Анна Борисова Креативщик

12:55

Филолог поразился бы еще больше, если б видел, какую штуку вытворил незнакомец, едва остался один.

Он вскочил на ноги, развернулся вокруг собственной оси на каблуке, потом подпрыгнул, шутовски передернув в воздухе ногами, и с подскоком улепетнул в ближайшие кусты.

В зарослях он пропартизанил, однако, недолго. Прошел, раздвигая ветки, метров сорок или пятьдесят, а потом его окликнули.

«Простите, можно вас на секунду?»

Кто-то, находившийся по ту сторону живой изгороди, услышал хруст сучьев и позвал невидимого прохожего.

И тот немедленно высунул из зелени свою беловолосую голову.

Оказалось, что звал его инвалид в кресле – которого внучка прикатила в тень и там оставила. Рядом журчал маленький фонтан: черный бронзовый мальчик выдавливал из утки струю воды.

«Молодой человек, не могли бы вы переместить меня под те деревья? Тень ушла, голову печет. Если вас не затруднит».

«С удовольствием».

Альбинос не удивился, что его аттестовали «молодым человеком». Теперь, особенно по контрасту с немощным старцем, он в самом деле выглядел молодым и свежим. Их запросто можно было принять за престарелого родителя и сына, причем не из ранних детей. И волосы у него – в ярком солнечном свете на этот счет не оставалось сомнений – были именно что белые, а не седые.

«Внучка моя вертихвостка, – ворчал дед, пока его катили. – „Я скоро“ – и пропала. Вечно одно и то же! Пожалуйста, раз уж вы такой добрый самарянин, отвезите меня подальше, вон к дубу. Оттуда тень уж точно не уйдет. Мне с моим давлением солнце совершенно без интересу. Прав Екклесиаст: ничего там, под солнцем, нового нет».

Сказано было в шутку, но «самарянин» ответил очень серьезно:

«Ошибочное суждение. И между прочим, вредное. Под солнцем нет-нет да и происходит что-нибудь новое».

Старец запрокинул голову, чтобы получше рассмотреть своего благодетеля.

«Э-э, голубчик. Вам сколько лет? Максимум сорок. Уж поверьте восьмидесятилетней руине. Прав царь иерусалимский. Что было, то и будет. Что делалось, то и будет делаться, и нет ничего, абсолютно ничегошеньки нового под солнцем. Как это там? „Бывает нечто, о чем говорят: „смотри, вот это новое“; но это было уже в веках, бывших прежде нас“.

«Было. За одним исключением».

«Каким, позвольте спросить?»

«В веках не было нас с вами».

Они уже были под огромным ветвистым дубом, на котором совсем недавно распустились до безвкусия яркие листочки – будто кто-то размалевал старое-престарое, морщинистое лицо хулиганским макияжем.

Инвалид сдвинул рычаг на кресле, чтобы развернуться к собеседнику.

«Что вы хотите этим сказать?»

«Нет ничего нового под солнцем, кроме каждого отдельного человека. Например, вас. А значит, всё под солнцем новое. Вы родились – и мир обогатился на одну душу. Вы умерли – мир вас лишился».

Сидящий печально усмехнулся.

«Сомневаюсь. Ничем особенным мир благодаря мне не обогатился и ничего особенного не лишится, когда меня не станет. Я в последнее время вот о чем думаю. Поразительно, как мало успевает понять человек о жизни и о себе самом. Даже если дожил до глубокой старости. Сколько мне осталось-то? С полморковки. А ведь я почти ничего не знаю. Кто я? Какой я? Что всё это значило и зачем оно было? Столько вокруг всего происходило неочевидного и значительного, а я, вместо того чтоб внимательно смотреть и слушать, 80 лет отвлекался на ерунду. Всё проморгал, прохлопал. Как в школе. Вроде отсидел за партой, сколько положено, но на уроках дрых да лоботрясничал. Так троечником и уйду в большой мир. В смысле, на тот свет. Сейчас вот и хотел бы что-то поправить, а поздно. Инсульт-батюшка, гипертония-матушка. Не жизнь, а сплошной памперс…»

Он говорил неторопливо, раздумчиво. Видел, что «молодой человек» никуда не спешит. А тот слушал да кивал, будто все это было ему хорошо знакомо.

«Это вы где-то с дорожки соскочили, – сказал он сочувственно. – Обычная история. В вашем возрасте, да после инсульта поправить что-то трудно. Не кома, конечно. Теоретическая возможность остается, но скорей всего вы свой шанс уже упустили».

«Шанс на что? С какой это дорожки я соскочил?»

«Помните, раньше были пластинки со звуковыми дорожками?»

«И что?»

Сидящий подумал-подумал и покачал головой.

«Не понимаю вашей аллегории. Объясните».

