Башкирии в состав Русского государства и Году русского языка Нефтекамск риц башгу 2007

ҺӘМ АНТОНИМДАРҘЫҢ ҠУЛЛАНЫЛЫШЫ

Телмәрҙә синонимдар стилистик параллель йәки варианттар булып хеҙмәт итә. Улар бер үк hүҙҙәрҙең күп ҡабатланыуына юл ҡуймай – был иhә публицистик текстың тәьҫир көсөн бермә-бер арттыра. «Стилистик параллелдәр фекерҙең тапҡырлығын hәм уның тасуирлығын сағылдырыусы мөhим саралар hанала. Улар телмәрҙе тавтологиянан арындырыу, уны төрләндереү өсөн хеҙмәт итә. Һөйләүсенең йәки яҙыусының телмәрендә синонимдарҙың булмауы йәки аҙ ҡулланылыуы тел ярлылығының иң беренсе билдәhе», – ти Ғ.Ғ. Сeйетбатталов.

Шул уҡ ваҡытта синонимдарҙа hөйләүсенең, яҙыусының теге йәки был күренешкә, хәлгә шәхси мөнәсәбәте лә асыҡ сағыла. Йәғни, синонимдар, төп мәғәнәләре менән бер төрлө булған хәлдe, бер-береhенән ниндәйҙер мәғәнәүи нескәлек, эмоциональ hәм экспрессив үҙенсәлектәре менән айырыла. Ошо айырмалыҡ үҙ сиратында беҙ синоним hүҙҙең фәҡәт бер төр, ә икенсеhенең бүтән төр hөйләмдe, йәғни текста ҡулланылыуына килтерә. Мәҫәлән: Башҡорттар 1734-1740, 1755, 1773-1775 йылдарҙа, граждандар hуғышы, коллективлаштырыу, репрессиялар осоронда бигерәк тә аяуhыҙ юҡ ителә (Сафин В. Ағиҙел.- 1995.- № 11.- 167 б.).

Һүҙ төркөмдәре йәhәтенән ҡарағанда, публицистик текста бигерәк тә исем, сифат, алмаш, рәүеш синонимдар күп ҡулланыла. Миҫалдар:

I. Синоним исемдәр (йәки исем синонимдар): Ул, hис шикhеҙ, халҡыбыҙҙың яҙмышын, донъяhын киңерәк күҙалларға, хәҙерге тормош-булмыш-йәшәйешен нығыраҡ төшөнөргә булышлыҡ итер (Башҡортостан, 1998, 18 ноябрь). Мәгәр, нисек кенә сәйер тойолмаhын, урындағы халыҡҡа алтын-көмөш бәхет-ырыҫ килтермәгән, тау-тау хәтле хазина ситкә китеп торған (Ватандаш.- 1997.- № 7.- 47 б.).

II. Сифат синонимдар (синоним сифаттар): Ниндәй генә төҫлө гүзәл биҙәмәләр, матур-матур милли орнаменттар, төрлө-төрлө сәскә, үлән, емеш hүрәттәре юҡ унда (Ватандаш, 1997, № 3, 16 б.). Ғөмүмән, эскелек кешенән моңhоҙ, уйhыҙ, ҡотhоҙ, йыртkыс нәмә яhай (Ағиҙел.- 1995.- № 11.- 133 б.).

III.Алмаш синонимдар (синоним алмаштар): Ҡыуат старшинаның әмерҙәй был hүҙҙәрен бөтәhе ҡеүәтләне – уйҙарындағы уртаҡ ниәте ине уларҙың (Ағиҙел.- 1995.- № 7.- 45 б.). Дәүләт иң тәүҙә үҙенең законды үтәүсе граждандары хаҡында хәстәрлек күрергә тейеш, был – уның изге бурысы (Хужин М. Ағиҙел.- 1995.- № 11.- 134 б.).

Публицистик әҫәрҙәрҙә айырыуса алмаштың III заты күп ҡулланыла. Уны универсаль синоним тип атап йөрөтәләр. Универсаль синонимдар ярҙамында яҙыусы, журналист бер төрлөлөктән, тавтологиянан ҡотола.

IV. Ҡылым синонимдар (синоним ҡылымдар): Учалы алтын руднигы 1948 йылда техник яkтан ҡайтанан ҡоралландырылған hәм йыhазландырылған (Ватандаш. - 1997. - № 7. - 59 б.).

V. Рәүеш синонимдар (синоним рәүештәр): Шулай ҙа ул Салауат отрядының ни тиклем тәүeккәл, йылғыр heм хәйләкәр hуғышыуын танымай булдыра алмай (Шоңҡар. - 1994. - № 2. - 16 б.).

VI. Теркәүес синонимдар (синоним теркәүестәр) публицистик стилдә ҙур роль уйнай. Бер hөйләмдe йәки контекста уларҙы сиратлаштырып ҡулланыу ярҙам итә: Хаттар яҙыштыҡ, сәләмдәр ебeрештек, әммә бүтән күрешергә насип булманы... Тик утты алып китмәне ул (М. Кәрим, 302 б.). Әммә ҡаhарманлыҡ hуғыш эсендә, яу ҡырында эшләнә, ә аҙаҡ түгел (Солтангәрәев Р. Яҙмыш, 163 б.).

VII. Бәйләүес синонимдар (синоним бәйләүестәр): hуң – аҙаҡ; күрә – сәбәпле – өсөн – була; тураhында – хаkында – турала – хаҡта; саҡлы – тиклем – хәтлем; табан – ҡарай – ҡарап h.б. бәйләүес синонимдар hөйләм киҫәктәре араhында ваҡыт, урын, сәбәп, маҡсат, оҡшатыу-сағыштырыу, рeүеш hәм башkа мөнәсәбәттәрҙе белдерә

«Бәйләүес синонимдар публицистик әҫәрҙе hәм сағышты төрләндереүҙe, тексты йөкмәткеhен көсәйтеүҙe юл ҡуймауҙа ҙур роль уйнай», – тип билдәләй Э.Ф.Ишбирҙин.

