Библиотека научного социализма под общей редакцией Д. Рязанова

Mutato nomine de te fabula narratur, — можем сказать мы, обраща­ясь к русской общине. Именно недавним развитием в России денежного хозяйства и объясняется та прочность, которая обнаруживалась до по­следнего времени нашей общиной и которая до сих пор продолжает уми­лять людей, слабоватых в деле мышления. До уничтожения крепостного права почти все общественное, а в значительной степени и государствен­ное хозяйство России было хозяйством натуральным, в высшей степени благоприятным сохранению поземельной общины. Вот почему этой по­следней и не могли разрушить политические события времен удельно-вечевого уклада и московской централизации, петровских реформ и «барабанного просвещения» петербургских самодержцев. Как ни тяжело отзывались на народном благосостоянии многие из этих событий, но не­сомненно, что сами они, в последнем счете, являлись не предвестниками коренных переворотов в общественном хозяйстве, а лишь следствием тех взаимных отношений, в которых стояли между собою отдельные общины. В основе московского деспотизма лежали именно те «вековые устои народной жизни», которыми восхищаются наши народники. Это одина­ково ясно понимали и реакционный бар. Гакстгаузен, и революционный агитатор Бакунин. Будь Россия изолирована от экономических и поли­тических влияний западноевропейской жизни, — трудно было бы и пред­видеть, когда история подкопает, наконец, экономический фундамент ее политического устройства. Но влияние международных отношений уско­рило естественный, хотя и медленный, процесс развития денежного хо­зяйства и товарного производства. Реформа 19-го февраля была необхо­димой уступкой новому экономическому течению и, в свою очередь, при­дала ему новую силу. Община не сумела, да и не могла приспособиться к новым условиям. Ее организм надломился, и только ослепленные люди не замечают теперь признаков его разложения. Вот факты.

3. Разложение нашей общины.

Процесс разложения нашей сельской общины отражается даже на внешнем ее виде. «Я долго стоял у околицы погоста, всматриваясь в на­ружный вид деревень (расположенных внизу, под горой), — говорит

240

т. H. Златовратский. — Какое разнообразие, однако! Тут куча изб, оче­видно, дряхлых двуоконных, крытых соломой. ...Здесь, напротив, новые, трехоконные избы, с большими проулками между ними, крыты тесом, а между ними мелькают даже зеленью железные крыши с флюгерами на трубах. А вот третья — длинная, извивающаяся, как червяк, где рядом с хоромами зажиточного кулака торчит, чуть поднимаясь от земли, не то шалаш, не то конура» ¹). Этому, очень живописному, по внешности, разнообразию соответствует разнообразие цифр, выражающих бюджеты отдельных хозяйств. По словам г. Златовратского, избранная им для изу­чения община заключала в себе, «несмотря на очень небольшой объем, довольно крайние ступени экономического неравенства, от сиденья на капиталах, погрызывая целыми днями орехи, до гусарихи (вдовы солдата-гусара), бедствующей с целой оравой ребятишек; притом эта деревня очень ясно делилась на красную сторону и холодную сторону». А между тем эта община «представляла собою тот средний тип современной но­вой деревни, к которому или стремятся приблизиться все вообще рус­ские деревни, или некоторые успели уже шагнуть далеко и дальше в том же направлении, т. е. в направлении дезорганизации устоев деревни старой, как представительницы принципа труда и экономического равен­ства». Г. Златовратский знает, что есть еще такие деревни, «и много еще их есть, где вы чувствуете и видите крепкие, несокрушимые основы» старого общинного быта. «Но больше этих деревень было, чем есть» ²). Теперь же в деревне все более и более укрепляется то, что автор «Буд­ней» называет «атмосферой деревенского двоедушия и двуличия» и что составляет неизбежное следствие разложения общины на несколько раз­личных слоев с совершенно непримиримыми интересами.

241

Указанный здесь средний вывод подтверждается частными исследованиями по отдельным губерниям и уездам. Так, например, даже для Тамбовской, вообще более или менее зажиточной, губернии мы имеем следующие данные:

Спасский уезд. Темниковский.
Хозяйств безлошадных 21% 21,6%

» однолошадных 41% 42,9%

» 2 и 3 лошадных 33% 31,3%

Моршанскнй. Борисоглебский

безлошадных 21,6% } 18% }

однолошадных 28,9% } 50,5% 28% } 46%

(Смотри ст. г. Григорьева, «Земско-статистические исследования по Тамбовской губернии», «Русская Мысль», сентябрь 1884, стр. 79). В Покровском уезде Владимирской губ. (Кудыкинский район) «безлошадные составляют 24% всех домохозяев. В Юрьевском уезде той же губернии процент безлошадных не особенно велик, но зато мы находим здесь весьма много домов, имеющих всего одну лошадь. А такого рода семьи бесспорно должны быть отнесены к числу слабых, мало способных к земледелию». Впрочем в некоторых районах того же уезда (Никульская волость) безлошадные составляют от 19 (помещичьи кре­стьяне) до 24 процентов (крестьяне государственные) всего числа домохозяев. В Спасской волости домохозяева, лично обрабатывающие землю, составляют только 73%.

