Анна андреева андрей Дмитриевич
жүктеу/скачать 0.55 Mb.
|
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Эльза Кох! ГЛАВВРАЧ. Ну, зачем же так резко. Лариса Ивановна кандидат наук. Отличник здравоохранения. (Обращается к Завотделением). Приступайте. Санитары привязывают руки и ноги Андрея Дмитриевича к кровати. Он изгибается всем телом. Санитары прижимают его плечи, один упал увесистым телом на его ноги. Две Медсестры вносят капельницу, готовят шприцы. ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ. Будем кормить вас через капельницы. Завотделением вводит в руку иглу. ГЛАВВРАЧ. Мы, советские врачи, давали клятву Гиппократа - стоять на страже здоровья больного, даже если он противится лечению. Лечат же алкоголиков помимо их воли. А у вас нечто вроде алкоголизма. Голодомания, так сказать. Первая стадия вялотекущей шизофрении. Вы уже не молодой человек и в любую минуту можете впасть в такое состояние, из которого вас не сможет вывести даже Лариса Ивановна. У вас наблюдаются необратимые изменения - я их ясно вижу. Вы уже не полностью владеете мыслью. Ваша речь неразборчива, когда говорите, то путаетесь в словах. (Пауза) Андрей Дмитриевич, умерьте гордыню, смиритесь. Будете упрямиться - доведёте себя до болезни Паркинсона. Умереть мы вам не дадим, такого удовольствия мировой общественности не предоставим, но в инвалида вы превратитесь. Вы даже штанов сами себе расстегнуть не сможете. Всё будете делать под себя. Андрей Дмитриевич, голубчик, ну как вам вдолбить, что мы действуем в ваших же интересах. Больница, палата. Андрей Дмитриевич на кровати. Неподвижен. По палате ходит Главврач. Медсестра возится у тумбочки. Санитары наготове. ГЛАВВРАЧ. Да, голубчик, неважны ваши дела, неважны. Состояние вены не позволяет осуществлять процесс питания через инъекции. Придётся отказаться от гуманного варианта. Переходим на зонд. Он вводится внутрь организма через ноздрю. Процесс болезненный, но надо потерпеть. Через зонд будем вкачивать питательный раствор. Видите, Галя разводит порошок в воде. Когда образуется гомогенная смесь, мы закачаем её через зонд в кишечник. У вас из-за искривления носовой перегородки доступна только правая ноздря. Видите, мы всё учитываем. Проявляем максимум заботы. Входим в ваше положение. Мы давали клятву Гиппократа. А её главный принцип: не навреди. Санитары привязывают руки и ноги Андрея Дмитриевича. Держат плечи и голову. Медсестра пытается втолкнуть зонд в ноздрю – Андрей Дмитриевич не даётся. МЕДСЕСТРА. Зонд упёрся во что-то. ГЛАВВРАЧ. Сильнее толкайте! Чему тебя только в медучилище учили! Медсестра пытает протолкнуть зонд – не получается. Главврач отстраняет Медсестру, сам пытается ввести зонд – с тем же успехом. ГЛАВВРАЧ. Видимо, искривление носовой перегородки слишком крутое. Кормите ложкой! Медсестра пытается засунуть ложку в рот. Андрей Дмитриевич сжал зубы. МЕДСЕСТРА. Ну что же вы, миленький. (Главврачу). Он сжал зубы. ГЛАВВРАЧ. А вы не знаете, что делать? Санитар вставляет в рот палку, разжимает дёсны. Медсестра впихивает кашицу в рот. Андрей Дмитриевич выплёвывает пищу. МЕДЕСТРА. Ну, вот! Миленький, мы же стараемся для вашей же пользы. ГЛАВВРАЧ. Если, голубчик, продолжите гнуть свою линию, превратитесь в неходячего инвалида. Передвигаться на коляске. Слюни будут течь. Взгляд бессмысленный. Руки мелко дрожат. В мозгу (показывает), вот в этом месте, участок мозга, который называется черная субстанция, она вырабатывает дофамин. Вы знаете что такое дофамин? Не знаете. Объясняю. Функция дофамина заключается в плавной передаче импульсов для обеспечения нормальных движений. Меньше дофамина - возникает скованность мышц, замедленность движений, при ходьбе трудно сохранить равновесие. Почерк меняется… САНИТАР. Он обоссался. ГЛАВВРАЧ. Ну так смените бельё! Без команды вы никак. Больница, палата. Андрей Дмитриевич пытается написать что-то на листке бумаги. Входит Завотделением. ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ. Вы пишете? Дайте глянуть. Любопытно, любопытно. У вас первая стадия паркинсонизма – как и предсказывал главврач. Вот смотрите: дрожащее изломанное начертание букв. А вот вы написали – «рууука». В слове трижды повторяется буква «у» - верный признак первой стадии. Хочу вам сказать: вы сделали для жены всё, что могли. Но плетью обуха не прошибёшь. Поверьте, мы не звери. В больнице все переживают за вас. Каждая планёрка начинается с вопроса главврача: «Каково состояние академика Сахарова?» Больница, палата. Андрей Дмитриевич неподвижен. Смотрит в потолок. ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. Как же я тоскую без тебя. И переживаю за тебя. Все мысли о тебе. Жизнь, когда тебя нет рядом, бесконечная пустота. Полная бессмыслица. Как это сумрачно – месяц за месяцем в отрыве от тебя. Мучительно представлять, как ты страдаешь. И постоянная боль – за твоё сердце. Что ни ночь, то жестокая бессонница. Час за часом перебирать и перебирать свою жизнь. Ты меня ругала, что в воспоминаниях я приукрашиваю людей. Я не приукрашиваю, я такими их вижу - хорошими, чистыми, честными. Я не виноват, что в них есть дурное. Много думал о себе. Ужасался. Школьником, студентом я был моральным уродом. Законченным эгоцентриком. У меня не было друзей. Ни одного. Что одинок - сам был виноват. Был замкнут на себя. Почему я так однобоко развивался? Не знаю. Я бы выровнялся, если б не случайная женитьба. Женился от инфантильности. От тоски иметь дом. Клава была старше, но она тоже не понимала, какую роковую ошибку совершает. Роковую для меня и для неё. Роковую, что самое тяжкое, для наших детей. В какие-то периоды казалось, что не всё в нашей семейной жизни плохо. Иногда возникло нечто вроде любви. Был привязан к детям. Увлечён работой. Потом трагедия Клавиной ревности. Потом её болезнь. Потом её смерть. Двадцать пять лет семейной жизни прошли без взаимопонимания с Клавой – за исключением нескольких коротких периодов. Тут мне нечем гордиться. Я остался совсем один. Ни с кем не мог общаться. Дети как чужие. Не могу поймать момент, когда мне стало трудно находить общий язык с ними. После смерти Клавы вместо того, чтобы сплотиться вокруг общей беды, каждый сам по себе. Это моя вина. Очень любил своих девочек, любил сына, много думал о них, но я не вводил их в свою личную жизнь так, как это делал мой отец со мной. И это моя беда, таков мой характер: по-настоящему я умел разговаривать только с самим собой. За время болезни Клавы у девочек, у Димы выработалась реакция отстранения, они замкнулись в собственной жизни, в которой для меня места не осталось. Теперь мне не нравится их поведение, их поступки, их мысли. Но и жалко их: они глубоко несчастны. Я стыжусь их несчастья, но ничего не могу сделать. После смерти Клавы я очутился в глубокой изоляции от всего окружающего и должен был начать жить как-то совсем по-иному. Но сил у меня для этого не находилось Да и не знал я, как начать новую жизнь, что это такое – новая жизнь. И тут Бог послал тебя. Ты внесла свет в мою беспросветную жизнь. Счастье человеческого общения пришло ко мне только через тебя. И настоящая любовь – тоже. Любовь наша - цельная, возвышенная. Подлинная. Только с тобой я понял, что значит умирать от любви – каждый день, каждый час. Наша любовь помогает нам быть счастливыми в невероятно трагических ситуациях. Все мысли о тебе. Ты спасла меня, я спасу тебя. Только б твоё сердце продержалось подольше. Горький. Квартира. Боннэр сидит за столом на кухне. Пишет. ГОЛОС БОННЭР. «Андрюшенька! Кажется, я никогда тебя больше не увижу. На всякий случай составляю список, где что лежит. Твои вещи в шкафу в кабинете. Посуду перемыла, поставила в сервант. Постельное бельё в серванте внизу. Проигрыватель наладила, пластинки в тумбочке под телевизором. Мои вещи в шкафу в моей комнате, раздай их бедным. Моя сберкнижка в правом верхнем ящике стола – в ней доверенность на тебя. В Москве две сберкнижки – в каждой, кажется, по 3,5 тысячи – завещание на тебя. Если умру, пусть никто, кроме тебя, не спит на моих подушках и под моими одеялами. Другая женщина рядом с тобой мне будет противна даже на том свете. Как же тоскую по тебе! Ежечасно, ежеминутно я с тобой. Люблю – ты моя душа. Люся». Больничная палата. Андрей Дмитриевич смотрит в потолок. Главврач склонился над ним. Завотделением наготове с блокнотом. ГЛАВВРАЧ. Что ж вы, голубчик, совсем расклеились? Нехорошо, нехорошо. Брезгуете рекомендациями лучших специалистов. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Это рекомендации гэбэ, а не врачей. ГЛАВВРАЧ. Зря вы так, зря. (Осматривает Андрея Дмитриевича) Лицо потеряло подвижность - голубчик, это чревато. При паркинсонизме у больного наблюдается равнодушие, безразличие – точно про вас. (Поворачивается к Завотделением). Как у больного Сахарова работает кишечник? ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ. Последнюю неделю фиксируются постоянные запоры. ГЛАВВРАЧ. Что с частотой мочеиспускания? ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ. Участились непроизвольные мочеиспускания. ГЛАВВРАЧ. Вот! Вот! Вегетативное расстройство. Медицина – это точная наука как и ваша физика. А то некоторые считают нас шарлатанами… Ну, что, голубчик, будем продолжать чудить? Нехорошо, нехорошо. Поверьте мне, человеку много на свете пожившему и повидавшему, ничего вы своим упрямством не добьётесь. Ни-че-го. Я тоже многим недоволен в этой жизни, так что же – зверем смотреть на белый свет? Созиданием нужно заниматься, созиданием. Вот Михаил Сергеевич призывает к перестройке. Гласность провозгласил. Свежим воздухом перемен подуло. А вы здесь кисните. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Кто такой Михаил Сергеевич? ГЛАВВРАЧ. Вы не знаете, кто такой Михаил Сергеевич?! Вот что значит оторваться от жизни, сосредоточиться на созерцании только собственного пупка. Михаил Сергеевич Горбачёв – новый генеральный секретарь. Он провозгласил курс на перестройку. Не сегодня-завтра в стране восторжествует демократия. Во главу угла поставлены права человека. А вы – голодовка, голодовка. И чего добились своими, скажу прямо, неумными требованиями? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я хочу написать письмо Горбачёву. ГЛАВВРАЧ. Пишите, голубчик, пишите. Впрочем, вы же писать не в состоянии. (Завотделением). Попросите Ирочку с машинкой в палату. Завотделением выходит. ГЛАВВРАЧ. Провозглашён курс на демократизацию всей общественно-политической жизни. И этот курс поддерживает партия, народ. Вот вы – поддерживаете курс партии на обновление? Молчите. Избрали удобную позицию: моя хата с краю. Новый курс раскроет гуманные стороны нашего строя. Всё плохое останется в прошлом – застой, бюрократия. Всё будет по-новому, по-человечески. Появляется Секретарша с пишущей машинкой. ГЛАВВРАЧ. Ирочка, больной Сахаров продиктует вам письмо. Отпечатайте его без помарок. (Андрею Дмитриевичу). Вы готовы? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Готов. (Медленно, запинаясь). Уважаемый Михаил Сергеевич! Обращаюсь к Вам по весьма важному поводу. Во имя гуманности прошу Вас разрешить моей жене Боннэр Е.Г. поездку за рубеж для лечения. Это моя единственная личная просьба к властям… (Задумывается). Моя жена – участник Великой отечественной войны. Имеет правительственные награды. Она заслуживает гуманного к себе отношения. (Пауза). Считаю свою ссылку несправедливой и беззаконной, но готов нести ответственность за свои действия. Прошу вас не распространять эту ответственность на мою жену. (Пауза). Я обещаю прекратить свои открытые общественные выступления. (Секретарше). Всё. Заседание политбюро.. ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ. Ко мне обратился с письмом небезызвестный Сахаров. Он просит дать разрешение на поездку его жены Боннэр для лечения в Америке. Каково мнение по этому поводу Комитета государственной безопасности? ВТОРОЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Поведение Сахарова складывается под антисоветским влиянием мадам Боннэр, еврейки по национальности. ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ. Вот что такое сионизм! ТРЕТИЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Боннэр - это зверюга в юбке, ставленница империализма. ВТОРОЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Сахарову 65 лет, мадам Боннэр - 63. Здоровьем Сахаров не блещет, сейчас он проходит онкологическое обследование, так как стал худеть. В больнице прекрасные условия, он имеет возможность заниматься научной деятельностью. ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ. Это хорошо. ВТОРОЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Сахаров как политическая фигура потерял свое значение. Возможно, следовало бы отпустить Боннэр. Разрешение на поездку Боннэр показало бы всему миру всю гуманность нашей системы, когда даже самые отпетые её враги беспрепятственно могут ездить за границу. ЧЕТВЁРТЫЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. У Боннэр в Америке её дети от первого брака – дочь Татьяна с мужем по фамилии Янкелевич и сын Алексей Семёнов. Эмигрировали в 1979 году. ВТОРОЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Без Боннэр поведение Сахарова может измениться в лучшую сторону. ТРЕТИЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Я за то, чтобы отпустить Боннэр в Америку на операцию. Это гуманный шаг по отношению к Сахарову. Ведь он сейчас убегает от неё в больницу. ЧЕТВЁРТЫЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Злобы у Боннэр в последние месяцы поубавилось. ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ. Подведу итог. Дадим Сахарову понять, что мы можем пойти навстречу его просьбе о выезде Боннэр. Но поставим условие: всё будет зависеть от того, как он будет вести себя и как она будет вести себя там. ЧЛЕНЫ ПОЛИТБЮРО. (Хором). Мудрое решение. Выдержано в духе перестройки и гласности. Вокзал. Перрон. Андрей Дмитриевич провожает Боннэр. Горький. Квартира. Андрей Дмитриевич пишет за столом. ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. «Здравствуй, Люсенька! Здравствуй, любимая. Новый – 1986-й – год встречал в одиночестве. Накрыл стол на двоих. Парадно оделся. Произнёс несколько тостов – первый, естественно, за тебя. Затем за твоих детей в Америке. И за своих злосчастных детей – всё же не чужие они мне. Смотрел новогодний концерт. Думал. Вспоминал. Ушедший год был трудным. И победным!!! Второго января вернулся к науке. Безумно хочется что-то свершить в физике – в ней захватывающие перспективы! Суперструна, суперсиммертрия, инстантоны, солитоны, единые калибровочные поля, эффект Хоукинга, пошла в ход очень высокая новая математика. И мне есть что сказать. Свежие идеи бурлят в голове!… Занялся зубами. Мучительный процесс лечения, но надо. 7 января отметил юбилей нашей свадьбы – 15 лет. Накрыл праздничный стол. Произнёс тост: «Люська! Ты сделала меня лучше и счастливее. Надеюсь, что и я тебе принёс счастье. Выпил бокал вина. Жизнь наша прекрасна и трагична. Теперь только одно желание и мольба – чтобы операция прошла успешно. И будем мы тогда жить долго и счастливо. И умрём в один день...» США. Бостон. Боннэр пишет письмо. ГОЛОС БОННЭР. «Здравствуй! Операцию сделали. Длилась пять часов. Поставили шесть шунтов. Чувствую себя после операции также погано, как 40 лет назад, когда была контужена и тяжело ранена – смотрела тогда на звёзды и не могла понять: есть я или меня уже нет? Ну, хватит о грустном. Дом у детей роскошный. Два этажа плюс полуподвал, который можно считать этажом. Просторно, комнат не сосчитать. Из окон вид красивый. Но жизнь у детей трудная. На работу ни Таня, ни Ефрем так и не устроились. Сняла с твоего счёта тридцать тысяч долларов – у детей большие расходы. К тому же, учти, они работают на тебя. Сил и времени не жалеют для популяризации твоих трудов. Это называется в Америке пиаром, ну вроде как реклама. Если нанимать фирму, то это такие деньжищи! А Таня, Алёшка и Ефрем делают это ради тебя бесплатно. Жди. Скоро приеду. Целую. Люблю. Дарю своё подштопанное сердце. Навеки вечные твоя Люся». Горький. Квартира. Входит Татьяна Сахарова. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Папа! Милый папа. (Обнимает отца). Ты изменился. Сильно. Глаза другие. Какие-то потухшие. (Распаковывает сумки). Я тут тебе вкусненького привезла. Ты же после голодовки. Пирог, Люба испекла. Варенье. Малиновое. Я сварила. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Таня, у меня всё есть. Вези обратно. (Укладывает банки). ТАТЬЯНА САХАРОВА. Но мы так старались. Вкусненькое. Давай чай попьём! Садятся за стол. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Мы очень переживали за тебя. Папа, ты себя не бережёшь. Андрей Дмитриевич встаёт, идёт к письменному столу, достаёт листок бумаги, кладёт перед Татьяной. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. А это как понимать? ТАТЬЯНА САХАРОВА. Что это? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Ваша хамская телеграмма. Татьяна берёт листок. ГОЛОСА ТАНИ, ЛЮБЫ, ДИМЫ. (Скандируют). «Елена Георгиевна, мы, дети Андрея Дмитриевича, будем вынуждены обратиться в прокуратуру о том, что вы толкаете нашего отца на самоубийственную голодовку. Другого выхода не видим, поймите нас правильно. Таня, Люба, Дима». АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Как вы посмели послать такой текст Елене Георгиевне?! ТАТЬЯНА САХАРОВА. Мы заботились о тебе и только о тебе. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я начал голодовку только потому, что не видел иных путей добиться благородной цели – отправить Елену Георгиевну для лечения за границу. Я ждал от вас телеграммы в мою поддержку. Как это сделали бы любящие дети. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Я вот как-то не могу вообразить, чтобы ты предпринял нечто подобное за нас, родных детей. Объявил бы голодовку за меня, за Диму. За Любу. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. У вас благополучная жизнь, нет причин за вас голодать. ТАТЬЯНА САХАРОВА. (С сарказмом). Благополучная! Меня зажимают на работе – потому что я дочь Сахарова. Мишину диссертацию пытались опорочить – потому что он зять Сахарова. Сашу, Любиного мужа, не взяли в Курчатовский институт, опять же потому что родственник Сахарова. Они бедствуют. Саша зарабатывает на жизнь репетиторством. Вот такая у нас благополучная жизнь. А Дима! Он раздавлен жизнью. Ты, занятый своими любовными приключениями, бросил его на произвол судьбы. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Дима вполне взрослый человек. И неправда, что я вас забыл. Я посылаю Любе деньги. Диме посылаю. Тебе выделил шесть тысяч. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Спасибо, папа, за подачки. А если взять жизнь детей Боннэр… АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Если Дима отдалился от меня, то в этом виновата ты, виновата Люба. Особенно Люба – с её комплексом неполноценности. Из-за вас осложнилась наша с Еленой Георгиевной жизнь. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Ты обещал маме больше не жениться. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Мама не должна была брать с меня такого обязательства. То факт, что Люся стала моей женой не повод оскорблять её. Она прекрасный человек. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Прекрасный! Как же! Она стала твоей женой из жлобства. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Таня! Ты тут такого наговорила, что самое благоразумное – выгнать тебя. ТАТЬЯНА САХАРОВА. (Сквозь слёзы). Папа, папа. Мы же тебя очень любим. Любим! Места себе не находили из-за тебя. А ты… (Долгая пауза). Да! Мы ж не закончили про детей прекрасной женщины. Андрей Дмитриевич настороженно смотрит на дочь. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Это правда, что Танька, дочь Боннэр, и её муж Янкелевич купили в Бостоне трёхэтажный дом на твои деньги? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Откуда у тебя такие сведения? ТАТЬЯНА САХАРОВА. По «голосам» передали. Это правда? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Дом куплен на нобелевскую премию. Им надо где-то жить. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Но это же твои деньги! Почему ты содержишь чужих людей? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Во-первых, они дети Елены Георгиевны, значит, не чужие. А, во-вторых, они много работают. Готовят к изданию мои рукописи. Проводят мероприятия в мою поддержку. Это невероятно тяжёлая работа. Ты и представить не можешь, насколько тяжёлая. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Понимаю, папочка, понимаю. А почему Танька твоей Боннэр выдаёт тебя за своего отца? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Не понял. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Я своими ушами слышала по «голосам»: она называет себя Татьяной Сахаровой. Это я – Татьяна Сахарова, ты мой отец. А она – Татьяна Семёнова, её отец – Иван Семёнов, бывший муж Боннэр. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Прекратим этот бессмысленный разговор. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Почему, папочка, прекратим? На самом захватывающем месте. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Да, я считаю её своей дочерью. ТАТЬЯНА САХАРОВА. А я кто? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. И ты моя дочь. Таня, этот разговор никуда не ведёт. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Ты никогда нас не любил. Ни меня, ни Любу, ни Диму. Никогда! Мы для тебя всегда были обузой. Не любил потому, что мы от нелюбимой жены. Ты маму не любил. Не любил! Не любил! (Внезапно успокаивается). Папа, у меня к тебе серьёзный разговор. Мы - я, Люба, Дима решили подать на тебя в суд. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Что?! ТАТЬЯНА САХАРОВА. Подать в суд о разделе дачи в Жуковке. На Рублёвке. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Но это моя дача! Мне её правительство подарило. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Подарили не только тебе, а всей твоей семье. А, значит, и нам, твоим законным детям. И мы имеем право на три четверти дачи. Ты же нам ни цента не выделил из своей Нобелевской премии. Кстати, а сколько она в долларах? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Это не твоё дело. ТАТЬЯНА САХАРОВА. Понимаю, не моё. Потому что все денежки у тебя отобрала прекрасная женщина. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Вон отсюда! ТАТЬЯНА САХАРОВА. Ну, ударь меня. Ударь. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Как ты смеешь?! Вон! И банки свои забери! Горький. Нотариальная контора. За столом сидит Нотариус, женщина. Пишет. Входит Андрей Дмитриевич. АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Здравствуйте. Я хотел бы оформить завещание. НОТАРИУС. (Продолжает писать. Заканчивает, укладывает листки в стопку). Что там у вас? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. У меня такая ситуация… НОТАРИУС. У всех ситуация. (Поднимает глаза. Всматривается в Андрея Дмитриевича). Вы Сахаров! (Расплывается в улыбке). Андрей Дмитриевич! Вот не ожидала! Какое счастье видеть вас! Мы так за вас переживаем. В нашей нотариальной конторе все (понижает голос)… мы слушаем «голоса»… сочувствуем вам... мы на вашей стороне… вы столько настрадались. Да что вы стоите! Садитесь. Вот здесь вам будет удобно. Так с чем пожаловали? АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я в годах. Здоровье неважное. Всякое может случиться. Хочу оставить завещание. (Достаёт листок бумаги). Я написал основные пункты. (Передаёт листок Нотариусу). НОТАРИУС. (Берёт листок, читает. Поднимает глаза на Андрея Дмитриевича). Так. Понятненько Почти всё отписываете свой жене. Вы меня, конечно, извините, что вмешиваюсь, но мне постоянно приходится иметь дело с ситуациями, когда дети от первого брака выступают с исками и претензиями, оспаривая долю наследства, которая им причитается по завещанию. жүктеу/скачать 0.55 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|