Бетти: счастливое пробуждение\

Никакого выражения ясности и покоя у меня не было, когда я вернулась домой после лечения. Я должна была бороться ежедневно и ежечасно, чтобы добиться устой­чивости. Мы все должны это делать. И это можно сде­лать.

Очень трудно человеку, зависимому от химических ве­ществ, поверить, что существует жизнь без них. Любой из тех, кто пытался бросить пить или принимать нарко­тики хоть один день или даже несколько часов и в ре­зультате бился в ознобе с искаженным лицом или стра­дал от чувства надвигающегося судного часа, конечно, думает, что ни за что не сможет этого сделать.

Вы можете это сделать. Но вам будет легче, если вы будете при этом не одни.

Катерина Анна Портер в эссе, которое она написала еще в 1951 году, говорит о роскоши общения «между муж­чиной и женщиной, которые являются нежными любовни­ками, верными друзьями и хорошими родителями. Они принадлежат друг другу и своим детям, а их дети принад­лежат им. Их связывают кровные узы и могут связывать до самого конца».

Пышно написанная, но в сущности простая вещь. При­надлежать кому-то — это необходимость для большинства из нас, обыкновенных людей. И при выздоровлении вы снова начинаете принадлежать кому-то, вы вырываетесь из изоляции, в которой жили со своим зельем и для него, и сое­диняетесь со всем миром.

Но вы должны понимать, что принадлежать кому-то не означает находиться в его собственности. Вот мои дети.

Они свободны. Теперь я не пытаюсь контролировать своих детей. У них своя жизнь, и, чем они занимаются, это их дело. Я пытаюсь не вмешиваться до тех пор, пока меня не просят. Я их вырастила и отпустила. И чем больше вы дадите им свободы, тем больше вы любите их просто за то, что они есть, и тем больше они любят вас за то, что вы просто есть.

Интересно, что в аудитории были сотни женщин, кото­рые смотрели на маму в поисках надежды и мужества. Я знаю это, потому что получил тогда массу записок, а за­тем было много писем и телефонных звонков. Многие из этих женщин прошли лечение по поводу рака или алкого­лизма, и они пришли послушать ее. А я сидел в первом ря­ду и, когда она начала говорить, испытал такое эмоцио­нальное потрясение, которого я не переживал со времени ее принудительного обследования.

Я смотрел на женщину, которая была моей матерью, и думал про себя: восемь — десять лет тому назад она ни за что не могла бы сделать то, что она делает сейчас.

А то, что она делала, было сугубо личным выражением ощущения исцеления, которое постепенно вовлекает тело, мозг и душу. Она считала, что ей помогал Бог. Она рассказывала о своем паломничестве, о своей борьбе, о том, как опустилась совсем на дно и встретилась лицом к лицу со смертью и как милостью Божьей вырвалась к свету. И это не только медицинское или физическое превращение в связи с тем, что она не принимает алкоголь и наркотики и чувствует себя лучше, а это духовное и эмоциональное перерождение. Она снова способна лю­бить себя, способна любить свою семью, способна духов­но переживать любовь Бога и быть полезной себе и ему.

Это был такой мощный призыв. Мне это представля­лось совершенным циклом излечения. Она, бывшая боль­ная, говорила теперь здесь слова огромной надежды и му­жества многим другим людям, которые стремились выздо­роветь изо всех сил.

Стив Форд: Я не могу представить себе нашу семью, если бы мы этого не сделали. Было бы ужасно, если бы нам пришлось вернуться к прошлому, зная, как все заме­чательно теперь. Не может быть семьи, если один человек потерян. Все равно как нельзя провести игру, если не хва­тает игрока. Не получится. Наверное, все же мы могли бы так и остаться в неведении всю оставшуюся жизнь, но что-то заставило нас захотеть изменений, а потом уже мамина сила воли вытащила нас из омута.

Она никогда не была плохим человеком. Она всегда хо­тела быть хорошей матерью, но, я думаю, бывали периоды, когда выпивка заслоняла все. Иногда она была не способ­на действовать как мыслящее существо, и мы, дети, поль­зовались этим, чтобы избежать наказания за свои мелкие шалости.

Кто-то спросил меня, виню ли я каким-то образом сво­его отца. Нет, не виню. Когда он встретил маму, он был типичным американским парнем, футболистом с юридиче­ским образованием, выпускником привилегированного университета, моряком, статным, красивым, проходящим в Конгресс. Полный порядок! Кому бы не хотелось выйти за него замуж? Об этом можно было только мечтать. Но папа один из тех парней, главная черта которых ответ­ственность. Каждый ощутил на себе это его качество, на него можно полностью положиться. Он никогда, начав де­ло, не бросает его и считает, что все другие люди должны поступать так же.

