Анна Борисова Креативщик

9:45

«Там нужно, чтоб зал был устроен по-особенному. Это принципиально. Сцена имеет вид буквы П. Это помост, расположенный по трем стенам и разделенный на три отсека. У каждого свой занавес. То есть получается как бы три сцены. На две боковые зритель сначала не обращает внимания, потому что они завешены. К тому же освещение в зале минимальное. Сияет только центральная сцена. Это рекреация перед школьным актовым залом. Видно плоскую колонну в стиле сталинского ампира. По бокам две пальмы в кадках. Три огромных портрета: Маркс, Ленин и Иосиф Виссарионович. Красные транспаранты с надписями „Молодым везде у нас дорога“, „Путевка в жизнь“, „Мы наш, мы новый мир построим“. Звучит „Школьный вальс“ Дунаевского».

«Эта песня появилась позднее, – заметила старуха. – Я сама заканчивала в сорок восьмом. Тогда „Школьный вальс“ еще не исполняли. Хотя неважно. Кто в Торонто это знает?»

«Не скажите. – Драматург сделал пометку. – В таких аудиториях минимум половина зала русские, многие из старшего поколения. Они к подобным вещам очень требовательны… Ценное замечание. Спасибо, исправлю.

В общем, смысл вам понятен. Пока зрители рассаживаются, в зале сумрак и скучное шарканье. Праздничный свет, яркие цвета и музыка сосредоточены на сцене. Слышится гул голосов, молодых голосов. Взрывы радостного смеха. Потом мужской голос начинает произносить речь. Сначала она неразборчива. Потом звук усиливается. Уже можно разобрать слова, но для этого приходится напрягать слух. В зале постепенно делается тише.

Становится понятно, что выступает директор школы. Такая смесь казенной советской риторики и житейского здравого смысла.

Взрыв аплодисментов, многократно усиленный динамиками. Зрители должны вздрогнуть от удара по перепонкам. Помните, как тогда хлопали? Бурно, громко, яростно, в каком-то невероятно ускоренном темпе.

ГОЛОС ДИРЕКТОРА: «Идите по этому пути, не сворачивая, не оглядываясь, не спотыкаясь. Я желаю каждому из вас счастья. В дальнейшей учебе, в труде, в семейной жизни. Помните, что ваша судьба неотрывно связана с судьбой великой страны, в которой вам повезло родиться и вырасти. И еще помните. Вы только что сдали выпускные экзамены, кто лучше, кто хуже. Но не думайте, что это были последние экзамены. Настоящее учение, учение жизнью, теперь только начинается. Главные экзамены у вас впереди. Сдавайте их честно, без шпаргалок и ловкачества. Тут если кого и обманешь, то лишь самого себя. Помните об этом. Главное – будьте честными. Будете?»

КРИКИ: Будем! Будем!

ГОЛОС ДИРЕКТОРА: Молодцы. На этом заканчиваю. Представляю, как вам надоело меня слушать, за десять-то лет.

СМЕХ, КРИКИ: Есть малость!..Нет, не надоело!

ГОЛОС ДИРЕКТОРА: Даю дорогу молодым. Боря Железнов, золотой наш медалист. Выйди, расскажи товарищам, как планируешь жизнь прожить.

В середине директорского выступления дверь, расположенная в глубине сцены, приоткрывается. Оттуда выскальзывает Она, прикрывает створку.

Это очень красивая девушка, которой к лицу даже скромное платьице. Знаете, у всякой девушки бывает в жизни вечер, когда она чувствует себя неотразимой красавицей. Все правильно, все к месту, все в нее влюблены, и она ощущает себя сказочной принцессой. Будь то первый бал Наташи Ростовой или выпускной вечер в сталинской десятилетке – это ничего не меняет. Для актрисы тут важнее всего не лицо (в театре оно вообще большого значения не имеет), а голос, пластика. Чтоб все мужчины в зале замерли от восхищения, а женщины от зависти.

Девушка выходит вперед, прижимает к груди записку. Глаза блестят, губы приоткрыты. Справа из-за пальмы выглядывает Борис-первый. Он там стоял с самого начала, но в тени его было не видно.

Это коренастый паренек с непослушным чубом. Одет он очень просто: широкие брюки, белая рубашка. Стоит в стороне, любуется Девушкой.

Тем временем из приоткрытой двери доносится голос Медалиста.

МЕДАЛИСТ: Товарищи! Дорогие мои товарищи! Я своими словами не буду.

Я стих прочту. Лучше, чем поэт, все равно не скажешь. Илья Сельвинский. «Баллада о ленинизме».

Там, где вокзал,

Бронзой на мраморе

Ленин стоял.