242

— Воздушному... вполне! — улыбнулись собеседники: — потому ле­тает, как птица! Все сидит, все крепится, перемогается как ни то на де­сятине-то своей, а потом — фю! и улетел... Попросит соседа, чтобы у него паспорта не задержали, взять его надел в аренду, Христом Богом еще просит, водкой напоит и денег обязуется присылать в приплату — только сделай милость, возьми! Ну и берут... нам это, хозяйственным мужичкам, на руку... случается так — вернется назад, и хочется взять землю-то — да взяться за нее нечем: к рендателю же на свою землю в батраки най­мется... Все ведь это кого чем Господь пошлет!..»

Нравится ли вам, читатель, община таких «хозяйственных мужич­ков»? Если да, то ваши вкусы едва ли схожи в этом случае со вкусами «воздушного народа», который «Христом Богом просит», чтобы его раз­вязали с землею. И заметьте, что этот «народ» совершенно прав по-своему. Разница между вашими и его симпатиями обусловливается тем очень простым обстоятельством, что симпатичная вам община совсем непохожа на ту, с которой приходится иметь дело «воздушному на­роду». В вашем воображении рисуется та идеальная община, которая может явиться после революции во вкусе народников и народовольцев. Воздушный же народ имеет дело с тою действительной общиной, в ко­торой утвердился уже его непримиримый антагонист, «хозяйственный, умственный мужичок», самодовольно повторяющий — «у нас чернота не держится... у нас ей вздоху нет.... кабы не они, так разве нам можно было бы жить? Кабы не этот воздушный народ, так нам бы весьма утес­нительно было... А вот теперь, как поспустишь от мира этого воздуш­ного народу достаточно, оно тебе и свободно» ¹). Мир, «спускающий от себя» черноту, есть мир кулаков и эксплуататоров. Не имеющий «вздоху» воздушный народ бежит от него, как от ярма.

Но умственный мужичок не всегда увольняет «черноту» даром. Забравши «в один надел — четыре», принадлежащих его разорившимся односельчанам, он требует от последних еще «придачи». Отсюда-то и рождаются удивительные договоры, вроде нижеследующего, увековечен­ного г. Орловым: «1874 года. Ноябрь 13. Я, нижеподписавшийся Москов­ской губернии, Волоколамского уезда, деревни Куренной, дал сию рас­писку своему обществу крестьян дер. Курвиной в том, что я, Григорьев, отдаю в общественное пользование землю — надел на три души, за что я,

243

С земель крестьян государственных 160%

С земель крестьян собственников:

бывших удельных 161%

бывших помещичьих 180%

временно-обязанных 210%

При неблагоприятных же условиях, т. е. при дополнительных платежах с крестьян собственников, при малых наделах и при высоких общих по­винностях для временно-обязанных крестьян, платежи эти достигают:

для выкупившихся крестьян до 275%

для временно-обязанных до 565% ²)

¹) «Сборник статистических сведений по Московской губ.», Отдел хозяй­ственной статистики, т. IV, выпуск I, Москва 1879, стр. 203—204.

²) «Доклад высочайше учрежденной комиссии для исследования нынеш­него положения сельского хозяйства» и т. д., отд. III, стр. 6.

244

245

На известной стадии разложения общины неизбежно почти насту­пает такое время, когда беднейший слой общинников начинает восста­вать против этой формы землевладения, сделавшейся его «бичом и тор­мозом». Во Франции, в конце прошлого века, беднейшие крестьяне тре­бовали часто «раздела общинных земель, так как или, не имея скота, не пользовались ими, или надеялись завести самостоятельное хозяйство, но в таком случае имели против себя фермеров и вообще самостоятельных хозяев, которые посылали на эти земли скот» ²). Иногда имело, правда, место и обратное явление, т. е. бедные желали сохранения общинных пастбищ, а богатые захватывали их в свое исключительное пользование, но, во всяком случае, несомненно, что деревенская коммуна являлась ареной самой ожесточенной борьбы материальных интересов. Антаго­низм занял место первобытной солидарности ³). Такой же антагонизм за­мечается теперь, как мы видели, и в русских деревнях, при чем стремле­ние бедных к выходу из общины замечается на более ранних ступенях ее разложения. Пахотные земли, например, в Московской губ. не успели еще перейти в частную собственность, а между тем гнет государствен­ных налогов ставит уже беднейшую часть крестьян во враждебное отно­шение к общине. «В тех общинах, в которых не имеется благоприятных условий для земледельческого хозяйства... крестьяне среднего состояния стоят за сохранение мирского владения; крестьяне же крайних состояний, т. е. наиболее и наименее состоятельные, сочувственно относятся

246

Как сильно распространено такое стремление? Мы знаем уже, что оно обнаруживается там, где «не имеется благоприятных условий для земледельческого хозяйства всех дворов», там, где «часть дворов посте­пенно беднеет, слабеет, а затем и совсем расстраивает свое земле­дельческое хозяйство, перестает заниматься хлебопашеством, обра­щается исключительно к сторонним промыслам и, таким образом, разры­вает свою непосредственную связь с мирскою землею». Всюду, где встре­чается такое положение дел, — стремление бедняков к разрыву с общи­ною настолько естественно, что оно представляет собою или уже суще­ствующий факт или дело очень близкого будущего. Там, где существует причина, не замедлит обнаружиться и следствие.

