Ббк 3. (5 Каз) д 42 Ответственный редактор

30
Почекаев Р.Ю.
ЖеСТОКОСТЬ ИЛИ ПРАВОСУДИе? 
ШТРИХИ К ПОРТРеТУ ДЖУЧИ КАК 
ГОСУДАРСТВеННОГО ДеЯТеЛЯ И ПРАВИТеЛЯ
Brutality or justice?
Strokes to the portrait of Jochi as a state actor and ruler
Abstract
Scholars today pay more and more attention to founder and first ruler 
of the Jochi Ulus, but focus on several aspects of his biography (problems 
of birth, participation in military campaigns of Genghis Khan, conflicts with 
father and brothers). They don’t characterize Jochi as a statesman and ruler. 
Author of the article basing on medieval sources attempts to analyze some 
situations when Jochi had to choose between cruelty and mercy and to answer 
the question as his one or another decision correlated with imperial political 
and legal realities and with his own idea of role and functions of ruler.
Қатыгездік немесе әділеттілік? мемлекеттік қайраткер мен 
билеуші ретінде Жошы бейнесіне толықтырулар
Түйін
Зерттеушілердің Жошы ұлысының (Алтын Орданың) негізін 
қалаушысы және алғашқы билеушісіне деген қызығушылығына 
қарамастан, авторлардың басым бөлігі, оны іс-жүзінде мемлекеттік 
қайраткер мен билеуші ретінде сипаттамай, тек оның өмірбаянының 
жекелеген тұстарына (шығу тегіне қатысты күмәндер, Шыңғыс хан 
жорықтарына қатысуы, әкесімен және бауырларымен дауласуы және 
т.б.) ғана зейін қояды. Мақала авторы ортағасырлық дереккөздер 
негізінде Жошыға мейірімділік пен қатыгездік арасында таңдау 
жасауға тиіс болған жағдайларға талдау жүргізіп, оның қандай да 
бір шешімдері империялық саяси-құқықтық шынайылықтарға және 
оның ұлыс билеушісінің рөлі мен функциялары жайлы дербес ой-
танымдарына қаншалықты сәйкес келгені туралы сұраққа жауап бе-
руге тырысады.
Сравнительно недавно в историографии было распростране-
но объективное утверждение о том, что личность и деятельность 

31
Джучи – старшего сына Чингис-хана и основателя государства, 
получившего в истории название «Золотая Орда», не привлека-
ли внимания исследователей. В последние годы ситуация значи-
тельно изменилась: работы, посвященные этому государственно-
му деятелю и правителю, стали появляться, причем в довольно 
значительном количестве.
Однако в большинстве таких публикаций историки уделяют 
основное внимание лишь отдельным аспектам биографии Джучи: 
сомнительные обстоятельства его появления на свет, проблемы в 
отношениях с отцом и братьями, участие в военных кампаниях 
Чингис-хана в Китае и Средней Азии, загадочные и противо-
речивые версии смерти. Лишь отдельные работы представляют 
собой попытки охарактеризовать Джучи именно как правите-
ля обширного улуса, впоследствии превратившегося в одно из 
могущественнейших государств Евразии. Так, И. Тоган рассмо-
трела осаду Хорезма, принимая во внимание статус Джучи как 
потенциального обладателя Хорезма, правда, в большей степени 
сосредоточившись на источниковедческих аспектах [1]. Р.Д. Те-
миргалиев в статье с многообещающим названием «Джучи-хан 
– правитель Дешт-и-Кипчака» представил, по сути, общий био-
графический очерк о старшем сыне Чингис-хана, уделив внима-
ние его военной деятельности, в конце констатировав, что его 
преждевременная смерть не позволила ему «развернуть полно-
ценную деятельность в качестве правителя Дешт-и-Кипчака и 
Хорезма» [2, с. 146].
Безусловно, главной проблемой в исследовании политиче-
ской биографии Джучи является малочисленность источников, 
содержащих сведения о его государственной деятельности и в 
особенности об управлении улусом, получившим его имя. Более 
того, И. Тоган совершенно справедливо отмечает, что и в имею-
щихся источниках зачастую противоречиво описываются эпизо-
ды биографии старшего сына Чингис-хана, поскольку отношение 
к нему зависело от того, при дворе потомков какого из сыновей 
основателя Монгольской империи тот или иной источник созда-
вался [1, с. 147].
Тем не менее, как представляется, имеющиеся в распоряже-
нии исследователей источники позволяют выявить определенные 