Вытянув правую

Руку вперед,

В даль величавую

Звал он народ…

БОРИС-ПЕРВЫЙ (выходит из укрытия и прикрывает дверь): Чего так долго? Думал, не выйдешь.

ДЕВУШКА (оборачивается): Борька? Напугал… Неудобно было, пока Семен Семенович выступал. (Кокетливо.) Что за срочность такая? (Разворачивает записку.) «Надо поговорить про важное. Если не выдешь, прощай навсегда». Не «выдешь», а «выйдешь». Троечник. Так и не научился без ошибок писать.

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Мне без надобности. Я на комбинат работать пойду. Учеником сварщика. Договорился уже.

ДЕВУШКА: Давай, говори про важное. Видишь, я вышла?

Пауза. Борис-первый собирается с духом.

ГОЛОС МЕДАЛИСТА:
Был он молоденький —

Двадцать всего.

Штатский в котике

Выдал его.

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Подумаешь. Это совсем другое. Синяки на морде быстро заживают. А сердце треснет, потом не склеится.

ДЕВУШКА: Ты, Борька, поэт. Не хуже Сельвинского.

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Я не поэт. Ты меня сейчас не подкалывай, ладно? Я готовился. Я скажу. Ты не перебивай. А то собьюсь.

ДЕВУШКА: Я не буду перебивать.

БОРИС: Щас…

Поднимает сжатую в кулак руку, трясет ею. Никак не может начать.

ГОЛОС МЕДАЛИСТА:

От плеча,

Милым видением

Ильича

В этот миг

Кровною родинкой

К душам проник…

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Ну, я тебя люблю и всё такое. Вот. Сама знаешь. Не дура.

ДЕВУШКА: Признание красивое. Только короткое. Ты развивай тему, не останавливайся.

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Тебе со мной хорошо будет. Честно. Я сдохну, но всё для тебя сделаю. Я зарабатывать буду. Сварщики знаешь, сколько заколачивают? А я потом еще на высотника выучусь. Это вообще. Всё у нас будет. Комната хорошая, гардероб, шифоньер. Что захочешь, то и будет. Пить не буду. Ни грамма. Ты на батьку моего не гляди. Зачем мне пить, если ты со мной? Всю получку отдавать стану. Ты не улыбайся! Я, может, не так говорю. Не про то. Я же не про получку хотел. Я тебя никогда не предам и не продам. Ты это знай. И ни на кого не променяю. Ни на какую Целиковскую.

ДЕВУШКА: Даже на Целиковскую? Ну, это ты, Борька, врешь.

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Я вру? Я тебе никогда не вру. И не буду врать. Я… хочешь, я Лениным поклянусь? (Показывает на портрет.) Честное ленинское!

ГОЛОС МЕДАЛИСТА:
…ладонь его

Тянется ввысь —

Бронзовой лепкою,

Назло зверью,

Ясною, крепкою

Верой в зарю!

Раздаются громкие аплодисменты.

Борис-первый в это время что-то говорит, но из-за шума его не слышно.

ДЕВУШКА: Что?

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Молодая ты очень. Я понимаю. Я тоже, конечно, молодой, но мне уже все ясно. А тебе еще нет. Я тебя, Люсь, не тороплю. Я ждать буду. Сколько надо.

Машет рукой, порывисто поворачивается, выходит».

«Да, Людмила. А что?»

«Ничего… Продолжайте. Пожалуйста, продолжайте!»
«Снова открывается дверь. Выходит Борис-второй. Высокий красивый парень.

Габардиновый костюм, рубашка с отложным воротником. Комсомольский значок на лацкане. Стрижка полубокс. В зале директорский голос бубнит что-то бодрое, но слов не разобрать. Время от времени звучат рукоплесканья.

БОРИС-ВТОРОЙ: Нарочно из зала вышла? Чтоб я не задавался? Зря. Я перед тобой никогда не задаюсь. Письмо мое прочла?

ДЕВУШКА: Прочла.

БОРИС-ВТОРОЙ: Там всё правда. До последней буковки. Чтобы добиться всего, чего хочешь, нужна правильная спутница жизни. Ты – правильная. Я с тобой горы переверну. Железно.

ДЕВУШКА: А чего ты хочешь добиться?

БОРИС-ВТОРОЙ: Я же сказал: всего. Держись за меня, Людмила. Не прогадаешь.

ДЕВУШКА: «Не прогадаешь». А писал про любовь. Красиво. «Будет любовь или нет? Какая – большая или крошечная?»