Оратор, үҙ сығышында ниндәйҙер hүҙгә, фекергә тыңлаусыларҙың, иғтибарын нығыраҡ йүнәлтеү маҡсатында, hөйләмдe бер үк hүҙҙе бер нисә мәртәбә ҡуллана. Ҡабатланып килгән hүҙҙәргә логик баҫым яhалып, төп иғтибар уларға йүнәлтелә: Хәҙер шундай заман: hәр кеше, hәр шәхес үҙен сәйәсмән итеп тойорға тейеш (Нәжми Н. Йәшлек.- 1999.- 12 октябрь).

Шулай итеп, синонимдар публицистик телмәрҙе байытыу, уны сағыуыраҡ итеү өсөн ҡулланыла. Уларҙың стилистик-семантик мәғәнәләрен нескә тойоу, үҙенсәлеген, формаларын яҡшы белеү яҙыусыға, hөйләүсегә иш hүҙҙәрҙе (синонимдарҙы) публицистик телмәрҙә урынлы hәм дөрөҫ файҙаланырға ярҙам итә.

В.Л. Ибрагимова,

д-р филол. наук, проф.,

Башгосуниверситет, г. Уфа
О региональном компоненте развития русистики

в Башкирском государственном университете

Отметим несколько направлений научной и научно-практической деятельности в области региональной русистики Башкортостана.

Уникален вклад в русистику Башкортостана и общую русистику профессора Л.М.Васильева. Своё авторитетное слово сказал Л.М. Васильев в области русской, славянской и сравнительно-исторической лексикологии, фразеологии и семасиологии, истории русского и других славянских языков. Им изучены и непротиворечиво описаны целостные массивы русской лексики в системных связях их единиц, что позволило ему приступить к лексикографическому представлению исследованного им и его учениками лексического материала в «Системном семантическом словаре русского языка», который увидел свет шестью выпусками и отдельной книгой. Этот труд не имеет аналогов в мировой лексикографической практике. Л.М.Васильев возглавляет на кафедре одно из направлений её научной деятельности. Практическое владение многими славянскими и западноевропейскими языками, знакомство с тюркскими языками и их научное освоение вывели профессора Л.М.Васильева в поле общей лингвистики, её теории и методологии. Его собственные исследования в области русистики и других языков представляют собой очень существенный вклад в науку, а также служат прекрасным образцом для подобных исследований на иноязыковом материале. Деятельность Л.М.Васильева и его учеников подняла региональную лингвистику на уровень самостоятельной научной школы. Самым широким кругом актуальных проблем современного русского языкознания занимается научно-педагогический коллектив кафедры, руководимой профессором Р.М.Гайсиной.

Уместно отметить, что многое даёт науке использование опыта и достижений отечественной русистики и – через её посредство – мировой лингвистики сравнительно молодыми научными школами исследования языков народов, населяющих Башкортостан. Их достижения с успехом используются при многоаспектном сопоставительном изучении русского и других языков республики. В сфере сопоставительных исследований находятся не только русский и башкирский языки, а также языки компактно проживающих здесь других народов Башкортостана, но и достаточно далёкие (в пространственном смысле этого слова) языки, которые практически не имеют на нашей территории этносоциальной базы и в то же время изучаются на филологических факультетах Башкирского государственного университета (это славянские - болгарский, польский, сербохорватский, чешский, западноевропейские - английский, немецкий, французский и некоторые другие языки). Лингвистов Башкирского университета интересуют также конкретные факторы взаимодействия и взаимовлияния языков, сходств и различий этноментальных и этнокультурных языковых манифестаций образов внеязыкового мира, выявление возможностей использования данных сопоставительных исследований в разработке научных типологий языков, а также в практике обучения языкам, в том числе русскому как неродному. Хочется упомянуть в этой связи хотя бы несколько имён авторов исследований самого последнего времени: Б.Т.Ганеева, С.В.Ивановой, Л.А.Калимуллиной, Л.К.Мазуновой, З.З.Чанышевой, С.Г.Шафикова. Результаты этих исследований публикуются в статьях, докладываются и обсуждаются на научных конференциях различных уровней, обобщаются в диссертациях и монографиях. Из университетских учёных более старшего поколения в эту область лингвистической науки внесли заметный вклад профессор К.З.Закирьянов и профессор Л.Г.Саяхова, под руководством которой ведутся исследования лингвокультурологического характера.

Трудно переоценить роль русистики в изучении территориального и социального варьирования русского языка. Есть реальные основания опасаться, что русские народные говоры в самом обозримом будущем уйдут в историю, поэтому так важно для науки успеть зафиксировать «речь последних старожилов» - носителей диалектов. На территории Башкирии, как убедительно показано известным российским диалектологом профессором З.П.Здобновой, представлены практически все русские народные говоры. Возглавляя одно из научных направлений кафедры общего и сравнительно-исторического языкознания, З.П.Здобнова мобилизовала на сбор и обработку материалов русских говоров Башкирии практически всю кафедру. Результаты впечатляют. Под руководством З.П.Здобновой и при её непосредственном участии на кафедре создана картотека материалов русских говоров Башкирии, легшая в основу завершённого издания «Словаря русских говоров Башкирии»; она разработала и описала в монографическом труде типологию этих говоров и технологию генерализации диалектных языковых явлений, использовав её при создании опубликованного «Атласа русских говоров Башкирии». На повестке дня стоит задача монографических описаний лексики этих говоров. Первые опыты подобных описаний имеются. Это диссертационные исследования Г.М.Курбангалеевой и Ю.А.Ермолаевой, а также целый ряд опубликованных в разное время тематических статей. Что касается проявлений социального варьирования русского языка, то в этой области можно наблюдать небывалую активность, граничащую с агрессией по отношению к языку литературному (например, высокая концентрация иноязычных элементов; навязываемая СМС-практикой редукция языковых форм и предложений; девульгаризация языка и т.п.). Изучение и оценка всего этого необходимы для выработки адекватных мер защиты здоровья русского языка и компенсации издержек его развития в неестественных для него направлениях.