После женитьбы папа предполагал быть на государ­ственной службе, и, я думаю, он ожидал, что мама будет поднимать и вести семью и все будет прекрасно на многие долгие годы.

Но когда папа стал лидером Палаты представите­лей, а у мамы начали развиваться неприятности с выпив­кой и лекарствами, дело осложнилось. Папа не оглядывал­ся назад. Он упорно шел вперед. Ему надо было работать, и он был уверен, что и она делает свое дело как пола­гается.

У папы было ограниченное видение, он двигался в сво­ем направлении, а мама оказалась вне поля его зрения, не потому, что он не любил ее, а потому, что он не понимал ее.

Он был не из той команды, которая подбирает людей, отставших на марше. Он упорно шел вперед, она спотыка­лась, и самое удивительное, что в конце концов он вернул­ся и спас ее. Он довольно медленно продвигался в своем перевоспитании, прежде чем обнаружил суть проблемы. Мама очень многое сделала сама, но если бы папа не раз­вернулся, не пошел назад и не спас ее... Каждый принял посильное участие в этом деле, но для меня это — восхи­тительная история любви моих родителей. Не только мои дети любили меня больше после моего выздоровления — мой муж и я никогда еще не были так близки друг другу. Парадоксально то, что именно теперь мы часто бывали в разлуке. Ему всегда приходилось много ездить. Теперь мы оба часто ездили. На 37-й годовщине нашей свадьбы мы завтракали вместе первый раз за неде­лю, и я сказала: «Ну, может быть, это и хорошо, что у нас все время смена декораций. По крайней мере, в такой об­становке у нас нет времени для смены действующих лиц».

Джерри гораздо деятельнее многих более молодых людей. Он может поиграть в гольф, затем вернуться домой, пообедать, слетать в Нью-Йорк, произнести там речь, поприсутствовать на банкете, вернуться самолетом назад и полететь в Техас в точно назначенное время следующим утром, чтобы принять участие в заседании правления (когда мы поженились, он никогда не считал, что сон имеет какое-то значение, полагая, что 5 часов сна — это просто глупая потеря времени). Иногда я го­ворю ему: «Я не могу угнаться за тобой, дорогой. Ты должен сменить меня на новую модель». А он отвечает: «Я не хочу новой модели, я счастлив с тобой». Я не знаю, если вам перевалило за шестьдесят восемь, можно ли считать вас за двух по тридцать четыре? Это было бы неплохо.

Мы стали теперь больше уважать друг друга. Я не воз­ражаю против его командировок, потому что он с понима­нием относится к моим, и когда мы дома, оба готовы вы­тянуть ноги и ни один не тянет другого пойти куда-нибудь потанцевать. Иногда расписания поездок играют с нами шутки. Однажды мы оба были в Колумбусе, штат Огайо, в один и тот же день, но жили в разных отелях, потому что были от разных ведомств. Нужно было звонить по телефо­ну, чтобы сказать, как мы скучаем друг без друга. Он всег­да звонил мне каждый день, с самого первого момента на­шей встречи. Он очень внимательный человек. Но по мере прогрессирования моего выздоровления он тоже прогрес­сировал. Я уже писала, что в первые дни нашего знаком­ства он никогда не говорил, что любит меня. Он был слиш­ком законником, таким запрограммированным и способ­ным. Я должна была понять своим сердцем, как он любит, потому что слов не было. Он был амбициозен, напорист, хотел добиться успеха для своей семьи. Я все еще разду­мываю иногда, считает ли он, что добился успеха,— он не был никогда сладкоречивым. Теперь я поражаюсь, как он научился выражать свои чувства. Звонит мне с края света:

«Спал шесть часов. Чувствую себя прекрасно. Собираюсь на заседание правления и еще хочу сказать тебе, что я те­бя люблю и скучаю».

Я часто признаю это после того, как кто-нибудь на банкете поднимается и начинает приветствовать меня цве­тистыми фразами. Я отвечаю: «Глубоко благодарен за ваши великодушные слова. Мне нужна моральная под­держка. Особенно нужна после церемонии представления меня магистром, проведенной в Южной Калифорнии две недели тому назад. Но прежде чем я расскажу, как он представлял меня, позвольте мне сделать маленький экс­курс в прошлое».