БОРИС-ВТОРОЙ: Это Маяковский. Про высокие вещи лучше поэтов никто не скажет. Каждый должен заниматься своим делом. Я человек практический, поэтому я скажу прозой. Знаешь, Людмила, есть люди, которых меняет жизнь. А есть люди, которые сами ее меняют. Вот и я такой. Я только с тобой откровенно говорю. Чужой кто послушает – засмеется. Скажет, мальчишка, фантазер. А я не фантазер. Как решил, так и будет. Всё будет. Придет день – буду на трибуне мавзолея стоять.

ДЕВУШКА: А потом – внутри лежать?

БОРИС-ВТОРОЙ: Такими вещами не шутят. Со мной можно. Но лучше и со мной не надо. Я не двурушник какой-нибудь: на собрании одно, на кухне другое. Дело Ленина и Сталина знаешь почему во всем мире побеждает?

ДЕВУШКА: Почему?

БОРИС-ВТОРОЙ: Потому что на таких, как я, держится. Бороться и искать, найти и не сдаваться. Ясно?

ДЕВУШКА: Ты вышел, чтоб со мной про дело Ленина и Сталина говорить?

БОРИС-ВТОРОЙ: Я вышел, чтобы сказать: «Людмила, давай пойдем навстречу солнцу вместе. Оно пока только еще восходит. Но оно будет сиять для нас. Клянусь тебе».

ДЕВУШКА (смотрит на портреты): Кем?

БОРИС-ВТОРОЙ: В смысле?

ДЕВУШКА (показывает на вождей): Кем клянешься? Из них?

БОРИС-ВТОРОЙ (смотрит, думает): Товарищем Сталиным. Он Сталин, а я Железнов. Сталь с железом никакие преграды не остановят.

ГОЛОС ДИРЕКТОРА: А где у нас Боря Железнов? Железнов! Ты куда подевался?

ЗВОНКИЙ ГОЛОС: Семен Семеныч, Железнов вышел!

ГОЛОС ДИРЕКТОРА: Так найдите его. А то я медаль себе заберу.

СМЕХ, КРИКИ: Борис! Железнов!

БОРИС-ВТОРОЙ: Надо идти. На танцах договорим. Первый, чур, мой!

Убегает.

Девушка смотрит ему вслед.

Он в круглых роговых очках, в белых штанах и белых туфлях, в куртке на молнии. Максимально допустимое для того скудного времени пижонство. Черные волосы взбиты коком.

Звуки из зала приглушены: невнятный бубнеж, иногда аплодисменты.

БОРИС-ТРЕТИЙ (насмешливо): А я все слышал.

ДЕВУШКА (вздрогнув): Боб? Ты что тут делаешь?

БОРИС-ТРЕТИЙ: Прячусь. От речей.

ДЕВУШКА: Тебя мама не учила, что подслушивать стыдно?

БОРИС-ТРЕТИЙ: У меня мама художница. Она говорит: настоящее искусство – это когда стыдно, больно и обжигает. А не «два вождя после дождя». Интересно было послушать, как вы тут воркуете. Ты, Люсьен, прямо фам-фаталь.

ДЕВУШКА: Кто-кто?

БОРИС-ТРЕТИЙ: Роковая женщина.

ДЕВУШКА: Слушай, почему ты все по-иностранному переиначиваешь. Я не «Люсьен», а Люся. Ты не «Боб», а Боря.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Вообще-то я Барух. В честь деда назвали. Но такие имена теперь не в моде. Плевать. Боб – звучит классно.

ДЕВУШКА: Чего классного? Боб-фасоль-горох.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Дура ты, Люси.

ДЕВУШКА: Ну и катись, если я дура.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Не могу. Заразился.

ДЕВУШКА: Чем это ты заразился?

БОРИС-ТРЕТИЙ: Бациллой любви. Ты забойная чувиха. А что дура – фигня. Я тоже не Лобачевский. Мы созданы друг для друга. Дурак и дурочка, петушок и курочка.

ДЕВУШКА: Здрасьте-пожалуйста.

БОРИС-ТРЕТИЙ: А что? За компанию и жид повесился. Мой случай. Тут конкуренты перед тобой свои товары выкладывали. Один– высотную сварку, другой – место в мавзолее. У меня тоже полным-полна коробушка, есть и ситец и парча.

ДЕВУШКА (смеется): Хохмач ты, Борька.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Зовите меня «Боб», мисс. Гардероб с шифоньером обещать не могу, дорогу к солнцу тоже. И про вечную любовь заливать не стану. У нее, как у пташки, крылья. Но, во-первых, я талант. Ты мои картинки видела?

ДЕВУШКА: Видела. Ужас.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Скажи? Мороз по коже. Но, может, я не художником стану, а саксофонистом. Или гитаристом. Неважно. Главное, ты со мной скучать не будешь. Фирма гарантирует.

ДЕВУШКА: Тоже клясться будешь? Которым из них?