В современных условиях социального развития России в целом и её регионов в отдельности всё более актуальной становится активизация социолингвистических аспектов русистики, что в полиэтнических регионах связано с изучением социоязыковой ситуации в целом. Это необходимо для политически корректного и научно обоснованного решения целого ряда региональных проблем как языкового, так и неязыкового характера. Как известно, регион Башкирии с реальным дву- и многоязычием представляет собой благодатную почву для соответствующих научных исследований. Разработка соответствующих научных проблем – сфера деятельности прежде всего профессора Л.Л.Аюповой. Под её научным руководством ведутся конкретные социолингвистические исследования, а также сбор и картографирование языкового материала с последующим описанием различных проявлений языковой ситуации нашей республики: двуязычия, многоязычия, языковой политики, региональной, социальной, возрастной дифференциации русского языка, его взаимодействия с другими языками и диалектами региона. Л.Л.Аюпова успешно занимается разработкой общей и региональной методологии социолингвистических исследований, научных рекомендаций по реальной языковой политике, тематики конкретных исследований. Она реально участвовала в подготовке и аттестации научных и научно-педагогических кадров – авторов исследований рассматриваемого профиля: А.П.Майорова (Башкирский государственный медицинский университет), В.Р.Галимьяновой (Нефтекамский филиал Башкирского государственного университета), Н.Г.Искужиной (Сибайский институт Башкирского государственного университета), Н.В.Исмагиловой (Башкирский государственный университет), А.М.Емельяновой (Башкирский государственный педагогический университет им. М.Акмуллы), руководит ещё несколькими исследовательскими темами.

Региональный компонент русистики может быть представлен также исследованиями языка русских писателей Башкирии. Надо полагать, что в этом отношении университетская наука находится пока лишь в начале пути. Ярким пятном выделяется здесь изучение творчества нашего земляка С.Т.Аксакова. В этой области заслуживают внимания диссертационные исследования последних лет, выполненные Г.Ш.Кузьминой и В.В.Сальниковой, ими созданы и опубликованы также соответствующие словари. Активное участие в изучении творчества и языка писателя принимают студенты университета.

Таков обзор некоторых успехов региональной русистики, представленной в Башкирском государственном университете. Даже неполный, он вместе с тем позволяет увидеть некоторые перспективы дальнейшего развития университетской науки. Так, ждут своих исследователей обширные картотеки словаря русских народных говоров Башкирии и языка молодёжи города Уфы. Огромное поле деятельности представляет собой языковой и социоязыковой ландшафт республики. Остаётся нереализованной давно поставленная задача создания звуковой хрестоматии диалектных текстов. Большой исследовательский потенциал заключён в изучении творчества и языка русских писателей Башкирии, а также произведений регионального фольклора. Немаловажной является также задача воспитания научно-педагогических кадров, способных реализовать эти и другие возможности региональной русистики.

с причастием I в различных функциях

в предложении
Причастие I употребляется в английском языке гораздо чаще, чем в русском, где оно носит более книжный характер. Следует также отметить, что формы причастия в английском и русском языках также не совпадают. В английском языке нет причастия прошедшего времени в форме действительного залога, также как нет и деепричастия. В русском же языке отсутствует перфектная форма причастия. Подобные различия в формах и употреблении причастия создают ряд трудностей в переводе [2].

Причастие I в предложении может встречаться как в «свободном» виде (не отягощенное зависимыми словами), так и в качестве элемента целого причастного оборота. Приглагольный причастный оборот всегда остается зависимым по отношению к глаголу-сказуемому: «Приглагольный причастный оборот – это один из второстепенных членов предложения, функционально равнозначный отдельному придаточному предложению, но находящийся в неразрывной логико-семантической связи с основным глаголом-сказуемым» [2].

Приглагольное причастие может как предшествовать определяемому глаголу, так и следовать непосредственно за ним или находиться на значительном от него расстоянии. Даже существенная позиционная удаленность сказуемого и зависимого причастного оборота не сказывается на их логической соотнесенности и не вызывает затруднения относительно выполняемой причастием функции:

These poor creatures, recognizing that she could not help being blighted, attached themselves to her passionately (FS, 64).

В данном примере при переводе были произведены некоторые трансформации, в частности, причастие I заменено глаголом в личной форме, что является вполне оправданным, т.к. для достижения адекватности переводчик меняет всю структуру предложения, превращая сложное предложение в простое.

Переводчик использует деепричастие совершенного вида. Несмотря на то, что употреблено причастие настоящего времени, оно выражает в данном контексте действие, предшествующее действию основного глагола. В английском языке есть группа глаголов (to see, to hear, to arrive, to turn, etc,), причастие I которых выражает предшествование в обстоятельственной функции и переводится на русский язык деепричастием совершенного вида [1].

Приглагольный причастный оборот может быть представлен не только одним причастием, но и состоять из двух и более причастий, являющихся однородными по отношению друг к другу:

…he would enter this room on Sunday afternoons, to spend hours turning the pictures to the light, examining the marks…and occasionally making notes. (FS, 76).

…он заходил в комнату и целыми часами поворачивал картины к свету, изучая надписи, и время от времени что-то отмечал в записной книжке (СОФ, 71).

В данном примере, включающем в себя цепочку однородных причастий, не все причастия переданы на русский язык однородными членами предложения. Причастия turning и making переведены личными формами глагола за счет нивелирования значения инфинитива to spend.

But today a low song of longing had been set singing in her heart (SC, 298).

Но сегодня в ее душе тихо зазвучала песня желаний (СК, 302).

Глагол to set теряет в данном предложении свое лексическое значение, а причастие является не обстоятельством образа действия, а, напротив, берет на себя основное лексическое значение, что находит свое отражение в переводе, где причастие singing выступает в личной форме глагола и означает начало действия, благодаря глаголу set, который выступает в качестве вспомогательного.

Анализируя наиболее частые случаи употребления приглагольного причастия, можно прийти к заключению, что причастие I в комплексном сочетании с глаголом в личной форме может иметь разные значения.

Рассмотрим случаи употребления причастия I и их перевод:

1. Одновременность (синхронность) действия, которая передается причастием, с действием, выраженным глаголом в основной форме:

He did not answer, reading on (SC, 323).

Действия answer, reading on являются одновременными, но причастие reading не является обстоятельством образа действия. Об этом можно судить, исходя из контекста предложения. Таким образом, причастие I является обстоятельством сопутствующих явлений и оно переведено соответствующим образом глаголом в личной форме.

2. Случаи выражения предшествования действия, выраженного неличной формой глагола, действию, выражаемому личной формой глагола-сказуемого.

