смертны в этом мире.

А сенгир Аттила думал про себя: «Могила именуется на всех гуннских языках словом коростон, из-за длинного прямоугольного камня, который кладут зачастую поверху вдоль захоронения, чтобы ее не раскопали мерзкие шакалы и гиены. А готы тоже называют свои прямые деревянные чурбаны, сжигаемые на могилах своих павших воинов, схожим словом керестен⁵¹². Внезапно хан Аттила вспомнил один из первых дней своей службы в 136-ом вспомогательно-техническом легионе под Диводуром в северной Галлии. Его вызвал в свою палатку центурион-командир манипулы и задал вопрос, куда направлять его тело в случае его гибели. Юный гунн Аттила тогда сильно поразился, он-то полагал, что в случае его героической смерти (а другую смерть он для себя не признавал) его захоронят где-либо рядом с полем битвы, как это делают обычно степные гунны; простых воинов-харахунов они зачастую кладут в общие братские могилы, а знатных тарханов в отдельные глубокие ямы вместе с их оружием и посудой с какой-либо едой. А у этих педантичных, любящих порядок и законность румийцев все оказалось по-иному. В каждом манипуле существовали «похоронные коллегии», куда многие легионеры вносили во время службы обговоренные суммы денег. Если солдат по окончании двадцатилетнего срока своей службы оставался жив, то он получал назад свои кровные денежки, которые к этому времени уже составляли немалую сумму. Если же он погибал в бою или же умирал от болезни, то из кассы этой похоронной коллегии выделялось энное количество монет, которое вместе с телом, обмытом и подобающим образом в полузабальзамированном виде (путем удаления внутренностей и головного мозга) подготовленном легионными лекарями к транспортировке, направлялось государственными или военными повозками в родную провинцию павшего солдата, как бы далеко она не находилась. И тогда семье погибшего воина не приходилось нести издержек, иногда даже разорительных.

Много потом видел смертей в своем легионе гунн Аттила. Благодаря своей храбрости, уму и везению, также и покровительству патриция и легата Флавия Аэция, у которого годы аманатства у гуннов оставили самые благоприятные впечатления о степных кочевниках, он стремительно подымался по служебной военной лестнице, пройдя долгий путь от рядового солдата до командира легиона всего за четыре года, однако, не минуя ни одной очередной должности (контубеналий, старший контубеналий, младший центурион, центурион, старший центурион, младший военный трибун, военный трибун, старший военный трибун и легат). Но он всегда не переставал удивляться, рассматривая пышную и роскошную гробницу какого-либо покойного зажиточного вольноотпущенника: такие огороженные могилы, на которых возвышались огромные мраморные памятники на бетонном основании, говорили только о тщеславии их мертвых владельцев. Особенно смешило центуриона Аттилу, что вокруг таких гробниц высаживались большие цветники. Но старший центурион Аттила был просто-напросто сражен наповал, когда он однажды увидел, как еще живой и благоденствующий, средних лет, в полном расцвете жизненных сил, румянощекий владелец огромного мясного цеха по забою крупного рогатого скота руководил постройкой внушительных размеров гробницы со склепом именно для себя. Нет, такие порядки и такие роскошные гробницы гуннам ни к чему! Ведь сегодня кочевники находятся в одном месте, завтра пасут свой скот в другом, а послезавтра ушли в иные, более плодородные земли.

Но тогда в палатке центуриона рядовой легионер восемнадцатилетний гунн-аманат Аттила подписал пергамент, в котором было начертано наименование места, куда следовало бы отослать его подготовленный к долгой перевозке труп: «Паннония, рядом с городом Аквинкумом, племя хуннагуров, отец – хан Мундзук». Он мог бы тогда и не вступать в похоронную коллегию, как и некоторые другие румийцы. В этом случае он был бы захоронен на месте смерти или гибели. «Да, это было уже так давно, что самому с трудом в это верится», – покачал молча головой хан Аттила, отгоняя от себя эти нахлынувшие воспоминания.