Год 443 64.Островное орду кагана Беледы

Год 443

64.Островное орду кагана Беледы

По приезду назад в свою орду верховный каган Беледа вызвал доверенного чорбачы и поручил ему готовить этот остров на Дунае для жилья – он пожелал там разместить свою ставку. Через месяц, когда весна уже была в разгаре, главный аул сенгира Беледы на паромах, плотах и кайиках переправился на этот кусок суши посредине широководной реки.

Каган Беледа в сопровождении хуннагурского этельбера минбаши Барсиха целый день объезжал свою новую орду. С севера на юг по течению реки этот остров растянулся на три окрика пастуха, а с запада на восток промеж дунайских берегов, из которых левый был пойменным и широко заливался весной и в начале лета, его ширина равнялась двум окрикам пастуха. Когда летом половодье спало, стало ясно, что этот большой отрезок плодородной земли, заросший деревьями разных видов, огибается с двух своих боков небыстрым водным потоком, и Дунай приобретает здесь утолщение, как пятнистый водяной удав на своем резко вздувшемся животе после заглатывания целиком крупной прибрежной крысы.

Но, в первую очередь, верховный сенгир-хан исходил при перенесении своего главного аула сюда, на этот кусок суши посреди реки, из соображений безопасности. Здесь, на этом острове, охраняемом верной хуннагурской стражей под командованием преданного тридцатишестилетнего тысячника, немногословного и отчаянного Барсиха, он чувствовал себя защищенным. Да и к тому же все лодки, плоты, паромы и другие плавучие средства сенгир Беледа приказал собрать на острове, чтобы никто не мог бы добраться до него тайно со стороны правого или левого дунайского берега.

Почему-то у великого гуннского кагана стали укрепляться в душе опасения, что его непременно хотят убить. Только пяти людям в своем ближайшем окружении доверял ставший сильно подозрительным и раздражительным сенгир Беледа. Боявшийся также быть и отравленным, он стал в последнее время трапезничать только в обществе своей годами проверенной байбиче остготки Бланки-доттер, причем ел и пил кушанья и напитки только после того, как она пробовала из тарелки и кубка. Также он доверял своему карлику-шуту Зерко, ежедневно приносившему великому кагану различные вести, сплетни и слухи, имевшие место у вечерних и ночных костров в главном гуннском островном стойбище. И кроме того, он постоянно советовался с небесами через преданного старшего знахаря своего родного племени хуннагуров и главного шамана всего западного гуннского крыла Маму, которому пришлось почти безвыездно находиться при его особе здесь в орду. Не мог также не доверять каган и своему начальнику охраны хуннагурскому этельберу Барсиху; этот тархан, кроме почетной миссии обережения великоханской персоны, исполнял также и деликатную работу по разыскиванию толстозадых девок для ночных сенгирских утех. Но более всего главный гуннский правитель верил остготскому конунгу Валамиру, являвшемуся его ближайшим родичем по матери. Дальнюю охрану на отдалении одного конского перехода от обоих дунайских берегов несли высокорослые рыжие германские воины этого двоюродного готского брата минбаши Валамира.

Поскольку прошедшая зима была снежной и многие нагорья с обоих (восточного и западного) окраин паннонийской пушты покрылись даже гололедом, постольку весеннее наводнение было сильным, но не долгим. После нескольких гроз с ливнями и градом быстро пошла в рост яркая зелень в густых чащах на острове. Северная высокая часть острова, спускавшаяся к омывающей воде протяженными уступами, сплошь заросла ярусами рощиц. В них каждый вид деревьев располагался выше другого: вначале у воды внизу соединились вместе низкий тальник и высокий ивняк, повыше уже росли статные зеленовато-белые осины, еще выше располагались стройные белокорые березы, над ними выстроились в круг высокие клены со своими лапами-листами. А на самой верхней площадке, даже возвышающейся над поверхностью всего остального острова, издали виднелись кроны крупных дубов с толстыми стволами, причудливо и нехотя раскинувших свои густые ветви. Колыхающиеся на несильном летнем ветру заросли, и в первую очередь древа ив и кустарник тальника, отражались в водном зеркале, также волнуясь в глубине медленного потока.

Вот здесь-то, на северной половине островной суши, и разбил верховный гуннский хан свой лагерь, состоящий из трех десятков больших и малых переносных войлочных жилищ.

Рано с утра, совершив омовение и дождавшись, когда воин-брадобрей укоротит его бородку, сенгир Беледа приступил к завтраку в обществе своей старшей хатун Бланки-доттер. Дежурный нукер доложил, что к нему переправляется с правого дунайского берега остготский конунг Валамир. Когда же германский херицога показался на окраине аула, сенгир-хан Беледа заканчивал свой завтрак.

Пройдя через три очистительных священных костра перед каганской белой юртой, остготский конунг вошел со словами приветствия в ханское жилище. Каган Беледа встал с места, троекратно обнялся с гостем в соответствии с гуннским ритуалом встречи близких родичей. Расселись на кошмах, выпили поданного кумыса.

– Мой каган, – сказал германский родственник, прихлебывая белый кобыльий напиток и смахивая со своей рыжей окладистой бороды капельки пролившейся жидкости, – хорошее рунаорт⁴²² ты выбрал для себя, никто скрытно не подберется.

Великий каган хмыкнул довольный, его синие глаза дернулись радостно, он протянул пустой серебряный бокал своей жене Бланке-доттер и ответил: – Да, ты прав, мой дорогой Валамир. Этот островок и в самом деле является отличным яруунюрт⁴²³.

– Если иметь в запасе много наруна⁴²⁴, то здесь можно держать оборону очень долго, – заметил германский конунг.

