Спиритуализм (Spiritualisme)

Справедливое Право (Équité)

Добродетель, состоящая в применении общего закона к частности конкретных ситуаций; по выражению Аристотеля, «корректива к закону» («Никомахова этика», V, 14), позволяющая спасти дух, когда буквы недостаточно. Прикладная, т. е. живая и конкретная, справедливость, а значит, единственно верное правосудие.

Во втором, более размытом значении термин употребляется для обозначения правосудия как такового, в тех случаях, когда его невозможно свести ни к равенству (несправедливо давать всем или требовать от всех одного и того же: у всех разные потребности и разные способности), ни к законности (закон может быть несправедлив). Можно сказать, что справедливое право это правосудие в нравственном смысле слова; то единственное, что позволяет судить других. Латинский аналог слова (aequus , что значит «равный») содержит в себе понятие равенства, и в этом, бесспорно, основа его содержания. Это добродетель, служащая восстановлению равенства в правах, не только направленная против существующего фактического неравенства, но и учитывающая его проявления. Например, в сфере налогообложения прогрессивный налог, заставляющий богатых платить больше, является более справедливым, чем простой пропорциональный налог, требующий от каждого внесения равной доли дохода. Справедливое право – это признание того, что люди равны в правах и достоинстве, но неравны, как это почти всегда и есть, в талантах, власти и богатстве.

Справедливость (Justice)

Одна из четырех основополагающих добродетелей, заключающаяся в уважении к равенству и законности, правам индивидуумов и праву как институту. Справедливость предполагает, что закон должен быть одним для всех, что право должно уважать права отдельных людей, наконец, что правосудие в юридическом смысле слова должно быть справедливым с точки зрения морали. Как обеспечить гарантированную справедливость? Никак. В абсолютном значении это невозможно, вот почему политика, даже если она стремится быть справедливой, всегда конфликтна и уязвима. Но другого пути все равно нет. Никакая власть не бывает справедливой, но справедливость без власти недостижима.

«Имущественное равенство, наверное, справедливо, но…» – пишет Паскаль. Но что? Но право считает иначе и защищает частную собственность, следовательно, имущественное неравенство. Это достойно сожаления? Необязательно (общество неравенства может быть более процветающим даже с точки зрения беднейших слоев населения, чем общество равенства). Хотя такое и возможно (в частности, если справедливость ценится выше процветания). Но кто решает, каким быть обществу? Действующее право (не случайно в слове «справедливость» содержится корень «прав»). Значит, решение принимают самые справедливые? Отнюдь нет. Его принимают самые сильные, а в демократическом обществе – это почти всегда большинство. Является ли частная собственность составляющей естественного права? И является ли она одним из прав человека? Это два совершенно разных вопроса, но ни один из них не имеет решения в рамках одного только права, поскольку вопросы эти больше философские, чем юридические, и больше политические, чем нравственные. «Не умея сделать так, чтобы сила повиновалась справедливости, – продолжает Паскаль, – мы представляем справедливым повиновение силе. Не умея усилить справедливость, мы оправдываем силу, чтобы соединить справедливость с силой ради установления мира, который есть высшее благо» («Мысли», 81–299; см. также 103–298).

Здесь мы сталкиваемся с условным характером общественного договора, но сама эта условность проливает на него яркий свет. «Справедливость сама по себе, – указывает Эпикур, – не есть нечто, но в отношениях людей друг с другом в каких бы то ни было местах всегда она есть некоторый договор о том, чтобы не вредить и не терпеть вреда» («Максимы», 33; см. также максимы 31–38). И неважно, существует ли подобный договор фактически. Для справедливости достаточно, чтобы он мог существовать теоретически; он, как подчеркивает Кант, является «правилом, а не истоком построения государства; не принципом его основания, но принципом его управления» («Размышления», Ак. XVIII, 7734; см. также «Теория и практика», II, следствие). Решение считается справедливым, если оно может получить законное одобрение со стороны всех (всего народа, как уточняет Кант) и каждого отдельного человека (если он абстрагируется от своих эгоистических или несущественных интересов; Роулз (223) называет это «исходной позицией» или «пеленой незнания»). Это важно для государства, но не менее важно и для индивидуумов. «Я само по себе несправедливо, – пишет Паскаль, – считая себя центром всего» («Мысли», 597–455). Против этого и борется справедливость, универсальная по своей сущности, во всяком случае принципиально универсальная; она направлена против эгоизма отдельного человека и способствует децентрализации. Исходя из этого Ален формулирует следующее правило, имеющее всеобщее значение именно потому, что оно важно для каждого: «Заключая любой договор или вступая в любую сделку, поставь себя на место другого человека, вспомни все, что тебе известно, прикинь, насколько ты свободен от обязанностей, и посмотри, одобрил бы ты на его месте эту сделку или этот договор» («О справедливости», глава 81). Но раз это правило значимо для отдельных индивидуумов, оно значимо и для граждан государства. Если оно значимо для морали, оно значимо и для политики – при условии, что граждане исполняют свой долг. «Прав, – указывает Кант, – любой поступок, который или согласно максиме которого свобода произвола каждого совместима со свободой каждого в соответствии со всеобщим законом» («Метафизика нравов», часть I, Введение в учение о праве, § С). Подобное сосуществование свобод под сенью одного закона предполагает их равенство, по меньшей мере юридическое, вернее сказать, оно претворяет это равенство в жизнь (даже притом, что существует бесчисленное множество примеров фактического неравенства). Другого пути нет, ибо это и есть справедливость – та, которую приходится постоянно совершенствовать, та, которую необходимо защищать, та, за которую нужно бороться.