Потом я рассказываю о шумных приветствиях Бетти публикой, о нашем втором сыне — Джеке — комментаторе телевидения и подающем надежды политическом деятеле в районе Сан-Диего, о нашем третьем сыне — Стиве — звез­де оперы «Юность и неугомонность». В этот момент обыч­но какая-нибудь молоденькая девушка из аудитории начи­нает хихикать. Потом я говорю: «Ну, после этого экскурса позвольте мне продолжить рассказ, как этот человек пред­ставлял меня. Он поднялся и сказал: «С большим удо­вольствием я представляю вам мужа Бетти Форд, отца Джека Форда и папу Стива Форда». Так что сегодня я от всего сердца благодарю вас за моральную поддержку».

Если говорить серьезно, Бетти всегда была талантлива. Но открытие Центра всколыхнуло ее особенные способно­сти, которые были скрыты. Она не только достала боль­шую часть денег — она ведущий председатель правления директоров. Я дразню ее за это. Говорю ей, что ревную, потому что она проводит там так много времени, что я чув­ствую себя заброшенным.

Но нужно понять, что Центр, от самой идеи его созда­ния до успешного функционирования, постоянно дает ей огромное удовлетворение. Особенно когда она видит, как люди приходят совершенно разбитые, а через несколько недель покидают Центр полностью обновленными, здоро­выми, энергичными, с вновь открытым будущим.

Бетти очень изменилась. Теперь когда она обращается к аудитории, она уверена, что ее личная судьба интересна людям. Она стала более четко и убедительно говорить. Она всегда хорошо говорила, но теперь, если она рассказывала о своем выздоровлении или о проблеме алкоголизма, она становилась профессиональным оратором и под большим впечатлением оставался каждый, включая меня.

Она чрезвычайно разумный партнер в повседневной жизни. Когда я говорю: «Мы должны сделать то-то или то-то», она обязательно хочет знать почему, задает уйму вопросов. И это более равноправные отношения, чем обычно бывают в семье.

Как-то меня спросили, не устаю ли я от разговоров Бетти об алкоголизме. Я ответил: нет, нисколько. Я думаю, это полезно для людей и полезно для нее.

У нее огромная аудитория в стране. Еду ли я в Теннес­си или в Таллагас, ко мне подходят женщины и говорят: «Я бы, конечно, хотела видеть здесь Бетти. Где она?» И я должен называть им Соленое озеро или Мидленд, Техас или что-то еще, где она бывает.

По мере ее выздоровления я сам становился здоровее. Через год совершенно перестал употреблять алкоголь. По­нял, что, в сущности, это никогда не доставляло мне удо­вольствия. Это просто вредная социальная привычка.

Для меня бросить пить было относительно легко. Я не хотел пить один, стремился немного сбросить вес, не осо­бенно-то любил вино и понимал, как это благотворно для нее. Мне было бы гораздо тяжелее бросить курить трубку.

Трубка не беда. Действительная его слабость — слад­кое. Когда он пытался сбросить вес, он говорил: «Я отка­жусь от мартини скорее, чем от мороженого». Это вам не разговоры алкоголика! Мы никогда не отказывались дер­жать в доме вино, как это делают некоторые люди. Но мы отказались держать в доме различные лекарства, потому что любое лекарство, влияющее на настроение, или нарко­тик были для меня более соблазнительными, чем алкоголь. Если у меня сильно болела шея, спина или суставы, я бы не подумала пойти и выпить. Но лекарства так успокаива­ли. Я знала, они могли принести облегчение, а также чув­ство эйфории, ощущение, что ничего плохого не случится и что даже если сгорит дом, все равно все будет о'кей, по­тому что кто-то как-то все уладит.

Я знаю, что боли тоже могут быть чисто эмоциональ­ными, а лекарство есть лекарство, алкоголь так же может влиять на настроение, как и транквилизатор, но я больше боялась препаратов, боялась, что начну принимать их и втянусь. (После того как я была трезвенницей три года, Джой Круз сказал: «Ну, Бетти, может быть, я воз­вращу вам таблетки, которые мы изъяли из вашей аптечки, и дам вам взглянуть на них». А я ответила: «Хорошо, толь­ко подождите еще недолго, потому что их было так много и мне нужно пойти на рынок и нанять телегу у лавочника, чтобы вывезти их».)