БОРИС-ТРЕТИЙ (смотрит на портреты): Тогда уж Марксом. Все-таки европеец. Космополит опять же, бродяга в человечестве. Давай смотаемся с этих ихних танцев? Вальс-полька-хоровод. У меня дома никого. Пластинки есть офигенные. Глен Миллер. Бенни Гудмена недавно выменял у одного лабуха.

ДЕВУШКА: Как это я уйду, ни с кем не попрощаюсь? Неудобно. День-то какой.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Понял. Конкуренты: высотная сварка с мавзолеем. Ладно, Люси, право выбирать и быть избранным гарантировано каждому советскому гражданину конституцией. Короче, ты выбирай, а я пойду приберусь. У меня в комнате чума, разгром немецко-фашистских захватчиков под Москвой. Жду. Адрес ты знаешь.

Уходит.

Девушка стоит спиной к залу, смотрит на портреты. За ее взглядом следует луч прожектора: Ленин, Сталин, Маркс.

Я вас не утомил?»

«И да, и нет. Во втором действии трех Борисов могут играть те же самые актеры, только состаренные. Могут и другие, возрастные, но с легко узнаваемыми приметами: у Бориса-первого, допустим, такой же чуб. У Бориса-второго и у Бориса-третьего тоже какие-то безошибочные приметы, это уж пусть режиссер думает. А вот Девушка „растраивается“. То есть теперь это три разные актрисы, внешне нисколько не похожие ни друг на друга, ни на юную выпускницу. Зрители не сразу понимают, что это одна героиня, которая в зависимости от судьбы получилась такой или этакой.

Сначала оживает левая сцена. Занавес наполняется светом. Слышна музыка. Поет Валентина Толкунова. Сначала «Серебряные свадьбы, негаснущий костер». Потом «Стою на полустаночке в цветастом полушалочке».

МУЖСКОЙ ГОЛОС: Люд! Люда!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Борька, отчепись! Я курей маслом поливаю!

МУЖСКОЙ ГОЛОС: Галстук завяжи! Удавка поганая…

Занавес открывается. Комната, обставленная в стиле семидесятых: полированный шкаф-горка с посудой, трюмо, на стене ковер с тремя богатырями. Перед трюмо стоит Борис-первый, воюет с галстуком. Стуча высокими каблуками, входит Женщина. Она полная, ее золотистые, явно крашеные волосы в бигудях. Под затрапезным фартуком нарядное платье.

ЖЕНЩИНА (кричит в дверь): Ир, и лимоном, лимоном! Я щас! (Подходит к мужу.) Давай, горе мое.

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Не люблю я его. Последний раз когда, на ноябрьские, что ли, одевал? Когда переходящее-то давали? Может, сыму я его к бесу? Свои же все. Перед кем форсить?

ЖЕНЩИНА (завязывая галстук): Я тебе сыму. Серебряная свадьба раз в жизни бывает. Пусть всё, как у людей. (Осматривает комнату.) Эх, гарнитур не поспел. Вот красота бы была. «Ольховка-декор»!

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Да все и так знают. Я один на весь цех жребий вытянул. Я, Людок, у тебя везучий. (Обнимает ее.)

ЖЕНЩИНА: Пусти! Ируська войдет!

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Пускай поглядит, как отец с матерью милуются. Она со своим Юркой через двадцать пять лет так будет? Еще вопрос.

Обнимаются, целуются.

ЖЕНЩИНА: Борь.

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Чего?

ЖЕНЩИНА: Мишка тебе говорил?

БОРИС-ПЕРВЫЙ (продолжая ее целовать): Чего?

ЖЕНЩИНА: Да отстань ты! Помял всю. Он эту приведет. С которой вечером по телефону-то…

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Пускай приводит. Поглядим.

ЖЕНЩИНА: Волнуюсь я. Какой-то он стал не такой. Чужой какой-то.

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Нормально. Двадцать лет парню. Отслужил уже. Взрослеет.

ЖЕНЩИНА: Сказано, отвяжись! Гости уйдут, тогда мни сколько хочешь.

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Тогда само собой.

ЖЕНЩИНА: Я чего волнуюсь. Морсу-то не мало наварила?

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Вина бы хватило, и ладно. А морс твой, кто его пьет?

ЖЕНЩИНА: Колька опять нажрется. Как он кран-то тогда свернул в ванной, а?

БОРИС-ПЕРВЫЙ: Сам свернул, сам починил. Ты Кольку не обижай, он – мужик.

ЖЕНЩИНА (обнимает его): Повезло мне с тобой все-таки. Не пьешь, не гуляешь.

БОРИС-ПЕРВЫЙ: А я тебе чего двадцать пять лет толкую?