«А это не аллегория. Установленный и научно задокументированный факт. Правда, пока малоисследованный. У вас дежа-вю случаются?»

«Бывало иногда. Как у всех. Ничего загадочного в этом явлении нет. Я читал, что дежа-вю – один из симптомов переутомления. Аномалия памяти. Мозг цепляется за какую-нибудь мелкую деталь и выхватывает из подсознания внешне сходную ситуацию из прошлого. И возникает иллюзорное ощущение уже виденного».

«Чушь! – Стоящий поморщился. – Людям свойственно выдумывать для непонятных явлений упрощенные объяснения. Это как дикие племена Меланезии, которые объясняли заход солнца тем, что его проглатывает Ночная Акула. Потом ныряет на другой конец моря и выплевывает обратно. Дежа-вю никакая не аномалия памяти, совсем наоборот. – Беловолосый плотоядно улыбнулся, будто приготовился чем-то полакомиться. – Видите ли, жизнь каждого человека представляет собой нечто вроде мелодии. При том, что сложена она, условно говоря, из тех же универсальных семи нот, эта мелодия единственная и неповторимая. Второй такой ни у кого больше не было и не будет. Путь от рождения до смерти удобно сравнить со звуковой дорожкой на пластинке. „Здесь и сейчас“ – это иголка, которая соприкасается с дорожкой в данный момент и производит звук. Он-то, собственно, и есть жизнь. Теория возникла в семидесятые годы, до всяких си-ди и эм-пи, отсюда и „пластиночная“ терминология. Сейчас придумали бы какой-нибудь компьютерный термин».

«Нет-нет, звуковая дорожка – это красиво. Даже романтично».

«Главное, точно передает суть. Понимаете, очень мало кому из живущих удается доиграть свою мелодию до конца. Где-то на пути – у кого раньше, у кого позже – иголка соскакивает. Образно выражаясь, попадает на пылинку, на царапину – и привет. Музыка плывет, фальшивит, иголка начинает ходить по одному и тому же кругу. Происходит так называемый „эффект заезженной пластинки“. Это значит, что жизнь не удалась. Мелодия испорчена. И Бог берет, ставит иголку сначала. Дает душе новый шанс. Второй раз, десятый, тысячный. Пока опасное место не будет благополучно пройдено и мелодия не зазвучит дальше. Там, правда, снова может случиться сбой, и всё повторится. Но шансов у каждого из нас неограниченное количество. А когда доведешь свою мелодию до финала, не сбившись и не сфальшивив, хождение по кругу закончится. И будет что-то иное. Нам не дано знать, что именно».

«Похоже на буддизм с его учением о сансаре», – заметил паралитик.

«Похоже, да не совсем. Реинкарнаций в иные существа, букашки-таракашки, не бывает. Каждый из нас все время проживает одну и ту же жизнь, до мельчайших деталей. Вы вот Екклесиаста цитировали. Он там чуть дальше грамотную вещь говорит: „Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после“. Так сказано в каноническом русском тексте, но это ошибка перевода. В оригинале чуть иначе: „не останется памяти у ТОГО, КОТОРЫЙ БУДЕТ после“. Единственное число. То есть у вас в вашем следующем рождении не будет памяти о прошлом. А там, в прежней жизни, непременно был некий ключевой момент, когда вы сделали что-то не то. Или, наоборот, чего-то необходимого не сделали. Иголка соскочила с дорожки. После этого вы кое-как доскрипели до смерти, и Бог завел вас по-новой».

«Насколько я понимаю, вы человек религиозный? Верите в Бога?»

«Странный вопрос. Не верить в Бога – все равно что прятать голову в песок», – с великолепной небрежностью обронил более молодой собеседник, словно час назад, в разговоре с лысым филологом, не издевался над религиозностью.

Человек в коляске задумался.

«По-вашему, выходит, мы рождаемся в разные эпохи снова и снова?»

«Да ни в какие не в разные! Все время в одну и ту же эпоху, в одних и тех же обстоятельствах. Вы смотрели фильм “День сурка”?»

«Нет».

«Скажите, а можно установить, в какой именно миг прежней жизни ты “соскочил со звуковой дорожки”?»

Кажется, паралитика всерьез заинтересовала необычная теория.

«Не можно, а нужно! Совершенно необходимо! Всё, что произошло в жизни, фиксируется подсознанием. Там остается некий след. Вроде подсказки для следующего рождения. Иногда подсказка выплывает в виде так называемого „вещего сна“ (этот феномен наукой совершенно не изучен). Но чаще в виде дежа-вю, которое у нас, профессионалов, называют более корректным термином дежа-векю, „уже прожитое“. Ведь ощущение повтора не обязательно сопряжено со зрительными образами – это может быть звук, запах, эмоция».

