Гуннские восточные тумены в Нижней Мезии

67.Гуннские восточные тумены в Нижней Мезии

– Нет, конечно, – отвечал смущенно славянский минбаши, временно находящийся, так же как и сам хозяин походного жилища Стака, на должности, если не туменбаши, то, по меньшей мере, жасаула – каждый из них был начальником двух боевых туменов.

Оба воинских командира были раздражены: дела шли не так, как хотелось бы. Командующий-жасаул Онегизий осаждал одним своим туменом славянских антов и венедов городские стены, а другим сводным германских аламанов и припонтийских аламандаров – соседние укрепления речного порта, последний был отделен с суши с трех сторон глубоким рвом с тухлой водой и толстой каменной преградой высотой в пятнадцать шагов. Под башнями Дуростора были расставлены штурмовые и осадные орудия славян, которые день и ночь ухали ударами огромных валунов, проламывая толщину кирпичной кладки. На трех направлениях степные вспомогательно-технические отряды установили свыше сорока огромных механических боевых машин: скорпионы, онагры, катапульты и баллисты, – не считая десятка приготовленных штурмовых крытых четырехъярусных башен для решительной атаки на высокие укрепления и десятка обитых железом черепах для разбивания огромных дубовых ворот. Согнанные пленники из окрестных жителей подвозили каменные глыбы для орудий и стволы деревьев и хворост для засыпания рвов вокруг города и речного порта. Около портовых укреплений также методично работали осадные боевые механизмы германцев и понтийцев.

Два тумена же коренных гуннов: сабиров, акациров, кутургуров, кангаров, сарагуров и салгуров – широким весенним потоком разлились по центральной части восточнорумийской провинции Нижняя Мезия, грабя все загородние усадьбы, латифундии и виллы богатых византийских граждан. В их анбарах, складах и подвалах были складированы для последующей продажи (при хорошей конъюнктуре цен на продукты сельскохозяйственного производства) зерно, сушеные овощи и фрукты, вино из прошлогодних урожаев, а также сыры и масла (растительные и животные).

Обеспокоенность сложившейся ситуацией у обоих гуннских жасаулов вытекала из того факта, что разведчики и дозорные отряды донесли неприятную весть: квартирующий в приморской Одессе⁴⁴² византийский пехотный легион подошел к окрестностям Маркианополя, расположенного в двух конских переходах от побережья Понта Эвксинского в южной части Нижней Мезии, и начал строительство огромного укрепленного воинского лагеря, рассчитанного, минимум, на шесть легионов; при большом желании румийцы могли бы разместить в этом укрепленном походном кастелле и вдвое большее количество войск. А такие румийские воинские станы, как известно, очень трудно брать приступом, там все отлично предусмотрено для долговременной круговой обороны. Да и защищаются там не мирные горожане, а, готовые к контратаке, отменно обученные румийские солдаты. Из этого вытекало, что Константинополь готовил необходимый плацдарм для нападения на гуннов превосходящими силами. Это-то и тревожило обоих степных военачальников.

– Мне докладывали, румийцы нагнали в окрестности своего строящегося воинского лагеря несколько козьих стад; что, они козье молоко будут пить что-ли? – между прочим поинтересовался минбаши Стака у своего сотоварища Онегизия, который должен был многое знать о румийских боевых традициях – ведь он служил старшим начальником в западнорумийском конно-штурмовом легионе в Галлии.

– Нет, они не козье молоко будут пить, а использовать этих несчастных животных вместо женщин. Ведь туда в чистое поле нельзя пригнать стадо проституток, а стадо коз можно.

– Да, Онегизий, я об этом слыхал как-то раз в Галлии, когда мы ходили туда в поход на багаудов. Но ведь это не угодно небесам!

– Мой приятель Стака, многое в этой жизни не является приятным высоким богам. А я тебе расскажу еще более интересное. В Руме уже двести лет как запретили призывать в армию юношей младше семнадцати, а, говорят, раньше призывали и тринадцати-четырнадцатилетних мальчиков. И центурионы брали к себе в помощники красивых несовершеннолетних подростков и ночью спали с ними, как с женщинами, пользуя их в задний проход. Это называется педерастия или гомосексуализм. Потом румийцы поняли, что они разлагают так юношей, которые вследствие своих приобретенных женственных наклонностей становятся неспособными к сражениям, и приняли через сенат запрет на гомосексуализм. Сейчас это сурово карается в обоих Румах, но никто не запрещает использовать для удовлетворения сексуальных потребностей бедных животных. Легионер может поймать козу, овечку или хорошую молодую белую ослицу и пользовать ее вместо проститутки. Поэтому в балканских провинциях прячут молодых ослиц в неприметное место, когда там проходят или квартируют солдатские легионы.