Предшествование может выражаться как через перфектную, так и через неперфектную форму причастия; в последнем случае на помощь приходит знание ситуации, а английский причастный оборот находит свое выражении в русском деепричастии (признаком того, что неличная форма глагола выражает именно предшествование действию основного глагола и ничто иное, является «одноразовость» действия, передаваемого причастием, и тот факт, что действие, выраженное глаголом в личной форме, может осуществиться лишь после того, как произойдет действие, выраженное неличной формой):

James alone was left by the bedside; glancing stealthily round, to see that he was not observed (FS, 117).

Джемс один остался у постели; бросив по сторонам беглый взгляд и убедившись, что никто за ним не наблюдает…(СОФ, 109)

В данном случае причастие glancing также переведено на русский язык деепричастием совершенного вида. Глагол to glance не является длительным, и поэтому его невозможно перевести на русский язык деепричастием несовершенного вида.

Причастие I может выражать признак, качественную характеристику действия, выраженного глаголом-сказуемым, т.е. может быть обстоятельством образа действия. Однако при некоторых глаголах оно не является таковым. Проанализируем примеры:

And as Soames stood looking at her, the sensation… went stealing through him (FS, 127).

В сочетании went stealing глагол went заменен при переводе глаголом «овладеть», а причастие I переведено обстоятельством образа действия, выраженного наречием, т.е. была использована конверсия.

3. Причастие I в сочетании с глаголами движения come, enter, go и другими образует специфический для английского языка тип сказуемого, отсутствующий в русском, в котором глаголы в личной форме выполняют грамматическую предикативную функцию подобно глаголам-связкам, а содержательная информация о признаке-действии субъекта целиком передается причастием [4].

Проанализируем, к примеру, сочетание came running в следующем предложении:

Her tall, full figure lost its majesty and became very human as she came running over to Soames (FS, 291).

Ее высокая, полная фигура сразу утратила свою величавость, и когда она подбежала к Сомсу, в ней появилось что-то человечное (СОФ, 301).

В данном предложении оба элемента составного глагольного сказуемого переданы одним русским глаголом «вбежала» («подбежала»), т.е. был применен прием стяжения.

На основе приведенных выше примеров представляется возможным вкратце охарактеризовать основные способы перевода предложений с приглагольными причастными оборотами. Вследствие того, что причастие I во многих аспектах выступает функциональным аналогом русского деепричастия, при переводе с английского языка на русский это функциональное соответствие позволяет достичь высокого уровня эквивалентности:

Taking my hat from the chandelier, I followed (GG, 30).

Схватив свою шляпу с канделябра, я вышел вслед за ним (ВГ, 32).

Однако причастие настоящего времени далеко не всегда передается деепричастием, зачастую оно может быть передано глаголом в личной форме:

And this girl stood there, holding out her hand, holding out her hand! (FS, 226).

И вот эта девушка стоит перед ней и протягивает руку – протягивает руку! (CОФ, 212).

He hurried on with his shaving, cutting his chin twice (FS, 110).

Если в первом примере мы видим одновременность действия «стоит и протягивает», то во втором перед нами обстоятельство сопутствующих явлений «заторопился и поэтому порезал».

Таким образом, представляется возможным показать наиболее типичные способы перевода приглагольного причастия. В большинстве случаев подход к переводу каждого предложения бывает индивидуальным, и для компенсации тех или иных потерь, обусловленных грамматическими расхождениями в системах двух языков (английского и русского), приходится обращаться к трансформациям, которые носят лексический характер. Так, например, довольно часто используются лексические дополнения («поспешно»), особенно в случаях использования приема компрессии. Приглагольное причастие также может переводиться на русский язык причастием, деепричастием или же становиться личной формой глагола, а также переводиться путем лексического «стяжения» или наречием.

В процессе перевода при выборе наиболее адекватного варианта необходимо учитывать не только внешние индикаторы (лексические и грамматические), но и вероятность субтекстовой импликации, влияние контекста, особенности описываемой ситуации, возможные экспрессивно-стилистические функции обстоятельства в тексте, а также правила словоупотребления и стилистической сочетаемости языка перевода.

1.Левицкая Т.Р. Теория и практика перевода с английского языка на русский. - М.: Литература на иностранных языках, 1963.-263с.

2. Комиссаров В.Н. Современное переводоведение. – М.: ЭТС, 1999. – 190 с.

3. Шаламов Ю.В. Аналитические конструкции в системе английского глагола. – Ижевск: Изд-во Удмуртского университета, 1994. – 76 с.

4. Шаламов Ю.В. Очерки по типологии грамматических категорий имени существительного и глагола русского и английского языков. - Ижевск, 1987. - 126 с.

Список источников примеров

FS – Galsworthy J. The Forsyth Saga. – M., 1980. – 523p.

GG – F.Scott Fitzgerald. The Great Gatsby. – M.: Jupiter-Inter, 2003. - 159p.

SC – Dreiser T. Sister Carry. – M., 1976. – 489p.

ВГ – Фицджеральд Ф.С. Великий Гэтсби (пер. Е. Калашниковой). – М.: Советский писатель, 1992. – 112 с.

СК – Драйзер Т. Сестра Керри (пер. М.Волосова). – М., 1985. – 450 с.

СОФ – Голсуорси Дж. Сага о Форсайтах (пер. М.Лорие). – М., 1985. – 859 с.

Э.Ф.Ишбердин,

д-р филол. наук , проф.,

Башгосуниверситет, г. Уфа
О ДЕСЯТИЧНЫХ ЧИСЛИТЕЛЬНЫХ В ТЮРКСКИХ ЯЗЫКАХ
Числительные первого десятка в тюркских языках имеют одинаковую морфемную стуктуру, которую в общетюркской форме можно представить в следующем виде: бир «один», ики~эки «два», үч « три», төрт «четыре», бяш «пять», алты «шесть», йети «семь», секиз «восемь», тоҡуз «девять», он «десять». В конкретных тюркских языках они различаются в основном только звуковым составом, который оформился в соответствии с закономерными историческими изменениями их фонетической структуры. Так, числительное тоҡуз «девять» в башкирском языке выступает в форме туғыҙ (сужение о в у в первом слоге слова; чередование ҡ~ғ между двумя гласными; стяжение у-ы, во втором слоге невозможно употребление огубленных гласных в последующих слогах; исторический переход з в ҙ); в чувашском – тăхăр [тъғър] (редуцированное произношение гласных звуков, чередование х~ғ между двумя гласными, исторических переход з в р, явление ротацизма); в турецком – докуз (озвончение т в начале слова; переход ҡ в к) и т.д. Данный факт свидетельствует о том, что числительные первого десятка полностью оформились еще в пратюркский период, а в дальнейшем претерпевали изменения лишь согласно фонетическим процессам, происходящим в конкретном тюркском языке.