Мы знаем также, что большинство наших общин поставлено не только в неблагоприятные, но просто в невозможные условия. Наше хо­зяйство, как общегосударственное, так и специально народное, покоится теперь на самом ненадежном основании. Чтобы разрушить это основа­ние не нужно ни чудес, ни неожиданностей: к этому ведут нас — самая строгая логика вещей, самое естественное отправление функций совре­менного нашего общественно-экономического организма. Фундамент разрушается просто от тяжести и несоразмерности частей построен­ного на нем здания.

Как быстро теряет равновесие хозяйство беднейшей части общин­ников, видно отчасти из приведенных выше данных о числе безлошад­ных крестьянских дворов, а отчасти — и притом с бóльшей ясностью — из следующих многозначительных фактов. В Подольском уезде «по пе­реписи 1869 года из 33.802 душевых наделов не обрабатывалось 1.750, т. е. 5%; в переводе на десятины это значит, что из 68.544 десятин па­хотной крестьянской земли запущено было 3.564 дес. Точные данные о необработанных наделах в 1877 году собраны только по трем волостям, где они дают 22,7% запущенной пашни. Не имея оснований считать эти волости чем-то исключительным и предполагая, поэтому, что и в осталь­ной части уезда господствует запущение в тех же размерах ²), мы найдем, что количество необрабатываемой земли с 3½ тысяч десятин возвысилось до 15½, т. е. увеличилось в 4—5 раз. И это в 8 лет! Это приблизительное определение количества запущенной пашни находит

247

Но, может быть, этот уезд составляет исключение из общего пра­вила? Едва ли. Другие уезды Московской губернии, равно как и другие губернии европейской России, находятся в аналогичном положении. В Серпуховском уезде количество не занимающихся хлебопашеством хо­зяев простирается до 17%, в Верейском — 16%. В Гжатском уезде Смо­ленской губ. «есть селения, в которых оставлено земли на половину и даже до ¾; ...крестьянское полеводство, вообще, в уезде сократилось на четвертую часть» ²). Не плодя цитат и выписок, мы смело можем, по крайней мере, к половине России применить сказанное г. Орловым о Московской губернии: «Возникают резкие противоположности в иму­щественном состоянии крестьянского населения: громадный процент крестьян постепенно теряет всякую возможность вести самостоятель­ное хозяйство и обращается в разряд безземельных и бездомных, а вместе с этим незначительный процент крестьян с каждым годом увели­чивает степень своего имущественного благосостояния» ³). А это зна-

248

Сами народники хорошо сознают неотразимость этого вывода. В брошюре «Социализм и политическая борьба» мы цитировали уже г. N. Z., по мнению которого «несчастная община дискредитируется в глазах народа» ¹). Г. Златовратский также говорит где-то, что община дорога теперь лишь деревенским старичкам да городской интеллигенции. Наконец, сам г. В. В. признает, что «община распадается, как доброволь­ный союз, остается «общество» в административном смысле, группа лиц. насильственно связанных круговой порукой, т. е. ответственностью каждого за ограниченность сил всех плательщиков и неспособность фиска понять эту ограниченность. Все выгоды, когда-то доставляемые общиной, исчезли, остались лишь неудобства, связанные с принадлеж­ностью к обществу» ²). Так называемая несокрушимая основа народного быта ежедневно и ежечасно сокрушается давлением государства. Капи­тализм мог бы, пожалуй, и не вступать в активную борьбу с этой «Непо­бедимой Армадой»; она и без того разрушается о подводные камни мало­земелья и налоговых тягостей.

Но, махнувши рукой на современную, действительную общину, на­родники не перестают петь дифирамбы общине абстрактной, общине an und für sich, общине возможной при известных благоприятных условиях. Они твердят, что община разрушается под влиянием внешних независя­щих от нее обстоятельств, что ее разложение несамопроизвольно и пре­кратится с устранением современного государственного гнета. На эту сторону их аргументации нам и нужно обратить теперь внимание.

Наши народники, в огромном большинстве случаев, отличаются поистине умилительною кротостью. Забота об избавлении общины от ее современного «египетского пленения» охотно возлагается ими на то самое правительство, усердием которого доведена до нищеты чуть не вся Россия. Гнушаясь политикой, как «буржуазной» забавой, презирая конституционные стремления, как несогласные с народным благом, наши ле­гальные общинофилы стараются убедить правительство, что поддержка пресловутых «устоев» лежит в его собственных интересах. Само собою разумеется, что голос их остается голосом вопиющего в пустыне. Кот Васька слушает, да ест, да время от времени прихлопывает те газеты и журналы, которые слишком уже надоедают ему разъяснением его «пра-

249

Вопрос об избавлении крестьянского хозяйства от неблагоприят­ных ему условий сводится таким образом к вопросу об избавлении Рос­сии от гнета абсолютизма. С своей стороны, мы думаем, что эта полити­ческая эмансипация нашего отечества станет возможной лишь в резуль­тате того перераспределения народных сил, которое несомненно будет вызвано и уже вызывается разложением некоторой части наших сель­ских общин. Но об этом речь впереди. Теперь же мы сделаем уступку народникам, забудем о действительной и поговорим о возможной общине.

4. Идеальная община народников.

Все предыдущие доводы наши основывались на том предположении, что русская община надолго останется под бременем непосильных для нее налогов и малоземелья. Взглянем теперь на дело с другой стороны. Допустим, что, благодаря тем или другим обстоятельствам, общине удастся избавиться от этого бремени. Спрашивается, не остановится ли тогда ее, начавшееся уже, разложение? И не помчится ли она тогда к коммунистическим идеалам с быстротой и неудержимостью гоголевской тройки?