Вспоминаю, когда мы начали эту книгу, моя дочь Сьюзен сказала: «Вы могли сделать целую главу о выздо­ровлении семьи». И я призадумалась над этим. Вы причи­няете боль своей семье, когда вы больны, а когда выздо­равливаете, с вами выздоравливает и семья. Если повезет, их раны исчезнут вместе с вашими. Но не всегда это про­исходит вместе. Сьюзен, сделавшая так много, чтобы по­мочь мне, не была вполне довольна матерью, которая поя­вилась после лечения.

Это все равно что наблюдать, как распускается роза. Красиво, конечно, но утомительно. У меня было ощуще­ние, что после того, как все сделано, она снова собирается властвовать. Теперь все прекрасно. Мы можем быть чест­ными друг с другом и не причинять друг другу боли. Я могу говорить ей вещи, которые никогда не могла бы сказать раньше, и они не раздражают ее, она их понимает. Ей интересно мое мнение и мнение всех членов семьи. Она обратилась к нам, к детям, когда впервые заговорили о присвоении ее имени Центру. Она спросила: «Вы хотите, чтобы Центр был назван моим именем?» Мы ответили, что здесь нет проблемы. «Но после моей смерти я хочу, чтобы один из вас всегда участвовал в правлении. А ваши дети будут ведь расти с бабушкой, чьим именем названа боль­ница для алкоголиков. Это не волнует вас? Потому что, ес­ли вам это неприятно, я не дам согласия». Мы долго об­суждали этот вопрос.

Я обратилась к семье, прежде чем дать согласие по­явиться во всех этих телевизионных шоу, когда открывался Центр. Сказала: «Я не собираюсь ничего этого делать, если вы этого не хотите, потому что я никого не хочу смущать». Дети ответили, что они гордятся моей ра­ботой. «Мы видим тебя теперь здоровой, и если это по­может другим людям и ты хочешь это сделать, ты, конеч­но, можешь это делать».

Оглядываясь теперь назад, я не думаю, что у моего мужа или у мальчиков было такое же чувство злости, как у Сьюзен. Это она спасла меня, но именно она больше всех чувствовала обиду и унижение из-за моей болезни. Всегда. Начиная с того времени, когда она была маленькой и не знала, что же со мной происходит, почему я так эмоционально взрываюсь и выхожу из равновесия. Она тогда не понимала, что я алкоголик, она думала, что я сумасшедшая, и не хотела иметь психически ненормаль­ную мать.

После замужества они с Чаком жили в Хантингтон-Бич и поселились всего в двух кварталах от Пэт Бенедикт. Пэт оказала большую помощь Сьюзен в связи с моими пробле­мами.

Мэри Белл однажды рассказала мне, что она ходила на собрание группы поддержки для семей алкоголиков. «Я могла им только сказать, что они чертовски глупы. Они мирятся с пойлом своих алкоголиков-мужей, а я бы никог­да не смирилась с этим. Все равно, сказала она, вы не мо­жете долго ловчить, постепенно ваши дети узнают, что вы потворствуете этому. И другие люди тоже, конечно, узна­ют правду, но ваши дети вынуждены жить в таких услови­ях, в то время как другие люди могут просто уйти».

Да, я ловчила со своей семьей, но я не знала другого пути — я не хотела что-то предпринимать. Я спекулирова­ла на их любви и симпатии, пытаясь избежать каких-либо действий. А потом, думаю, Сьюзен уже была сыта по горло всем этим. Семья алкоголика должна рано или поздно пре­сытиться.

Потребовалось время, чтобы я смогла понять, как я ис­пользовала свою семью. Я рассуждала, что ведь никто, кроме меня, не подвергся ни алкоголизму, ни наркомании, я никому не повредила. В те первые дни выздоровления я знала, что собрания с другими выздоравливающими алко­голиками очень важны. Я заставляла себя посещать их и постепенно начала кое-что слышать и кое-что понимать. И все же когда я слушала людей, говорящих о причинен­ной ими боли, об их злобе, упрямстве, вине, я смущалась, потому что я не могла разделить эти чувства в полной мере. Я не знала этих ощущений, у меня их не было слиш­ком долгое время.

С тех пор как я стала активно заниматься организа­цией лечения алкоголизма, я узнала, что даже на малень­ких детей — шести-, семи-, восьмилетнего возраста — влияет алкоголизм их родителей. Они стыдятся и чув­ствуют себя виноватыми, удивляются: что же они сделали такого плохого, если их родители пьют? В этом много страдания. Когда мы берем ребенка на лечение вместе с отцом или матерью, мы помогаем ему понять, что это их болезнь, а не вина.