32
черты Джучи именно как государственного деятеля и правителя, 
охарактеризовать те или иные механизмы власти и управления, 
которые он практиковал, встав во главе своего улуса. В настоя-
щей статье предпринимается попытка оценить основателя Улу-
са Джучи как вершителя правосудия над своими подданными. 
А поскольку его жизнь сложилась так, что ее большую часть он 
провел в военных походах (результатом которых и стало форми-
рование его улуса), неудивительно, что большинство примеров 
его правосудия имело место во время боевых действий, что, без-
условно, не могло не сказаться на порядке суда и принимаемых 
им решениях.
Начало военной и в то же время государственной деятельно-
сти Джучи относится к 1207–1208 гг., когда Чингис-хан, вскоре 
после провозглашения Монгольской империи, поставил его во 
главе войска, отправленного в поход на «лесные народы». Имен-
но во время этого похода Джучи впервые применил тот механизм 
взаимодействия с потенциальными подданными империи, кото-
рый старался задействовать в дальнейшем при первых контактах 
с собственными потенциальными подданными на рубеже 1210–
1220-х гг.: вместо традиционной для других полководцев «де-
монстрации силы» он предпочел вступить в переговоры и убе-
дить противника мирным путем признать власть Чингис-хана. В 
результате без сражений и воинских потерь он привлек на свою 
сторону ойратов, киргизов и «лесные народы». Его действия 
имели огромное значение для только что созданного государства, 
поскольку под власть Чингис-хана впервые перешли народы за 
пределами собственно Монголии [3, с. 47–48]. Неудивительно, 
что отец похвалил начинающего полководца и государственно-
го деятеля, который «воротился, покорив без потерь людьми и 
лошадьми лесные народы» и пожаловал их в подданство [4, с. 
174–175; 5, с. 183–184]. Собственно, именно с этого времени в 
современной историографии и принято вести отчет истории Улу-
са Джучи – по крайней мере, его начального этапа [6, с. 459; 7].
Полагаем, что этот эпизод стал весьма значительным для по-
следующей деятельности Джучи, поскольку, удостоившись по-
хвалы отца, он счел, что подобный подход в отношениях с непри-
ятелем является наиболее эффективным и может способствовать 

33
тому, что путем убеждения позволит превратить врага в союзника 
и подданного. Однако последующие события стали складывать-
ся так, что старший сын Чингис-хана постоянно был вынужден 
отказываться от такого подхода и выбирать между желанием про-
слыть справедливым правителем (и, как следствие, справедли-
вым судьей) и необходимостью демонстрировать суровость заво-
евателя, особенно ярко это проявилось во время боевых действий 
в Средней Азии, которые являются эпизодом его биографии, по-
жалуй, наиболее подробно освещенным в средневековых источ-
никах. Начало боевых действий, связанное с окончательным раз-
громом племени меркитов и первым столкновением с войсками 
хорезмшаха Мухаммада II в 1216 (по другим данным – в 1218) г., 
уже впервые поставило Джучи перед таким выбором. 
Так, когда после разгрома меркитов в плен к нему попал 
Култукан-мерген, сын меркитского предводителя Токто-бэки, 
старший сын Чингис-хана, восхищенный мастерством его стрель-
бы из лука, обратился к отцу с просьбой сохранить ему жизнь. 
Полагаем, что Джучи двигало не только это восхищение: оставив 
в живых и взяв на службу сына меркитского вождя, он мог бы с 
помощью этого акта великодушия привлечь на свою сторону и 
его соплеменников, оставшихся в живых. Однако Чингис-хан от-
казал сыну, проявив, с одной стороны, следование собственным 
законам (убийство врага, оказавшего отчаянное сопротивление, 
даже если потом он был взят в плен), с другой – довольно ир-
рациональную мстительность по отношению к давним врагам – 
меркитам, которых страстно желал полностью уничтожить [8, с. 
116; 9, с. 178].
Вторая неудачная попытка закончить дело миром (хотя и без 
намерения заставить противника подчиниться власти Чингис-
хана) имела место перед битвой с хорезмшахом Мухаммедом: 
Джучи, стремясь не доводить дело до сражения, отправил к нему 
послов с сообщением, что не имеет приказа воевать с ним, и даже 
предложив поделиться добычей, доставшейся ему после разгро-
ма меркитов. Однако, как известно, хорезмшах не отреагировал 
на его мирные инициативы и сам начал битву [10, с. 48–49; 11, с. 
46–47]. Любопытно отметить, что хивинский хан-историк Абуль-
Гази (сам являвшийся потомком Джучи) по какой-то причине 
3–5626

