Андрей Лазарчук все, способные держать оружие

Год 2002. Михаил

26. 04. 16 час.

Константинополь, сад Али Челиме и далее на север
В дороге Зойка всё-таки сняла шляпу и перчатки. Эта роль ей надоела. Теперь она будет думать над следующей.

Мы подъехали к рыбному ресторану. То есть: три столика, полукруглая стойка, жаровня и кухонька размером с телефонную будку. Над всем этим шатёр – ветви исполинского клёна. Справа стена из серого дикого камня, увитая плющом и виноградом, узорный парапет по верху стены, парочка сидит на парапете спиной к нам. Разноязыкие детские крики. Плеск воды – где-то рядом.

Зойка взяла жареную в сухарях камбалу и белое вино, я – разварную кефаль и лимонную воду. Турецкая полиция не любит тех, кто пьёт за рулём даже пиво. Константинополь в этом смысле очень строгий город. Вернее, быть пьяным за рулём можно, но тогда необходимо включить все фары и ехать не быстрее сорока километров в час. Днём я не мог себе этого позволить. Впрочем, я чувствовал, что мне ещё предстоит многое навёрстывать сегодня.

– Ты всё время молчишь, – сказала она. – Уже несколько дней. Что-то случилось?

– Не могу понять. Кажется, нет.

– Врёшь. Просто не хочешь говорить. Это из-за меня?

Я осторожно, чтобы не звякнуть, положил вилку на край тарелки. Там был нарисован весёлый усатый рыбак в красной феске. Надпись гласила: "Когда Аллах создавал рыбу, он создал её очень вкусной".

– Нет. С чего ты взяла?

Она засмеялась. Как-то очень невесело.

– Есть много способов понять это. Вот, – она протянула руку над столиком. – Попробуй-ка до меня дотронуться.

– Зачем?

– Ну, давай, давай!

Я постарался сделать это как можно непринуждённее. Наверное, не получилось. Зойка вздохнула.

– Первый прюфинг не прошёл. Второй прюфинг...

– Не надо, – сказал я. – Я не пройду и второй, и третий.

– Хорошо, – согласилась она. – Не надо, так и не надо... Здесь хорошо готовят. Надо запомнить место...

Мы садились в машину, когда я вдруг увидел Мехмеда Тунча, нашего соседа по дому, репортёра уголовной хроники на одной из городских видеостудий. Я помахал ему рукой, он подошёл к нам и поздоровался. Одет он был не в привычные всем зрителям клетчатый пиджак и клетчатую английскую кепку, а в чёрную трикотажную рубашку и белые брюки.

– Что в городе нового, Мехмед-эфенди? Такого, чего мы ещё не знаем?

– Много нового, Миша. И это всё длится и длится... – ответил он непонятно, возможно – цитатой из чего-то мне не известного. – Говорят, убили Сеит-Ибраима. Этой ночью. Полиция пока молчит, и раисы молчат. В дом никому нет хода...

– Откуда же известно?

– Велик Аллах! Разве может быть скрыто то, что произошло под небом? Все уже всё знают, но полиция молчит, и я не могу делать свой материал. Куда вы едете, дорогой сосед?

– Куда мы едем? – спросил я Зойку.

– Пока всё равно, – сказала она.

– Мы можем ехать куда угодно, – предложил я. – Хоть в Абакан. Вы были на космодроме?

– Там нет для меня материала. Если вам не трудно, отвезите меня в Топхане.

– Абсолютно не трудно. Так что там случилось с Большим человеком?

– Найден утром в собственной спальне с перебитым кадыком. Задохнулся. Накануне ему привезли новую девочку. Именно девочку, одиннадцать лет. Теперь её ищут.

– Девочку?

– Да. Утром девочки не оказалось ни в спальне, ни в доме, ни в парке. А под стеной лежала мёртвая собака. Вот такая овчарка. И тоже с перебитым горлом. Раисы сейчас пытаются найти хозяина девочки, но того тоже след простыл. Такая история.

– Ничего себе, – сказала Зойка.