– Да, мой друг Онегизий, я вспомнил, как однажды в тогдашнем походе в Галлии я своими глазами видел, как один немолодой центурион пристроился прямо в чистом поле на глазах своих подчиненных сзади к ослице и совершал с ней то, что принято делать один на один с женщиной. Когда же я высказал ему свое неодобрение, то он отвечал мне, что, мол, женщины нужны для рождения детей, а для удовольствия сойдет и ослица, – минбаши-жасаул Стака потер свою заросшую шершавую щеку, почесал там какую-то шероховатость – вода в ручьях еще была холодная и он с пяток дней хорошо не мылся.

Оба приятеля разошлись далеко за полночь, приняв единодушное решение ускорить взятие Дуростора и его порта и сконцентрировать оба рассыпавшихся по обширной провинции тумена на одном направлении против Маркианополя, обойдя его стремительно с юга, откуда гуннов меньше всего ожидали.

Пополудни жасаул Онегизий был уже у широкого рва, опоясывающего перед толстой стеной речной порт; вода в канаве отдавала дурным запахом из-за гниющих там дохлых собак и кошек. Сине-зеленая плесень подходила вплотную до фундамента портовых укреплений. Противная вонь от гнили ударила в нос минбаши Онегизию, который, быстро осмотрев ведущиеся работы по засыпке этой широкой и глубокой тухлой канавы и при этом стараясь как можно меньше дышать, дал знак рукой находящимся в его подчинении конунгу остготов и аламанов тридцатичетырехлетнему Лаудариху и коназу антов и венедов тридцатипятилетнему Светозару следовать за ним и поскакал в сопровождении последних назад к далекой рощице, где были поставлены походные шатыры и алачуги осадных подразделений.

В небольшой роще, притулившейся слева от неширокой ничем не выделяющейся речки, текущей спокойно и как бы даже безразлично меж низких пригорков в опушении кустов, были установлены лишь палатки командного состава вспомогательно-технического германского полутумена. Херицога Лаударих расстелил на круглом походном столе пергаментную карту Дуростора, порта и окрестностей. Такие пергаментные зарисовки земель, изготовленные по повелению командующего войсками левого крыла Аттилы, имелись в каждом походном полутумене. Конунг остготов и аламанов начал было свой доклад начальнику-жасаулу Онегизию, но последний остановил его взмахом открытой левой ладони вверх и вопросил, пристально буравя собеседника своим строгим взглядом:

– За три дня сможешь проломить стены и начать приступ?

– Нет, – решительно отвечал готско-аламанский херицога, – не смогу, очень плохо обстоит дело с подвозом камней-снарядов, мало подвод и телег и дорога далекая, до ближайшей каменоломни около полутора конских переходов, и при этом во многих местах она в акерах⁴⁴³.

– А за пять дней сможешь уложиться?

– За пять дней, наверное, смогу.

– Ты человек военный, минбаши Лаударих, и потому не должен употреблять слово «наверное». Отвечай точно, ведь я буду на тебя рассчитывать. Ты за это время берешь порт, а славяне минбаши Светозара должны взять штурмом городские укрепления.

– Да, жасаул Онегизий, за пять дней я ворвусь за стены и начну там сражение.

А в это время другой степной жасаул Стака, находясь в сабирском полутумене, рассылал срочных гонцов во все направления провинции Нижняя Мезия, в три остальных исконно гуннских полутумена, которыми предводительствовали акацирский хан минбаши Манат, кангарский этельбер минбаши Парлас и кутургурский бек минбаши Берики. Всем им была отправлена депеша с приказанием через пять дней на шестой собраться в долине излучины реки Камничина⁴⁴⁴ в четырех конских переходах западнее Маркианополя.