34
считает, что Джучи стремился к битве и даже проигнорировал 
мнение своих «князей», т. е. военачальников, якобы настаивав-
ших на переговорах с хорезмшахом [12, с. 94].
Подобные ситуации в дальнейшем неоднократно возникали в 
ходе последовавшей вскоре войны Чингис-хана с хорезмшахом 
Мухаммадом: на все мирные инициативы Джучи население Сред-
ней Азии в большинстве случаев реагировало негативно. Считаем 
целесообразным сделать оговорку, что переговоры с потенциаль-
ным противником в рамках этой кампании (как и впоследствии) не 
были свойственны только Джучи: естественно, и сам Чингис-хан, 
и его сыновья и внуки, и другие полководцы нередко направляли 
послов к противникам перед сражением. Однако следует принять 
во внимание, что такие переговоры чаще всего являлись военной 
хитростью и преследовали цель либо усыпить бдительность врагов 
перед битвой, либо рассорить их между собой и затем разгромить 
поодиночке. Джучи же в своих мирных инициативах был искре-
нен – и даже не в силу своего врожденного миролюбия (о котором 
мы еще поговорим ниже), а потому, что Чингис-хан пообещал ему 
во владение Хорезм, и он стремился причинить как можно меньше 
ущерба собственным будущим владениям. 
Однако в силу разных причин попытки Джучи завершить 
дело миром завершались ничем. Так, когда он приблизился к 
присырдарьинскому городу Сыгнаку и направил туда местного 
уроженца Хасан-хаджи (или Хусейн-хаджи) в качестве парла-
ментера, предложив населению сдаться и тем самым сохранить 
сам город и жизни его жителей, они не только отказались, но и 
убили парламентера. В результате город был взят щтурмом, а все 
его население перебито: по словам персидского историка Рашид-
ад-Дина, воины Джучи, «заперев ворота прощения и снисходи-
тельности, монголы убили всех, мстя за одного человека» [9, 
с. 199; 13, р. 86–87]. Так, Джучи пришлось истребить немалое 
число своих же потенциальных подданных, поскольку, соглас-
но имперскому законодательству, убийство послов должно было 
быть сурово покарано. Кроме того, и отчаянное сопротивление 
жителей Сыгнака, приведшее к многочисленным потерям среди 
его воинов, не оставляло старшему сыну Чингис-хана выбора в 
принятии решения о судьбе населения города.

35
Зато переговоры с другим городом, Джендом, казалось, дали 
ему шанс вновь использовать дипломатический метод вместо 
военной силы. Как и в Сыгнак, в Дженд был послан парламен-
тер – Чин-Тимур из племени онгутов, который стал призывать 
местное население «воздержаться от военных действий» и в ко-
нечном счете признать власть монголов. Однако и местные жи-
тели негативно отреагировали на инициативу Джучи, едва не 
прикончив его посланца. Но Чин-Тимур, напомнив им о судьбе 
Сыгнака, сумел покинуть город невредимым. Тем не менее от-
каз подчиниться мирным путем заставил Джучи отказаться от 
намерения дать своим войскам отдых и повернуть их к Дженду. 
При приближении его войск жители заперли ворота и приготови-
лись к осаде. Однако когда войска первенца Чингис-хана пошли 
на штурм, они беспрепятственно поднялись на стены и овладели 
городом, при этом «с обеих сторон ни одному живому существу 
не было нанесено вреда ударами меча». Именно это обстоятель-
ство и позволило Джучи проявить в данном случае великодушие: 
он приказал казнить «лишь несколько человек главарей, дерзко 
разговаривавших с Чин-Тимуром». Однако последующая судьба 
самого города вызывает некоторое удивление: удерживая жите-
лей, которым сохранили жизнь, сам Дженд «предали потоку и 
разграблению» [9, с. 200; 13, р. 89–90]. 
Почему Джучи поступил так с городом, который должен 
был бы войти в его владения, а жители которого, казалось бы, 
не проявили к нему столь явной враждебности? Полагаем, что 
причин могло быть две: во-первых, жители не открыли ворота 
по требованию своего будущего правителя, во-вторых, Чингис-
хан, отправляя своих сыновей Чагатая и Угедэя на осаду Ургенча 
(столицы хорезмшаха Мухаммада), приказал первенцу привести 
к ним подкрепление из Дженда в качестве хашара, т. е. «живо-
го щита» из пленников, прикрывавшего осаждавших во время 
штурма [13, р. 124]. 
Но если при принятии решения о судьбе жителей Сыгна-
ка Джучи вряд ли колебался, то в ситуации с Джендом он уже 
мог усомниться в эффективности политики Чингис-хана по от-
ношению к будущим подданным и даже осудить ее, о чем впо-
следствии упоминали средневековые авторы. Однако, будучи сы-