– Я что-то слышал о подобных убийствах, – сказал я. – Только не помню, от кого.

– Вот и я помню что-то такое, однако смутно, – сказал Мехмед. – Попробую порыться в архиве. Там, в Топхане, архив городской прессы, – добавил он как бы извиняясь.

Это я знал. В основном от Петра. Он в этом архиве дневал и ночевал одно время.

Поехал я почему-то не через новый "кружевной" мост, а через старый, султанши Валиде. Расстояние приблизительно такое же, но дорога здесь более тенистая и спокойная. Поэтому я даже удивился, когда навстречу нам попался полицейский мотоциклист, велевший всем освободить левый ряд. Навстречу медленно проехал давешний кортеж. Зойка помахала ручкой, и человек, сидевший в открытом автомобиле, помахал ей в ответ. Он действительно чем-то был похож на меня.

На мосту был много пешеходов. Рабочий день кончился, и многие, работающие в Галате или Пере, а живущие в Истамбуле, предпочитали не пользоваться перегруженной подземкой или вечно переполненными автобусами (парадокс нашего города: сколько бы автобусов ни было на его улицах, они переполнены всегда), а ходить пешком. Тем более, что оба старых моста после реконструкции превратились в настоящие магазины. По ту сторону перил висели длинными цепями (разумеется, на неразводящейся части мостов) лёгкие модули-киоски, где можно было купить всё что угодно, причём дешевле, чем обычно: городской налог здесь не взимался.

Ездить по нему, правда, было тесновато.

Свернув с моста, я вырулил на набережную. Движение здесь было вообще никакое, потому что действовало ограничение скорости. Несколько пёстрых туристских автобусов стояли у причала, и весёлые голоногие немцы, скандируя: "Тюрингия, Тюрингия, ты всегда с нами", – фотографировались на фоне прогулочного катера. Катер назывался "Галатасарай". Примерно на середине бухты, чуть ближе к тому берегу, на якорях стоял барк "Легенда" – гордость нашего Морского кадетского корпуса. Его восстановили сами мальчишки-кадеты из сущего металлолома, поднятого со дна. Ну, не только кадеты, конечно – их дядьки и преподаватели вкалывали, как каторжные, и от посторонней помощи они не отказывались, так что и я постучал там молоточком и поработал проволочной щёткой, сгоняя ржавчину. Но всё-таки кадеты, конечно, были главными. Теперь старшие классы ходили на барке и по Чёрному, и по Средиземному, а у меня был билет почётного гостя: во время якорной стоянки я мог посещать корабль в любое удобное для меня время...

Мы высадили Мехмеда около архива и поехали дальше. В зеркальце я видел, как он остановился у входа и заговорил с кем-то в светлом костюме и больших противосолнечных очках.

– Давай заедем в "Бальзам", – сказала Зойка.

– Давай... – мне было всё равно.

– У тебя есть деньги? У меня нет.

– Найдём, – сказал я.

"Бальзамом" называли почему-то подножие огромного стадиона, оставшегося от Олимпийских игр восемьдесят восьмого года. Там в дни, когда на стадионе никаких соревнований не происходило, действовал блошиный рынок. В прошлом году Зойка не очень дорого купила у пожилой турчанки грубый кустарный серебряный браслет с тусклыми красными стекляшками. Она носила его несколько месяцев, пока кто-то не догадался рассмотреть поделку внимательнее. Серебро на поверку оказалось самородной платиной, а стекляшки – необработанными рубинами. Возраст браслета определили в тысячу лет, а залоговую цену – в сто пятьдесят тысяч рублей. Зойка до сих пор не решила, что ей с ним делать.

Перу я постарался проехать побыстрее. Я почему-то не люблю Перу. Здесь слишком шибает в нос чужое богатство. Впрочем, есть один уголок, в конце Большой улицы... но он просто связан с хорошими воспоминаниями. Позади весьма уродливого чёрного здания банка "Босфор" разбит садик: платаны и акация. Посреди садика крошечное озерцо, явно искусственное. На берегу его растёт несколько очень старых ив. В озерце плавают белые лебеди. Дорожки посыпаны песком. Скамейки очень удобные, плетёные. Вполне достаточно, чтобы любить это место.