«Анонимные алкоголики» говорят детям, что надо по­степенно учиться игнорировать родителя-алкоголика и жить своей собственной жизнью. Это суровый урок. Урок для всех, не только для детей. Мы знали людей — очень приличную пару, посещающую церковь, но жена страдала запоями. Когда у них было приглашение на важный при­ем, он звонил одной из ее подруг и говорил: «Я хочу зайти за Розой в пять часов. Мы приглашены на прием и ужин. Не можешь ли ты побыть с ней до тех пор?» Подруга про­водила с ней целый день, и все были уверены, что Роза не напьется и все будет в порядке для вечернего приема. А если Роза оставалась дома одна и, опьянев, валялась на полу, ее муж тоже знал, что делать в таких случаях. Он, бывало, придет, увидит, перешагнет через нее, посмотрит последние известия, встанет и уйдет куда-нибудь пообе­дать, а потом вернется домой. К этому времени, возможно, она немножко придет в себя и переберется в постель. Вы не можете отвечать за беспорядочность, которую вносит алкоголик в вашу жизнь.

Когда я вернулась домой из госпиталя в Лонг-Бич, вся моя семья — может быть, кроме Сьюзен,— была в востор­ге, потому что в их представлении все снова было в поряд­ке. Все они сами побывали в Лонг-Бич на отдельных эта­пах лечения, но не на специальной семейной программе. В Лонг-Бич жены, мужья, дети алкоголиков бывали, как правило, на терапии вместе со своими родственниками, но не в отдельных группах.

В Центре Бетти Форд члены семьи рассматриваются как пациенты. Вам не дадут сидеть кружком и скулить, как у себя дома, какое это позорное дело жить с та­ким человеком столько лет. У нас вы должны говорить о себе, о том, что вы чувствуете, и иногда оказывается, что, может быть, вы сами-то не совсем приятная лич­ность. Алкоголизм — заболевание семейное. Мы говорим это нашим стационарным больным, и мы говорим это их роди­телям, их детям и их супругам. Мы бы говорили это и их дядям и тетям. Для каждого очень важно знать, до какой степени болезнь поражает всех вокруг.

В течение четырех — шести недель, когда больной на­ходится на лечении в Центре, мы просим членов семьи то­же провести там пять дней. Иногда они отказываются. Один из них сказал консультанту: «Почему я должен поступать на лечение? У меня же нет вредных при­вычек».

Они правы. У членов семьи другие проблемы. Их про­блема в том, что они приспосабливаются. Они не общают­ся друг с другом или с больными, им так удобнее. И не по­нимают, что они тоже больны. Приспособленчество — это болезнь. Это привычка приспособиться к алкоголику. И обычно каждый в семье вынужден быть приспособлен­цем, чтобы тщательно прикрыться, быть чистеньким. Ваш двадцатичетырехлетний сын арестован? Вы быстро запла­тите штраф. Ваш муж напился? Вы просто не пойдете на званый обед.

Это заболевание, это семейный алкоголизм. Это все равно как если бы ваши руки были связаны. Вы не знаете, что делать, и боитесь делать что-нибудь, надеетесь, что, ес­ли ничего не будете делать, может быть, все как-то образу­ется само собой.

«Алкоголизм это все равно что слон в комнате, а мы при этом делаем вид, что не замечаем» — так описал один из консультантов приспособленчество членов семьи к алко­голику.

Почему мы делаем вид, что не замечаем? Потому что это легко. Мы способные ученики. Знаем, что если говорим прямо в лицо алкоголику о его болезни, получаем яро­стный отпор, и сразу становится очевидным — любые по­пытки напрасны.

Приспособленцы — сообщники вредных привычек. Как же еще можно назвать человека, который живет с хими­чески зависимыми людьми и только смотрит со стороны на болезнь, понимая, что эти люди не виноваты в ней, не контролируют ее и не могут ее лечить?

Мы говорим людям, которые поступают для семей­ного лечения, что они должны эмоционально освободиться. Но это может быть очень трудно, потому что человек, ко­торый любит и заботится о больном, тоже в своем роде болен. В течение пяти дней терапии не предполагается, что члены семьи пройдут такую же серьезную программу, как и стационарные больные, но они должны научиться дер­жать ситуацию в руках. И именно на этом их просят скон­центрировать свое внимание, это их программа. Им даже не разрешают проводить время со стационарными больны­ми. Они могут поприветствовать друг друга на территории, их приглашают на некоторые лекции, они смотрят те же фильмы, но им предлагается отдельно разрабатывать про­грамму их обновленной жизни.