36
ном и полководцем хана Монгольской империи, он был обязан 
подчиниться ему. Вместе с тем даже после суровой расправы с 
покоренными городами Джучи сумел продемонстрировать на-
мерение найти общий язык с местным населением: в частности, 
наместником Сыгнака был назначен сын убитого Хасана-хаджи 
(являвшегося, по сообщениям историков, местным уроженцем), 
а Дженда – бухарец Али-ходжа [9, с. 199, 200], т. е. представи-
тели местного населения, а не выходцы из монгольских степей 
(правда, наместником Хорезма и впоследствии джучидских вла-
дений на территории Ирана стал все же вышеупомянутый онгут 
Чин-Тимур [13, р. 482, 491]). 
Наиболее ярко проявилось противоречие между желанием 
Джучи сохранить свои будущие владения и добиться подчине-
ния противников мирным путем и воинственными намерениями 
его отца и братьев именно при осаде Ургенча, продлившейся, со-
гласно различным источникам, от четырех до семи месяцев. Как 
и перед началом военных действий в отношении других городов, 
старший сын Чингис-хана перед началом осады направил в Ур-
генч свое посольство (или даже несколько), предлагая жителям 
сдаться и признать его власть, поскольку отец отдал ему столицу 
хорезмшаха во владение, и он хотел бы сохранить его в целости. 
Ожидая ответа из города, он даже запретил своим войскам разо-
рять округу города, включая селения и поля [10, с. 132; см. так-
же: 1, с. 157–158; 6, с. 502; 11, с. 49, 52]. Обратим внимание, что 
Джувейни (создававший свою «Историю завоевателя мира» при 
дворе потомков Толуя, управлявших Ираном и находившихся в 
конфронтации с золотоордынскими потомками Джучи) ничего 
не говорит об участии его самого в осаде Ургенча, но тем не ме-
нее упоминает, что осаждавшие город Чагатай и Угедэй перед 
началом боевых действий направили к жителям послов с пред-
ложением сдачи [13, р. 125–126]. Полагаем, что это – отражение 
реальных действий Джучи, упомянутых в других источниках.
Как сообщает Шихаб ад-Дин Насави, современник и свиде-
тель событий, часть населения Ургенча склонялась к принятию 
предложения Джучи, однако в конечном счете верх взяли сто-
ронники сопротивления. Полагаем, не последнюю роль в этом 
сыграла позиция Чагатая – следующего по старшинству брата и, 

37
как следствие, главного соперника Джучи в семейной иерархии: 
строго следуя предписаниям отца и не будучи связан желанием 
сохранить в целости потенциальные владения своего старшего 
брата, он, скорее всего, изначально занял враждебную позицию 
к жителям Ургенча и всячески демонстрировал стремление не 
допустить мирного развития событий. Это противостояние двух 
старших сыновей Чингис-хана, зафиксированное в ряде источ-
ников [4, с. 187; 5, с. 226; 9, с. 216; 12, с. 106; 14, с. 19], как пред-
ставляется, отражало не только конкуренцию братьев, но и борь-
бу двух политиков в отношении покоренного населения – более 
взвешенной и дипломатичной, свойственной Джучи, и суровой и 
агрессивной, характерной для Чагатая. В результате, как извест-
но, Чингис-хан отстранил обоих старших сыновей от командо-
вания осадой Ургенча, поручив его по одним сведениям Угедэю 
[4, с. 187; 9, с. 216; 12, с. 106], по другим – Тулую [14, с. 19; см. 
также: 1, с. 166]. 
Город был взят после долгой осады и ожесточенного штурма, 
во время которого жители оказывали отчаянное сопротивление, 
сражаясь за каждый квартал. Их позиция настолько разгневала 
Джучи, что он уже даже не помышлял о каком-либо сохранении 
города и пощаде его жителей. Тот же Шихаб ад-Дин Насави, ко-
торый неоднократно приводит примеры миролюбивых инициа-
тив Джучи, сообщает, что, когда город уже почти полностью был 
взят, жители, засевшие в нескольких оставшихся кварталах, на-
правили к нему мухтасиба (городского смотрителя) Алла ад-Дина 
ал-Хаййати, который сказал старшему сыну Чингис-хана: «Мы 
уже увидели, как страшен хан, теперь настало время нам стать 
свидетелями его милосердия», видимо, надеясь, что тот попыта-
ется сохранить хотя бы часть города и его населения. На это Джу-
чи ответил: «Что страшного они увидели во мне? Ведь они сами 
губили моих воинов и затянули сражение! Это видел их грозный 
облик! А вот теперь я покажу, [каков должен быть] страх передо 
мной!» [10, с. 133]. Нетрудно увидеть, что Джучи в своем ответе 
весьма четко сформулировал причины своего будущего сурового 
решения о судьбе Ургенча и его жителей: во-первых, они не от-
реагировали на его мирную инициативу, во-вторых, сражались, 
убивая его воинов. Сама же риторика старшего сына Чингис-хана, 