На "Бальзаме" было почти безлюдно. Это утром здесь весьма плотно, то же и вечером. Я отдал Зойке всё содержимое карманов: сорок три рубля, – а сам остался в машине. Не любитель я антиквы...

Нет, вру: кое-что старое у меня есть. Но оно такое... специфическое.

Я сидел и о чём-то сосредоточенно думал, когда меня похлопали по плечу:

– Михель!

Это был Марцеллан, ещё больший охотник за старьём, чем Зойка. Он называл себя художником и даже дважды организовывал свои выставки: композиции из всяческих ненужных вещей. Направление называлось "утилитализм". Кормила его жена, торговка.

– Я был тебе должен тридцать рублей, – строго сказал он и вынул блокнот. – Даже тридцать пять.

– Почему был? – удивился я.

– Потому что вот, – из другого кармана он извлёк пачку перехваченных резинкой бумажек. – Хожу и раздаю долги. Возвращаю. Задабриваю грядущих кредиторов.

– Получил наследство?

– Гораздо смешнее. Гораздо смешнее, Михель, и гораздо невероятнее. Представь себе. Ко мне приехал мой брат. Погостить. А он, знаешь ли, любит лошадей. Платонически, разумеется. А ты как подумал? И вот мы пошли на ипподром. А до этого отмечали встречу. Друг друга. Да. Два дня. И пошли посмотреть лошадок. И я вдруг ни с того ни с сего поставил все деньги. Которые у меня были. Не помню, на кого. Вспышка доброты. На лошадь. Пьян был. А лошадь пришла первой. Какая-то кляча. И выдача – шестьдесят к одному. Протрезвел моментально. Сгрёб деньги – и драть оттуда. По-моему, за нами даже гнались. Но мы удрали. Какие-то мусорные баки. Роняли. Куда-то лезли...

– Повезло, – сказал я. – Поздравляю.

– Спасибо, – сказал он.

Вид у него был всё ещё ошалелый.

Вернулась Зойка. В руках её был помятый зелёный медный кувшин. Глаза блестели.

– Марцеллан! – восхитилась она. – Посмотри, какая прелесть! А какой там утюг есть! Настоящий "Титан"! Девятьсот десятый год! Тебе нужен утюг?

– Вообще-то... Где? – Марцеллан решился и сделал стойку. Утюгов у него был полный гараж.

– Вон, видишь?.. – Зойка стала объяснять, куда идти и куда поворачивать, а я вдруг странным образом оцепенел, словно в окружающей действительности вдруг выключили звук, а движения людей стали медленными и чрезвычайно плавными, как если бы воздух заменили мёдом. Я смотрел на Зойку, смотрел очень долго, так долго, как мне позволяло растянувшееся время... она одной рукой отводила волосы с лица, а другой прокладывала путь в лабиринте "Бальзама"... я с трудом отвёл глаза и стал рассматривать приборную доску. Будто видя её впервые. Ключ торчал в замке. Никелированный старомодный ключ. Под ним покачивался брелок: тыквенно-жёлтый череп. Я уставился на него. Я совершенно уверен, что брелок у Тедди был другой. Но какой же? Чёрт. Забыл... Я протянул руку и обхватил брелок рукой. Он был тёплый, будто только что из кармана. Рука сказала, что этот предмет ей знаком. Знаком. Я отпустил его и оставил раскачиваться. Да что за глупости со мной?..

Было как во сне: уснул и проснулся. Но что-то успел увидеть.

– Поедем? – Зойка занесла ногу над дверцей. Ей тоже всегда лень самой открывать. Нога была гладкая и блестящая. Выше лодыжки белели два шрамика – след неудачного уличного знакомства с дурной собакой. – Что с тобой, Миш? Ты вдруг какой-то...

– Всё нормально, – сказал я. – Конечно, поедем.