«Вы сказали “у нас, профессионалов”? У кого это “у нас”?»

«Я не член религиозной секты, как вы могли бы подумать. Я практикующий гештальтист. Гештальт-терапевт».

«Я слышал это слово, но не очень четко себе представляю… Это что-то вроде психоанализа?»

«Только в том смысле, что мы тоже помогаем пациенту разобраться в устройстве его психики. Но наша цель более прагматична. Мы помогаем человеку достичь психологического прогресса через правильное отношение к настоящему, без убегания в прошлое или будущее. Правильно жить означает внимательно следить за пресловутой иголкой, которая рождает звук вашей мелодии. Сам термин „гештальт“ означает „психическая структура личности“, во всем ее многообразии. Внутри гештальт-терапии существует особое, экспериментальное направление, к которому я и принадлежу. Оно называется „ретурнизм“. Вы знаете, что такое point of return, „точка возврата“?»

«Конечно. Я в прошлом авиационщик. „Точка возврата“ – это крайняя точка, с которой самолету хватит горючего вернуться туда, откуда он вылетел».

«Правда? Не знал. А у нас этим термином обозначается нечто совсем иное. Неразрешенная ситуация из прежней жизни. Сбой мелодии. Червоточина, которая подтачивает человека изнутри. Именно на этой точке „иголка“ и соскочила. Туда и следует вернуться, чтобы не повторять ошибки. Если даже опасный поворот уже миновал и шанс упущен, установить его– большая победа. Память об этом открытии сохранится в подсознании и поможет в следующей жизни. Главное же – появляется возможность что-то исправить и в нынешнем существовании. Мы называем это „вернуть мелодию“. Чтобы „иголка“ скрежетнула и перескочила на правильную звуковую „дорожку“. Это трудно, но осуществимо. Лучшая на свете поговорка: „Пока живу – надеюсь“. Мы, ретурнисты, помогаем клиентам обнаружить „точку возврата“. Это куда важнее психоанализа».

Паралитик сглотнул. Он был взволнован.

«А как записаться к вам на прием? Это, наверно, очень дорого?»

Ретурнист растянул губы в профессиональной улыбке.

«Один сеанс – 100 у.е. Медицинская страховка, к сожалению, на гештальт-анализ не распространяется».

«Сто у.е.! Ничего себе!»

«Я же не сам назначаю таксу, – терапевт развел руками. – Это решают менеджеры».

«А из скольких сеансов состоит курс?»

«Это очень индивидуально. Подробный рассказ о прожитой жизни, с двадцатью четырьмя вопросниками, проверочными тестами, сессиями психорелаксации – это, в зависимости от возраста пациента, три—шесть сеансов. Потом можно приступать к поиску. Иногда, впрочем, „точка возврата“ определяется сразу, на первой же консультации. Если пациент сам знает, где его жизнь „засбоила“, и это его гложет. Но иногда приходится здорово покопаться. Например, один писатель, довольно известный (имени, естественно, не называю) двадцать пять лет назад не сделал некий телефонный звонок. И это его подломило. Потом всю жизнь он крутился на холостом ходу, не написал больше ничего стоящего, хотя когда-то слыл талантом. Неприятное воспоминание он давным-давно не то чтобы совсем вытеснил из памяти, но очень глубоко зарыл, да еще нарочно снизил и обесценил. Одиннадцать сеансов я с ним промучился, но в конце концов дорылись. Очень помогает локализация всех эпизодов дежа-векю. Самый ценный материал. Вот на днях у меня был поразительно интересный случай. Хотите, расскажу? Чтоб вы себе лучше представляли, как мы работаем».

«Очень хочу!»

Если ретурнист хотел заинтриговать слушателя, ему это удалось. Инвалид смотрел на него с надеждой и испугом, боясь пропустить хоть слово.

«Минутку… – Из кармана пиджака гештальтист вынул все тот же электронный блокнот, побродил по меню. – Я веду записи, для памяти. Помечаю самое существенное. А, вот: „Екклесиаст“. Какое, между прочим, совпадение! Мы тут с вами поминали царя иерусалимского, а этот пациент у меня проходит под таким же кодовым именем. Сейчас поймете, почему я его так назвал…»

«Зачем это – кодовое имя?»

«Ну как же! Гештальт-исследование – штука очень деликатная. Мы гарантируем полную анонимность. На карте пациента подлинное имя не ставится. И потом, у нас иногда бывают групповые сеансы. Там у всех прозвища».

«Понятно. Вы рассказывайте».