38
как представляется, свидетельствует о разочаровании в исходе его 
дипломатических инициатив, что не могло его не ожесточить и за-
ставить забыть о своих миролюбивых принципах и желании со-
хранить будущие владения в как можно большей целости.
Неудивительно, что после того, как город был взят и прак-
тически полностью разрушен, население его подверглось жесто-
кой расправе – в соответствии с законами Монгольской империи. 
Большинство средневековых авторов сообщают, что сыновья 
Чингис-хана, выделив из пленников ремесленников (которых 
оказалось около ста тысяч), молодых женщин и детей, отправили 
их «на восток», т. е. в коренные владения Монгольской империи. 
Остальные же были уничтожены, причем называется совершен-
но невероятное число жертв: каждый из монгольских воинов, ко-
торых было пятьдесят тысяч, умертвил по двадцать четыре плен-
ника [9, с. 216–217; см. также: 6, с. 503]. Таким образом, общая 
цифра убитых достигает 1 млн. 200 тыс. человек, что, конечно 
же, является преувеличением. Тем не менее в факте массовой 
расправы сомневаться не приходится.
Наиболее оригинальные сведения об осаде Ургенча и ее по-
следствиях содержатся в труде еще одного современника – персо-
язычного автора Джузджани, который не был свидетелем описы-
ваемых им событий, однако привел весьма характерный рассказ 
о них. Его пассаж был исследован А.Г. Юрченко, с любезного 
разрешения которого мы приводим полностью проведенный им 
анализ:
«Осман ибн Сирадж-ад-дин ал-Джузджани бежал от монго-
лов в Индию в 1226 г., т. е. спустя пять лет после падения Ур-
генча. В Дели он занимал должность главного казия. Свое со-
чинение «Насировы разряды» шестидесятилетний Джузджани 
написал в 1259–1260 гг., тогда же, когда молодой Джувайни соби-
рал материалы для «Истории завоевателя мира». В свое время до 
слуха Джузджани дошли подробности расправы над женщина-
ми Хорезма. Эти сведения признаются трудно объяснимыми [15,
с. 271] и характеризуются как «гнусное зрелище» [16, с. 153].
Вот что пишет Джузджани: «Войско монголов прибыло к во-
ротам Хорезма и начался бой. В продолжение 4 месяцев жители 
Хорезма сражались с ними и отражали неверных, которые, на-

