Архитектурная эпиграфика хивы: культура, прокламации, идеология

Этот замечательный образец архитектурной эпиграфики, точнее посвятительной надписи на мраморной плите, хранится в музее прикладного искусства Ислама Ходжи (инв. № КП № 1192. 98х70 см). Он некогда украшал ныне разрушенный комплекс, включавший в себя мечеть, медресе, камеры для погребения (дахмы) и два минарета. Комплекс построил последний правитель хорезмской династии Конгратов (1798-1918) Асфандийар/Исфандийар-хан (1910-1918). Надпись на этой плите выполнил самый известный каллиграф второй половины XIX – начала ХХ вв. Худай-бирган диван (1822–1920. См. его авто-фото, № 17).

Стихи написаны в высокопарном стиле, который обычен для такого рода посвятительных надписей. Однако оригинальным является то, что в тексте указано точное место расположения комплекса, имя организатора работ, описан состав и функции входящих в него сооружений и т.п. Кроме того, обращает на себя внимание то, что Исфандийар-хан в составе названных сооружений построил собственный мавзолей, а так же шесть погребальных камер (дахма) для своих потомков. Очевидно, он рассчитывал на превращение этого комплекса в семейную усыпальницу и культовое место. Следует заметить, что подобное сочетание в едином комплексе разного рода по функциям зданий (медресе и усыпальница) – обычное явление для позднесредневекового Хорезма, равно как и Бухары, Самарканда, Ферганской долины, где при знаменитых культовых сооружениях были погребены их донаторы (Х^вāджа Зайн ад-дин в Бухаре, комплекс Регистан в Самарканде и др.).

Собственно медресе было расположено за пределами внешней крепости (Дишан-кала) города Хивы, у ворот «Куша-дарваза». Оно было возведено на северном берегу канала, напротив первой больницы Хорезма (строилась в 1910–1912). Почти сразу после строительства, медресе и весь комплекс были разрушены по приказу самого донатора, то есть Исфандийар-хана, который хотел полностью изменить ее план и размеры. Однако к этому он так и не успел приступить.

Таким образом, от былого сооружения сохранилось только представленное здесь панно с посвятительной надписью. Оно прямоугольное в плане, изготовлено из мрамора серого цвета. По периметру панно украшено узором в виде пальметт. Надпись забрана в фигурные картуши. Почерк – каллиграфический наста‘лик. Диакритика регулярная, ошибок в тексте не отмечено, если игнорировать местные фонетические формы написания отдельных слов и терминов.
ТЕКСТ:

شاه والا قدر گردون مسند عالیمقام

مظهر حلم و حیا و معدن عدل و نظام
حاکمِ ملکِ جهان منبع جود و سخا

حامی شرعِ شریف و سرفراز و نیکنام

حق تعالی عمر اقبالینی قیلغای مستدام

توتغوسی دور خلق غه عشرت می نی صبحشام

نیک ساعت ایچرا بنیاد اتی اول شاه عظام

نیچه زیب و زینت ایله تاپمیش آنلار انتظام

بارچه خشتی کیلمیش آنی گوهر و لعل و رخام

تاپیبان تقسیم اول عالی بنا بولدی تمام

شه دین اولمیش دور آلارنینگ بارچه سی غه اذن عام

طاق و محرابینی توصیفی دا قاصر عقل تام

هر بیری پر نوع زینت برله تاپمیش التام (؟)