Несколько по-иному выступают в этом отношении названия десятков, которые в современных тюркских языках представлены в двух типах. Первый тип в чистом виде отражается в тувинском языке, в котором в составе всех названий десятков присутствуют простые числа первого десятка и название числа десять – он: шикон «двадцать», үчон «тридцать», төртон «сорок», бежон «пятьдесят», алтон «шестьдесят», читон «семьдесять», сексон «восемьдесять», тоҡсон «девяносто». Подобное образование десятков наблюдается в языках тофаларов и желтых уйгуров. Такая система счета в якутском и алтайском языках начинается с числительного 40, в хакасском и шорском языках – с числительного 60. Второй тип образования названий десятков представлен в большинстве тюркских языков. По этому типу числительные 20, 30, 40, 50, 60, 70 в своем составе не имеют названия десятка (он ) и выглядят в общетюркском варианте в следующим образом: йигирми «двадцать», отуз «тридцать», ҡырҡ «сорок», элли(г) «пятьдесят», алтмыш «шестьдесят», йетмиш «семьдесят». Числительные сексен (баш. һикһән) «восемьдесят» и тоҡсан (баш. туҡһан) «девяносто» в своем составе имеют преобразованные (измененные) названия единиц первого десятка и слова он «десять»: секиз он>секисон>сексен; тоҡуз он>тоҡусон>тоҡсан. Наиболее прозрачно эти числительные функционируют в чувашском языке: ҫăхăрвунна «восемьдесят», тăхăрвунна «девяносто», которые образованы от ҫăхăр [ с'ағър] «восемь»+вунна «десять» и тăхăр [ тъғър] «девять»+вунна.

Таким образом, в названиях десятков для всех современных тюркских языков общими по способу образования являются только числительные 80 и 90. Возникает естественный вопрос: какой из этих двух типов названий десятков является первичным. Б.А. Серебренников предпочтение отдает второму типу образования десятков и по-своему реконструирует числительные йиғирбә «двадцать», алтпыл «шестьдесят», йәтпил «семьдесят», отмечая, что «в ряде тюркских языков, по-видимому, позднее образовалась новая система обозначения десятков, имея в виду второй тип обозначения десятков»[1].

Сохранение во всех тюркских языках способа образования десятков по первичному типу (сексен, тоҡсан), а также логическая естественность их структуры дают возможность предположить, что первый тип образования десятков возник еще в пратюркском языке, а названия десятков по-видимому, появились позднее, хотя этот способ образования десятков получил более широкое распространение.

1.Серебренников Б.А., Гаджиева Н.З. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков.- М.: Наука, 1986, С. 126.

ГЕРМЕНЕВТИЧЕСКАЯ МЕТОДОЛОГИЯ

В ПИСЬМЕННОМ ДИСКУРСЕ
Классическая, филологическая и философская герменевтики традиционно объясняли проблему толкования и понимания письменных текстов и, прежде всего, литературных, сакральных, юридических. Письменный дискурс имеет специфическую структуру коммуникации, и герменевтика выработала сначала методику его исследования, а в XX в. и общую методологию понимания. Современная герменевтика выделяет разницу между устным и письменным дискурсами, что обусловлено разными возможностями достижения понимания и преодоления непонимания разных видов дискурса.

Так, М.М. Бахтин обосновывает принцип специфических типов высказываний в соответствии с тематическим содержанием, стилем, композиционным построением и называет сферы общения речевыми жанрами. Особо подчеркивается разнородность и многообразие устных и письменных речевых жанров, сюда же относятся и короткие реплики обыденного разговора, и деловые документы, и научные выступления, и все литературные жанры. В связи с этим Бахтин делит все речевые жанры на первичные (простые) и вторичные (сложные). К вторичным речевым жанрам он относит романы, драмы, научные исследования. В контексте данной работы литературная герменевтика - как форма рефлексии на тексты художественной литературы и форма письменной коммуникации - может быть причислена к вторичным, сложным речевым жанрам. В процессе формирования и функционирования они захватывают и используют речевые произведения бытового общения, которые, в свою очередь, трансформируются сообразно новому предназначению и форме бытия.

Бахтин также отмечает, что различие между первичными и вторичными жанрами велико и принципиально, и поэтому раскрывает природу высказывания. Нельзя не согласиться с Бахтиным в том, что жанры соответствуют сферам человеческой деятельности и общения, специфическим условиям данной сферы, чему соответствуют стили. Определенная функция и определенные для каждой сферы условия речевого общения порождают определенные жанры речи и устойчивые типы высказываний.

Далее отмечается тенденция диалогизации вторичных жанров, ослабление их монологической природы и стремление к превращению письменной формы коммуникации в подобие устного разговора, где реципиент становится партнером-собеседником. В данном аспекте вырисовываются очевидное прогерменевтическое мышление Бахтина и тенденция анализа языка в коммуникативном свете. Язык нуждается только в говорящем и в предмете его речи, при этом, как отмечает Бахтин, слушающий занимает активную ответную позицию и становится говорящим. В ситуации письменной коммуникации, когда нет прямого и сиюминутного ответа, имеет место ответное понимание замедленного действия: рано или поздно услышанное и активно понятое откликнется в последующей речи или/и поведении слышавшего. Жанры сложного культурного общения в большинстве случаев рассчитаны именно на такое активно ответное понимание замедленного действия. Все, о чем здесь говорится, относится также к соответствующим изменениям и дополнениям к письменной и читаемой речи» [1].

Тема высказывания обретает законченность и смысловую оформленность в пределах определенного авторского замысла, что обусловливает выбор жанровой формы, и все высказывания строятся по законам выбранного речевого жанра. Высказывание связано c предшествующими и с последующими звеньями речевого общения. Бахтин отмечает обращенность или адресованность любого высказывания, т.е. ориентированность высказывания на реципиента и на ответное понимание.