39
конец, взяли город, предали весь народ мученической смерти и 
разрушили все строения, за исключением двух мест: 1) Кушк-
и-Ахчека и 2) гробницы султана Мухаммеда Текеша. Некоторые 
рассказывают, что когда город Хорезм взяли и народ из города 
вывели в степь, то он [Туши] приказал отделить женщин от муж-
чин и удержать всех тех женщин, которые им [монголам] понра-
вятся, остальным же сказать, чтобы они составили два отряда, 
раздеть их догола и расставить вокруг них тюрков-монголов с 
обнаженными мечами. Затем он сказал обоим отрядам: «В вашем 
городе хорошо дерутся на кулаках, так приказывается женщинам 
обоих отрядов вступить между собою в кулачный бой». Те му-
сульманские женщины с таким позором дрались между собою 
на кулаках и часть дня избивали друг друга. Наконец [монголы] 
накинулись на них с мечами и всех умертвили – да будет доволен 
ими [убитыми женщинами] Бог» [17, с. 14].
Перед нами картина сексуальных бесчинств. Что побудило 
монголов устроить кровавую оргию? «Гнусное зрелище» на са-
мом деле является инвариантом праздника хаоса. Город, не под-
чинившийся сразу воле завоевателей, город, выбравший войну, 
а не капитуляцию, вверг себя в хаос, который и был доведен 
монголами до предела, до крайних форм. Битва за город закон-
чилась эксцессом, оргией мужской силы, призванной развязать 
и подхлестнуть космические силы. Возврат к порядку лежал че-
рез разгул. Бедствия войны приобрели театрализованную форму 
мировой катастрофы. Мужскую сторону праздника представляли 
воины-монголы, женскую – хорезмийки. 
Наготе женщин соответствовало обнажение мечей у мужчин: 
фаллическая символика меча общеизвестна (ограничусь одним 
примером из трактата Омара Хайяма: «Меч есть хранитель цар-
ства и надзиратель за народом. Без него не устанавливается ни 
одно царство, так как только при помощи меча можно охранить 
законы правления. Первым металлом, добытым в руднике, было 
железо, так как оно было важнейшим веществом для людей. Пер-
вым человеком, сделавшим из него оружие, был Джамшид. Вся-
кое оружие великолепно и необходимо, но нет ничего более не-
обходимого и более великолепного, чем меч, так как он похож на 
огонь по своему блеску и содержит два элемента. Прозорливые 

40
люди говорят, что мир без железа похож на молодого человека 
без детородного члена, не способного к продолжению рода» [18, 
с. 278]).
Однако вместо соперничества мужского и женского был раз-
вернут аномальный сценарий женской битвы (как пародия на 
участие хорезмских женщин в защите своего города), а затем 
последовало их массовое умерщвление. Война сняла все запре-
ты. Участники действа превратились в инфернальные существа, 
и открылись врата бездны, с позиции монголов, без остатка по-
глотившей источник хаоса. Эксцесс был возвратом к условиям 
мифического прошлого и в конечном счете призван был преодо-
леть крах порядка, вызванного войной, что обернулось посяга-
тельством на самые святые и нерушимые законы. Это поистине 
кощунство, хуже которого не бывает.
К такому объяснению меня натолкнуло чтение книги Р. Кай-
уа «Человек и сакральное», который в главе «Функция разгула» 
пишет: «Если охранительный, но подверженный ветшанию по-
рядок основан на мере и различии, то возрождающий беспоря-
док предполагает неумеренность и смешение. В Китае во всех 
проявлениях публичной и частной жизни мужской и женский 
пол разделены плотным барьером запретов. Мужчина и женщи-
на трудятся порознь и занимаются разным делом. Более того, 
ничто принадлежащее одному полу не должно соприкасаться с 
тем, что относится к другому. Однако на праздниках, на жертво-
приношениях, при ритуальных трудах, при выплавке металлов 
– всегда, когда требуется что-то сотворить, мужчина и женщина 
обязательно должны действовать совместно. «Сотрудничество 
двух полов было тем более эффективно, – пишет М. Гране, – что 
в обычное время оно кощунственно и предназначено лишь для 
моментов сакральных». Так, зимние праздники заканчивались 
оргией, в ходе которой мужчины и женщины сражались между 
собой и срывали друг с друга одежду. Скорее всего, их целью 
было не столько обнажиться, сколько надеть на себя завоеванное 
одеяние» [19, с. 237].
«Смена одежды» идеально согласуется с оргаистической 
практикой. Значение ритуальной оргии, по мнению М. Элиаде, 
в том, что в подобных ситуациях на приниженном уровне доби-