شاه نینگ قربیدا آلمیش دور اورون صدر کرام

کورگان ایرماس بو زمان غه تیگرو هیچ اهل انام

پیش طاقی و رواقی نینگ یوزی آینه فام

هر کیشی بیر حجره سینی اوزیگا قیلسه مقام

لونی و اسلیمیغه حیران دورورلار خاص و عام

صدر اکبر سید اسلام خواجه ذو الاحرام

سعی وافر ایلار اول شه خذمتی غه صبح شام

هم وزیر و نیکخواه و هم انیسی دور مدام

سیم و زر صرف ایلابان بتکاردی آنی و السلام

بارچه مقصودینی حاصل قیلغای حی لا ینام

دخمۀ عالی شاه با کمال نیک نام ۱٣٣۱

خدای بیرگان دیوان ابن اوستاد محمد پناه خوارزمی غفر الله ذنوبهما

Ода заняла место в самом конце упомянутого сочинения. Автор пишет, что хотел из соучастия и сочувствия к Мухаммад-Рахим-хану (очевидно в связи со смертью отца) «обратиться с несколькими словами увещевания»⁶¹. В другом (последнем) своем произведении «Шāхид ал-икбал» (о первых восьми годах правления Мухаммад-Рахим-хана) Агахи пишет, что отец хана Саййид Мухаммад-хан умер в четверг 21 раби‘ ас-сани 1281 года (22 сентября 1864 г.с.л). В этот же день двадцатилетний Мухаммад-Рахим был возведен на престол. На следующий день в пятницу состоялись похороны его отца⁶². Следовательно, ода была написана «по горячим следам», едва ли не в самые первые дни смерти Саййид Мухаммад-хана. Можно предположить, что работы над высечением текста на мраморных панно начались сразу же (примерно в октябре 1864 года⁶³). Время завершения мраморной плиты указано в конце текста довольно точно: 1282 год (май 1865 – май 1866)⁶⁴. Представляется, что работа над таким большим текстом продолжалась не менее 7-8 месяцев. Следовательно, изготовление этого панно с текстом было завершено, скорее всего, летом 1865 года.

Интересно, что эти же стихи, со ссылкой на Агахи, были повторены в сочинении другого историка Хорезма упомянутого Мухаммад-Йусуфа Байани «Шаджара-йи Х^вāразм-шāхи» (писалось в 1911–1913 гг.)⁶⁵. Здесь тоже имеются незначительные разночтения с тем вариантом, который приведен в упомянутом сочинении Агахи и, соответственно, с фрагментом на мраморном панно. Изложение стихов Байани предваряет следующей фразой: «Это маснави написано Агахи из чувства благорасположения к государству, чем он привлек внимание Его высокоприсутствия [Мухаммад-Рахим-хана] и предложил его вниманию это назидание»⁶⁶.

Далее, вариант этого же текста на мраморной плите был кратко описан и переложен в кириллицу замечательным историком-любителем Хорезма Абдулла Болтаевым (1890–1966) в одной из его «Исторических тетрадей»⁶⁷, которая написана примерно в начале 1960 годов⁶⁸. О появлении этих стихов автор пишет следующее:

«В 1864 году христианского летоисчисления, то есть в 1282 году хиджры Мухаммад-Рахим-хан стал ханом вместо своего отца Саййид Мухаммад-хана. Однажды, когда он, вспомнив о его смерти, сидел в печали, к нему на прием пришел писатель Мухаммад-Риза, который носил [поэтическое] прозвище Агахи. Он написал эти нижеследующие бейты, как назидание, и передал их хану⁶⁹. Эти бейты хан велел высечь на больших мраморных плитах. Сейчас эти мраморные [плиты] с надписями хранятся в музее Хивы».

А. Болтаев не ссылается на источник своей информации. Однако, похоже, что произведением Байāни он не пользовался, что сразу видно по первой части его рассказа (краткая история завоевания Хорезма). Возможно, что он использовал, как обычно, устные истории. Кроме того, из его описания и представленной им редакции самих стихов тоже следует, что собственно текст оды он переписал непосредственно с представленного мраморного панно, поскольку некоторое время работал в музее-заповеднике Хивы.

Во всяком случае, из написанного Болтаевым следует, что, во-первых, стихи Агахи, вероятней всего, и заняли почетное место в зале приемов дворца. Во-вторых, в момент, когда эти тексты переписывал А. Болтаев (надо сказать, с ошибками), их сохранность была намного лучше (особенно на второй плите). В-третьих, Болтаев не редактировал и не сокращал текст⁷⁰, не пытаясь приспособить их, так сказать, под идеологические требования советского времени (наследованное от большевиков обостренное чувство атеизма). Иными словами, даже такие строки стихов, где Агахи адресовал хану следовать в государственных делах шари‘ату, Болтаев не сократил и не редактировал.

Теперь обратимся к содержанию самих стихов. Они названы автором «маснави», хотя по содержанию выходят за пределы этого жанра, что как мы видели это по предыдущим примерам (текст на панно № 3 и 3а), характерно для творчества этого поэта.

Начало оды заключает в себе обычные поздравления молодому Мухаммад-Рахим-хану в связи с восхождением на престол (сентябрь 1864), а так же утешения в связи с кончиной его отца Саййид Мухаммад-хана (1856–1864). Однако, в отличие от подобных стихов этого же автора, написанных в прежних сочинениях, автор едва ли не с первых строк, вместо обычных высокопарных восхвалений, избрал стиль назиданий в адрес молодого хана. Он пишет:

«که دیگوم نیچه منفعت لیغ نکت / ایشیت بو حزین بنده دین معرفت» – Прислушайся же к мудрому опыту⁷¹ этого печального⁷² слуги, / Ибо поведаю [тебе] весьма полезные и тонкие мысли».