Обнимаются. Пронзительный звонок в дверь.

МОЛОДОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Ма-ам! Пришел уже кто-то! Духовку зажигать или как?

ЖЕНЩИНА (вырывается из объятий): Господи, это Славка с Зинкой! Вечно они! А я в бигудях! Встречай сам! Не зажигай! Рано!

Выбегает.

Плотный занавес задвигается, но внутри по-прежнему горит свет, доносится тихая музыка.
Начинает светиться занавес центральной сцены. Оттуда уже некоторое время доносится другая музыка, наслаиваясь на первую. Это поет Карел Гот. Постепенно он вытесняет Толкунову. Потом ансамбль «Песняры» запоет «Александры-ына, ужо прыйшла зiма!».

Занавес открывается. Там поменяли декорацию. Две боковые сцены – они ведь временные, ни оборудования, ничего. Там рабочим поменять интерьер трудно. А центральная сцена основная. Там должен быть поворотный круг, колосники, хотя бы просто кулисы. За несколько минут управиться не проблема.

Теперь это уже не школьное фойе, а квартира солидного номенклатурщика брежневской поры. На стене картина Ильи Глазунова – витязь в шлеме или синеокая красавица. Большая бобинная стереосистема. Фотообои с морским пейзажем. Финский кожаный диван.

На диване у журнального столика сидят Борис-второй и Женщина. Это подтянутая дама в шелковом кимоно, с крашенными в светло-лиловый цвет волосами. Он – в красном спортивном костюме «Адидас». Поставленный голос. Черные с золотом очки.

БОРИС-ВТОРОЙ: Седельникова! Седельникова обязательно. Но он будет один. Жена у него в Карловых Варах.

ЖЕНЩИНА: Значит, плюс один. (Помечает на листке.) Сорок три. Дальше кто?

БОРИС-ВТОРОЙ: Насчет Гаспарянов ты как думаешь?

ЖЕНЩИНА: Сложный вопрос, Борис Константинович. Раз будет Шерстюк, наверно, лучше не надо.

БОРИС-ВТОРОЙ: Гаспарян обидится. Кавказский человек. У них к юбилеям отношение серьезное. И потом, он всегда такие подарки дарит. На серебряную свадьбу запросто может на серебряный сервиз разориться.

ЖЕНЩИНА: Тогда надо Шерстюков вычеркивать.

БОРИС-ВТОРОЙ: Людмила Михайловна, ты думай, что говоришь. Он меня на бюро поддержать должен. Черт с ним, с сервизом. Не в серебре счастье. Счастье в золоте. (Смеется.) А если серьезно, у нас такая же проблема будет по линии Карповы – Булкины. И, само собой, с Сергей Степанычем тоже непонятно.

ЖЕНЩИНА: Есть идея. А что, если нам устроить два праздника?

БОРИС-ВТОРОЙ: Как это?

ЖЕНЩИНА: А так. Один в «Праге», как собирались. Солидно, чинно. По первому классу. Туда пригласим Шерстюка, Карповых и вообще всех, кого положено. А второй устроим дома. Вроде как для души. Друзей институтских можно позвать, родственников пригреть. А то тетя Лена, например, обижается. А заодно Гаспарянов, Булкиных и Сергея Степановича. Старику будет приятно.

БОРИС-ВТОРОЙ: Гаспарян не идиот. Поймет и затаит. От него, между прочим, Монреаль зависит. Не забывай.

ЖЕНЩИНА: Я тебе когда-нибудь плохие советы давала? Ты не дослушал. Мы домой пригласим не только друзей. Я попрошу Лианозова привести Валю Теличкину. Мы же знакомы. Это, так сказать, для украшения стола. А Эдик дружит с Высоцким. Представляешь, если Высоцкий придет? С гитарой. Все обалдеют. Говорят, он как выпьет немного, сам начинает петь. И просить не надо. Это будет выглядеть не как вечер для бедных, а совсем наоборот.

Сквозь «Песняров» начинает пробиваться еле слышный голос Высоцкого, который поет «Кони привередливые».

БОРИС-ВТОРОЙ: Сильный ход. Только насчет Высоцкого… Знаешь, у него всякие песни есть. Не занесет его? Булкин та еще скотина.

ЖЕНЩИНА: Высоцкий знаешь у кого пел «Охоту на волков»? И ничего, нормально. Дома же.

БОРИС-ВТОРОЙ: Права. На сто процентов. Я Гаспаряну шепну, что это специально для него. А Эдик насчет Высоцкого не натрепал?

ЖЕНЩИНА: Положись на меня.

Борис-второй обнимает ее, целует.