41
вались того же «всеединства» добра и зла, того же слияния свя-
щенного и профанного, полного совпадения противоположно-
стей, преодоления условия человеческого существования через 
возвращение к неопределенности, к аморфному состоянию [20, 
с. 316]. Путь с совершенству, к цельности Космоса предполагал 
достижение некоего состояния андрогинности, слияния мужско-
го и женского.
Битва за Город (сакральный центр династии хорезмшахов) 
развернулась на двух уровнях: физическом и метафизическом. 
Сценарий военных игр слился со сценарием мифического об-
новления пространства и времени. Мистерия хаоса как праздник 
неумеренности превратилась в праздник смерти, где убийство 
было осуществлено в самых кощунственных формах. Вместо 
восстановления порядка произошло нечто невообразимое: муж-
ская энергия войны истребила женское начало как конкурирую-
щую силу. Вместо слияния противоположностей — однополое 
царство. Если инициатива расправы действительно исходила от 
Джучи, стоит ли удивляться, что после разгрома города он серьез-
но заболел, и через несколько лет умер загадочным образом?»
Суждения и вывод А. Г. Юрченко изложены со свойственной 
ему некоторой экстравагантностью, однако в целом соответству-
ют ранее приведенным наблюдениям: Джучи в очередной раз 
стал перед выбором в определении судьбы враждебных местных 
жителей, которых рассматривал как своих потенциальных под-
данных. С одной стороны, он не желал напрасного кровопро-
лития, с другой – не мог оставить без наказания врагов, не от-
реагировавших на мирные инициативы и оказавших отчаянное 
сопротивление, приведшее к многочисленным потерям среди его 
собственных воинов. В соответствии с нормами и принципами 
права Монгольской империи они считались преступниками и 
были наказаны с традиционной для того времени жестокостью. 
Поэтому подобные действия Джучи вряд ли могут свидетель-
ствовать «о некоторых патологиях в характере Джучи» [см.: 21, 
с. 245].
Нежелание жителей городов Хорезма покоряться Джучи и его 
войскам, казалось бы, можно было объяснить существенными 
различиями между тюрко-монгольскими войсками завоевателей 

42
и оседлым населением Средней Азии. Однако не будем забывать, 
что значительную часть войск державы хорезмшахов составляли 
кочевники-кипчаки. Они же оказали Джучи сопротивление и по-
сле того, как он завершил свое участие в хорезмской кампании 
Чингис-хана: согласно как восточным, так и западным источни-
кам, при его дальнейшем продвижении на запад кипчакские пле-
мена объединились и оказали Джучи ожесточенное сопротивле-
ние [12, с. 124; 17, с. 14; 22, с. 108–109; 23, с. 367, 371, 431, 437; 
см. также: 3, с. 50]. В очередной раз ему не удалось завершить 
дело миром и пришлось сурово расправиться со своими потенци-
альными подданными, не пожелавшими покориться. 
Конечно же, не следует идеализировать старшего сына 
Чингис-хана и приписывать ему мягкость и гуманизм в отноше-
нии врагов: все-таки, он был сыном своего времени и предста-
вителем своего степного общества, в глазах которого мягкость 
могла быть истолкована как слабость [ср.: 2, с. 148]. Вместе 
с тем как правитель он был заинтересован в том, чтобы стать 
правителем не только обширного, но и густонаселенного и бла-
гоустроенного улуса и к тому же имел опыт подчинения вра-
гов без кровопролития, который, как он надеялся, будет иметь 
продолжение и в рамках этого похода. Однако, как мы имели 
возможность убедиться, население Средней Азии и Дешт-и- 
Кипчака слишком негативно отнеслось к мирным инициативам 
основателя Улуса Джучи, что и заставило его, отказавшись от 
дипломатии, действовать методами «узаконенной жестокости», 
широко распространенной и весьма эффективной в условиях 
боевых действий Средневековья [24]. Тем не менее его мирные 
инициативы остались в памяти современников и даже более 
поздних авторов. Так, армянский принц – историк Гетум (Гай-
тон) в своем сочинении «Цветник историй краев Востока», со-
ставленном в 1307 г. во Франции, отмечает, что при завоевании 
среднеазиатских владений Джучи «без какого-либо противо-
стояния установил здесь свои шатры и стал владеть теми земля-
ми в мире и благоденствии» [25, с. 213]. Несмотря на то что это 
сообщение не соответствовало действительности (да и вообще, 
указанное сочинении изобилует многочисленными фактически-
ми ошибками), нельзя не обратить внимания, что и этот автор, 