«Тонкими мыслями» оказались как раз те назидания, которые Агахи излагает в первой части своей оды. Есть смысл на них кратко остановиться.

Автор начинает издалека, предлагая вдуматься в смысл сотворения мира и бытия. Он пишет, что люди оказались вершителями, «как милостивых деяний, так и гнета (зулм)», равно как их правители – правят мудро или творят зло. Далее автор выбирает традиционный стиль эсхатологических рассуждений, подводя своего адресата к мысли, что возомнившие себя владыками мира правители прошлого, творившие как добро, так и зло, уже сгинули. Как повторяющийся рефрен и рифму автор избирает обычные вопросы в большинстве строф: «Где они/он, где их деяния?», ясно намекая, что все люди («и шах и дервиш») смертны и что это должно подвигнуть живых к мыслям о бренности мира, а за злодеяния придется отвечать в День суда. Агахи подводит к мысли, что умершие правители, кто был справедлив к подданным, «днями и ночами вершили справедливость», чем «обелили свое имя» и в этом, и в том мире. Однако в первой части эсхатологический мотив доминирует и автор подчеркивает, что из этого мира уйдут все – будь человек справедлив или несправедлив, либо благочестивым или грешником.

Интересно, что в ряд имен известных владык, которых «судьба не пожалела» и «отлучила от мира живых», Агахи включает имена глав (бийлар), а затем правителей (ханов) династии Конграт, причем, начиная именно от тех представителей рода, цепочка которых и их история были созданы по креативной версии первого историка Конгратов Муниса. По этой версии Конграты были в родстве с Чингиз-ханом и Чингизидами⁷³. Напомним, что такая форма легитимации власти (родство с Чингизидами) была самой распространенной среди трех последних династий Транскоксианы (Мавара’ан-нахра)⁷⁴. По удачному замечанию Юрия Брегеля, Чингизиды все время носили «королевскую харизму», и только их родичи имели право на титул «хан»⁷⁵.

Включая в свою оду ряд имен Конгратов (Кунгратов) в контексте назиданий, Агахи предпринимает достаточно дипломатичный ход, естественно, с очевидным двойным умыслом. Иными словами, он решает две задачи одновременно. С одной стороны, он вновь подтверждает легитимность «чингизидского родословия» Конгратов, закрепляя социальную (электоральную) легитимность этой династии, что, конечно, выглядит как своеобразный (комплиментарный) сигнал молодому хану. С другой, Агахи использует этот ряд имен как назидание своему ученику, напоминая о непостоянстве этого мира, решая, скорее, задачу политического и религиозно-этического назидания одновременно. Причем, высеченное на мраморе и выставленное на всеобщее обозрение, такого рода полисемантическая прокламация получала не столько политический, сколько общественный контекст в легитимации прав на престол этой династии.

В конце ряда имен рода и династии упомянуты более близкие по времени к молодому хану его предки: Мухаммад-Рахим I (1806–1825), Аллах-кули-хан (1825–1842) и особенно отец адресата – Саййид Мухаммад-хан (1856–1864), который получает особые комплименты. Строфы, апеллирующие к смерти отца, выглядят не просто как утешение в адрес молодого хана. Автор, согласно традиции, вновь превращает утешения в обычную форму назиданий, которые он излагает во второй части своего стихотворного опуса (см. ниже, панно № 2).

Итак, эта назидательная ода Агахи (часть которой представлена ниже), кроме того, что была высечена на мраморе, по крайней мере, дважды попала на страницы исторических сочинений хорезмских авторов. Такая популярность встречается не часто, и ее, на наш взгляд, следует искать не только в содержании стихов; в них нет почти ничего нового. Такого рода поэзия или прозаические тексты с очень близкими сюжетами и назиданиями мы можем встретить во многих сочинениях мусульманских авторов, написанных в разных жанрах⁷⁶. Однако в контексте изложенных выше задумок автора и истории появления представленной ниже надписи, адресное обращение поэта к молодому хану заставляет по-новому взглянуть не просто на стихи, но и на творчество их автора. Он почти всю сознательную жизнь был придворным историком и поэтом, включая в свои произведения преимущественно хвалебные оды в адрес любого из ханов. Его «официальная поэзия», представленная, в том числе и в эпиграфике, преимущественно состоит из напыщенных од, победных реляций, посвятительных стихов по тем или иным случаям, написанных в высокопарном стиле хвалебных од. Это естественно и характерно для творчества большинства официальных (придворных) поэтов и историков и соответствует нормам политической и общественной этики поведения (адāб, хулк-атвāр), которые Агахи, насколько известно, никогда не преступал. Хотя в представленном случае следует учесть два обстоятельства.