«У этого пациента симптоматика дежа-векю была выражена в необычайно развитой, почти патологической степени. Он и сам считал эту особенность своей психики аномальной. Даже пробовал лечиться у традиционных психотерапевтов, но они признали его совершенно здоровым. В конце концов он попал ко мне. У среднестатистического человека эффект „уже прожитого“ случается раз в несколько месяцев. Мой Екклесиаст испытывал это ощущение каждый вечер, перед погружением в сон. Такое, знаете, отчетливое чувство, что день был прожит не первый раз . Это мучило пациента. С годами у него образовалось нечто типа навязчивой идеи. Он мечтал хоть однажды уснуть с «ощущением свежести» (это его собственное выражение). Но не получалось.

Из-за этого Екклесиаст совершил в жизни несколько нетипичных для его характера поступков (он их называл «зигзаги»). Иногда без какой-либо внятной цели. Просто чтобы выбраться из разъезженной колеи, избавиться от навязчивого привкуса вторичности – этого самого «нет ничего нового под солнцем». Так, в юности он дважды переходил из института в институт. Добровольно пошел на срочную службу в армию. Один раз добился перевода на работу в другой город. А пару лет назад совершил самый отчаянный поступок. До сих пор не может поверить, что решился. По натуре Екклесиаст типичный такой соглашатель, ненавидит прямые конфликты и лобовые столкновения. Мягкий человек. В семье чувствовал себя комфортно в роли ведомого. Жена у него была для такого склада личности идеальная – дама с характером, доминирующего типа. Как это часто бывает с подкаблучниками, Екклесиаст в качестве психологической компенсации имел длительную связь на стороне. С одной коллегой, его подчиненной. Классическая ситуация «Осеннего марафона». Имитация полноценной эмоциональной жизни на стыке двух стрессовых зон. С одной стороны, страх разоблачения, с другой – моральные обязательства и жалость.

Однажды возвращается он домой от любовницы, что-то такое врет, а жена ловит его на несостыковках, впадает в истерику и по щеке, по щеке. Раньше у них до такого не доходило. Покричали оба, она поплакала, легли спать порознь. Самое поразительное, что он, по его словам, во время этой безобразной сцены испытывал странный подъем. Вертелась у него в голове мысль: вот этого со мной точно никогда не было – чтоб наотмашь по физиономии справа, а потом слева. Лег он на диване, закрыл глаза. Какие-то предсонные видения, замедление работы сознания. Вдруг – щелк! И ярчайшее дежа-векю. Ладонь жены, бьющая его по щеке. И снова, и снова! У нас это называется «эхом». Оказывается, и безобразный скандал с благоверной уже был!

С Екклесиаста сон как рукой сняло. Говорит, всё дальнейшее произошло совершенно спонтанно. Он встал, оделся. Зашел в спальню к жене. Сказал: «Прощай. Я ухожу». Начала кричать – с силой оттолкнул ее. Она от изумления потеряла дар речи. Он побросал в чемодан вещи – и к любовнице. Горд был несказанно. Не ожидал от себя такой решительности.

Проговорили они с любовницей полночи. Строили планы на будущее. Выпили. Ну и все такое. Оба счастливы, каждый по своей причине. Наконец, собрались спать. Она протягивает руку к ночнику – и Екклесиаст внезапно понимает: сейчас она скажет «какое, оказывается, счастье – просто тушить свет». Она говорит: «Какое, оказывается, счастье – просто тушить свет». Лампа гаснет.

Екклесиаст сжал виски пальцами и заплакал. А утром вместо работы отправился в нашу клинику.

Бился я с ним… сейчас скажу… тридцать семь сеансов, по одному в неделю. Я даже к гипнозу прибегал, чтобы вызвать из подкорки какие-то глубоко запрятанные воспоминания. Ничего. Холодно!

Я уж стал ему внушать, что, возможно, его «точка возврата» еще впереди. Такое тоже возможно. Надо, мол, быть начеку и не сплоховать, когда наступит решающий момент. Жалко же человека! Немалые деньги тратит, чуть не год промучились, а толку ноль. Все равно каждый вечер, как штык, у него дежа-векю. Этого не случалось, только если сильно выпьет. Другой бы на его месте спился, но Екклесиасту злоупотреблять алкоголем не позволяло здоровье. Желудок у него слабый.

Вдруг что-то случается.

Пропустил он назначенное рандеву. Не позвонил. Я его не тереблю. Мало ли что? Мог бы, конечно, попрощаться из вежливости. Но, с другой стороны, благодарить ему меня особенно не за что.

Позвонила ему наша секретарша. У нас в клинике так принято. Все ли, мол, у вас в порядке. Не желаете ли переназначиться.

Приду, говорит он. В последний раз.

И приходит.

Я смотрю на него – не узнаю. Вроде тот человек, а вроде не тот. Держится иначе, выглядит иначе, иначе говорит.

То, что он мне рассказал, я потом специально с диктофона расшифровал. Думаю использовать для доклада на конференции.

Хотите, прочту?»

«Конечно, хочу. Читайте!»