В настоящее время общая сумма платежей, лежащих на крестьян­ских наделах, в большинстве случаев далеко превышает доходность этих наделов. Отсюда происходит весьма естественное стремление неко­торой части крестьян развязаться с землею, приносящею им лишь отри­цательную ренту. Вообразим теперь обратный случай. Представим себе, что совершена серьезная реформа нашей податной системы и что лежащие на крестьянской земле платежи стали значительно ниже ее доход­ности. Этот предполагаемый нами общий случай и теперь уж суще­ствует в виде отдельных исключений. И теперь есть общины, в которых земля не является бременем для крестьянина, в которых она приносит ему, напротив, некоторый, хотя и небольшой, доход. Тенденции, обна­руживаемые такими общинами, должны показать нам, какую судьбу имела бы старинная форма нашего крестьянского землевладения в том случае, если бы все общины попали в такие, сравнительно благоприят­ные, условия. Посмотрим же, какие надежды, какие ожидания может возбудить в нас пример этих привилегированных общин.

В «Сборнике статистических сведений по Московской губ.» мы на­ходим следующее в высшей степени важное указание. «Общие переделы.

250

мирских полей повторяются тем чаще, чем выше размер платежей, ле­жащих на мирской земле, чем в большем несоответствии находятся они (платежи) с доходностью земли. Если ценность платежей не выше до­ходности мирского надела, то переделы повторяются через длинные про­межутки времени, простирающиеся до 15—20 и более лет; если, наобо­рот, размер платежей превышает доходность земли, то промежутки между переделами бывают более короткими, и притом переделы повто­ряются тем чаще, чем значительнее несоответствие между ценностью платежей и доходностью земли, при равенстве всех других условий» ¹). То же самое явление было замечено г. Личковым в Рязанской губернии. Смысл этого явления очень понятен: оно показывает нам, что уменьше­ние лежащих на крестьянской земле платежей вызвало бы стремление к удлинению сроков переделов. Впрочем, выражаясь точнее, нужно ска­зать, что уменьшение платежей только увеличило бы это стремление, так как оно существует уже и в настоящее время. «Сопоставление по отдельным уездам средних чисел, выражающих промежутки времени между общими переделами с числами частости переделов указывает на тенденцию к удлинению сроков переделов, а следовательно, к уменьше­нию числа переделов, т. е. бóльшей продолжительности владения» ²). Та же тенденция указана в «Докладе» сельскохозяйственной комиссии по отношению к другим губерниям европейской России. Многие из на­ших народников очень сочувственно относятся к такой тенденции. По их мнению, она даст возможность устранить или ослабить некоторые сельскохозяйственные неудобства, неразрывно связанные с корен­ными переделами общинной земли. Это справедливо, но беда в том, что неудобные следствия общинного принципа устраняются в этом случае такими средствами, которые ведут к подрыву самого принципа и очень напоминают лечение головной боли посредством ампутации головы. Удлинение сроков переделов есть один из признаков предстоящего раз­ложения общины. Всюду, где эта форма землевладения исчезла под напо­ром возрастающего индивидуализма, исчезновение ее совершалось путем довольно продолжительного процесса приспособления общины к наро­дившимся потребностям в индивидуальной недвижимой собственности. Фактические отношения здесь, как и везде, опережали юридические: земля, составлявшая собственность целой общины, все дольше и дольше оставалась в руках данного обрабатывавшего ее семейства, пока, нако-

251

Деревенская община представляет собою не более, как одну из сту­пеней разложения первобытного коммунизма ¹). Коллективная соб­ственность на землю не могла не возникнуть в тех обществах, которые не знали никаких других видов собственности. «Историк-этнограф, — справедливо говорит г. Ковалевский, — станет искать древнейших форм общения имуществ не у осевших уже племен, а у бродячих звероловов и рыболовов, и видеть в общинном землевладении первых не более, как перенесение на недвижимое имущество тех правовых идей и учреждений. которые, под гнетом необходимости, возникли у отдельных племен в ту эпоху, когда единственным средством к пропитанию было занятие зве­риным и рыбным промыслами» ²). Таким образом, относящиеся к дви­жимой собственности «правовые идеи и учреждения» — оказывали ре­шающее влияние на характер собственности недвижимой. Это влияние не только не ослабело, но еще более возросло в то время, когда движи­мая собственность приняла индивидуальный характер. Но зато оно при­няло теперь противоположное направление. Прежде движимая собствен­ность стремилась придать недвижимой — коллективный характер, по­тому что сама она принадлежала не отдельным лицам, а целому пле­мени. Теперь, наоборот, она подрывает общинную недвижимую собствен­ность, потому что сама она принадлежит не целой общине, а отдельным лицам. И это несомненное влияние движимой собственности на недви­жимую с особенною силою сказывается там, где, как в земледелии, самая сущность хозяйственного предприятия требует одновременного употре­бления в дело объектов как частной, так и коллективной собственности. Хлебопашцу нужна, во-первых, земля, поступающая в сто пользование лишь на известное время, а во-вторых, — удобрение, семена, рабочий скот и орудия труда, составляющие его частную собственность. В этой-то точке соприкосновения двух родов собственности разлагающее влияние индивидуализма достигает наивысшей степени, и победа тем скорее кло­нится на его сторону, чем более возрастает в земледельческой культуре

252

Таким образом, удлинение сроков переделов есть естественное след­ствие возрастающей тщательности в обработке земельных угодий.

Вот несколько примеров в пояснение сказанного.

В Заозерской сельской общине (Новгородской губ.) «все пахотные поля разделяются на два вида — 1) степенные поля и 2) пашни». Первые переходят от одного домохозяина к другому только во время коренных переделов, происходящих только при ревизии; поля второго рода, пашни, «каждый год под осень делятся между домохозяевами». Это различие обусловливается тем обстоятельством, что «степенные поля удобряются обыкновенно навозом» и «крестьяне довольны большими промежутками времени от передела до передела», потому что, по их собственным словам, «нужно получить свою пользу от земли, а то на кой черт я буду хорошо работать на своей полосе, если завтра другому отдай». Более тщательная обработка ведет к бóльшей продолжитель­ности владения, которая, в свою очередь, естественно распространяется и на другие виды общинных угодий, почему-либо имеющие в глазах кре­стьян большую ценность, хотя и не требующие никаких специальных затрат на свою обработку. В той же Заозерской общине сенокосы, как и поля, подразделяются на несколько разрядов, при чем сенокосы луч­шего разряда, «обширные поемные луга» по реке Хоринке, «поступают только в коренной передел» ¹).

То же самое и еще более рельефно выраженное явление мы встре­чаем в Торховской общине Тульской губернии. Те из домохозяев этой общины, «которые удобряют свои полосы, крепко за них держатся и только в крайнем случае решаются уступить их другому домохозяину».

¹) См. «Сборник материалов для изучения сельской поземельной общины», издание Вольного Экономического и Русского Географического Обществ, С.-Пе­тербург 1880, стр. 257—265.

253

В Мценском уезде Орловской губернии «при переделах одну полосу земли оставляют неделимою, чтобы ее каждый мог удобривать. Это на­зывается навозниками. Такого навозника, никогда не переделяемого, приходится на крестьянина сажен 5».

В Курмышском уезде Симбирской губ. «в последние годы (писано в начале семидесятых годов) переделы полей делаются на более долгие сроки, вследствие чего земледелие улучшается и удобрение полей наво­зом входит e общее употребление» ¹).

Связь между удлинением сроков переделов и улучшением обработки полей — выясняется вышеприведенными примерами до очевидности. Не остается никакого сомнения в том, что домохозяева очень неохотно расстаются с землей, обработка которой потребовала от них каких-нибудь специальных затрат. Это стремление к возможно более продол­жительному удержанию в своих руках раз полученной в надел полосы значительно ослабело бы, конечно, если бы все члены общины имели ма­териальную возможность одинаково удобрять свои поля. «Если бы все или, по крайней мере, значительное большинство дворов, одинаково исправно могли бы заниматься хлебопашеством, то большой разницы между полосами не могло бы быть, и общие переделы полей были бы ни для кого не обременительны» — говорили г. Орлову крестьяне Москов­ской губернии. Но такое равенство само по себе очень непрочно в сель­ской общине, где на мирской земле ведется подворное хозяйство, где каждый самостоятельный общинник на свой собственный страх и риск обрабатывает полученную им в надел землю. Количество скота, качество сельскохозяйственных орудий, рабочие силы семьи — представляют собою переменные величины, значительно разнообразящие доходы отдельных дворов. Развитие промышленности вокруг или внутри общины откры­вает новые пути для заработка, но вместе с тем и новые источники не­равенства. Один двор совсем не имеет возможности «работать на сто­роне», другой — получает оттуда значительную часть своего дохода. Один домохозяин, занимаясь кустарной промышленностью, становится «мастерком», эксплуататором членов своей собственной общины, дру­гому суждено попасть в более многочисленный разряд эксплуатируемых. Все это, разумеется, отражается на хозяйственной способности различ-

254

256

Добиваясь осуществления своих требований, наши реформаторы по­лагают, что они работают для упрочения «вековых устоев, выдержав­ших» и проч., и проч., т. е., переводя с народнического языка на обще­человеческий, — для сохранения общинного землевладения. Но жизнь го­товит им немало самых неприятных неожиданностей. Увеличение наде­лов и уменьшение податей приведет к тому, что крестьяне станут «доро­жить» землею; а там, где ею «дорожат», не любят переделов и стре­мятся удлинять их сроки; а там, где удлиняются сроки переделов, возра­стает неравенство между общинниками, крестьяне исподволь и самою логикою вещей подготовляются к подворно-наследственному владению. Словом, мера, рекомендуемая как средство сохранения общины, только увеличит ту неустойчивость ее равновесия, которая и теперь уже пора­жает беспристрастного наблюдателя; эта мера будет настоящим подар­ком данайцев для общины. Нужно сознаться, что только с помощью очень пылкой фантазии и довольно крупной дозы невежества можно строить какие-нибудь реформаторские планы на шатком основании бы­товой формы, находящейся в таком безвыходном и противоречивом по­ложении.

Противоречия, свойственные данной социальной форме, неизбежным и роковым образом отражаются на образе мыслей и на поведении ее сторонников. Наши народники-легалисты, столь плодовитые на всякого рода рецепты для поддержания и упрочения «вековых устоев русского народного быта», не замечают, что фактически они все более и более становятся выразителями интересов той части крестьянства, которая является представительницей индивидуалистического принципа и ку­лацкой наживы.

¹) Орлов, «Формы крестьянского землевладения», стр. 55.

256

Мы знаем уже, что крестьяне стоят за удлинение сроков переделов мирской земли в интересах лучшей ее обработки. Они не хотят «хо­рошо работать» на той полосе, которая может скоро перейти в чужие руки. Хорошая обработка земли предполагает затрату не только жи­вого труда работника, но и мертвых продуктов его прошлого труда, тех средств производства, которые в буржуазной экономии носят название капитала.

Эти затраты «капитала» окупаются в более или менее продолжи­тельный период времени. Одни уже через год или через несколько лет сполна возвращаются собственнику, в виде увеличенного дохода с его земли; другие требуют, напротив, весьма продолжительного времени для своего оборота. Первые называются затратами оборотного, вторые — за­тратами постоянного капитала. Само собою понятно, что чем более бу­дут возрастать затраты постоянного капитала в крестьянском земледе­лии, тем более будет усиливаться у богатых и зажиточных домохозяев стремление удерживать свои наделы в течение возможно более длинного срока. Унаваживание земли — не бог знает какая затрата, а между тем мы видим, что и оно уже вызывает у некоторой части нашего крестьян­ства враждебное отношение к переделам. «Это дурно, потому: у меня три коровы, а у него один петух» — отзываются о переверстках земли крестьяне Сенгилевской волости, Юрьевского уезда ¹). Что же будет со введением более рациональных способов хозяйства, интенсивной куль­туры, многопольной системы? Общинное землевладение, несомненно, явится серьезным препятствием для их упрочения. Оно и теперь уже ве­дет к таким ненормальным явлениям, как отказ от удобрения пахотных полей. В Калужской губ., некоторые «крестьяне почти все удобрение вывозят на коноплянники, а поля свои очень мало удобряют из опасе­ния, что при переделе удобренная полоса перейдет к другому хозяину». В Московской губ. «вывозка навоза на пашню останавливается года за

¹) Пругавин, «Сельская община», стр. 40—41.

257

Объясняется он тем, что просто самая обработка земли при тех не­значительных делянках, которые приходятся на долю каждого домохозяина, весьма неудобна; факт этот вполне сознается наиболее зажиточной и развитой частью крестьянского населения, и он вызвал, с своей стороны, два явления, которые следует признать самими характеристичными для определения настоящего положения крестьянского земле­владения. Во-первых, в некоторых селениях (Кравкове, Головине, части сел Федрина и Загарина) состоялись приговоры о разделении общинной земли на подворные участки. Во-вторых, в весьма многих селениях от­дельные домохозяева вносят выкуп за свои наделы и требуют выдела их из общинной земли. Подобные случаи встречаются в селах: Репьевке, Самойкине, Окуловке и многих других; они встречались бы гораздо чаще, если бы было поболее порядка в крестьянском управлении, те­перь же некоторая неясность закона, усиливаемая еще недостатками крестьянского управления, невольно задерживает случаи выкупа» ¹).

Но этим не исчерпываются неудобства общинного землевладения. Связанная с ним обязательность севооборота также немало затрудняет усовершенствование земледелия.

Возможны ли радикальные улучшения земледелия, например, в Тор­ховской общине, Тульской губ., где «ни огораживать своих полей, ни изменять системы полеводства не дозволяется», или в Погореловской общине, Костромской губ., где ведется трехпольная, обязательная для всех, система полеводства»? Такие общины вовсе не составляют исклю-

258

Много бумаги исписано было нашими народниками для доказатель­ства того положения, что община сама по себе, т. е. по сущности ле­жащего в ее основе принципа, не враждебна никаким усовершенствова­ниям в земледелии. Стоит только всем членам данной общины взяться за такие усовершенствования, а еще лучше — ввести коллективную обра­ботку полей, говорили они, и дело не только не затруднится, но, на­против, будет значительно облегчено отсутствием частной собствен­ности на землю. Это, конечно, справедливо, но ведь мало ли возможно­стей, переход которых в действительность мыслим лишь при известных, невозможных в данное время, условиях?

Ах, кабы на цветы да не морозы, И зимой бы цветы расцветали!

¹) «Сборник материалов для изучения сельской поземельной общины», стр. 161 и 234.

²) «Доклад», Услов. хоз. кр.

259

Мы можем сказать, следовательно, что введение усовершенство­ванных способов земледелия явится новым фактором разложения на­шей общины, если только каким-нибудь чудом не исчезнет неравенство, уже существующее в современной, «пореформенной» деревне. Но о чуде­сах ниже.

Что же такое, однако, это усовершенствованное земледелие? Пред­ставляет ли оно собою отрицательное условие общественного развития, продукт окружающих земледельца неблагоприятных влияний — или, на­против, является оно результатом устранения этих неблагоприятных влияний, следствием повышения уровня материального благосостояния крестьян? Нам кажется, что второе предположение вернее первого. Те­перь большинство крестьян очень бедно, а круговая порука грозит ра­зорением даже зажиточному их меньшинству. Понятно, что им теперь не до интенсивной культуры. Но поставьте их в лучшие условия, сни­мите давящий их податной гнет — и сама круговая порука перестанет быть грозою богатых крестьян: меньше несостоятельных общинников — меньше и ответственности за них. Уверенная в своем будущем, зажи­точная часть крестьянства задумается о серьезных улучшениях в земле­делии. Но тогда-то и столкнется она с общиной, тогда-то и придется вступить ей с нею в смертельную борьбу. Перед нами опять вырастает, следовательно, тот вывод, что улучшение материального благосостоя-

260

Но не пора ли нам кончить с общиной? Не указаны ли уже нами все факторы ее разложения? О нет! Таких факторов много, очень много. Все принципы современного хозяйства, все пружины современ­ной экономической жизни находятся в непримиримой вражде с общи­ною. Вследствие этого, надеяться на ее дальнейшее самостоятельное «развитие» так же странно, как странно надеяться на долговечность и дальнейшее размножение вытащенной на берег рыбы. Дело не в том, на какой крюк посажена рыба, а в том — приспособлены ли ее дыхательные органы к окружающей атмосфере. Атмосфера же современного денеж­ного хозяйства убивает нашу архаическую форму землевладения, подкапывает ее в самом корне. Хотите иллюстраций? Вот они.

Мы видели уже, как разрушительно влияет денежное хозяйство на семейную общину. Поищем теперь примера влияния его на сельскую общину, собственно так называемую.

5. Выкупная операция.

Вот перед нами выкупная операция, долженствующая подарить Рос­сию новым сословием крестьян-собственников. Некоторые общины уже успели выкупить свои земли. Как же отразилось это на их внутреннем складе?

«Еще в Сборнике статистических сведений по Тамбовской губер­нии, — говорит г. Л. С. Личков ²), — между прочим указано было В. И. Ор­ловым на то, что система выкупа земель чрезвычайно сильно влияет на уничтожение между крестьянами земельных переделов, утверждая и распространяя в крестьянстве взгляды на выкупаемую землю как на личную, неотъемлемую их собственность... Такое же явление мне и моим

261

Нужно сознаться, что г. Личкову удалось подметить в высшей сте­пени любопытное и поучительное явление. «В Рязанском уезде, — гово­рит он, — состоящие на выкупе крестьяне совсем не переделяют своих зе­мель в тех общинах, где землею дорожат, тогда как временно-обязан­ные, и особенно государственные, производят земельные переделы. Соб­ственники же делят землю только там, где землей не дорожат, т. е. где приходится делить в сущности не землю, а приносимые ею тягости... Весьма характерно, что во всех выкупных общинах, где земля поделена по живым душам, распределение это сделано не после, а до или при са­мом выходе на выкуп (обыкновенно с тем, чтобы никогда уже более не делить). После же выхода на выкуп ни в одной общине, за исключением тех, где плохая земля только обременяет крестьян, — ни в одной, го­ворю я, не было передела земли, несмотря на явную неравномерность в ее распределении. Как ни прискорбно, а приходится все-таки признать как этот, так и другие факты, характеризующие совсем не мирское на­строение крестьянских интересов, — приходится потому, что всякому факту надо глядеть прямо в глаза, не прикрашивая его вредящими делу фразами».

Тенденция выкупленных крестьянами земель к переходу в част­ную, — вернее, подворную, — собственность замечается не в одной только Рязанской губернии. То же явление обнаруживается и в других местностях.

В Крестецком уезде Новгородской губ. «около половины бывших помещичьих крестьян, вышедших на выкуп, мирским приговором опре­делили разделить всю землю чересполосно, по душам, а переделы на­всегда уничтожить». Такие же случаи указаны «Докладом сельско­хозяйственной комиссии» и для Калужской губернии. В деревне Старухине Тульской губернии «общинная земля не переделялась со времени реформы». В случае же частных переверсток число душ, «получивших надел при реформе», служит нормой для дележа. Даже «при разделе семьи считаются те же души, не принимая во внимание малолетних. Усадебная земля совсем не переделяется и переходит к семье». Общинный принцип сделал, как мы видим, немало уступок индивидуализму в этой деревне крестьян собственников, несмотря на то, что, по словам г-жи Ел. Якушкиной, они видят в общинном землевладении «единственное средство против обезземеления. Объективная логика вещей оказывается сильнее субъективной логики крестьянина. Но здесь между этими родами

262

логики все-таки происходит еще борьба, существует разногласие, а вот в Борокской общине (Псковской губ.), состоящей на выкупе с 1864 года субъективная логика большинства давно уже заключила самый тесным союз с объективной логикой денежного хозяйства. На требование бедняками нового передела им отвечают, что «хотя ныне владеющие лиш­ними наделами владеют ими и не по праву (не по числу душ), но все-таки они очистили эти наделы податью (выкупные платежи), а следо­вательно, и несправедливо было бы взять от них эти наделы» ¹). В дру­гой деревне той же местности произошел такой характерный случай: один крестьянин принял подкидыша и просил мир нарезать в общем поле надел; тогда приемный отец выкупил этот участок за 100 руб., т. е. исключил его навсегда из передела. Выкуп земли и здесь оказался враждебным общинному землевладению.