Главная мысль концепции адресата у Бахтина отражает тенденцию каждой литературной эпохи выработать представления своего адресата или формы обращения к читателям. Вторичные жанры сложного культурного общения изобретают различные формы непосредственного общения, вследствие чего возникают условные персонажи авторов, рассказчиков и адресатов. Но, подчеркивает Бахтин, литературное произведение вторичного жанра остается единым реальным высказыванием одного реального автора.

В письменном дискурсе благодаря зафиксированному знаку текст может иметь бесчисленное количество пространственно-временных обращений к адресату. Письменный дискурс характеризуется как нечто видимое и осязаемое и не нацелен на немедленный ответ, но устремлен на множество контекстов будущего, и все они отделены временем и расстоянием от того поля, в котором текст был написан. То, что написано, в отличие от того, что было сказано, можно сразу определить по факту материализации. Сказанное подтверждается свидетелями, а письменный документ способен сам за себя сказать. У Гадамера сказано: «...письмо обладает поразительно высокой аутентичностью. Требование письменной фиксации возникает при желании удостовериться в сказанном. Написанному больше доверяют. Но для этого должна существовать сама возможность с помощью слов в застывшей форме письменного текста целиком сохранить смысл сказанного так, чтобы посредством текста сказанное могло вновь зазвучать «здесь» (dа!)»[2; 132].

При встрече текста с читателем говорит не только авторское сознание, но и письменно зафиксированное прошлое, присутствующая в тексте традиция. Поскольку отсутствует непосредственная и немедленная отнесенность к получателю, текст может занимать срединное положение между отправителем и множеством получателей и представлять собой обширный диалог, в котором текст функционирует как пропонент, а читатель как оппонент. Поскольку в письменной коммуникации ролями не меняются, при диалоге с текстом трудно получить исчерпывающую информацию о подлинном намерении автора во время акта написания, потому что перед глазами читателя присутствует только текст. Автор письменного текста не может ожидать ответа, а лишь того, что называется реакцией читателей и социальным действием по отношению к своим современникам в письменном дискурсе, а также по отношению к будущему открытому контексту.

Seebohm Th.M. von., изучая значение письменного дискурса для герменевтики, пришел к выводу, что нет необходимости знать историческую биографию автора и иметь психологические предположения. Современная герменевтика заостряет внимание на коммуникативной модели письменного дискурса, и смысл извлекается через коммуникацию с текстом.

Читая письменный текст, можно двигаться в обе стороны, мы можем вернуться назад, и с этой точки зрения письменная коммуникация обратима. Сиюминутность высказывания имеет и положительные, и отрицательные моменты. Положительны сила воздействия на собеседника и возможность передавать дополнительные коннотации и оттенки смысла. Отрицательно то, что бытие высказывания настолько скоротечно, что в следующую секунду растворяется в общей стихии разговора.

В связи с неограниченными темпоральными возможностями текста Seebohm Th.M. von. выдвигает идею временной последовательности текстов по отношению друг к другу, и это связано с живой традицией. Читатель обладает определенным количеством знаний и узнает о прошлом из текстов, поэтому письмо и чтение выражают общую структуру, в которой тексты соединяются с живой традицией. Если Т1 - оригинал, Т2 - критика или комментарий, то Т3 относится сначала с Т2, далее Т4 относится к Т3, но не к тексту Т2. Иначе говоря, все тексты находятся во временной последовательности по отношению друг к другу. Seebohm Th.M. von это объясняет самой природой знака, поскольку письменный знак конструирует для нас коммуникативный мир, который переходит из одной пространственно-временной сферы в другую. Текст может быть прочитан разными интерпретаторами. Многие тексты относятся к другим также, как он сам относится к ним. Можно обозначить горизонт прошлого для каждого текста, эксплицитно и имплицитно упоминая в тексте об этом.

В письменном дискурсе может произойти непонимание, тогда пропонент не может дать сигнал неправильного понимания, часто текст в живой традиции представляет пространственно-временное поле, к которому нет доступа другому поколению. Невнимательный читатель может не понять текст и не осознать возможностей письменной коммуникации. Текст как форма сообщения может быть прочитан заново, он может подтверждать или опровергать гипотезу. Специфика темпоральности в письменной коммуникации ведет к известной свободе толкования авторской позиции.

В письменном дискурсе имеются в наличии только визуальные знаки. Письмо и чтение являются видами коммуникативной деятельности. Внутренняя структура письменного текста относится к дискурсу автора, а чтение и интерпретация - к дискурсу читателя [3].

Герменевтика заостряет внимание на способности письменных знаков растворяться в процессе чтения. Текст выступает посредником или фазой в исполнении акта коммуникации, и наступает момент, когда письменная природа текста отступает на задний план и остается только стихия разговора с внутренним содержанием. Здесь важна не сколько читабельность текста, сколько способность его захватить силой художественной и коммуникативной энергии всех тех, кто приобщается к смыслу.

Понимание возможно благодаря забывчивости формальных элементов, из которых первично состоит текст. И если текст совсем непонятен, то возникает вопрос по поводу слов и их семантических значений. Независимо от устной или письменной природы текста понимание остается зависимым от коммуникативных условий. Если возникает необходимость, то возвращаются к словам текста, к следам памяти, к тому, что в реальной речи растворяется в событии диалога.

Проблема непонимания может быть разрешена при помощи интерпретации. Понимание более нацелено на интенциональное целое дискурса, а объяснение - на аналитическую структуру текста. Именно текст литературного произведения дает возможность полного развития диалектики объяснения и понимания, где интерпретация не рассматривается как второстепенная процедура. Сначала возникает элементарное понимание, затем герменевтическое, и интерпретация занимает промежуточное положение между этими двумя стадиями понимания. Это связано с семантической автономией вербального значения, оно часто не совпадает с тем, что задумал автор. Письменный текст функционирует в процессе коммуникации с читателем не так, как это происходит в устной коммуникации. Текст молчит и вступает в асимметричные отношения с читателем, где читатель часто не просто воспроизводит значения, но и привносит свое видение. Догадка дает ключ к объяснению, далее строится вербальное значение, и интерпретация идет по кругу. Виртуальный горизонт интерпретации должен быть открыт в самом написании текста.