43
столь далекий от описываемых им реалий, отметил миролюбие 
политики Джучи. 
Таким образом, некоторые сведения источников позволяют 
сделать вывод, что Джучи гораздо чаще, чем его отец, братья и 
другие современники, старался добиваться цели мирными сред-
ствами и вообще демонстрировал куда меньшую воинственность. 
Это нашло отражение не только в вышеописанных конкретных 
случаях, но и в высказывания старшего сына Чингис-хана, либо 
действительно имевших место, либо приписываемых ему. Так, 
согласно «Сокровенному сказанию», во время небезызвестной 
ссоры, в ходе которой Чагатай прилюдно назвал Джучи «наслед-
ником меркитского плена», тот в ответ обвинило его в том, что 
он превосходит всех «одной лишь свирепостью» [4, с. 183–185], 
тем самым давая понять, что сам предпочитает иные методы вза-
имодействия и с подданными, и с врагами. В более позднем мон-
гольском историческом сочинении «Алтан Тобчи» Джучи при-
писывается следующий ответ на вопрос Чингис-хана о том, что 
есть лучшее наслаждение: «По моему разумению, самое лучшее 
наслаждение состоит в том, чтобы стремиться умножить свои 
многочисленные табуны, чтобы они тучнели, чтобы установить 
на становище дворцовую юрту и пировать в ней и веселиться» [5, 
с. 208]. Наконец, согласно вышеупомянутому Джузджани, после 
покорения Хорезма Джучи сурово осудил политику своего отца, 
проявленную во время среднеазиатской кампании: «Чингиз-
хан сошел с ума, что губит столько народа и разрушает столько 
царств» [17, с. 14].
Вполне возможно, что последнее высказывание является пре-
увеличением (как и описанная Джузджани «мистерия хаоса» по-
сле взятия Ургенча), тем не менее нельзя исключать, что Джучи 
мог себе позволить некоторую несдержанность в оценках своего 
отца, тем более что и Чингис-хану приписывается фраза, кото-
рую он якобы произнес, будучи выведенным из себя своеволием 
первенца: «Я его казню, не видать ему милости» [26, с. 79]. 
Вряд ли следует принимать всерьез подобные высказывания, 
учитывая, насколько основатель Монгольской империи выделял 
своего старшего сына. Джучи не только первым получил улус по-
сле покорения «лесных народов», но и стал обладателем самых 

44
обширных владений при разделе Чингис-ханом владений между 
сыновьями и родичами после завоевания Хорезма. В.В. Трепав-
лов совершенно обоснованно рассматривает Джучи как офици-
ального соправителя отца в отношении «западных улусов», хотя 
позволим себе не согласиться с тем, что его первенец уже при 
жизни мог носить титул их «старшего хана». На это указывает 
упоминание Джучи в источниках под разными титулами: Джу-
вейни именует его «улус-иди» (правитель улуса) [13, р. 86], Луб-
сан Данзан – «наместником» или «даругачи кипчаков [5, с. 229, 
230; см. также: 3, с. 54], составители «Юань ши» – циньваном 
запада» [27, с. 221].
Особенности политической позиции Джучи не были секре-
том для Чингис-хана и его других сыновей. Это подтверждается, 
в частности, тем, что в перерывах между своим военными кам-
паниями основатель Монгольской империи поручал первенцу не 
какие-либо военные миссии, а организацию охоты – об этом со-
общают, в частности, Джувейни и Рашид ад-Дин, Абуль-Гази [12, 
с. 124, 125; 13, р. 40; см. также: 6, с. 452, 522].
Напряженность в отношениях Джучи с отцом, выражавшая-
ся, в частности, в уклонении первенца Чингис-хана от участия в 
курултаях и прочих мероприятиях и постоянном пребывании в 
своих новых владениях на последнем этапе жизни, упоминаемые 
в ряде тенденциозных источников и базирующихся на них иссле-
дованиях [17, с. 14; 26, с. 78–79; см. также: 2, с. 142–143; 6, с. 525, 
531; 28, с. 35], опровергаются сообщениями других средневеко-
вых исторических сочинений. Так, Джувейни сообщает, что, ког-
да Чингис-хан завершил свою хорезмскую кампанию и призвал 
к себе сыновей, Джучи, пребывавший в Дешт-и-Кипчаке, немед-
ленно откликнулся и прибыл к отцу [13, р. 139–140]. Абуль-Гази 
также упоминает, что вскоре после покорения Дешт-и-Кипчака 
он прибыл к отцу, пригнав в дар сорок тысяч лошадей [12, с. 125; 
см. также: 3, с. 54–55]. Опровергаются источниками и неприяз-
ненные отношения с братьями. Так, Гетум (Гайтон) описывает, 
как Чагатай, потеряв немало людей на пути в Малую Индию, 
добрался до владений Джучи, который «из сочувствия к своему 
брату, из земель, которые он ранее приобрел, щедро предоставил 

жүктеу/скачать 7.81 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: