Библиотека научного социализма под общей редакцией Д. Рязанова
жүктеу/скачать 2.02 Mb.
|
|
1) См. «Das nationale System der politischen Ökonomie», von Friedrich List, zweite Auflage, 1842, B. I, Cap. 9. Ср. также «Geschichte der Nationalökonomie» von Eisenhart, III Buch, 2 Kapitel. ........ 194
такой степени иначе, что Фридрих Лист устанавливает даже особый закон, по которому каждая страна может выступить на поприще борьбы на всемирном рынке, — лишь давши окрепнуть своей промышленности, путем господства на своем внутреннем рынке. По его мнению, «переход каждой нации от дикого состояния к пастушескому и от пастушеского — к земледельческому, равно как я первые шаги земледелия, лучше всего совершаются под влиянием свободной торговли». Затем «переход земледельческих народов в класс земледельческо-мануфактурно-торговых наций мог бы лишь в том случае совершиться при свободе торговли, если бы во всех нациях, призванных к развитию мануфактурной силы, один и тот же жизненный процесс совершался в одно и то же время, если бы нации не ставили друг другу никаких препятствий на пути экономического развития, если бы они не мешали успехам друг друга войной и таможенными системами. Но так как нации, достигшие превосходства в мануфактурах, торговле и мореплавании видели в этих успехах самое действительное средство для приобретения и упрочения политического влияния на другие нации, то они (т. е. передовые нации) и стремились создать такие учреждения, которые были и до сих пор остаются рассчитанными на то, чтобы обеспечить этим нациям монополию в мануфактурах и торговле и воспрепятствовать успехам отсталых народов. Совокупность этих учреждений (запрещение ввоза и пошлины на него, ограничение судоходства, премии за вывоз и т. д.) называется таможенной системой. Под «влиянием более ранних успехов других наций, таможенной системы чужих стран и войн, более отсталые нации оказываются вынужденными искать в самих себе средств для перехода от земледельческого состояния к мануфактурному; они должны ограничить торговлю с передовыми странами, — поскольку она мешает этому переходу, — посредством собственной таможенной системы. Эта последняя оказывается, поэтому, вовсе не выдумкой спекулятивных голов, как это утверждают некоторые, а естественным следствием стремления наций гарантировать прочность своего существования и прогресса или даже своего преобладающего влияния. Но это стремление может быть признано законным и разумным, лишь поскольку оно не мешает экономическому развитию обнаруживающей его нации, а, напротив, способствует ему и не противоречит более высокой цели человечества — будущей всемирной конфедерации» 1). l) «Das Nationale System» etc., S.S. 18-19. 195
Так говорил Фридрих Лист, хорошо понимавший интересы современного ему немецкого капитализма и грешивший лишь некоторою высокопарностью в определении будущих, «более высоких целей человечества», которые для буржуазии сводятся не ко «всемирной федерации», а к ожесточенной борьбе на всемирном рынке. Лист не смущался ни обвинением его взглядов в отсталости, ни указанием на невозможность для Германии приобрести сколько-нибудь счастливые шансы будущей борьбы на всемирном рынке. На первое возражение он отвечал, что он вовсе не безусловный противник свободной торговли, так как требует лишь временных для нее ограничений, и притом стоит за нее в пределах германского таможенного союза. На второе возражение он отвечал критикой самой теории рынков или, вернее, условий их завоевания. Он указывал на то обстоятельство, что отсталые страны могут и должны заключать между собою союзы для совместной борьбы против более сильных врагов, что эти отсталые страны должны озаботиться заведением собственных колоний. «Каждая промышленная нация должна стремиться к тому, чтобы вступить в непосредственный обмен со странами жаркого пояса, и если мануфактурные нации второго разряда понимают свои интересы, они должны действовать так, чтобы ни одна нация не приобретала преобладающего влияния в области колониальных владений» 1). Возможность заведения новых колоний он подтверждал указанием на то, что до сих пор еще огромное число удобных местностей жаркого пояса не утилизировано в этом отношении европейцами. В то время, когда Лист вел свою агитацию, очень многие сомневались в возможности возникновения в Германии крупной обрабатывающей промышленности. Теперь уже никто в этом не сомневается, а между тем предложенная им программа экономической политики и до сих пор не выполнена окончательно. Лишь теперь поднимается в Германии вопрос о заведении колоний. Действительность превзошла его ожидания. Для упрочения немецкой крупной промышленности достаточно было одной части его программы. Теперь не только ни один скептик не спрашивает, возможна ли крупная обрабатывающая промышленность в отечестве Листа, но г. Тихомирову «указывают», между прочим, «на Германию, где капитализм объединил рабочих» и где «частный предприниматель» имел будто бы перед собою «громадные рынки». До такой степени: забылись первые
196
трудные шаги этой страны на поприще капитализма! А много ли времени прошло с тех пор, как писал Лист? Всего полстолетия, всего в пять раз больше того периода, в течение которого русские бланкисты делают бесплодные усилия для «захвата власти». Чтó, если бы Маркс, Энгельс и их последователи, проникшись тем убеждением, что нужно брать народ, «как он есть», и что немецким коммунистам сороковых годов нужно было, по картинному выражению г. Тихомирова, «еще только хлопотать о создании класса, во имя которого они хотели действовать», если бы Маркс и Энгельс, говорю я, махнули рукой на «Запад» и решили, что «исходным пунктом» социальной революции в Германии должен быть «захват власти» силами тогдашнего «Союза коммунистов»? Чтó если бы они направили к этой цели всю свою деятельность? Далеко ли была бы теперь немецкая социал-демократия? А ведь вопрос о таком «захвате власти» вовсе не представляет собою исключительной черты русского движения. Он поднимался даже в «Союзе коммунистов» и вызвал разделение его на две фракции: Маркса-Энгельса, с одной стороны, и Виллиха-Шаппера — с другой. История этого разделения так поучительна, что не мешает рассказать ее читателям. «Со времени поражения революции 1848—1849 года, партия пролетариата на континенте лишилась всего, чем обладала она в течение этой короткой эпохи: свободы прессы, снова и права ассоциаций, т. е. легальных средств организации партии. После 1849 года, как и перед 1848, перед пролетариатом был только один путь, — путь тайных союзов... Одна часть таких тайных союзов имела своею непосредственною целью ниспровержение существующей государственной власти. Это было уместно во Франции, где пролетариат был побежден буржуазией и где нападение на существующее правительство было равносильно нападению на буржуазию». Другая часть этих тайных обществ действовала в таких странах, как Германия, «где и буржуазия, и пролетариат одновременно находились под гнетом полуфеодальных правительств, где, следовательно, победоносная борьба против существующей власти должна была не лишить буржуазию господства, а, напротив, передать его в ее руки или в руки так называемых средних сословий», — в таких странах передовые представители пролетариата, не отказываясь от участия в предстоящей революции, видели свода ближайшую цель не в захвате власти, а в подготовке рабочей партии будущего. Такова, между прочим, была цель «Союза коммунистов», в котором главная роль принадлежала Марксу и Энгельсу. «Союз коммунистов» был, поэтому, не 197
обществом заговорщиков, а обществом, стремившимся к тайной организации пролетариата, потому что немецкий пролетариат находился под интердиктом, был лишен огня и воды, печати, слова и ассоциаций». Само собою понятно, что такого рода деятельность, «которая имела в виду выработку не правительственной, а оппозиционной партии будущего», заключала в себе мало привлекательного для людей мало развитых и нетерпеливых, и тогда «от Союза коммунистов отделилась фракция, которая требовала если не действительных заговоров, то хоть заговорщицкой внешности и прямого союза с демократическими героями дня». Мотивы разрыва, который многими приписывался личным ссорам вождей обеих фракций, следующим образом мотивировались самими участниками этих событий. По словам Маркса, «меньшинство (фракция Виллиха и Шаппера) ставит на место критического миросозерцания — догматическое, на место материалистического — идеалистическое. Вместо действительных отношений, оно принимает свою собственную волю за главный революционный двигатель. Между тем как мы говорим рабочим: вы должны пережить еще 5, 20, 50 лет гражданской войны и народных движений, и притом не только для того, чтобы изменить существующие отношения, но также и для того, чтобы перевоспитать самих себя, стать способными к господству; меньшинство говорит наоборот: мы должны теперь же достичь господства, или нам не остается ничего делать. Между тем как мы именно немецким рабочим указываем на неразвитое состояние немецкого пролетариата, вы самым плоским образом льстите национальному чувству и сословным предрассудкам немецкого ремесленника 1), что, конечно, представляет собою гораздо более популярный прием. ...Подобно демократам, вы поставляете на место революционного развития революционные фразы» и т. д., и т. д. С своей стороны, Шаппер так формулировал свои воззрения. «Я действительно высказывал атакованное здесь воззрение, потому что я вообще держусь его с энтузиазмом. Весь вопрос заключается в том — мы ли начнем рубить головы, или их отрубят нам. Сначала вос- 1) Впрочем, едва ли даже фракция Шаппера издавала когда-нибудь воззвания, вроде известной прокламации на малорусском языке по поводу антиеврейских беспорядков, с которой редакция «Народной Воли» заявила свою полную солидарность и которая представляет собою именно самую плоскую лесть национальным предрассудкам русского народа. 198
станут рабочие во Франции, а затем и мы в Германии. Если бы это было не так, то мне действительно не оставалось бы ничего делать. Но если наши планы осуществятся, то мы можем принять меры, которые обеспечат господство пролетариата (как г. Тихомиров обещает принять меры, которые обеспечили бы России «народоправление», заметим мы в скобках). Я с фанатизмом держусь этого взгляда, центральный же комитет (фракции Маркса) хочет противного» и т. д. Этот спор происходил 15 сентября 1850 г., когда произошел окончательный разрыв между названными фракциями. Каждая из них взялась за свою работу. Виллих и Шаппер стали готовиться к захвату власти, Маркс и Энгельс продолжали подготовлять «оппозиционную партию будущего». Прошло 15 лет, и эта «партия будущего» стала грозою буржуазии всех народов и стран, взгляды авторов «Коммунистического Манифеста» были усвоены десятками тысяч рабочих. А что сделали Виллих и Шаппер? Удался ли им немедленный «захват власти»? Все знают, что нет, но не все знают, что тот же «фантастический» Шаппер очень скоро должен был убедиться в несбыточности своих планов, и даже «много лет спустя, умирающий, за день до своей смерти», не мог говорить о своих неудавшихся затеях без «едкой иронии» 1). Фракции вроде виллих-шапперовской представляют собою естественный результат неразвитости общественных отношений. Они появляются и могут иметь некоторый успех в период очень неразвитого состояния пролетариата и самых первых попыток его добиться своего освобождения. «Революционная литература, сопутствовавшая этим первым движениям пролетариата, по содержанию своему, необходимо являласъ реакционной», — как говорит «Манифест Коммунистической партии». Когда, под влиянием более развитых отношений, в передовых странах вырабатывается, наконец, серьезная социалистическая литература, то она частью подвергается более или менее своеобразным переделкам в странах, считающих свою отсталость признаком «самобытности», частью дает повод к неверным истолкованиям и реакционным практическим программам. Не только в России, но также и в Польше, и вообще на всем Востоке Европы, мы и теперь еще встречаем или можем встретить «социальных революционеров» во вкусе Виллиха и
199
Шаппера 1). Само собою разумеется, что дальнейшее развитие европейского Востока также дискредитирует их «ожидания от революции», как оно дискредитировало ожидания Виллиха-Шаппера в Германии. ГЛАВА II. Капитализм в России. 1. Внутренний рынок. Мы знаем теперь, что каждая отсталая страна может, на первое время, до переполнения внутреннего рынка, устранять «непосильную конкуренцию» своих более развитых соседей путем таможенной системы. Соображение г. Тихомирова о том, что у нас совсем почти нет рынков, теряет таким образом значительную часть своего удельного веса. Для отсталых стран вопрос может быть формулирован лишь таким образом: успеет ли — и на сколько именно успеет — западный капитализм втянуть их в свой водоворот прежде, чем уступит место высшей форме общественности? Чтобы ответить на него, нужно внимательно взвесить современное состояние каждой такой страны в отдельности. С своей стороны, мы сделаем это в следующей главе, а теперь вернемся к г. Тихомирову и посмотрим, как делает он этот анализ. Всякий, следивший за нашими общественными течениями последнего времени, знает, конечно, что именно в сторону обеспечения внутреннего рынка и направляются усилия наших «частных предпринимателей». Это стремление встречает себе поддержку как в правительственных сферах, так и в прессе, а также и в той среде, которую не признать «интеллигенцией» можно лишь на основании своеобразной терминологии г. Тихомирова. Не мало наших профессоров и ученых группируются уже под этим знаменем. Тем не менее, дело русского капитализма кажется г. Тихомирову очень трудным, «если не вовсе 1) Эти строки были написаны в то время, когда мы еще не могли выяснить себе направления «органа международной социально-революционной партии» (?) «Walka Klas». В настоящее же время, после появления трех номеров этого органа, можно с уверенностью сказать, что он поставил своею главною задачей пропаганду «теорий» во вкусе Виллиха-Шаппера. Впрочем, о свойственных такому направлению теориях нужно говорить с большою осторожностью, так как, по замечанию Маркса, «Partei Schapper-Willich hat nie auf die Ehre Anspruch gemacht eigne Idee zu besitzen. Was ihr gehört, ist das eigentümliche Miβverständniss fremder Ideen, die sie als Glaubensartikel fixiert und als Phrase sich angeeignet zu haben meint». 200
безнадежным». По его мнению, «промышленность развивается туго. Она постоянно жалуется на недостаток интеллигентных и энергичных сил». Это, конечно, до некоторой степени, справедливо; но указывает ли это обстоятельство на «безнадежность стремлений русского капитализма»? Не обусловливается ли «тугое развитие» русской промышленности влиянием современного политического гнета? Что свободные учреждения составляют необходимое условие капитализма на известной стадии его развития — это давно уже известно каждому, как в «Европе», так и в России, где еще в пятидесятых годах раздавались голоса, требовавшие свободы ради успехов промышленности. Г. Тихомиров мог бы с большою для себя пользою прочитать речь покойного И. Бабста «О некоторых условиях, способствующих умножению народного капитала», произнесенную в июне 1856 г. в торжественном собрании казанского университета. Эта речь помогла бы ему понять, каким образом тот же самый капитализм, который прячется сначала под «мантию самодержца», приходит, мало-помалу, в противоречие с интересами абсолютной монархии и начинает фрондировать, разумеется, по-своему, умеренно и аккуратно. «Трудно себе представить, до какой степени дурная администрация, отсутствие безопасности, произвольные поборы, грабительство, дурные учреждения действуют гибельно на бережливость, накопление, а вместе с тем и на умножение народного капитала, — говорит названный экономист. — Междоусобные войны, борьба политических партий, нашествия, мор, голод не могут иметь того гибельного влияния на народное богатство, как деспотическое и произвольное управление. Чего ни перенесли благословенные страны Малой Азии, каких ни испытали они переворотов, и постоянно вновь обращались в земной рай, покуда не скрутила их турецкая администрация. Что было с Францией в XVIII столетии, когда над земледельческим народонаселением тяготела безобразная система налогов и когда, вдобавок еще, под видом последних, каждый чиновник мог смело и безнаказанно грабить? Против воров и разбойников есть управа, но что же делать с органами и служителями верховной власти, считающими свое место доходным производством? Тут иссякает всякая энергия труда, всякая забота о будущем, об улучшении своего быта... капиталы, М. Г., и накопление их, тогда только исполнят настоящее свое назначение, когда открыта полная и свободная стезя для их деятельности». Напрасна г. Тихомиров ссылается на то обстоятельство, что «царствование Александра II было сплошною попыткой монархии восстановить свою прочность путем организации России под началом (?) буржуазии», как на 201
аргумент в пользу мысли о безнадежности стремлений русского капитализма. История французской абсолютной монархии, начиная с Генриха IV, была также почти «сплошною попыткой» поддержать прочность старого государственного строя путем организации Франции «под началом буржуазии». Уже на собрании Генеральных Штатов 1614 года дворянство жалуется на это в самых недвусмысленных выражениях. Мы говорили уже выше, какие заботы прилагал министр Людовика XIV к промышленному развитию Франции. В XVIII веке, накануне революции, создается целая школа экономистов, которые проповедуют солидарность интересов капитализма и абсолютной монархии, провозглашают буржуазный принцип «Laissez faire, laissez passer» и указывают в то же время на Китай, как на образец политического устройства. Монархия всеми силами старается приспособиться к новым условиям, поскольку это возможно без отказа от абсолютной власти. На самом краю своего гроба, при открытии Генеральных Штатов 1789 года, она, устами Людовика XVI, осуждая «иллюзии», обещает удовлетворить все «разумные» требования страны. Но неумолимая логика вещей показывает неожиданным, — даже для многих и многих буржуа, — образом, что самым «разумным», хотя и не всеми сознанным, требованием страны было падение абсолютизма. Политические идеалы физиократов оказались самою несбыточною утопией. И эту невозможность сочетания абсолютизма с дальнейшим развитием буржуазии понимали очень многие современники физиократов. Укажем хоть на социалиста Мабли и его «Doutes proposées aux philosophes économistes», В его время буржуазия, как класс, не задумывалась еще о «захвате» верховной политической власти в стране; но он не говорил, подобно г. Тихомирову, что «если бы она имела достаточно силы, она сделала бы это теперь». Он знал, что бывают исторические эпохи, в которые сила и политическое сознание данного класса растут с такой же быстротой, как уровень речной воды после вскрытия льда. Он знал также, что сила каждого класса есть понятие относительное, определяющееся, между прочим, степенью падения его предшественника и уровнем разбитая его наследника. При неразвитости народа, французская буржуазия являлась единственным классом, способным к господству. Абсолютизм мешал дальнейшему развитию Франции под ее руководством, и потому был осужден на погибель. Буржуазия возмутилась против того самодержавия, под «мантией» которого она доросла до «крамолы». Мабли предвидел этот исход и, несмотря на свои коммунистические идеалы, сознавал, что ближайшее будущее принадлежит буржуазии. 202
Если бы не только общественным классам, но даже философским и политическим теориям можно было отказывать в значении и будущности на том основании, что все они развиваются некоторое время под эгидой принципа, не совместного с их дальнейшим развитием, то нам пришлось бы отрицать всю человеческую культуру и «придумывать» для нее новые, менее «рискованные пути». Разве философия не зародилась в недрах и на счет теологии? «Единство, подчинение, свобода суть те три отношения, в которые постоянно становилась философия христианской эпохи к церковной теологии», — говорит Фридрих Ибервег в своей истории философии 1), и этот порядок взаимных отношений знания и веры может быть признан всеобщим законом, если мы, с своей стороны, прибавим, что «свобода» расчищает себе путь лишь посредством самой ожесточенной борьбы за существование. Каждый новый общественный или философский принцип зарождается в недрах — и потому на счет питательных соков — старого, ему противоположного. Умозаключать отсюда к «безнадежной» судьбе нового принципа значит не знать истории. Наши самобытники, действительно, знают ее очень плохо. Слушая рассуждения манчестерцев о вреде государственного вмешательства и зная в то же время, что русские капиталисты очень падки на такое вмешательство, поскольку оно выражается в покровительственном тарифе, субсидиях, гарантиях и т. п., русские доморощенные социологи заключают отсюда, что путь развития нашего капитализма диаметрально противоположен ходу развития капитализма западноевропейского: на Западе буржуазия говорит только о «невмешательстве», у нас — только о субсидиях и гарантиях. Но если бы гг. В. В. и К° не верили на слово экономистам манчестерской школы и хоть на время оторвались бы от своих «самобытных» источников, то они узнали бы, что не всегда и не везде западноевропейская буржуазия стояла за принцип невмешательства у себя дома и еще того менее стояла за него в колониях. Узнавши это, они увидели бы, что их противоположения лишаются почти всякого смысла. Известно, что коренная ошибка буржуазных экономистов манчестерской школы именно в том и заключается, что они возводят в вечные и неизменные «естественные законы» те принципы, которые имеют лишь преходящее значение. Не разделяя «ожиданий» буржуазных экономистов от будущего, многие русские самобытники убеждены, однако, в правильности их взглядов на 1) «Grundriβ der Geschichte der Philosophie». III. Th. S. 2. 203
прошлое. Они верят, что в истории Запада государственное вмешательство и правительственная поддержка никогда не были нужны западноевропейской буржуазии и ничего, кроме вреда, ей не приносили. В этом-то и состоит главный недостаток наших самобытных теорий и (программ. Г. В. В. верит на слово манчестерцам и считает лишним хоть немного ознакомиться с экономической историей Европы. Г. Тихомиров верит на слово г. В. В. и в возрастании влияния интересов русской буржуазии на экономическую политику последнего двадцатипятилетия («царствование Александра II было сплошною попыткою» и т. д.) видит главный признак слабости и мертворожденности русского капитализма. До г. В. В., сторонника абсолютизма и уже по одному тому злейшего реакционера, нам нет никакого дела. Но, признаемся, нас очень огорчает легковерие редактора революционного органа. Что интересы русской буржуазии приходят теперь в непримиримое противоречие с интересами абсолютизма — это знает всякий, следивший хоть с некоторым вниманием за ходом русской жизни в последнее десятилетие 1). Что та же самая буржуазия умеет, однако, извлекать пользу из существующего режима и потому не только поддерживает некоторые его стороны, но и целиком стоит за него в известных своих слоях — это также неудивительно. Развитие данного общественного класса есть слишком сложный процесс, чтобы по некоторым частным сторонам его можно было умозаключать обо всем его направлении. Наша буржуазия переживает теперь важную метаморфозу: у нее развились легкие, которые требуют уже чистого воздуха политического самоуправления, но в то же время у нее не атрофировались еще и жабры, с помощью которых она продолжает дышать в мутной воде разлагающегося абсолютизма. Корни ее сидят еще в почве старого режима, но верхушка ее достигла уже развития, указывающего на необходимость и неизбежность пересадки. Кулаки до сих пор продолжают обогащаться, благодаря хищническому характеру нашего государственного хозяйства; но крупные заводчики, фабриканты, торговцы и обуржуазившиеся земледельцы понимают уже, что приобретение политических прав необходимо для их благосостояния. За это нам ручаются нередкие в последнее десятилетие петиции правительству, в одной из которых наши крупные промышленники и торговцы просили
204
даже правительство не принимать никаких финансовых мер без совещания с представителями крупного капитала. Какова тенденция такой петиции? Не показывает ли она, что гибельное влияние абсолютизма самым наглядным и осязательным образом отражается на доходах торгово-промышленных компаний? Не говорит ли она нам, что система личного воздействия каждого отдельного предпринимателя на министров и министерства, — путем всякого рода «ходатайств», пожертвований «на патриотизм» и откровенных подкупов, — становится уже недостаточной и недействительной и потому стремится уступить место организованному и законному участию промышленного класса в управлении страною? С. С. Поляков и до сих пор может находить, что подкупленные им министры лучше ответственных, конституционных министров. Но конкуренты Его Превосходительства, побежденные им с помощью приношений и взяток, наверное, не разделяют его воззрений. Политический режим, выгодный для отдельных личностей, становится невыгодным для предпринимательского класса, в его целом. Представители этого класса, конечно, не выходят на улицу, не строят баррикад, не издают даже подпольных листков. Но буржуазия вообще не любит таких «рискованных» средств. Даже и в Западной Европе она лишь в самых редких случаях первая поднимала знамя восстания; большею же частью она лишь исподволь расшатывала ненавистный ей порядок и пожинала плоды побед народа, который боролся «против врагов своих врагов». Что же касается тайной политической пропаганды, то какая же она была бы буржуазия, если бы не понимала значения разделения труда? Она предоставляет вести это дело так называемой интеллигенции, не отвлекаясь сама от задач своего материального обогащения. Она знает, что ее дело «верное» и что начатая нашей интеллигенцией политическая борьба рано или поздно очистит поле для ее господства. Разве итальянская буржуазия не предоставляла революционерам таскать из печи каштаны политического освобождения и объединения, и разве не она теперь питается этими каштанами? А если революционеры «захватят власть» и сделают социальную революцию? В это она не верит, да скоро перестанут верить и сами революционеры. Скоро они все поймут, что если люди развертывают зонтики, когда идет дождь, то из этого еще не следует, что дождь может быть вызван развернутыми зонтиками; скоро они убедятся, что если «захват» политической власти есть неизбежное следствие развития рабочего, как и всякого другого класса, то отсюда еще никак нельзя заключить, что достаточно «революционерам из привилегиро- 205 ванной среды» захватить власть, чтобы сделать трудящееся население России способным к совершению социалистического переворота. Скоро все наши социалисты поймут, что служить интересам народа можно лишь, организуя и подготовляя народ к самостоятельной борьбе за эти интересы. Но для русской буржуазии как нельзя более выгодна уверенность некоторых наших революционеров в ее бессилии. Она и сама, пожалуй, готова повторять их песню. Она даже делает это при каждом удобном случае. Возьмем хоть вопрос о числе наших промышленных рабочих. По словам нашего автора, в России «на 100.000.000 населения приходится всего 800.000 рабочих, объединенных капиталом»; к тому же это относительно ничтожное число рабочих у нас... «не возрастает, а, быть может, даже (!) совсем стоит на одной цифре». Заметивши, что — «не возрастает» и значит именно «стоит на одной цифре», проследим генезис этого убеждения. 2. Число рабочих. Г. Тихомиров повторяет здесь слова г. В. В., которому принадлежит честь констатирования численного застоя нашего рабочего класса. Для В. В. все значение капитализма сводится к «объединению рабочих»; понятно, почему он употребил так много усилий для доказательства того положения, что число наших рабочих «стоит на одной цифре». Раз доказано это положение, — доказана и неспособность капитализма, хоть в каком-нибудь смысле, содействовать успехам русской культуры. Люди, знающие, что роль капитализма не ограничивается одним «объединением рабочих» — знают также, что констатируемый г. В. В. факт все еще ничего не доказывал бы, даже в том случае, если бы он был верен. Люди же, знакомые со статистикой современной России, знают, кроме того, что не верен и самый факт. В самом деле, как доказывает его г. В. В.? Из одной статьи «Вестника Европы» он «почерпнул следующую таблицу, касающуюся истории русских фабрик и заводов, не обложенных акцизом»:
206 Из этих данных г. В. В. заключает, что с 1842 года, т. е. с тех пор как Англия разрешила свободный вывоз машин, а главным образом с 1854 г. развитие русского производства начало следовать развитому им «закону», т. е. что «рядом с увеличением его (капитала) оборотов идет уменьшение числа рабочих, — производство расширяется не в ширь, а в глубь» 1). Так ли это? Не совсем. Чтобы найти «закон» развития русского производства, нужно брать во внимание все русское производство в его целом, а не отдельные его части. Почему же г. В. В. строит свой вывод лишь на данных, относящихся к «фабрикам и заводам, не обложенным акцизом»? Этого не знаем ни мы, ни, вероятно, г. Тихомиров, повторяющий чужие слова без надлежащей критики. А между тем, пока этот вопрос остается без ответа, найденный г. В. В. «закон» будет стоять лишь на одной ноге. В истории западноевропейского капитализма можно найти не мало примеров «расширения производства не вширь, а вглубь». Во Франции, по словам Мороде-Жоннеса, общая сумма стоимости продуктов шерстяного производства возросла в период времени от 1811 до 1850 гг. на 74%, количество употребляемых в нем станков увеличилось почти вдвое, число же занятых им рабочих «уменьшилось на 15.000» 2). Доказывает ли это, что число французских рабочих, начиная с 1811 года, «стоит на одной цифре» или даже уменьшается? Нисколько; убыль их в одной отрасли производства возмещается прибылью в других; в четыре десятилетия, предшествующие 1850 году, капитализм, несомненно, вовлек в свой водоворот огромную массу рабочих, хотя, конечно, не доставил им обеспеченного заработка, как в этом хотят уверить читающую публику буржуазные экономисты. Г. В. В. нужно было доказать, что подобное же явление не имело места в России, тем более, что именно с сороковых годов у нас получили быстрое развитие некоторые производства, обложенные акцизом. Сделал ли он это? Он не мог этого сделать, потому что приводимые им цифровые данные не годятся ни для каких серьезных выводов; цифры, относящиеся, например, к 1842 году, просто-напросто несоизмеримы с цифрами, относящимися ко второй половине шестидесятых годов: они собирались различными учреждениями, при помощи различных приемов, и потому имеют неодинаковую степень достоверности. До 1866 года в основании статистических исчислений лежали преиму- 1) См. «Судьбы капитализма в России», стр. 26—27. 2) «Statistique de l'industrie de la Frances», p. 34. 207
щественно сведения министерства финансов, доставляемые самими фабрикантами и большею частью очень неточные. До 1861 года заводы, обложенные акцизом, вовсе не входили в счет. И, наконец, только в 1866 году, благодаря стараниям центрального статистического комитета, получаются уже более точные цифры. Г. В. В. поступил бы осторожнее, если бы совсем не строил никаких законов на шатком основании такой «статистики». Но, не говоря уже об этом, приводимые им цифры не сходятся с данными центрального статистического комитета, т. е. единственными данными, заслуживающими хоть некоторого доверия. По сведениям этого комитета, общая цифра рабочих, занятых «мануфактурной промышленностью» в Европейской России (не считая Царства Польского и Финляндии), равнялась 829.573. По различным же группам производства она распределялась следующим образом: Рабочих.
По обработке волокн. веществ 294.866 » дерева 14.639 » животных продуктов 38.757 » минеральных продуктов 49.332 » металлов 128.058 » химических произв 13.728 » табаку 26.116 » питательных продуктов 262.026 » разных производств 3.052 1) «О чем поют эти цифры»? — спросим мы словами г. В. В. Прежде всего о том, что даже в производствах, не обложенных акцизом, число рабочих было в 1866 г. гораздо выше той цифры, которая должна была свидетельствовать в пользу его «закона». Но и эти цифры неточны, и они ниже действительности. В прибавлении к главе о мануфактурной промышленности гг. издатели «Военно-Статистического Сборника» сознаются, что «в указателе к выставке (1870 года) и в атласе Тимирязева» они «встретили много фабрик и заводов, которых не оказывалось в прежних источниках». Страницы 913—914 «Сборника», напечатанные мелким, крайне убористым шрифтом, целиком заняты перечислением таких фабрик. В этом новом списке упоминаются лишь такие предприятия, производство которых не ниже 25.000 рублей, большая же часть его говорит о фабриках, производство которых превышает 100.000 р. с. Но и атлас г. Тимирязева
208
был неполон. По заявлению г. Скальковского, основанному на словах «многих фабрикантов», помещенные в этом атласе цифры «оказываются все-таки далекими от истины», даже после поправок, сделанных в них гг. Алафузовым и Александровым 1). И это совершенно понятно. Именно с 1842 года, т. е. со времени разрешения свободного вывоза машин из Англии, многие «не обложенные акцизом отрасли нашего производства получили сильное развитие и «в ширь» и «в глубь». С этих пор, например, только и начинают развиваться наши бумагопрядильни. Этому развитию «отчасти содействовало и то, что в 1841 году... у нас была возвышена пошлина на привозную пряжу». И хотя пошлина эта была отменена в 1850 году, тем не менее успех русского бумагопрядения был уже обеспечен, собственная пряжа стала все более и более вытеснять привозную. Какой переворот произошел в нашей бумажной фабрикации в какие-нибудь сорок лет, о том можно судить из следующих цифр: В 1824—1825 гг. было привезено 74.268 п. сырца 2.400.000 » пряжи » 1844 г. » » 590.000 » сырца 600.000 » пряжи » 1867 г. » » 3.394.000 » сырца 186.804 » пряжи А что этот «переворот» вызван был расширением нашей капиталистической промышленности после 1842 г., между прочим, и «вширь», видно из того обстоятельства, что многие ткацкие, бумажные и другие фабрики датируют у нас с очень недавнего времени. «Развитие бумагопрядения отразилось и в дальнейшей обработке бумажной пряжи. Ткацкие крестьянские станки из тесных изб мало-помалу начали переходить в просторные светелки с 10 и более станами, на которых работали, кроме хозяина, и наемные люди. ...Наконец, получили совершенно новый вид белильное, красильное и набивное производство. Из домашних и ремесленных заведений по этим частям образовались на стоящие фабрики, из которых некоторые в короткое время сравнялись с заграничными» 2). В «одном из наименее промышленных уездов Московской губернии», именно Клинском, по словам г. Эрисмана, «наибольшее число существующих теперь мелких ткацких фабрик было
209
основано в конце 60-х и начале 70-х годов. Бумагопрядильня Балина и Макарова (432 рабочих обоего пола) была основана в 1840 году; самоткацкая бумажная фабрика Каулена, Капустина и Красногорова (776 чел. обоего пола) — в 1849 году; шелкоткацкая и ковровая фабрика Фландена (275 раб.) — в 1856 году; самоткацкая бумажная фабрика Кашаева (от 500 до 700 раб.) — в 1864 году. Спичечное производство получило свое начало в 1863 году устройством первого завода Захарова (на 2 его завода 90 чел.; на зав. Штрама 60). Приблизительно в то же время значительно расширилась начавшаяся уже выделка опоек устройством нескольких новых заводов в Стешине. Что касается развития фабричной промышленности в уезде в течение 70-х годов, то о ней можно судить по следующим цифрам, показывающим число тех из осмотренных нами фабрик и заводов, которые заведомо устроены после 1871 года: Ткацких фабрик 16 Отбельных и красильных заведений 3 Красильных заведений 3 Кожевенных заводов 3 Зеркальных заведений 6 Сандальная мельница 1 Бахромное заведение 1 Механический завод 1 Паточный завод 1 Картофельно-терочный завод 1 Спичечный завод 1 Химический завод 1 Сапожное заведение 1 В действительности, число фабричных заведении, основанных после 1871 года, а в особенности количество мелких ткацких фабрик, устроенных в 1870-х годах, значительно больше, нежели здесь показано, так как, во-первых, мы не посетили всех мелких заведений и, следовательно, ничего не можем сказать о времени их основания, во-вторых же — даже в осмотренных нами заведениях мы не всегда получили точные сведения о времени их возникновения. Кроме того, надобно заметить, что и в настоящее время (1880 г.) в Клинском уезде устраиваются новые фабрики. Так, напр., товарищество Кашаева расширяет свое производство, устраивая бумагопрядильную фабрику; Ф. О. Захаров выстроил новый спичечный завод при г. Клине; при сельце Щекине, Троицкой волости, возникло новое гро-хотоплетное заведение, принадлежащее крестьянину Никифору Пав- 210 лову; паровой лесопильный завод при Завидовской станции Ник. жел. дороги расширил свое производство; наконец, при Солнечногорской станции устроен завод Фришмака, изготовляющий колесную мазь 1). «О чем поют» эти факты, заимствованные из экономической жизни одного из наименее промышленных уездов Московской губ.? Ни в каком случае не о том, что число фабричных рабочих «стоит на одной цифре». Скорее всего они поют о том, что наши самобытные писатели употребляют слишком уже самобытные приемы для доказательства русской самобытности. Это — вообще; а г. Тихомирову они напевают о том, что в основе его программы лежит слишком поверхностное знакомство с современным состоянием нашей промышленности. Г. Тихомиров совершенно ошибается, если серьезно думает, что у нас «количество фабрично-заводских рабочих не превышает 800.000 человек». Для фабрик и заводов Европейской России (не считая, конечно, Царства Польского) число это, по официальным сведениям, действительно «не превышает» указанного г Тихомировым числа: в 1879 году оно равнялось 711.097, при чем сюда не вошло, однако, число рабочих на винокуренных заводах. Но г. Тихомиров забыл, что эта «цифра» относится лишь к обрабатывающей промышленности. Он совсем не принял в расчет горнозаводских рабочих. А между тем, в горнозаводской промышленности рабочих в том же 1879 году было 282.959 человек, а в следующем 1880 году число это увеличилось почти на десять тысяч. В сумме получается 1.003.143. Но можно ли признать эту цифру точной хоть приблизительно? Не забудем, что это официальные цифры, которые собираются нашей администрацией и которым сама эта администрация дает насмешливое название «министерских цифр». Мы уже знаем, что еще издатели «Военно-Статистического Сборника» указывали на то обстоятельство, что получаемые таким образом цифры «большею частью неполны и ниже действительности». На «Первом Всероссийском Съезде фабрикантов, заводчиков и лиц, интересующихся отечественной промышленностью», в заседании 3 отделения Съезда, 29 мая 1870 года, также было констатировано, что «существующий способ собирания статистических сведений о промышленности исключительно путем срочных ведомостей, доставляемых земскою полицией, до крайности неудовлетворителен», и что собранные таким образом статистические данные значительно ниже действительности. По мне- 1) «Сборник статистических сведений по Московской губ.», Отдел санитарной статистики, т. III, выпуск I, Эрисман, «Исследование фабричных заведений Клинского уезда», Москва 1681 г., стр. 7—8. 211
нию Н. С. Ильина — «что у нас нет статистики ни промышленной, ни торговой, — это такие известные истины, которые каждый знает» 1). Эта неполнота и неточность остаются неоспоримым фактом и в настоящее время. В цитированном уже исследовании г. Эрисмана мы читаем (стр. 6.), что, по собранным им сведениям, «число рабочих оказалось вдвое больше, нежели оно показано в ведомости исправника». Это зависит, по его словам, «главным образом от того, что владельцы фабрик и заводов, будучи спрошены официальным путем о количестве рабочих на принадлежащих им заведениях, почти всегда показывают значительно меньше действительности». Есть ли какие-нибудь основания думать, что при более точном статистическом исследовании мы не встретили бы того же и в других уездах и губерниях России? А если нет, то ведь и общую сумму фабрично-заводских рабочих нужно будет увеличить почти «вдвое». Что это предположение едва ли грешит преувеличением, видно из прений, имевших место на упомянутом уже «Съезде фабрикантов». По словам г. А. Б. фон Бушена, некоторые из фабрикантов «прямо сознавались ему, что они на половину уменьшают действительность». Г. Т. С. Морозов, представитель одной из крупнейших в России фирм, сообщил, что «когда полиция собирает сведения, то, напр., большой фабрикант велит приказчику: напиши так, как было прошлый год; и доставляются подобные сведения из году в год, штука в штуку, в течение десяти лет, тогда как и количество вырабатываемого материала, и число рабочих, все изменилось. Чиновник все пишет, что ему ни скажут; он не знает дела». По словам г. М. П. Сыромятникова, «есть много примеров, что уменьшают производительность вдвое и не мелкие, но очень солидные производители; иногда уменьшают свои показания и в десять раз. Это факт достоверный». Просим читателей не забывать, что все эти разоблачения делаются самими фабрикантами, для которых вопрос о такого рода проделках есть все-таки «вопрос деликатный». Что же нам думать о писателях, не только строящих свои социально-политические теории на данных, неточность которых очевидна a priori, но продолжающих утверждать, что «число фабричных рабочих стоит на одной цифре» даже после того, как сами фабриканты объяснили им весьма несложную причину этого явления? В лучшем случае мы должны признать, что эти писатели не знают предмета, о котором рассуждают! 1) См. Стенографический отчет заседаний 3-го отделения названного Съезда, стр. 47 и 54. 212
Но зачем же прибегают фабриканты к указанным хитростям? «Большая часть, — отвечают г. фон Бушен, — показывает неправду умышленно, из боязни обложения какими-нибудь сборами... некоторые прямо заявляли, что некоторые земства облагают фабрики налогами пропорционально числу станков, рабочих и т. п., следовательно, есть прямой расчет показывать меньше». Когда являются собиратели статистических сведений, «заводчик говорит, — да они, вероятно, от земства, должно быть, хотят обложить каким-нибудь сбором по числу рабочих, и делает распоряжение, чтобы показали рабочих вдвое меньше» 1). Отсюда мы с ясностью видим, каким образом для русской буржуазии оказывается выгодной уверенность наших революционеров в ее экономическом бессилии. Опасаясь подоходного налога и всяких других напастей на свои капиталы, наши «частные предприниматели» всеми силами стараются скрыть действительные размеры своего производства. Наши революционеры с поразительною наивностью принимают их охи и вздохи за чистую монету; ни на минуту не сомневаются в точности выставляемых ими данных; строят на них целые теории о «соотношении сил на русской почве», и распространяют в нашей молодежи ошибочное представление о формах эксплуатации русского народа. Но именно тем самым наши революционеры играют в руку «рыцарей первоначального накопления» и капиталистического производства. Впрочем, несправедливо было бы обвинять «Вестник Народной Воли» в распространении таких ошибочных понятий. Главная вина «Вестника» заключается в том, что он постоянно противоречит себе, что, по евангельскому выражению, правая рука его не ведает о том, что творит левая. Г. Тихомиров уверяет читателей в том, что русская «промышленность развивается туго». В статье же «Положение рудокопов и заводских рабочих на Урале», написанной «по личным наблюдениям» и помещенной в том же 2 № «Вестн. Нар. Воли», мы встречаем совершенно противоположное. Автор этой статьи «уверен», что если его читатели видели когда-нибудь «разные локомотивы, сеялки, веялки и пр. и пр. крупные машины, сделанные у нас в России, нашими рабочими», то у многих из них, читателей «Вестника», вырывалось следующее восклицание: «Каково!! Да, да, черт дери!» 2). Россия исполинскими шагами идет вперед! Ведь еще, так сказать, вчера в Рос-
213
сии ничего не могли по этой части сделать не только хорошо, но даже мало-мальски сносно... Ведь еще каких-нибудь 50 лет назад у нас считалось чуть ли не десять заводов на всю Россию, а теперь? теперь на одном Урале одних железоделательных считается чуть ли не 200, а сколько в Петербурге, в Москве. И пр., и пр. Да это еще что, дайте нам только свободу... В каких-нибудь 10—15 лет после этого число заводов у нас удвоилось бы, и самое производство, техника улучшилась бы» и т. д. Автор статьи думает, что это несколько растянутое «восклицание» выражает действительное положение дел «верно». По его словам, — а его слова основываются, как мы знаем, на «личных наблюдениях» — мы «в последнее время в этом (т. е. в промышленном отношении) сделали громадные успехи: число заводов все увеличивается, техника улучшается (вот тебе и «развивается туго»!). Последняя наша выставка показала, что некоторые наши металлические заводы стоят почти наравне с лучшими заводами Европы» 1). Извольте разобраться во всей этой путанице! Кому верить, г. Тихомирову или человеку, «лично наблюдавшему» развитие нашей промышленности? В довершение курьеза заметим, что когда этому последнему «приходится читать» написанные не по личным наблюдениям «статьи какого-нибудь нашего ученого или неученого писателя о положении наших рабочих, то, кроме горького смеха», они в нем «ничего не вызывают». Воображаю, как мефистофелевски расхохотался он, прочитавши сообщение г. Тихомирова о «тугом» развитии нашей промышленности! Но оставим экономические противоречия «Вестника Народной Воли» и возвратимся к г. Тихомирову: в настоящее время часть интересует нас больше целого. Мы показали нашему автору, что сообщенные им данные не соответствуют даже «официальной правде». Мы привели, кроме того, данные, на основании которых можно быть уверенным, что эта «официальная правда», в свою очередь, не соответствует действительности. Теперь мы скажем ему, что он просто-напросто не умеет обращаться даже с теми неверными статистическими цифрами, какие находятся в его распоряжении, так как оперирует с величинами, совершенно несоизмеримыми. По его словам, в нашей «стране на 100 миллионов жителей приходится 800.000 рабочих, объединенных капиталом» — отношение весьма неблагоприятное для нашей промышленности. Но цифра 100.000.000 (точнее — 101.342.242) выражает собою население всей
214
империи, т. е. не только Европейской России (76.589.965), но Царства Польского (7.319.980), Финляндии (2.060.782), Кавказа с Карской и Батумской областями (6.254.966), Сибири (3.965.192), Средней Азии (5.151.354). Количество же рабочих указано г. Тихомировым на основании полицейских данных, относящихся только к одной Европейской России, и притом исключительно к одной «мануфактурной промышленности». Что сказать о таких приемах сравнительного статистического исследования? 3. Кустари. Но это не все. Приводя свои цифры, он имеет в виду рабочих, «объединенных капиталом», находящихся «в более или менее значительной зависимости от буржуазии» и т. д. Знает ли он, что число таких рабочих гораздо выше вероятного числа фабрично-заводских рабочих, собственно так называемых? В этой зависимости находится огромное число кустарей, утративших почти всякую самостоятельность и очень успешно «объединяемых» капиталом. На это обстоятельство было указано уже в «Военно-Статистическом Сборнике», вышедшем в 1871 году. Более новые исследования вполне подтверждают эти указания. Так, например, от г. В. С. Пругавина мы узнаем, что «в одной Московской губернии количество ткачей-кустарников простирается до 50.000 человек. Между тем из всего громадного ткацкого района Московской губернии на выставку явилось в качестве экспонентов всего лишь 12 кустарей. ...Причина этого факта заключается главным образом в том, что громадная масса ткачeй-кустарников работает не на себя, а на более или менее крупных хозяев, которые раздают крестьянам на дома сырой материал производства. Словом, в ткацких промыслax господствует домашняя система крупного производства» 1). Во Владимирской губернии «чрезвычайно разнообразные» ткацкие промыслы играют в высшей степени важную роль в экономической жизни населения. В одной бывшей Опаринской волости, Александровского уезда, одним шерстяным производством «занято 22 селения, в которых работает 1.296 человек». Стоимость ежегодно производимого кустарями продукта — 155.000 рублей. Что же, находятся эти кустари вне более или менее полной зависимости от буржуазии? К сожалению, нет. «Обращаясь к экономике промысла, мы встречаем здесь прежде всего
215
тот факт, что масса кустарей лишена самостоятельного кустарного хозяйства и работает на мастеров или фабрикантов». Дело зашло в этом отношении так далеко, что «в производстве краски, где самостоятельный кустарь получает в 1½ раза больше, чем зависимый промышленник, число работающих на себя производителей равно лишь 9% общего числа кустарей» 1). Что шерстяное кустарное производство стало уже на «путь естественного движения» капитализма — видно как из самой «экономики» этого промысла, так и из неравенства, создаваемого им в среде крестьян. «Шерстяной промысел, с его резкими переходами от полного застоя к оживлению во время войны — познакомил их (кустарей), по крайней мере, более крупных производителей, с промышленной спекуляцией, со всеми прелестями ажиотажа, с быстрым обогащением и еще более быстрыми крахами... Разбогатевшие фабриканты 2) прежде всего торопятся воздвигнуть палаты по 9—15 окон в каждом этаже. В деревне Корытцеве такие дома составляют половину. В Опаринском округе, при виде каменного или вообще большого дома, вы можете быть уверены, что здесь живет мастерок-фабрикант» 3). . Наибольшее развитие во Владимирской губ. получил бумаготкацкий промысел. «В одном Покровском уезде работает более 7.000 ткацких станков, вырабатывающих ежегодно товара на 2½ милл. руб. В Александровском уезде бумажное производство охватило 120 селений, в которых работает слишком 3.000 ткацких станков». Но и здесь обнаруживается указанный выше процесс превращения кустарного промысла в капиталистическую систему крупного производства. «Интересно проследить, — говорит г. В. С. Пругавин, — в рассматриваемом промысле постепенный процесс перехода мелкой кустарной формы производства в крупную, самоткацкую. Между этими двумя экономическими формами производства существует много переходных; говорить о них, значит рассматривать постепенный процесс капитализации кустарного ткачества. В Покровском уезде мы встречаем, напр., в бумажном производстве всевозможные формы промышленных единиц. Господствующей формой является до сих пор кустарная изба. В настоящее время в Покровском уезде работает на домах 4.903 станка, а на самоткацких — 3.200 станков. Переходными же ступенями являются
216
светелки, в которых сосредоточены 2.330 станов и которые от 6—10 станов достигают размеров настоящих фабрик — в 100 и более станов. На таких крупных ручных светелках зависимость ткача от фабриканта выражается резче, чистый заработок кустаря меньше, условия работы менее благоприятны, чем в мелких промышленных единицах. Еще шаг — и мы в области самоткацкого производства, где кустарь-ткач уже окончательно превратился в деятельного рабочего. Число крупных светелок в Покровском уезде постоянно возрастает, и часть их в canoe последнее время уже перешла к самоткацкой работе. Число мелких самостоятельных ткачей-кустарников очень ограничено. В Александровском уезде их совсем нет. В Покровском уезде число их не превышает 50 чел. Хотя крупные светелки по существу ничем не отличаются от мелких, тем не менее большие размеры этих светелок и постоянное возрастание их в количественном отношении несомненно указывают на тенденцию и постепенное фактическое приближение чисто кустарной формы бумаготкацкого производства к форме крупной, фабричной, к типу капиталистической организации народного труда» 1). Перейдем к другим уездам той же Владимирской губернии. «Экономическая организация бумажного ткачества в Юрьевском уезде, — читаем мы в другом труде того же В. С. Пругавина, — в общем сходна с той, которую мы наблюдали в Александровском и Покровском уездах. Как и в двух раньше рассмотренных нами уездах, экономические условия бумажного производства вылились здесь в форму домашней системы крупного производства... 98,95% всего производимого в Юрьевском уезде бумажного товара вырабатывается путем домашней системы крупного производства, и только 1,05% приходится на долю»... вы думаете самостоятельных кустарников? Нет, «на долю мелких самостоятельных фабрикантов» 2). Вообще во всей северо-западной части Владимирской губернии «прядильные и ткацкие фабрики заняли собою почти все свободные руки, и народонаселение здешнее почти все обратилось в фабричных рабочих, так что мелкие ручные производства здесь представляются 1) Ibid., стр. 13. 2) Общее количество станов в Юрьевском уезде равняется 5.690, из них на крупных хозяев работает 5.630, на мелких фабрикантов — 60. Что остается на долю самостоятельных производителей? См. «Сельская община, кустарные промыслы и земледельческое хозяйство Юрьевского уезда, Влад. губ.». Москва 1884 стр. 60—61. 217
не более, как последними остатками некогда сильной кустарной промышленности. Конечно, обладание землей еще сохранило крестьянину этого края некоторые черты земледельца, в особенности в тех местностях, где земля плодородна, но его подчинение капиталу едва ли слабее, чем и всякого бездомного фабричного рабочего. Многие чистые кустарники, при всей своей кажущейся самостоятельности в производстве, вполне зависят от перекупщиков, которые в сущности являются фабрикантами-заказчиками, только без фирм» 1). В Шуйском бумаготкацком округе еще в конце шестидесятых и начале семидесятых годов, «с открытием новых механических ткацких заведений, сельское население очень быстро начало стягиваться на большие фабрики и переходить в чисто фабричный класс рабочих. Таким образом сельский труд ткачей окончательно утрачивает и ту последнюю тень самостоятельности, какою он пользовался при работе в «светелке», этих низких, смрадных сараях, уставленных станами и битком набитых рабочими обоего пола и возраста» 2). Ошибочно было бы думать, что указанные факты имеют место лишь в Московской и Владимирской губерниях. В Ярославской губернии мы видим совершенно то же самое. Еще Н. Ф. Штукенберг, в своем «Описании Ярославской губернии» 3) говорил о ткачах села Великого, которых он насчитывал 10.000 человек, как о самостоятельных производителях. Он писал этот очерк на основании данных М. В. Дел, относившихся к сороковым годам. В то время и «до 1850 года полотняное производство в селе Великом носило чисто крестьянский, кустарный характер. Каждая крестьянская изба была полотняного фабрикою. Ко в 1850 году крестьянин этого села Лакалов устроил ткацкие станки и стал скупать в Тульской губ. пряжу, часть которой отдавал для тканья крестьянам. Примеру Лакалова последовали многие другие, и таким образом стали образовываться полотняные фабрики. На великосельских фабриках ежегодно раздавалось крестьянам, не только своим, но и костромским и владимирским, пряжи до 30.000 пуд. В одном с. Великом выделывалось крестьянами в 1867 году до 100.000 кусков... За несколько лет назад в с. Великом полотняным производством занима-
218
лись только женщины, но теперь, с введением самолетов (усовершенствованных ткацких станков), ткачество сделалось почти исключительно принадлежностью мужчин и мальчиков, начиная с 10 лет» 1). Эта последняя перемена означает, что ткачеству отведена уже более важная роль при распределении занятий между членами крестьянской семьи. И действительно. Льнопрядение и тканье полотен составляют теперь «главный промысел крестьян в местности, окружающей село Великое». Какую роль играет фабрика в кустарном ткачестве крестьян, видно из того обстоятельства, что «с развитием в этой местности льнопрядильных и льнотрепальных фабрик, равно как и заводов для беления полотен химическим способом, льняная промышленность развивается там с каждым годом» 2). В Костромской губернии льнопрядение и ткачество доставляли и доставляют «заработки крестьянам обоего пола в особенности в селениях Кинешемского, Нерехтского, Костромского и Юрьевецкого уездов». Но и здесь беда в том, что «с развитием льнопрядильных фабрик выделка льняных изделий из домашней пряжи почти совсем упала в крае, так как крестьяне убедились в невозможности соперничать с фабричным приготовлением пряжи и стали тщательнее обделывать и продавать самый лен, не превращая его в домашнюю пряжу и свое полотно». Не нужно забывать, что домашнее ткачество давало иногда занятие целой крестьянской семье в течение 9 месяцев, т. е. трех четвертей года. Куда же понесет свой труд эта семья теперь, когда «со введением самоткацких машин и механического прядения ручное ткачество и ручная аппретура изделий уменьшились более, чем на половину»? Понятно — куда. «Крестьяне предпочитают работу на ближайших фабриках домашнему производству ткацких изделий» 3). Некоторые отрасли кустарного производства Калужской губернии, по-видимому, составляют исключение из общего, указываемого нами, правила. Там крестьянские ткацкие побивают большие купеческие фабрики. Так, напр., ленточное и тесемочное производства «возникли в Малоярославском уезде с учреждением в 1804 г. бумажно-тесемочной фабрики к. Малютина, производство которой с 20.000 руб. достигло в 1820 г. до 140.000 руб., по случаю устройства мельничных 1) См. цитированный уже выпуск «Временника», стр. 149—150. 2) См. «Доклад высочайше учрежденной комиссии для исследования нынешнего положения сельского хозяйства», прил. I. отд. 166. 3) Ibid. стр. 170—171. 219
станков Роше, на которых 1 работник может зараз ткать 50 лент или тесемок. Но когда такие же станки стали вводиться и в окрестных крестьянских ткацких, то производство Малютинской фабрики упало в 1860 г. до 24.000 р., и наконец эта фабрика совсем закрылась». Наши самобытники умозаключат отсюда, что русскому кустарю не страшна конкуренция капиталиста. Но такое умозаключение будет столь же легкомысленным, как и все прочие их попытки установления тех или других экономических «законов». Во-первых, если бы над Малютинской фабрикой и действительно восторжествовал самостоятельный кустарь, то нужно было бы еще доказать, что торжество это может быть продолжительным. История ткацкого промысла той же губернии дает сильный повод к сомнению. Открытая в 1830 г. первая бумаготкацкая фабрика в имении П. М. Губина также не могла выдержать конкуренции деревенских производителей, и кустарный промысел процветал до 1858 г. Но «с этого времени стали вводиться механические самоткацкие фабрики, с паровыми двигателями, которые, в свою очередь, начали вытеснить ручной ткацкий труд. Так, в Медынском уезде работало прежде до 15.000 ручных станков, в настоящее же время работает только 3.000» 1). Кто поручится нам, что и в области тесемочного и ленточного производства новые улучшения техники не перетянут чашки весов на сторону крупных капиталистов? Ведь прогресс промышленности неизменно сопровождается относительным возрастанием постоянной части капитала, в высшей степени гибельным для мелких производителей. Кроме того, большой ошибкой было бы думать, что в приведенных нами случаях борьба шла между самостоятельными производителями, с одной стороны, и капиталистами — с другой. Гусинскую фабрику подорвали не самостоятельные производители, а «небольшие ткацкие заведения в крестьянских избах», тотчас понизившие задельную фабричную плату». Борьба шла между крупным и маленьким капиталом, при чем этот последний восторжествовал путем увеличения эксплуатации трудящихся. То же самое было и в тесемочно-ленточном производстве. Станки Роше приобретались «мастерками», а не самостоятельными кустарями. Ткач, ленточник и тесемочник все более и более утрачивают всякую тень самостоятельности, так что им приходится выбирать лишь между местным фабрикантом и «мастерками», которые «берут основу у московских фабрикантов, ткут из нее материю на своей домашней фабрике за поаршинную плату, или раздают 1) «Доклад» и т. д., отдел II, стр. 158—159. 220
для этого другим крестьянам, и затем отправляют готовую работу к фабриканту». Многие из этих мастерков ведут довольно крупное, по своему, дело и превращаются в настоящих «фабрикантов». В Малоярославском уезде 2 бумаготкацкие «кустарные фабрики» занимают до 40 рабочих; 5 бумаготесемочных крестьянских фабрик в Овчиникской и Неделинской волостях имеют 145 станков при 163 рабочих; бумаголенточная фабрика в Овчининской волости — 7 станков и 8 рабочих и т. д. 1). В Московской губернии в «кустарном» парчовом производстве существуют «крестьянские парчовые фабрики с оборотом на сотни тысяч рублей» 2). «О чем поют эти цифры» и факты? Г. Пругавина они убедили в том. что «кустарное ткачество фатальным образом, хотя и медленно, переходит в крупную форму производства». Но можно ли ограничить этот вывод одним ткачеством? Увы! Есть немало других отраслей кустарного производства, в которых только слепой не заметит того же самого процесса. Вот перед нами башмачный промысел Александровского уезда Влад. губ. В этом промысле «значительные размеры основного и оборотного капитала и ничтожная роль мелких мастерских в производстве, строго проведенное в крупных заведениях детальное разделение труда и незначительные размеры затрат из общей суммы оборота на покупку труда, — все это с поразительною ясностью свидетельствует, что мы имеем дело с производством, которое переходит из стадии ремесла на степень мануфактуры» 3). А вот кустари-кожевники, которые «все более уменьшаются в числе», и причиною этого уменьшения является конкуренция со стороны крупных заводов. «Заводы, благодаря лучшим условиям, как материальным, так и техническим, имеют возможность работать лучше и дешевле кустарей. Не подлежит никакому сомнению, что кустарям-кожевникам трудно устоять перед конкуренцией заводского производства, более удовлетворяющего потребностям времени». Вот, наконец, производство картофельного крахмала и патоки. В Московской губернии «промысел этот сосредоточивается в 43 селениях, в которых насчитывается 130 заведений, из них 117 крахмальных и 13 паточных. Здесь нет еще крупных фабрик, какие мы видим в ткац-
221
ких округах, но кустарное производство и здесь начинает принимать капиталистический характер, В этом промысле весьма видную роль играет наемный труд: так, в 29,8% всех заведений исключительно он представляет рабочую силу, на 59,7% он участвует в производстве наравне с членами хозяйской семьи 1), и только 10% обходится почти без его помощи. Причины этого факта кроются в значительной величине основного капитала, непосильного для большинства крестьян». Кузнечный промысел Новгородской, Тверской и всех тех губерний, в которых он играет сколько-нибудь важную роль в крестьянском быту, все мелкое металлическое производство Нижегородской губ. — также показывают окончательную потерю всякой самостоятельности производителями 2). Кустари не испытали еще здесь конкуренции крупного промышленного капитала, но роль эксплуататора отлично исполняют — свой брат-крестьянин или купцы, от которых производители получают сырой материал и которым они передают готовый продукт. В Нижегородской губернии «есть не мало таких местностей, где целые общества живут исключительно ручными произведениями и, по условиям жизни, мало чем разнятся от фабричных рабочих. Таковы известные селения Павлово, Ворсма, Богородское, Лысково и некоторые волости и селения Семеновского и Балахнинского уездов» 3). Рабочие не «объединены» здесь капиталом, но они несомненно закабалены ему и составляют, так сказать, иррегулярную армию капитализма. Зачисление их в регулярное войско является лишь делом времени и хозяйского расчета. Современное положение кустарей так неустойчиво, что часто потеря самостоятельности начинает угрожать производителям единственно вследствие улучшения способов производства. Так, напр., кустарь И. Н. Костыльков изобрел четыре машины для производства гребней. Они в весьма значительной степени увеличивают производительность труда и стоят, собственно говоря, очень недорого. Тем не менее, г. Пругавин выражает весьма справедливое опасение того, что «они произведут весьма крупное изменение в области экономической 1) Каково положение работников в этих семьях-предпринимателях, видно из следующих слов г. Эрисмана: «Сын владельца зеркального заведения, будучи нами спрошен, занимается ли он в подводной (т. е. натиранием ртутью зеркальных стекол), ответил: «нет, мы себя не портим», Э р и с м а н, ibid., стр. 260. 2) См. статью о «Кузнечном промысле в Уломской волости, Череповецкого уезда, Новгородской губ.», в цитированном уже «Докладе». 3) «Статистич. Врем. Российской Империи», вып. 3, стр. 83. 222
организации гребенного производства», разумеется, в смысле подрыва самостоятельности производителей. Г. Пругавин полагает, что следовало бы «придти в этом случае на помощь массе кустарей гребенщиков, дать им возможность овладеть машинами на началах коллективизма». Конечно, было бы очень хорошо сделать это; но вопрос в том, будет ли это сделано? Нынешние власть предержащие, как известно, очень мало сочувствуют «началам коллективизма», а мы решительно не знаем — скоро ли у нас будут власти, симпатизирующие таким началам, скоро ли, например, у кормила правления станет «партия Народной Воли», которая положила бы «начало социалистической организации России». А пока эта партия будет лишь толковать о захвате власти, дело может измениться только в худшую сторону; нынешние кандидаты в пролетарии — завтра могут совсем стать таковыми. Можно ли игнорировать этот факт при изучении экономических отношений современной России? Число кустарей равняется у нас нескольким миллионам, и многие отрасли кустарного промысла частью переходят, частью совсем уже перешли в домашнюю систему крупного производства. По сведениям, собранным еще за 1864 год, «приблизительное число рабочих, занятых по деревням выделкою бумажных изделий из пряжи на счет фабрикантов (только одних таких рабочих!) было 350.000 человек». Говорить после этого, что число наших промышленных рабочих не превышает 800.000 — значит изучать Россию лишь с помощью статистических упражнений письмоводителей, становых приставов и квартальных надзирателей. 4. Кустарный промысел и земледелие. До сих пор наши кустари остаются еще крестьянами. Но какие это крестьяне! Из так называемого подспорного промысла кустарное производство превратилось во многих местах в главную доходную статью крестьянина. Это ставит земледелие в зависимое, подчиненное положение. На нем отражаются все колебания нашей промышленности, все перипетии ее развития. По словам того же г. Пругавина, «расстройство крестьянского хозяйства» ткачей Владимирской губернии является неизбежным следствием наших промышленных кризисов. При такой зависимости земледелия от промышленного труда не нужно быть пророком, чтобы предсказать время окончательного падения крестьянского хозяйства ткачей: оно совпадет с переходом «домашней системы крупного производства» — в систему фабричную. Прежний кустарь дол- 223
жен будет бросить одну часть своих занятий, чтобы не лишиться их обеих. И он, конечно, предпочтет бросить землю, которая в промышленной полосе России далеко не оплачивает лежащих на ней податей и повинностей. Факты отказа крестьян от земледелия и теперь уже имеют место. По словам г. А. Исаева, упомянутое выше село Великое «давно уже перестало быть деревней. Из всего числа домохозяев (до 700) только 10—15 обрабатывают землю, большинство же не умеет владеть ни сохой, ни даже косой... Эти 10—15 домохозяев и крестьяне ближайших к Великому селений арендуют у великоселов всю общественную землю с платою 1 руб. за десятину пашни (при такой высоте «поземельной ренты» нетрудно и совсем отказаться от земли, заметим мы мимоходом). Низкому уровню хлебопашества вполне соответствует и положение скотоводства: едва на 3 двора приходится 1 корова и 1 лошадь... Великосел утратил облик крестьянина». Да и в одном ли селе Великом мы можем наблюдать процесс этой утраты? Еще «Военно-Статистический Сборник» констатировал тот факт, что хлопчатобумажная кустарная промышленность «во многих местах есть занятие побочное; но есть местности, где оно является главным и даже единственным» 1). Точно так же «сапожничество служит теперь главным средством существования для кимрских крестьян и отодвинуло земледелие на второй план. В Кимрском районе обращают внимание исследователя много запущенных полос земли; упадок земледелия невольно бросается в глаза», — сообщает нам г. Пругавин. Как истый народник, он утешает себя тем соображением, что «в данном случае следует винить не столько самый промысел, сколько те неблагоприятные условия, в каких находится земледельческий труд», и что большинство кустарей «еще не окончательно бросило землю». Но, во-первых, цитированный уже «Доклад высочайше учрежденной комиссии для исследования нынешнего положения сельского хозяйства» показывает, вопреки г. Пругавину, что именно большинство кимрских крестьян «бросило землю» окончательно 2); а во-вторых, все сказанное им по этому поводу представляет собою довольно сомнительное утешение.
224
Кем бы и чем бы ни было вызвано падение земледелия, оно представляет собою существующий факт, благодаря которому многие кустари могут скоро совсем вырваться из-под «власти земли». Конечно, теперь еще можно было бы замедлить этот процесс, поставивши земледелие в лучшие условия. Но здесь опять-таки является вопрос — кто же поставит его в эти условия? Существующее правительство? Оно не хочет. Революционная партия? Она еще не может. А до тех пор, пока солнце взойдет, роса очи выест, пока наши революционеры будут иметь силу для осуществления своих реформаторских планов, — от крестьянского земледелия многих местностей может остаться лишь одно воспоминание. Упадок земледелия и разложение старых «устоев» крестьянского мира представляют собою неизбежное следствие развития кустарного производства, конечно, при настоящих, действительных, а не при тех возможных условиях, которыми утешаются наши Маниловы и которые неизвестно еще когда будут. Так, например, в Московской губ. «частые сношения (кустарей) с московским торговым миром действуют разлагающим образом на обычно-правовые отношения. Мир совершенно не вступается в семейные разделы, а вершит их старшина или волостной суд «по закону», детей отец делит по завещанию... после смерти мужа бездетная вдова лишается недвижимой собственности (дома), которая переходит к родственникам мужского поколения, а сама получает 1/7 часть 1). Каким образом тот же кустарный промысел, дойдя до известной степени развития, стремится подорвать земледелие, — видно из примера крахмально-паточного производства. «Характерным фактом в районе рассматриваемого промысла является крайне неравномерное распределение между домохозяевами надельной земли. Так, в деревне Цибино, Бронницкого уезда, 44,5% всей земли, нарезанной на 166 домохозяев, находятся в руках всего только 18 заводчиков из крестьян, причем на каждого из них приходится по 10,7 душевых наделов, между тем как 52 исправных домохозяев владеют всего 172 душевыми наделами или по 3,3 надела на двор. Понятно, что чем более будет увеличиваться доходность промысла... тем более будет у заводчиков побуждений захватывать в свои руки по возможности большее количество земли, и весьма возможно, что и те 35 домохозяев, которые обрабатывают теперь свои наделы наймом, при повысившихся арендных ценах, найдут более выгодным отказаться от обработки своих наделов и пере- 1) П р у г а в и н, «Кустарь на выставке». 225
дадут их заводчикам. Совершенно те же явления встречаются и в других селениях, в которых более или менее развит крахмально-паточный промысел». 5. Кустарь и фабрика. Но довольно, мы не пишем исследование о кустарной промышленности в России. Мы хотим лишь указать на бесспорные факты, самым неотразимым образом свидетельствующие о переходном состоянии нашего народного хозяйства. В то время как люди, сделавшие из защиты народных интересов главную цель своей жизни, закрывают глаза на самые многознаменательные явления, капитализм идет своей дорогой, выбивает самостоятельных производителей из их непрочных позиций и создает в России армию рабочих тем же самым испытанным способом, какой уже практиковался им «на Западе». «С экспроприацией прежде самостоятельных крестьян и отнятием у них средств производства идет уничтожение сельских побочных промыслов, процесс отделения мануфактуры от земледелия. Однако собственно мануфактурный период не ведет еще ни к каким радикальным преобразованиям. Нужно помнить, что мануфактура лишь понемногу овладевает национальным производством и что в ее основании лежат городские ремесла и сельские домашние, побочные промыслы. Если в известных пунктах, в известных отраслях производства, она уничтожает эти последние, то она вызывает их к существованию в другом месте, потому что она нуждается в них для обработки сырого материала... Она создает, поэтому, новый класс мелких сельских производителей, который занимается земледелием, как побочной отраслью, главным же образом занят промышленным трудом, произведения которого прямо или через посредство купцов продает мануфактурам... Только крупная промышленность с ее машинами дает капиталистическому земледелию прочную основу, окончательно экспроприирует огромное большинство сельского люда и заканчивает отделение земледелия от сельской домашней промышленности» 1). Мы переживаем в настоящее время именно этот процесс постепенного охватыванья нашей национальной промышленности мануфактурой. И именно этот процесс «вызывания к существованию» или, по крайней мере, временного оживления многих отраслей мелкой кустарной промышленности дает г. В. В. et cons. возможность с кажущимся успехом доказывать, что у нас не имеет места «капитализация
226
кустарного промысла» 1). Ничтожная плата, за которую кустари продают свой труд, несколько замедляет переход к крупной машинное индустрии. Но как в этом явлении, так и в его несомненных последствиях, нет и не может быть ничего самобытного. «Удешевление рабочей силы посредством простого злоупотребления трудом женщин и малолетних, простого хищничества по отношению ко всем нормальным условиям труда и жизни, ровно как и основывающееся на этом удешевление товаров и вообще капиталистическая эксплуатация, — наталкивается, наконец, на известные, неустранимые более естественные пределы. Как скоро достигнут этот пункт... бьет час введения машин и быстрого превращения изолированной домашней работы (или также мануфактуры) в фабричное производство» 2). Мы видели, что этот час пробил уже для уездов Шуйского бумаготкацкого округа. Скоро пробьет он и в других промышленных местностях. Раздача работы «на дома» выгодна для капиталистов лишь до тех пор, пока промышленный труд является побочным, подспорным занятием кустаря. Доход от земледелия позволяет работнику довольствоваться невероятно низкою платою. Не как только прекращается этот доход, как только хлебопашество окончательно вытесняется промышленным трудом, — капиталисту приходится довести заработную плату до уровня знаменитого минимума потребностей трудящегося. Тогда ему становится выгоднее 1) Каким образом совершается указанный процесс, понятно для всякого, усвоившего сущность домашней системы крупного производства. На всякий случай приводим пояснительные факты. «Ситцевые фабриканты набивают обыкновенно или чужие ткани по заказу посторонних лиц, или свой собственный товар, закупив пряжу и отдавая ее для ткачества по разным местам». Успешное ведение дел ситцевыми фабрикантами должно вести к усилению раздачи пряжи «по разным местам», а следовательно, и к развитию мелкой кустарной промышленности. Кустарное хлопковое производство достигло обширного развития при участии многих купцов капиталистов, которые, закупив бумажную пряжу, либо снуют ее в своих заведениях и потом отпускают ткачам, либо, не снованную, передают мастерам, которые, занимаясь одним только снованием и раздачею пряжи по деревням, служат посредниками между капиталистами и ткачами. «Военно-Статистиче-ский Сборник», вып. IV, стр. 381 и 384—385. Фирма «Саввы Морозова сыновья», занимающая 18.310 постоянных рабочих, имеет их, кроме того, 7.490 «на стороне». Эти «сторонние» рабочие суть не что иное, как кустари, обязанные своим существованием крупной промышленности. Такого рода факты, стоящие к капитализму в самом недвусмысленном отношении, умиляют тем не менее народников до забвения простейших истин политической экономии. 2) «Kapital», S. 493—494. 227
эксплуатировать рабочих на фабрике, где самая коллективность труда усиливает его производительность. Тогда-то и наступает эра крупной машинной промышленности. Бумагопрядильное и ткацкое производства являются, как известно, самыми передовыми отраслями современной капиталистической индустрии. Вот почему в них оказывается уже почти совершенно законченным процесс, еще только начинающийся, а пожалуй и совсем еще не начавшийся в некоторых других производствах. В то же время явления, имевшие место в наиболее усовершенствованных отраслях промышленности, могут и должны считаться пророческими по отношению к другим ее сферам. Совершившееся там вчера может совершиться здесь сегодня, завтра или вообще в самом недалеком будущем 1). 6. Успехи русского капитализма.
жүктеу/скачать 2.02 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||