– Я имею запаса нары⁴²⁵ на три месяца, а также достаточно фуражного зерна для своих лошадей, – ответствовал задумчиво великий сенгир и сразу вопросил: – Ну, говори, какое неотложное дело тебя ко мне привело?

– Мой хан, – готский херицога говорил твердым голосом и смотрел прямо в глаза своему гуннскому сюзерену-родичу, – уже несколько лет мы живем в довольстве и мире под твоим мудрым управлением. Но эта зима была тяжелой. Много нашего скота пало от бескормицы. Издохла и большая часть молодняка. Осталась только надежда на урожай с полей и огородов этой осенью. Мой народ предлагает тебе идти в поход на разленившихся от сытной и праздной жизни румийцев, проживающих на южных альпийских склонах. Наши разведчики, а также и купцы, доносят: там в укрепленных кастеллах и торговых канабах в провинциях Реция и Норик склады забиты резервным продовольствием, там много хлеба, масла и вина. К концу лета румийцы всё вывезут по торговой дороге в сторону кавказских гор, где эта зима также была очень сложной. Надо бы поторопиться с захватом, а не то будет поздно. Я могу собрать более двух туменов пехоты и конницы.

Ответом было долгое молчание. Это германское предложение явилось как бы даже неожиданностью для гуннского кагана Беледы, а ведь у гуннов в крови – быстро сняться с места и неожиданно выступить в боевое сапари.

– Я уже говорил с некоторыми вождями, – продолжал остгот Валамир, посчитав молчание кагана за знак согласия, – к примеру, гепидский херицога Ардарих хочет участвовать в походе, также желает идти на Рецию и кутургурский вождь Берики... – но, видя, что каган никак не реагирует на его слова, германский вождь замолчал.

А великий гуннский каган Беледа лихорадочно думал свою мысль. Если объявить военное сапари, то он как главнокомандующий всеми степными войсками должен его возглавить. Значит, надо будет приглашать и этого негодного брата Аттилу, с которым он еще не встречался после той битвы у Тузлука. Тогда тот пришел ему на помощь и способствовал разгрому восточнорумийских легионов магистра милиции Адабурия. А честно говоря, ему не доставляло ни малейшего удовольствия встречаться с ним. А согласно боевого гуннского адата он обязан вызвать этого хуннагурско-сабирского братца сюда в орду, посоветоваться с ним и поручить ему возглавить второстепенное левое крыло атакующих румийские земли туменов. Ведь уже несколько раз ему указывал на это его советник шаман Мама, что он, мол, нарушает вековые обычаи степи и не приглашает в поход подвластное ему восточное крыло гуннов.

Но главная причина его нежелания выступать в тяжелый и опасный боевой поход против Западного Рума, войска которого, наверняка, возглавит многоопытный патриций Флавий Аэций, заключалась в другом. Только совсем недавно он при помощи карлика Зерко освоил новые виды сладострастных вечерних и ночных утех с женщинами-рабынями. А им (ему и карлику) в этих развлечениях подсобляла крупнотелая глуповатая молодая жена уродца, которая, однако, проявила недюжинное умение и сноровку в похотливых каганских играх при ярком свете ночных подвесных ламп.

Днем глазастая жена карлика широкобедрая харахунка подыскивала в стойбище с десяток молодых малаек и кулок, которые к вечеру должны были явиться в каганскую большую белую высокую юрту. Внутри на почетном месте со стеклянным бокалом красного вина возлежал сам верховный сенгир Беледа, наблюдая, как разоблачившиеся при понукании карликовой жены изо всех своих одежд простолюдинки и невольницы, в голом виде передвигаясь на четвереньках, изображали косяк кобылиц. Черноволосая голова также абсолютно нагого уродца едва виднелась над спинами хихикающих от стыда обнаженных молодых женщин. Сластолюбивый уродец-шут, несмотря на свой чрезмерно малый рост, имел нормальное и даже несколько крупноватое для обычного человека среднего телосложения мужское достоинство. Карлик Зерко изображал адунчу⁴²⁶, бегая среди «кобыл» и щупая своими руками сзади меж белых ляжек свисающие вниз вьющиеся волосы. Его жена также голышом, став на четвереньки, как и другие товарки, исполняла роль старшей «кобылы», подводя к кагану по одной (и придерживая крепко руками, чтобы не вырывались) приглянувшихся ему «кобылиц». Перед созерцанием каждой новой белозадой женщины с темным волосяным покровом сзади промеж ног и колыхающимся грудями, которую он должен был как «жеребец» покрыть, сенгир-хан осушал немалый кубок с вином из проверенной амфоры, быстро скидывал с себя одежды и при свете лампад на стенах приступал к исполнению многотрудных обязанностей «жеребца». Потом мокрых от пота «кобыл» водили на водопой и поили их из большой чаши крепкой аракой и хмельным вином. Но с четверенек до конца такой любострастной игры никто не имел права подниматься. Подустав от сладостного покрытия своего «косяка», «жеребец»-каган снова лежал, отдыхая с бокалом вина в руках за очагом, и с удовольствием наблюдал, как уже «адунча» Зерко сам кроет «кобылий табун». При этом ширококостная жена-харахунка поддерживала карлика, приподняв в воздух, чтобы он мог находиться на достаточном уровне и вставлять свое не короткое достоинство в лоно очередной «кобылы». Вино и арака делали свое дело, в юрте становилось шумно и оживлено. Похотливые игры иной раз продолжались до самого утра.

«И теперь надо все это покинуть и идти зачем-то в далекий опасный поход. А для чего?» – размышлял верховный гуннский хан Беледа.