263

264

Но «деньги родят деньги», между прочим, и в том смысле, что куп­ленные за них средства производства и предметы обработки сами со­ставляют уже меновую стоимость, эквивалентную заплаченной за них денежной сумме и способную к новому превращению в деньги, по же­ланию приобретателя. Следовательно, предметы, купленные тем или другим лицом, должны составлять его частную собственность. Такова бесспорная логика денежного хозяйства. Эта-то логика и вступает в борьбу с традицией общинного землевладения. Выкупная операция при­водит крестьянский мир к противоречию, разрешимому лишь посред­ством окончательного разрушения общины. В силу привычки, предания, а частью и сознательного убеждения, он стремится сохранить старый коллективный принцип владения землею, после того как способ при­обретения этой земли стал всецело основываться на новом, денежном, индивидуалистическом принципе. Само собою понятно, что стремление это неосуществимо, что невозможно передать в коллективную соб­ственность мира предметов, приобретенных в обмен за частную соб­ственность отдельных домохозяев.

«Хотя по Положению о выкупе крестьянские наделы выкупаются в общинную собственность, — говорит г. Личков, — тем не менее, уплата выкупа, по обычаю (т. е. в силу фактов, которые всегда сильнее всяких юридических норм, тем более всяких юридических противоречий), в большинстве общин производится членами общины, сообразно количе­ству земли. По мере уплаты, величина выкупной платы с каждым годом уменьшается. Последствием этого может оказаться вот что: усердно платившие выкуп, иногда даже в течение двух-трех десятков лет, могут лишиться при переделе значительной доли выкупленной ими земли, и, на-

265

К январю 1883 года выкуплено было 20.353.327 дес. крестьянской земли. А так как во владении крестьян всей земли считается 120.628.246 дес., то на основании предыдущего мы можем сказать, что выкупная операция успела уже поставить в условия, несовместимые с общинным принципом, шестую часть крестьянских земель.

До какой степени несовместим принцип общинного землевладения с выкупом или покупкой земли на деньги — ясно из следующего. В Мо­сковской губ. некоторые крестьянские общества, помимо надельной земли, имеют еще «дарственную землю», т. е. полученную в дар при вы­ходе на волю от своих бывших помещиков. За исключением одной только деревни, «владение дарственной землею везде общинное». В тех же случаях, когда крестьянские общества покупают помещичьи земли, «владение доставшимися каждому двору долями установляется всегда подворно-наследственное, при котором каждый двор получает право свободного распоряжения и отчуждения части или всей своей доли по­средством продажи, дарения и т. п. Таким образом, размер доли ка­ждого двора, участвовавшего в покупке земли, остается постоянным» ¹).

Точно так же и в Псковской губ., в тех случаях, когда крестьяне «приобретают имения, чему есть немало примеров», владение устано­вляется «необщинное».

Но и этим дело не ограничивается. Г. Николай —он справедливо замечает, что «выкуп вынуждает производителя обращать все бóльшую и бóльшую часть продукта своего труда в товар и, следовательно, все более и более упрочивать основы капиталистического хозяйства».

Из сказанного ясно, до какой степени наивны народники, видящие в развитии мелкого поземельного кредита средство упрочения общины и борьбы против капитализма. По своему обыкновению, они рекомен­дуют как раз те меры, которые могут только ускорить торжество не-

266

В случае аренды помещичьих или казенных земель, крестьянский мир также превращается в компанию ответственных друг за друга пай­щиков, в которой распределение арендованной земли совершается со­образно количеству внесенных денег. При чем же здесь община, при чем «вековые устои»?

Впрочем, не одни только мирные народники умиляются перед фактами весьма сомнительного значения. Таким «прекраснодушием» могут похвалиться даже и террористы. Г. Тихомиров, например, в своей войне против людей, убежденных в «неизбежности русского капитализма», — указывает на то обстоятельство, что «количество земель, принадлежа­щих крестьянам, медленно, но постоянно возрастает». Он считает, по-видимому, этот факт настолько многознаменательным, что не сопровождает его никакими комментариями. Но после всего сказанного нами о зна­чении денежного хозяйства в истории разложения общины, мы имеем право считать возрастание крестьянского землевладения фактом, по крайней мере, очень двусмысленным. Действительность вполне оправды­вает наш скептицизм.

В Московской губернии количество купленных крестьянами земель «увеличилось за 12 лет с 17.680 десятин до 59.741». Мы видим здесь, стало быть, именно указываемое г. Тихомировым «медленное, но по­стоянное» возрастание. Прекрасно, как же распределяется эта новая земля между крестьянами? Из 59.741 десятины «31.858 дес. принадле­жит всего 69 владельцам, т. е. выходит из размеров крестьянского хо­зяйства, а 10.428 десятин состоит из владений, превышающих 100 деся­тин» ¹) Как понимать такого рода «крестьянское землевладение»? До­казывает ли оно, что буржуазный строй не может иметь места в Рос­сии? О г. Тихомирове можно сказать в этом случае то же, что говорил когда-то Прудон об Ад. Смите: он видит и не понимает, он рассказы­вает и не разумеет смысла своего рассказа!

267

268

«Этот способ мышления кажется нам, на первый взгляд, потому вполне верным, что он присущ так называемому здравому смыслу. Но здравый человеческий смысл, почтенный спутник в домашнем обиходе,

269

между четырьмя стенами, переживает крайне удивительные приключе­ния, лишь только он пускается в далекий путь исследования».