Во-первых, сам Мухммад-Рахим II считал Агахи своим учителем в поэзии,⁷⁷ что их сближает и, очевидно, дает право знаменитому на то время поэту и придворному историку на назидательный тон в этой оде. Это не может считаться отступлением от норм этики.

Во-вторых, к моменту написания нижеприведенных стихов (1864 г.), Агахи, будучи уже на склоне лет и многие годы послужив предшественникам и предкам Мухаммад-Рахима II (в частности, его отцу – Саййид Мухаммад-хану), очевидно, считал себя вправе преподнести молодому хану не просто дежурную оду с непомерными похвалами (чаще всего еще незаслуженными) в его адрес, что, согласно законам этого жанра, выглядело как форма поздравления с восшествием на престол⁷⁸. Умудренный солидным опытом (жизненным, политическим и творческим), Агахи включает в свою оду назидания (насихат), правда, смешав в ней разные жанры. Как сказано, жанр назиданий в мусульманской историографии не нов, но в контексте времени и обстоятельств появления этих стихов Агахи обретает совершенно иной смысл, который довольно редок в его поэтическом творчестве. Он, кажется впервые, обращается к нормам политической этики не только ушедших правителей, но и конкретного царедворца. Этот жанр тоже не нов в мусульманской поэзии, но впервые появляется в эпиграфике и более широко – в придворной поэтической традиции Хорезма позднесредневекового и Нового времени⁷⁹.

Кроме того, представленные стихи написаны достаточно доступным и ярким языком, полны удачных сравнений из истории, в них заметна жизненная мудрость их автора. Все это в целом серьезно действует на читателя. Возможно, поэтому Мухаммад-Рахим-хан велел высечь их на мраморных панно, оценив их форму и содержание, поскольку и сам, как сказано, увлекался поэзией и писал под псевдонимом «Фируз»⁸⁰. В целом, можно без преувеличения сказать, что перед нами венец поэтического творчества Агахи, поскольку именно эти стихи, как нам кажется, выделяются из остальных его поэтических произведений.

Итак, появление таких стихов на мраморной панели, которая стала доступной более или менее широкому кругу зрителей (а значит и читателей⁸¹), еще больше усиливает социальный контекст этого уникального для Хорезма явления. Исходя из наших целей и задач, важно отметить, что перед нами пример еще одной из многообразных функций эпиграфики, сочетающей в себе подчеркнутые политические и общественные смыслы.

Что касается А. Болтаева, его решение включить эти стихи в конце его тематического рассказа (о поражении хорезмийцев во время похода на Хорезм войск под командованием фон Кауфмана в 1873 году, описание скверного состояния войск ханства, позорная капитуляция, тяжелая контрибуция и т.п.), выглядят на первый взгляд совершенно неожиданным. Однако мне кажется, что автор сделал это совершенно сознательно, поскольку, сам озаглавил свою очередную историческую тетрадь (№ 32) в виде единого названия. То есть, этот образец поэзии Агахи включен в название самой тетради, как составной компонент единовременно, а значит с определенным умыслом. Как видно из приведенного выше пояснения Болтаева, он никак не комментирует свое такое решение. Тем не менее, если после приведенного почти трагического рассказа позорного поражения хана почитать названную назидательную оду, их внутренняя связь (как задумка автора) становится очевидной. Иными словами, завершение рассказа А. Болтаева стихами Агахи явно рассчитано на то, что читатель сделает соответствующий вывод. То есть, читателю подспудно внушается главная мысль: несоблюдение ханом увещеваний Агахи и есть главная причина поражения Мухаммад-Рахим-хана в 1873 году.

Конечно, трудно сразу понять, а самое главное привыкнуть к такого рода символическим композиционным построениям. Однако не лишним было бы иметь в виду условия и время написания А. Болтаевым своего сочинения, то есть 60-е года прошлого века.

Перейдем к краткому описанию плит с надписью. Их поверхность разлинована вертикальными и горизонтальными линиями. Получившиеся в результате прямоугольные ячейки заполнены парно рифмованными стихами (байт/бейт). Почерк лапидарный наста‘лик, диакритические точки расставлены регулярно, ошибок в тексте не отмечено. Утраты заменены точками, восстановленные по изданной рукописи бейты взяты в квадратные скобки. Однако мы привели здесь только те части утрат в оде, которые, по нашим расчетам, были написаны на втором из представленном панно.
ТЕКСТ (часть 1-я, панно № 5, фото № 14):
ایا خسرو معدلت دستگاه

نجابت سپهریدا رخشندا ماه

مددکار تنگری تبارک سنگا

ملول اولمسون بیر نفس خاطرینگ

باری کلفت غم دین آزاد توت

کونگولنی بو غم بیرله قیلمه حزین

ولی چیکگالی بنده ناچاردور

باری حال دا شکر قیل اختیار

که دیگوم نیچه منفعتلیغ نکت

یاراتدی باری خیل آدم نی حق

نیچه نوع نعمت لار ایتی عیان

نظام ایتگالی عدل بیرله تمام

قوی قدرت و صاحب جاه لار

ولی بعضی ظلم و ستم اختیار

ولی بعضی دین رنج محنت بسی

ولی بعضی نفرین و لعنت غا توش

بتوروب حکمینی کونگلی آرامی جه

یر آستیدا بولدی باریسی نهان

نی بولدی بیری نینگ ایشی دین خبر

عدم ساری ناچار قویدی قدم

که ظلمیدین اصلا قوتولماس کیشی

نی سالم آنینگ جوریدین اولیا

فلک جاه لار جوری معدومی دور

که یر یوزی غه ایردیلار حکمران

که قیلغای وفا اوشبو دنیا سنگا

که قونگرات ایلگه ایدی پادشاه

که تاپمیش ایدی عزت اعتبار

که ایردی جنابیدا شه لار گدای

عدالت بیله حکم قیلغان قانی

که ایردی حکومت دا مسند نشین

که آللیدا قاپلان ایدی ناتوان

که ایردی عدالت بیله محترم

حکومت رسومیدا کامل قانی

گه بیردی قیزین آنگا چنگیزخان

کیاو قیلمیش ایردی هلاگو آنی

که ایردی جهان ملکیدا کدخدای

که قورقار ایدی شیر کورسا آنی

که ایردی حکومت ارا کامکار

که لبیک آللیدا گردون ایدی

که اعدا ساری سالمیش ایردی قران

که آللیدا قل ایردی چرخ دنی

که عمری دا قیلغان غزات ایش قانی

که اعدا ساری چیکمیش ایردی حشم

که تیغ عدوسی غا برّان ایدی

که حکمی ایدی عالم ایچرا روان

امارت اموری دا نادر قانی

که ایردی ایشی حق غه عجز و نیاز

که ایردی عدالت دا نوشیروان

که بخت ایلامیش ایردی حاکم آنی

که چاکر انگا ایردی اهل جهان

که خیوق ارا ایردی مسند نشین

که لطف و عطا ایردی باشدین ایاق

که باشی غا قویمیش ایدی تاج زر

که افلاک غا قهریدین ایردی بیم

گه آچمیش ایدی ملک تارتیب سپاه

که عدل کرم ایردی فکرو فنی

که آفاق آنگا ایردی زیر نگین

که حکمی ایدی بارچه ایلگا روان

که قیلمیش ایدی نیچه کون عدل و داد

باریسیغا ظلمین زیاد ایلادی

دمی قصد جان ایتماین قویدیمو

که ایردی شفیق پناهینگ سنینگ

کف جودی دین منفعل بحر و کان

خلایق باشی نینگ پناهی ایدی

مطیعی ایدی جمله عالم تمام

ایدی عاجز اوتروسی دا شیر و نر

عدم کشوری ساری قیلدی روان

آنگا قالدی ایش فضل یزدان بیله

قوتولماق فلک ظلمیدین یوق آنگا

فسون ساز مکار غدّار ایرور

کوزی دا یوق اصلا وفادین خبر

وفاسیزدین اصلا حیا ایستاما

ТЕКСТ (часть 2-я, панель 2, фото № 15):

جفاسی دین انینگ قوتولماس امان

که دیر فنا ایچرا ساکن دورور

زیان بیرله فرق ایلاماس سودینی

اچار کوز تماشای خالق ساری

که بودور ولایت ایلی نینگ ایشی

گه عآجز دورور بنده تدبیریدین

کراک بنده گا راضی اولماق انگا

بیریب دور خدا کورگوزوب مرحمت

[غم و محنتی] نیچه تورلوک دورور

کمر بیل گا همت بیله باغلاغیل

جلادت شعار و دلیرانه بول

آنیگ باعثی نی ایکان دور دیسانگ

تاپار سلطنت نیچه ایش دین کمال

عدالت بیریدور سیاست بیری

سخاوت بیری بیری عفوت دورور

بیری وعده غا ایلاماکلیک وفا

مروت بیری دور حمیت بیری]

بیری کفر دردیغا قیلماق علاج

آلار ایلکینی کیسماک ایل مالیدین

مساکین مظلوم غه چاره ساز

آلارنی که دور نیکخواه قدیم

کرم دامی بوینی غه سالماق دورور

بولارسیز اول ایش هیچ تاپماس تمام

یتورگوسی سورگوم آلاردین مقال

کهالت بیری و کسالت بیری

بیری داد سورماق دین اولماق ملول[

بیری جهل صهباسی دین مستلیک

بیری دام شهوت غه پابستلیک

بیری جور و ظلم ایلاماک اقتضا

سپاه اهلینی ایلاب آشفته حال

بیری کیلدی ابنان ایتان لهو لعب

که شه لارغه بو ایش خطرلیک دورور

اولوس ایچره بی اعتبار ایلاماک

بیریب منصب ایتماک انگا تقویت

که قربی آلار نینگ ضررلار بیرور

نیچه بیت بیرله عیان ایلادیم

[آنین ملکی غه یتماس اصلا] خلل

آنینگ خاندانیدا توتغای قرار

بوروندین بو سوزلارگا آگاه سین

عمل ایلاماکدا جدل قیلغایسین

[الهی جهان باریچه بار بول

هم اقبال دولت بیله یار بول]
خدا لطفی بولسون معینینگ سنینگ

[فلک بیر غلام کمینینگ] سنینگ

جالینوس فلک برجیدا نوبتینگ

خضر بیرلا الیاس محرم سنگا

همه بولسون [آسوده و شادکام]

[بو تاریخنی اول زمان کیم دیدی

مینگ یکی یوز سکسان ایکیده ایدی. 1280]⁹⁹

ПЕРЕВОД (часть 2-я):

… тебе …

…

Да войдет мир под сень твоего государства,

…

[О времени написания этого было сказано:

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Очень трудно классифицировать представленные образцы, как в целом и всей монументальной эпиграфики Хивы, исключительно как культовые, точнее как прямые цитаты из общепризнанных сакральных текстов вроде Корана или хадисов. Нет возражений против давно установленного факта о том, что в исламе нет строгого разделения светского и религиозного. Это, естественно нашло свое отражение в монументальном искусстве мусульман, которые предпочитали украшать большинство своих памятников (особенно мечети, медресе или мавзолеи) преимущественно цитатами из сакральных текстов. В этом смысле тексты таких памятников Бухары или Самарканда вполне укладываются в такие традиции. Иными словами, основная часть их текстов составляют цитаты из Корана или хадисов, что должно было подчеркнуть особую сакральность зданий.

Однако случай Хивы особый. Я имею в виду тот факт, что здесь на большинстве памятников мы почти не видим прямых цитатат из Корана¹⁰⁷ или хадисов в виде самостоятельных композиционных решений эпиграфического текста в качестве декора отдельных частей здания.

В этом уникальность эпиграфики позднесредневековой Хивы. Тимпаны арок зданий мечетей или мадраса занимают в основном тексты с восхвалением донаторов, непомерным возвеличиванием красоты самого здания. Тексты на зданиях архитектурно-поминальных комплексов у мавзолеев святых тоже в основном включают в себя информацию о святом, его стихи (как на главных зданиях мавзолея Пахлавана Махмуда), стихи, посвященные ему, с восхвалением «особой благости» мазара и т.п. Здесь же среди надписей мы находим имена донаторов тех или иных зданий комплексов, иногда погребенных тут же, мастеров, даже обычных почитателей и паломников, кто счел возможным оставить пару стихотворных виршей на стенах зданий святыни. Но крайне редко обычные пространства для письма (ктаба) этих зданий занимают цитаты из сакральных текстов, как это мы видим в других древних городах Мавара’ан-нахра. Конечно, это совсем не значит, что жители Хорезма того времени или их правители и высокопоставленные чиновники (а они были основным сословием донаторов этих зданий), или зодчие не были мусульманами. Отнюдь. Однако основным объектом восприятия и осмысления окружающего архитектурного пространства для них (и строителей, и зрителей) того времени