БОРИС-ВТОРОЙ: Василиса ты моя премудрая. Без тебя разве стал бы я тем, кем я стал?

ЖЕНЩИНА: Стал бы. Ты ведь Железнов. Но вместе мы – бригада. (Смеется.) Бригада Коммунистического труда.

БОРИС-ВТОРОЙ: Слушай, гости гостями, ну а для себя-то мы отметим? Вдвоем?

ЖЕНЩИНА: Потом. Отработаем обязательную программу – и в Пицунду. Олежка в свой интеротряд уедет, а мы, как в юности…

БОРИС-ВТОРОЙ: Умница ты у меня, Людмила Михайловна. Позвоню Сучкову, чтоб «люкс» забронировал.

Они целуются.

ЖЕНЩИНА (между поцелуями): О! Сучкова забыли. Сейчас…

Наклоняется над столом, пишет. Занавес закрывается. «Песняры» звучат еле слышно.

Освещается сцена справа».
Старичок закашлялся, принялся сердито трясти свою электронную книжку.

«Подвисла, чертова машинка. Удобная штука, но иногда подводит…»

«Я ничего в этом не понимаю. Мобильный телефон, и то не освоила, – сказала слушательница. – Могу дунуть-плюнуть. Бабушка в детстве так примус чинила. А я утюг электрический. Или чайник. Иногда помогает».

«Серьезно? – ужасно заинтересовался драматург. – Я, знаете ли, верю во всякую мистику. В черный глаз, в заговор, в тонкую энергию. Ну-ка попробуйте».

Он протянул ей блокнот, на экране которого, действительно, мерцала пустота.

Старуха засмеялась. Наклонилась, забормотала: «Тьфу-тьфу-тьфу. Умник-разумник, душенька-петрушенька, что кобенишься-ерепенишься, не ломайся, починяйся!..Не слушает меня ваша машинка. Забирайте. Может, дальше своими словами расскажете? Как там у нее с третьим женихом сложилось бы?»

«Зря вы на себя наговариваете. Заработала!»

Драматург поднес электронное устройство к глазам.

«…Освещается сцена справа. Там тоже играет музыка. Поет Владимир Высоцкий: „Что-то кони мне попались привередливые“. Потом Марина Влади: „Я несла свою беду“.

Это квартира. Интерьер для семидесятых годов весьма, как теперь говорят, «продвинутый». Стена – кирпичная, на ней висят абстрактные картины. Большие портреты Пастернака и Цветаевой. Женщина и Борис-третий сидят, скрестив ноги, на белой бараньей шкуре. У нее голова обвязана платком, яркая рубаха навыпуск, клешеные штаны. Он в линялом джинсовом костюме. Длинные седоватые волосы, борода. Оба смотрят в машинописный текст и курят.

БОРИС-ТРЕТИЙ: И после «судьи кто за древностию лет» вдруг переходишь на южнорусский «ховор». Аффрикативно так. «Сужденья черпают из забытых хазет времен очаковских и покоренья Крыма». Правой рукой, на секундочку, касаешься бровей. И паузу, держишь паузу. Все окоченеют!

ЖЕНЩИНА: Я уже окоченела. Боб, на этот раз ты точно нарвешься. Мало тебя после «Конька-горбунка» дрючили? Царь у него, видишь ли, в костюме с галстуком. Спектакль сняли. С заслуженным прокатили.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Пускай Канторович будет заслуженный. А я лучше буду талантливый.

ЖЕНЩИНА: Главное, скромный.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Люсьен, я старый волк. Меня в ихние капканы хрен поймаешь. Все поведутся на то, что Чацкого играет женщина. Ах, как это оригинально! Ах, глумление над классикой! А это все дымовая завеса. Весь мой спектакль ради этой фразы с аффрикативным «г» и легкого прикосновения к бровям. Вот каким должен быть театр, чувиха, если хочет быть актуальным!

ЖЕНЩИНА: Боб, ты у меня гений. Я только боюсь очень. Там тоже не дураки сидят. Не пропустят.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Кого? Грибоедова? Ты на прогоне, когда комиссия, говори нормально и руки по швам держи. И все дела. А потом оттянемся. Публика будет с ночи за билетами стоять.

ЖЕНЩИНА: А насчет любви Чацкого к Софье? Если он женщина, получается, что это про лесбиянок, что ли?

БОРИС-ТРЕТИЙ: У нас эту тему педалировать не надо. А бог даст, прорвемся в Эдинбург, там оценят. Мы с тобой лесбиянский заход после специально отработаем. Весь рисунок. Про брови и «хазеты» они не поймут, а латентный гомосексуализм и вечно женское в мужчине там сейчас – самое оно.

ЖЕНЩИНА: Так тебя и пустили в Эдинбург.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Времена меняются. Брюхом чую. Если бровеносец начал книги писать, это значит, что у них проскочило: надо повышать культурный имидж.

ЖЕНЩИНА: Что повышать?

БОРИС-ТРЕТИЙ: Темная ты у меня, Лю. Никак языкам тебя не обучу. Поразительно, что я в тебе нашел?

ЖЕНЩИНА: Ну-ка, расскажи. Самой интересно.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Нет, правда. Мы с тобой сколько лет вместе бичуем? (Думает.) Ёлки! Сегодня у нас какое?

ЖЕНЩИНА: Вспомнил все-таки. Я думала, не вспомнишь.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Двадцать пять лет, что ли? Шит! А годы летят, наши годы, как птицы, летят!

ЖЕНЩИНА: Может, отметим? Устроим сейшн?

БОРИС-ТРЕТИЙ: Типа «Серебряные свадьбы, негаснущий костер»? Нет уж. Это пускай гопота отмечает…Разве что вдвоем. Двадцать пять лет! Осмыслить надо.

ЖЕНЩИНА: Помнишь, как ты обещал, что я с тобой никогда скучать не буду?

БОРИС-ТРЕТИЙ: Обманул?

ЖЕНЩИНА (нежно): Чего-чего, а скуки точно не было.

Они смотрят друг на друга, она гладит его по лицу.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Поразительная ты чувиха, Люси. Чем ты меня приворожила?

ЖЕНЩИНА: Чем?

БОРИС-ТРЕТИЙ: Столько вокруг баб классных, только свистни. Режиссер все-таки, не хухры-мухры.

ЖЕНЩИНА: Я тебе свистну.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Роберт третий раз женат, Алик вообще рекордсмен. А я, как папа Карло, все с тобой да с тобой. Нет, в натуре. Чего я в тебе нашел?

ЖЕНЩИНА: Всё.

БОРИС-ТРЕТИЙ: Что это «всё»?

ЖЕНЩИНА: Что тебе надо, то и нашел. Кто мне говорил: «Ты моя муза?»

БОРИС-ТРЕТИЙ: Я.

ЖЕНЩИНА: А кто лучше всех на свете готовит?

БОРИС-ТРЕТИЙ: Ты.

ЖЕНЩИНА: Еще вопросы есть?

БОРИС-ТРЕТИЙ: Нету. Ты моя муза и кормишь от пуза. А всё остальное мне до лампочки. О’кей, со мной ясно. А я тебе на кой сдался?

ЖЕНЩИНА (серьезно): Дурак. С тобой я счастливая.
И здесь с двух остальных сцен, где – вы помните? – позади занавеса продолжает гореть свет, доносятся женские голоса, как эхо. С центральной Людмила Михайловна: «Борис Константиныч, какая же я с тобой счастливая!» А потом, с левой, Людок: «Ах, Борька, Борька, счастливая я, не сглазить бы!»

И гаснут прожектора, гаснет освещение на сценах. В зале темно. Печальный, звонкий, размеренный звук. Это падают капли времени.

Слышен звук телевизора. Обрывок какой-то современной попсовой музыки.

Снова щелчок. Реклама стирального порошка.

Щелчок.

Центральный занавес наполняется изнутри голубоватым свечением. Там работает телевизор.

ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: Борик! Бо-орик!

Занавес открывается. В старом хлипком кресле, лицом к залу сидит Женщина, пьет чай. Перед ней телевизор. Изображения мы не видим, только слышим звук, да мигает экран.

Женщина старая, в халате и шлепанцах. Пьет чай, вслух разговаривает сама с собой.

ЖЕНЩИНА: Понятно. Погодка собачья…

Щелчок.

ТЕЛЕВИЗОР:…Обходит по флангу, разворачивается. Пас, Коля! Пасуй! Аршавин свободен! Молодец! Бей, Андрюша!

ЖЕНЩИНА (переключая): Чтоб вы провалились с вашим футболом. Боря-а-а!

ТЕЛЕВИЗОР:…Эта удивительная женщина пришла к нам в студию, чтобы открыть нам свою душу. Аплодисменты! (Хлопают.) Скажите, каково это – быть замужем за сиамскими близнецами?

ЖЕНЩИНА: О господи.

ТЕЛЕВИЗОР: Если честно, жутко тяжело.

ЖЕНЩИНА: Я думаю.

ТЕЛЕВИЗОР: Тяжело в буквальном смысле? Ха-ха, шутка.

ЖЕНЩИНА: Пошляк.

ТЕЛЕВИЗОР: Я про сексуальную сторону потом расскажу. Это реальный улёт. Всмысле, там как раз нормально всё.

ЖЕНЩИНА: Мамочки мои. Борис, ты только послушай!

ТЕЛЕВИЗОР:…Но, понимаете, они на самом деле такие разные. Макс по жизни как бы пофигист такой, а Стас чуть что – депрессует.

ЖЕНЩИНА: Могу его понять.

Она роняет пульт, программа переключается.

ТЕЛЕВИЗОР: Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я Ангел Тьмы! И я пришел за тобой!

Душераздирающий крик и сатанинский хохот.

ЖЕНЩИНА: Только не это…

Перегибается через поручень, чтобы поднять пульт. На пол падает чашка. Женщина пытается ее поймать и опрокидывается вместе с креслом на пол.

Программа снова переключается.

ДЕТСКИЙ ХОР: «Давно ль, друзья веселые, простились мы со школою…»

ЖЕНЩИНА (слабым голосом): Бо…ря… Мне плохо… Борька… Аптечку! Принеси аптечку! Бобик! Аптечку!

Ее голова откидывается на пол.

ХОР: «В саду березки с кленами встречают нас поклонами, и школьный вальс опять звучит для нас».

На сцену выходит бобик – натуральная собака. В зубах она держит аптечку.

Подходит к старухе. Тычется в нее носом. Начинает лизать ей лицо. Но женщина неподвижна.

Под звуки «Школьного вальса» и собачий вой занавес закрывается.

Трюк с облизыванием лица очень простой, я проверял на своем лабрадоре. Намазываешь нос колбасным сыром, и все дела. Так будет лизать – зал обрыдается. А вой, конечно, дается в записи.

Прием, когда персонаж обращается как бы к человеку, а потом оказывается, что это животное, конечно, не нов. Но в пьесе все построено на отработанном сырье. Ведь это вариация на тему «Душечки». Ключевое слово здесь «Перечитывая Чехова».

Ну как вам пьеса?» – спросил драматург с нарочитой небрежностью.

«Я не поняла, за кого она все-таки вышла? На самом деле?»

«Не знаю. Это неважно. Финал все равно один. Она на время наполнилась чужой жизнью, чужим светом, но на „выпускном вечере“ рядом никого нет. Потому что в конце ты всегда один».

Старуха нетерпеливо дернула плечом:

«Это понятно. Но она действительно была счастлива? Говорят же они у вас в конце второго акта: „Я счастлива, я счастлива“. С которым из Борисов она была бы счастливей?»

«Со всеми тремя, только по-разному».

«Разве так бывает? Ведь счастье – это когда повезет встретить твоего единственного, твою половинку? Все так говорят. И я в это всегда верила».

Драматург с ней не согласился.

«Ерунда. Счастье – это дар, он врожденный. Если ты им наделена, все равно будешь счастливой, даже если твой муж Синяя Борода. Но несчастное мироощущение – это тоже дар. Может быть, не менее ценный».

«Как это может быть?»

«Счастье усыпляет душу, несчастье ее развивает. Жизнь несчастливца глубже, рельефней. У человека трагического больше возможностей раскрыть свой духовный потенциал. Но про это я напишу другую пьесу. Вот будет фестиваль „Перечитывая Достоевского“… Вы лучше скажите, много в моей пьесе совпадений с вашей судьбой?»

«В первом действии всё очень похоже. Я даже обомлела. В середине – ничего общего. Я замужем не была. То есть предложения были, особенно в первой молодости, но как-то не решилась. Хотя некоторые претенденты мне очень нравились».

«А концовка?»

«К сожалению, похожа. Я тоже сижу вот так, щелкаю по кнопкам, разговариваю с телевизором. Ругаю его, он мне отвечает. Чаще всего чушь, но иногда впопад. Только собаки у меня нет. Раньше боялась завести, потому что полюбишь ее, а она умрет. Теперь наоборот. Помру, что с ней будет?»

Драматург усмехнулся.

«Вот это соображение и не дало вам выйти замуж. Слишком много думали, кто умрет первый. Надо было думать не про смерть – про жизнь. Мой вам совет: заведите кошку. Только не котенка, а такого взрослого, битого жизнью котяру. Он жил до вас, не пропадет и после вас».

«Я собак больше люблю. Кошка сама по себе, она всегда будет немножко чужая».

«Мы все сначала чужие. До поры до времени. – Драматург поднялся. – Потом родные. А потом снова немножко чужие, и всяк сам по себе. Не будем требовать от кошки и друг от друга слишком многого. Мне пора. Спасибо, что послушали пьесу».

«Что вы! Это вам спасибо. Вы заходите ко мне. Я на шестом живу, в 63-й. Я готовлю хорошо».

«Благодарю. – Старик церемонно поклонился. – Непременно. Как-нибудь».