В письменном дискурсе большое значение имеет вопрошание, характеризующееся своими особенностями. Многое зависит от предварительных знаний и правильного горизонта вопрошания. Вопрос к тексту зависит от способности перенестись в прошлое, поставить себя на место другого. Эффективность вопрошания и художественной коммуникации зависит от исторического сознания интерпретатора, которое способно переносится в исторические горизонты, захватывая исторические глубины самосознания и имея в виду свое собственное настоящее. Разговор с текстом требует особого мастерства и особой психологической подготовки. В зависимости от желания и от степени вдумчивости можно извлечь разное количество информации.

Язык в письменном дискурсе функционирует отличительно от устного. Язык в герменевтике саморефлексивен, выполняет метакоммуникативную функцию и дает возможность выразить и наше отношение к понятому. Иерархия слово – высказывание - речевой акт в разговорной речи может быть представлена в письменной форме как слово - предложение - абзац. Разговорная речь проще, высказывания короче и часто неполные. Мы можем говорить о разных возможностях устной и письменной речи. Гадамер говорит: «Любая речь действительно обладает способностью постоянно обращаться как к образу, так и к мысли. Обычная человеческая речь, однако, приобретает свойственную ей разумную определенность и однозначность по причине жизненной связи, с которой она оказывается сращена благодаря ситуации и адресату. Таким образом, слово, произнесенное в связи с конкретным действием, не замкнуто в себе, оно вообще «не замкнуто», а является переходным моментом к содержанию сказанного. Ничего не меняет и письменная фиксация подобной речи, хотя в этом случае задача понимания изъятого из контекста связана со специфическими герменевтическими трудностями. В отличие от обыденной речи, поэтическая речь, равно как и философская, напротив, обладает способностью замыкаться на себя и, материализуясь в отвлеченном «тексте», быть тем не менее высказываемой как бы автономно, «собственной властью» [2; 117].

Письменная художественная коммуникация в литературной герменевтике обладает рядом особенностей, потому что имеет дело с метафорическими значениями художественного текста. Герменевтические категории, объясняющие условия понимания в художественной коммуникации, функционируют в научном контексте.

Источником здесь будет текст литературного произведения, а высокохудожественное слово доносит смысл не на уровне элементарного понимания, а поднимает герменевтический процесс на самый высокий уровень функционирования эстетических категорий. Целью такой коммуникации является познание себя, постижение мира в новых образах в сочетании с научно обоснованными целями и задачами.

На этапе аппликации читатель может идентифицировать себя с литературным героем, может надеть маску идентичности, и это вызывает глубокую рефлексию над жизненными и нравственными проблемами. Художественная герменевтическая коммуникация на этапе применения предполагает качественные изменения. Тем самым обогащается эстетический опыт, и от общения с высоким искусством реципиент получает эстетическое удовольствие, духовное очищение в форме катарсиса.

В контексте герменевтических исследований для письменного дискурса необходимо описать особенности коммуникации с наличием третьего лица-интерпретатора в перформативной установке. Присутствие медиатора придает любому дискурсу обоснованность и целенаправленный характер. В данном случае осуществляется разновидность социальной деятельности - межличностная повседневная коммуникация со своим целеполаганием, мотивами, смыслом и ценностными установками. Как и в случае с письменным дискурсом литературной герменевтики, повседневная коммуникация в перформативной установке имеет дело с развернутой интерсубъективной системой значений и может быть названа также интерпретативной деятельностью.

Если в литературной герменевтике интерпретатор должен профессионально владеть герменевтическим методом, интерпретатор-герменевт занят скорее ценностно-ориентационной деятельностью ввиду социальной значимости приобретения эстетического опыта для нравственного состояния читателей. Интерпретатор осуществляет бытие-для-себя как бытие-для-другого, и поэтому нужна тщательная рефлексия над предрассудками, контекстом исследования, мотивами и ценностями.

В соответствии с целями, задачами и ценностными установками осуществляется и интерпретация. П. Рикер проводит границу между наивной или примитивной и критической или литературоведческой интерпретациями [4]. Художественный текст говорит о глубинном смысле бытия, о возможных путях ориентации в этом сложном мире. Поверхностная интерпретация соответствует мотивам каждодневного бытия и обосновывает необходимость здравого смысла обыденного общения между людьми. Глубинная интерпретация была и будет областью высшего профессионального мастерства, потому что литературный текст актуализируется по-разному и нужна герменевтическая интерпретация, выходящая за рамки семантического содержания. Художественный мир сложен и многолик, художественная форма многообразна.

Герменевтик коммуникации учит, что любая встреча с текстом, с собеседником, с другим миром не может быть окончательной и полностью завершенной, как не может быть закрытым в себе слово, художественное или разговорное. Много раз повторяющееся обращение к произведениям искусства несет обновленный взгляд и оставляет открытым этот бесконечный и вечно актуальный диалог.
Литература

1.Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. – М., 1986. – С. 247.

2. 
   Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. – М., 1991.
   
3. 
   Русская литература (II пол. XIX – XX вв.): Учеб.-метод. пособие / Сост. Э.П. Леонтьев, О.В. Павленко. – Барнаул, 2006.– С. 115-125
   
4. 
   Рикер П. Конфликт интерпретаций: Очерки о герменевтике. – М., 1995.
   

в тексте и речи

Между тем, антонимия в области лексических единиц и фразеологическая антонимия имеют свои особенности:

1) семантическая противопоставленность антонимичных фразеологических единиц (ФЕ) не носит такого универсального характера регулярности, как у лексических единиц, и ассоциативно, как правило, не поддерживается; в связи с этим фразеологические антонимы очень редко употребляются в одном контексте;

2) фразеологическая антонимия распространена не так широко, как лексическая, причем охватывает в основном глагольные и адвербиальные фразеологизмы, в то время как лексическая характерна не только для глаголов и наречий, но и для существительных и прилагательных;

3) антонимо-синонимические связи ФЕ и лексических единиц качественно не различаются, однако заметно расходятся в способах проявления, реализации: набор моделей подобных отношений в лексике гораздо богаче и разнообразнее, чем во фразеологии [2];

4) фразеологические и лексические антонимы имеют разную структурную организацию; антонимичность ФЕ во многом зависит от их исходной структурно-грамматической формы, а для лексических антонимов это несущественно.