Для алкоголика первый шаг заключается в признании того, что он сам бессилен перед алкоголем и другими ве­ществами, влияющими на настроение, а его жизнь стано­вится неуправляемой. Для членов семьи первый шаг состо­ит в том, чтобы понять и принять ощущение бессилия пе­ред вредными привычками и человеком с вредными привы­чками.

В семейной программе Центра члена семьи заставляют осознать необходимость заботы об алкоголике; способы, которые он должен использовать, чтобы влиять на челове­ка с химическими пристрастиями оскорблением, внушени­ем, молчанием, предъявлением вины, наряду с прикрытием и приспособлением.

Некоторые приспособленцы — мелодраматичные болва­ны, и, когда алкоголик начинает выздоравливать, возбуж­дающие сцены исчезают из их жизни. Они жалеют об этом. Есть люди, которые не хотят, чтобы больной попра­вился.

Многие женщины, разведясь с алкоголиком, возвраща­ются на круги своя и снова выходят замуж за другого ал­коголика. Им нравятся люди, которые, как они думают, нуждаются в их помощи.

А потом появляются дети, и они вовлекаются тоже. Они стесняются и не хотят приводить своих друзей до­мой после школы. Им стыдно, потому что мама только что отняла у папы бутылки, выругала его и тут же зво­нит на его работу и объясняет, что он не может прийти, потому что у него грипп, простуда или болят зубы.

Дети видят все эти перипетии любви и ненависти и тоже вступают в действие. Дети алкоголиков играют много ролей. Довольно часто первенец является героем. Он хороший студент, пытается все прикрыть и уладить. Следующая роль — роль козла отпущения, его плохое пове­дение привлекает внимание (он из тех, кто кончает в поли­цейском участке, ведет себя вызывающе, из школы его выгоняют, склонен к наркотикам и попыткам самоубийства). Затем бывают добрые гении, которые имеют тенденцию к повышенной активности, квазишуткам, пытаются выта­щить семью из неприятностей (и скрывают свои собствен­ные ощущения). И есть потерянные дети, которые просто прячутся у себя в комнате.

Все эти роли взяты из жизни, и все эти дети постоянно озабочены мыслями об алкоголике. Алкоголик управляет всеми, хватает каждого за грудки, испытывая его терпение, выводит семью из равновесия, заставляет всех вертеться вокруг себя, хвастает без конца, пытаясь компенсировать нанесенные разрушения.

Доктор Перш всегда чувствовал, нужно ли брать всю семью на лечение. Даже если больному не нужна помощь, это может дать что-то хорошее. Когда вы учите семью от­влекаться и не позволять алкоголику подавлять всех, вы при этом приносите благо и алкоголику. Потому что раз он уже больше не является центром всеобщего внимания, он говорит: «Ха! Что же это такое?» Он не может теперь хва­тать каждого за грудки.

Семейная программа во многих отношениях похожа на стационарную. Члены семьи пытаются в группах найти идентичные личности и научиться наилучшим образом жить рядом с алкоголиком.

Для того чтобы дать вам представление об измене­нии ощущений, которые происходят по мере работы над семейной программой, позвольте мне предложить гипо­тетическую группу, скомпонованную из больных, которых я узнала в течение своего восьмилетнего воздержания от алкоголя.

Первый больной: женщина, которая все еще не может забыть аварию, в которую она попала семь лет тому назад, и злится на мужа, потому что тогда, пьяный, он не сопровождал ее в больницу.

Второй больной: женщина, чей сын-наркоман обвиняет ее в том, что отец бросил семью.

Третий больной: молодой рок-музыкант, его отец находится у нас на стационарном лечении, но он по­нимает, что и у него есть проблема с наркотиками. «В кон­це концов, я не могу обвинять своих предков,— гово­рит он,— это мой крест, и я сам свалял дурака, и никто больше».

Четвертый больной: пожилой джентльмен, он в ужасе от некоторых выражений, которые слышит в своей группе. Он пришел из-за сына — его сын наркоман — постепенно привязался к его товарищам-больным, но «тузем­ный» язык молодежи все же шокирует его. Одна девушка как-то поднялась и сказала: «Ну, я думаю, это важно — называть вещи своими именами». Пожилой джентльмен только покачал головой. «В этой группе,— сказал он,— они не назовут лопату лопатой, они скажут: х...вый совок». При этом он густо покраснел.

Вот в таких отягощенных группах возникают внутрен­ние связи, которые мы наблюдаем и у стационарных боль­ных. Совершенно непостижимо: ведь эти люди не находят­ся вместе двадцать четыре часа в день.