Сабирский полутумен остановился на полуденный привал в местечке Оряховчина⁴⁴⁵ в верховьях Камничины в большом яблоневом саду, где отцветающие деревья алмы⁴⁴⁶ все еще гудели роем диких пчел и ос. Боевой желтый туг⁴⁴⁷ с нашитым черным двуглавым орлом был положен свернутым полотнищем на снятое с коня высокое кожаное седло. Около горящего костра, на котором тысячный лекарь готовил целебное снадобье от рубленых и колотых ран, сидели на таких же седлах двое: жасаул тархан Стака и юзбаши этельбер Коркут. Меж ними был расстелен на траве небольшой дастархан. Оба гунна обедали, угощаясь мягким йохурутом, сушеным мясом, сухой лепешкой, запивая все это белым вином. Минбаши – соруководитель похода хуннагур Стака выговаривал своему подчиненному сотенному командиру сабиру Коркуту:

– Твоя сабирская сотня вчера вечером вступила в стычку с румийским легионом, идущим колонной на юг. Ты ведь как начальник должен был понимать, что, коли легионеры уходят из Мезии, то для нас это хорошо, значит, они не знают о нас, гуннах, пришедших из-за Дуная. А ты нас всех обнаружил и теперь этот легион возвращается назад в свой оставленный где-то недалеко воинский лагерь.

– Но я не мог иначе, – оправдывался широколицый и черноглазый двадцатичетырехлетний сотник Коркут, – они гнали рядом с собой стадо коз, а разве гунну свежее мясо помешает? Мы на полном ходу захватили каждый воин по одному животному, пришлось зарубить нескольких солдат – пастухов, потом зарезали этих коз, а вечером сегодня будем их свежевать, варить, а оставшееся мясо засолим впрок.

– Я приказываю выбросить туши этих животных, – с яростным видом распорядился жасаул Стака, – если ты не знаешь, то я скажу тебе, что эти козы не дойные, легионеры пользуют их вместо женщин, а вы, умники-сабиры, хотите такое мясо есть!

У черноволосого сабира и так брови были вразлет, но после сказанных слов тархана Стаки они вместе с глазами полезли от удивления, возмущения и отвращения на лоб. Он даже подавился куском мяса и, судорожно поперхнувшись, выплюнул его в сторону. Изумленный и гневный сабирский юзбаши вскочил с седла, стоящего на земле около костра, и, переваливаясь сбоку набок своим тяжелым телом на истинно гуннских кривых кавалерийских ногах, проворно побежал к месту отдыха своей сотни, чтобы отдать команду выбросить прочь это гадкое мясо.

Жасаул Стака, взирая на своего подчиненного, вначале сердился, потом рассмеялся, поняв в какую дурацкую ситуацию попали храбрые гунны-сабиры, ведь теперь им прохода не будет в тумене и в племени, стыда не оберутся, долго им будут напоминать об этих румийсикх козах.

– Стой! – шумно выдохнул командующий гуннскими походными туменами Стака. – Назад!

И когда сотенный Коркут, задыхаясь свой широкой грудью, вернулся к костру, жасаул-хуннагур сказал ему примирительно и заговорщицки:

– Слушай, что я тебе скажу: если не хочешь позора, то никому не рассказывай о том, что я тебе сейчас говорил. Прикажи просто выкинуть мясо собакам, как зараженное неведомой тяжелой скотской болезнью, передающейся человеку. Скажи, что это подтверждает и шаман тысячи, – и тархан Стака повернулся к молодому сабиру, колдующему над бронзовым котелком с кипящим варевом. Шаман-знахарь с множеством выбивающихся из-под белого войлочного колпака черных косичек все прекрасно слышал и все ясно понимал, но ему не хотелось быть свидетелем пикантного разговора хуннагурского жасаула и сабирского юзбаши.

– О чем это вы? – вопросом ответил хитроумный молодой лекарь-шаман.

– Ты разве не очевидец и не свидетель нашей беседы? – уставился на него недоуменно тысячник Стака.

– Нет, я был занят своими мыслями и своей чудесной, исцеляющей рваные раны мазью и потому прослышал вашу беседу, прошу покорнейше простить, – целитель воинов тысячи прямым и простодушным взглядом посмотрел в глаза жасаулу, тому ничего не оставалось делать, как снова обратиться к сотенному командиру Коркуту: – Беги выполняй распоряжение.