Однако, несмотря на различия, лексические и фразеологические антонимы не изолированные области, а, напротив, взаимодополняющие друг друга и функционирующие в языке одновременно и нераздельно.

Синонимичные слова и фразеологизмы, вступающие в антонимические отношения с другими словами и фразеологизмами, имеют существенные различия в оттенках значений (сравним, далеко ‘находящийся на большом расстоянии’ и близко ‘находящийся на небольшом расстоянии’, но за тридевять земель ‘находящийся на очень большом расстоянии’ и рукой подать ‘находящийся на очень небольшом расстоянии’ – здесь латентная сема ‘очень’) [1]. Экспрессивность больше характерна для фразеологических антонимов. Сравним: дружеский – враждебный и водой не разольешь ‘очень дружны, в тесной дружбе; неразлучны, всегда вместе’ – как кошка с собакой ‘в постоянной ссоре, вражде’, данные оппозиции имеют стилистические и семантические различия.

Рассмотрим контексты, содержащие фразеологические антонимы (ФА).

Они не надолго входили в его жизнь, но так же легко и выходили, не оставив следа (Б.Полевой). В приведенном примере фразеологические антонимы имеют одинаковую структурную организацию и общий компонент жизнь, который не повторяется в узком контексте. Противопоставленность оборотов создается за счет векторных антонимов, последние имеют противоположные приставки в- и вы-.

Тогда слово для внеочередного заявление попросил сам пострадавший. Председатель трибунала поморщился, но все же слово ему предоставил (С. Сартакоев). В данном случае антонимы также имеют одинаковую структурную организацию, однако общий компонент слово повторяется. Компоненты попросил и предоставил являются конверсивами.

Приведем примеры, в которых ФЕ одинаковой структурной организации содержат антонимичные предлоги, местоимения.

Антонимичные обороты приводятся в узком контексте и широком, в первом соответственно общий компонент не повторяется, так как фразеологизмы расположены контактно, а в двух последующих повторяется, поскольку идиомы размещены дистантно, то есть употреблены в разных предложениях или в составе частей сложного предложения.

Вызывают интерес ФА, которые не содержат лексических антонимов, однако компоненты в составе оборотов антонимизируются в результате частого образного противопоставления, к которому прибегают говорящие с целью использовать особые коннотативные свойства слов.

Но вдоль Невы стоят дома, где я – в одном из них – родился, где набирался я ума и где, теряя ум, влюбился (О. Шестинский).

Худел он в это время, ну прямо не по дням, а по часам, а уж доктор сказал, что не жилец на белом свете (И.Бунин).

– Я хоть фельдшер, … но я обществу служу не на словах, а на деле (Г.Успенский).

Сложность антонимических отношений фразеологизмов обусловлена особенностью семантической структуры устойчивых выражений, которая представляет собой соотношение его целостного обобщенно-переносного значения с мотивирующим или немотивирующим это значение фразеологическим образом, а также образным противопоставлением.

В нижеприведенных примерах антонимичность создается за счет противоположных значений фразеологизмов.

Наряду с оппозициями «слово – слово», «фразеологизм – фразеологизм», в узком контексте гораздо чаще употребляется антонимическая парадигма, содержащая фразеологизм и слово. Например: «За переездом километра три проскочили быстро и опять потащились черепашьим шагом» (К. Симонов).

Противопоставление ФЕ и слова А.М. Чепасова называет внешней антонимией. По словам исследователя, «внешние антонимические отношения фразеологизмов характеризуются наличием одного смыслового (логического) основания, синтаксическая сочетаемость у них тождественная, а лексико-семантическая – близкая» [3].

Уходил (Михайло) пасмурный, с тяжелым сердцем, а назад идет веселый (Гарин-Михайловский).

– Ты только смотри, храни секрет,– сказал он.

– Я не проболтаюсь никогда! – пообещал счастливый Ленька (С.Баруздин).

По высоте этого звона догадываешься, набирает ли дождь силу или стихает (К.Паустовский).

Первый снег всегда и радовал его и наводил тоску (Л.Мамин-Сибиряк).

Е.Н. Миллер отмечает: «Говорящий (пишущий) использует отдельные слова или фразеологические сочетания в зависимости от культуры речи своей и того, к кому он обращается, в зависимости от уровня владения языком, эстетических вкусов и т.п., при этом его мало беспокоит, что ему «попадает на язык», – лексический антоним или фразеологический, противопоставленный фразеологическому [1].

Антитеза создается и за счет антонимичной оппозиции «фразеологизм – нефразеологическое сочетание». Употребление данной оппозиции обусловлено тем, что, во-первых, говорящий использует наиболее приемлемые для данной речевой ситуации номинативные единицы, в том числе антонимы; во-вторых, в языке есть слова, имеющие противоположные значения, для которых нет отдельных слов с антизначением, и потому в качестве семантических антиподов выступают нефразеологические сочетания слов. Например:

Прототипы бывают терпимыми и понятливыми, но, бывает, лезут в бутылку (Г.Горышин).

Быть самонадеянным все-таки лучше, чем жить чужим умом (С.Сартакоев).

Принимать близко к сердцу радости и горести Отечества способен лишь тот, кто не может пройти равнодушно мимо радостей и горестей отдельного человека (В.Сухомлинский).

Наряду с антонимией лексических и фразеологических единиц, противоположность, а точнее противопоставленность, встречается в фонетической и грамматической системах языка. Однако в кругу номинативных единиц исследование природы антонимии имеет наибольшее значение, потому что эти единицы передают содержательную сторону речи и, при этом, носят открытый характер.

1. 
   Миллер Е.Н. Природа лексической и фразеологической антонимии. – Саратов, 1990. – С. 123.
   
2. 
   Сидоренко М.И. Парадигматические отношения фразеологических единиц в современном русском языке: Дисс. … д-ра филол. наук.– Череповец, 1985. – С. 362 - 363.
   
3. 
   Челябинская фразеологическая школа (итоги и осмысление пути) / Научн. ред. А.М. Чепасова. – Челябинск, 2002. – С.61 - 62.