В Центре Бетти Форд семейная программа так или иначе рассчитана на рабочее время — от девяти до пяти часов. Занятия начинаются после завтрака и заканчивают­ся перед обедом. Программа очень интенсивная — филь­мы, лекции, групповая терапия, а если вы хотите вернуться после ужина, то можете участвовать в собраниях и заседа­ниях «Анонимных алкоголиков». Местные жители прихо­дят из дома, а большинство иногородних останавливаются в близлежащем мотеле, который предоставляет автобус ту­да и обратно.

Большая часть процесса обучения членов семьи так же, как и стационарных больных, проходит во время пе­рерывов на отдых. Люди собираются в холле, где пред­лагаются безалкогольные напитки, кофе, фрукты и пи­рожные. Толстяки едят сдобное, а худые курят, и все рассказывают друг другу о себе, обнаруживая при этом, как много общего в их историях.

Главное, чему учат семью консультанты, это любить алкоголика, но не его поступки. Недавно очень неохотно на семейное лечение поступила одна женщина. Шесть ме­сяцев назад получил лечение ее муж, но, несмотря на его трезвость в настоящее время, она находилась в озлоблен­ном состоянии. «Он не был, понимаете ли, нежным челове­ком, когда пил,— говорит она,— и, когда мы бывали вмес­те, от него вечно пахло алкоголем. Я просто сходила с ума. Мой муж никогда не понимал меня: «Что тебе еще надо? Почему бы тебе не купить себе меховое пальто?» Я вашей программы не понимаю. Все у нас так и продо­лжалось бы, пока я не сказала своему мужу: с меня хва­тит. После этого он прошел курс лечения».

Ей объяснили, что когда она это сказала, она перестала приспосабливаться, и это поразило ее. Она никогда не слышала этого слова. В то время, когда муж был на лече­нии, она отказалась от семейной программы. «Я мирилась с его пьянством все эти годы,— говорила она.— Зачем я должна идти и обнаруживать, что это моя вина или что-нибудь в этом роде?»

Но когда она вернулась домой после курса программы, то очень изменилась: «Я узнала, что мне не нужно быть главной, я узнала, что была не одна».

Иногда накапливается очень много горечи или проис­ходит потеря интереса, и, например, из шести членов семьи только один хочет участвовать в лечении и помогать. У нас лечился летчик, у которого почти не было поддер­жки, его жена развелась с ним, но его маленький сын при­шел на программу. Ему было только шесть или восемь лет, и помню его рисунки аэропланов всех типов, потому что самолеты так много значили в жизни его отца.

В семьях достаточно мрачного юмора. Отец и мать, сын которых находился в Центре в северном холле, говорили: «На Рождество мы подарили ему сертификат в Центр Бетти Форд».

Людей, которые вообще никогда не откровенничали ни с кем, вдруг прорывало во время сеансов семейной тера­пии, и они изливали накопленную за многие годы боль. «Я ненавижу своего мужа, он пьяница, он не дает мне де­нег, он говорит, что я неряха, что моя одежда в беспоряд­ке, что я посмешище. Я ужасно зла на мою дочь, потому что она примкнула к религиозной секте и теперь моим лю­бимым внучатам не разрешают праздновать Рождество Христово».

В период семейного лечения люди перестают лишь обсуждать, заумствовать, а начинают чувствовать. Они начинают понимать, что если алкоголик разбивает машину, то нельзя сказать, что это не его вина, а дело в дереве, которое стояло посреди дороги.

Люди, прощающие алкоголиков, лгут сами себе посто­янно. Один из наших консультантов придумал такой при­мер: «Мой дядя — алкоголик. У него была татуировка, и он служил на флоте, поэтому каждый, кто является алко­голиком, должен иметь татуировку и служить на флоте. Моя тетя не была алкоголичкой, потому что у нее не было татуировки и она не служила на флоте. Она умерла в со­рок два года от алкогольного цирроза печени, но...»

Большинство членов семьи, которые поступают к нам, полагают, что они здесь для поддержки алкоголиков, мы же подчеркиваем, что они здесь для самих себя.

Другой консультант, который работал очень эффектив­но с детьми, говорит, что первый вопрос, который задают дети, о том, как они могут заставить родителей не прини­мать наркотики. Они очень стыдятся, что оставляют роди­теля-алкоголика. «Я не мог видеть его таким, поэтому ухо­дил. Я говорил, что у меня свидание, даже если это свида­ние было с моей собакой»,— сказал в группе один мальчик и разрыдался, потому что его папа умер и было уже по­здно что-то исправить.

Благословенны те семьи, которые помогают вовремя исправить положение.

Я помню, как Майк и Гейл во время моего принуди­тельного обследования говорили, что они хотят, чтобы бабушка их детей была здорова. У меня тогда не было внуков, теперь у меня их пять. У Сьюзен и Чака две де­вочки, у Майка и Гейл — три. Я приехала на Восток на крестины Ганны Гейл в феврале 1986 года, и мы с Джерри провели пару дней с Майком, Гейл, Сарой, Ребеккой и новым младенцем. И мне пришлось укладывать в постель шестилетнюю Сару. Ее приучили засыпать с песенкой и молитвой, поэтому, когда я спела ей «Христос любит ме­ня», она спросила: «А где молитва?»— «Хорошо,— ответи­ла я.— Обычно я читаю молитву Господу. Позволь мне на­учить тебя этой молитве». Когда я дошла до «прости нам наши прегрешения», она спросила: «Бабушка, что такое пре­грешения?» Пауза. Десять минут я пыталась придумать, как объяснить шестилетнему существу, что такое прегреше­ния. «Это когда ты поступаешь нечестно по отношению к своим друзьям или одноклассникам и оскорбляешь их чувства,— сказала я.— Потому что тогда ты оскорбляешь чувства Бога».

Через три недели я говорила с Майком по телефону и услышала, что Сара что-то кричит в комнате. Он ска­зал, что она требует: «Скажи бабуле, что я записала всю информацию о прегрешениях на магнитофон». Сара не со­бирается оскорблять чувства Бога. Хорошо, если ей удаст­ся избежать этого.

Мне доставляет наслаждение и роль бабушки детей Сьюзен. Я была в Вирджинии в феврале 1986 года, как раз после того, как родилась Хита — второй ребенок Вэнсов. Чак был в командировке. А какая разразилась буря! Она перешла в метель, и мы оказались в снежных зано­сах. Я не могла выехать домой, где у меня планировались выступления, потому что Вашингтонский аэропорт был закрыт.

Это было замечательное время. Мы приносили дрова, чтобы поддерживать огонь, и было так холодно, что мы с Сьюзен спали вместе. Нас было три поколения — мать, дочь, внучки — в одном доме. Я сделала фотографии трех­летней Тины, лежащей на полу и рисующей цветными мелками. Она ходила со мной в супермаркет, и я готовила еду. Делала мясной рулет, тушила и жарила цыплят. Я снова была матерью, заботящейся о своем ребенке, ре­бенке, который так мужественно позаботился обо мне. И был этот удивительный новорожденный. Сьюзен и я были счастливы, разделяя любовь и уважение друг к дру­гу. Я думала, мы осознали тогда цикл жизни.

Здоровье семьи, так называет это Сьюзен, может иметь цепную реакцию. Доброжелательность распространяется от одного к другому. И вам не требуется проходить се­мейную программу в Центре Бетти Форд. Есть много пу­тей к здоровью, иногда решения одного человека быть снова здоровым достаточно, чтобы помочь многим людям вокруг. Майк и Гейл получили первоклассный пример та­кой ситуации, когда они посетили Центр в марте 1985 года.

Это были брат и сестра, их отец — бывший алкого­лик, и, по правде, сестра тоже была алкоголичкой, и у них дома постоянно происходили ужасные сцены. Они не ожи­дали увидеть маму и направились прямо к ней, предста­вились и высказали ей свою глубокую благодарность.

«Нам просто необходимо сказать вам, как много вы и это место значат для нашей семьи»,— сказал мальчик, а девочка прервала его: «Мы прошли через ад, мой отец по­ступил сюда с последней надеждой, он лечился восемь недель, и теперь он не пьет уже год. Он вернулся домой и помог мне вступить в группу «Анонимных алкоголиков». Теперь в нашей семье так много покоя и здоровья, и мы приехали, чтобы сказать, как мы вам благодарны и как мы вас любим».

Гейл и я стояли позади, наблюдая и слушая в изумле­нии, а дети плакали. Я задыхался от волнения. Мама не знала, что сказать. Мне эта сцена позволила понять чув­ства множества людей, которые подвергаются влиянию Центра и маминого опыта. Для меня это был волнующий и поучительный момент.

Ты, роза, смертельно больна, Невидимый червь приполз к тебе ночью, Нашел твое дивное ложе, И темная, тайная страсть Разрушила счастье твое.

Вильям Блейк