Библиотека научного социализма под общей редакцией Д. Рязанова

Взгляды Щапова на раскол и на революционные движения «сель­ской России» подтверждали, казалось, убеждение русских анархистов

17

в том, что народ наш обладает «прирожденными» антигосударственными и коммунистическими стремлениями. Здесь не место входить в оценку исторической роли государства вообще и русского государства в част­ности. Но не мешает обратить внимание на то интересное обстоятель­ство, что разногласие между Н. Г. Чернышевским и А. П. Щаповым заключалось совсем не в отношении к общине. Первый из названных писателей защищал ее энергичнее, чем кто бы то ни было до и после него. Яблоком раздора был именно вопрос о государстве, его истори­ческой роли и желательном для демократов отношении его к народу в настоящее время. Как видно из его «Очерков политической эконо­мии», Ник. Гавр. Чернышевский хорошо понимал, что социалисти­ческий переворот, устраняя разделение общества на классы, должен, в конце концов, уничтожить существующее ныне противоположение между обществом и государством. Но это была отдаленная цель и не­обходимый вывод из пересоздания общественно-экономических отноше­ний; самое это пересоздание было, по-видимому, мыслимо для него лишь под условием энергического воздействия со стороны государства. Его статья «Экономическая деятельность и законодательство» по сущности своей аргументации ровно столько же касается анархистов, как и эконо­мистов манчестерской школы. Защищая общинное землевладение. Н. Г. Чернышевский ставил его под охрану и покровительство государства, которое играло роль главного рычага во всех его реформаторских проектах. Само собой разумеется, что понятие о государстве, как фак­торе общественного прогресса, не совпадало у него с понятием об «единодержавно-бюрократическом государстве». Причину неудачи пресловутых «реформ прошлого царствования» он видел, как это показывают его «Письма без адреса», именно в том, что они были предприняты без активного участия общества и народа. Он придавал огромное значение созданию свободных политических учреждений, но он понимал, что желательные для него экономические реформы одинаково затрагивают интересы народа на всем пространстве России, и потому должны быть предприняты по государственной, а не местной, общинной или област­ной инициативе.

18

выработке своей практической программы всякий общественный деятель должен прежде выяснить себе свои экономические задачи, а затем уже изыскивать подходящие для них политические средства. В противном случае, он рискует стать в противоречие с своей собственной целью и симпатизировать таким общественно-правовым реформам, которые ли­шат представляемый им класс возможности придти прямым путем к эко­номическому благосостоянию. Убежденный в том, что «экономический быт русского народа также создался естественным путем колонизации и промысловой деятельности, сообразно с местными условиями», что «внутреннее поземельное устройство и экономическое саморазвитие но­сило (в доцентрализационный период нашей истории) областной отте­нок», покойный историк видел в возврате к федеративному строю едва ли не главное условие экономического освобождения народа. Он забывал, что, при разделении общества на классы, федеративный строй может быть, по крайней мере, таким же удобным орудием эксплуатации большинства меньшинством, как и централистический. Он забывал также, что для низшего класса народа, главная сила которого состоит в его численности, лучшею школою которого является жизнь в больших центрах, политическое раздробление равносильно ослаблению, а иногда к полному уничтожению возможности низвергнуть давящее их иго. Чтобы не ходить далеко за примером, укажем хоть на историю швей­царского фабричного законодательства, существующего в своем настоя­щем виде благодаря инициативе общесоюзного правительства. Отчеты фабричных инспекторов наглядно показывают, каким сильным препят­ствием к осуществлению даже этих далеко не идеальных законов явля­ются местные, общинные власти, естественно находящиеся под влиянием крупных промышленников. Существующие в той же Швейцарии так на­зываемые «communes bourgeoises», предоставляющие исключительные права коммунальным старожилам, также могли бы убедить любого из крайних последователей Щапова, что в экономическом развитии вся­кого цивилизованного народа рано или поздно наступает период, когда общинные рамки становятся слишком тесными для выражения и защиты интересов рабочего класса; когда права граждан находят надежное для себя обеспечение не в общинных, а в государственных учреждениях. Сам Щапов никогда не требовал, разумеется, полного уничтожения государ­ства, как средства освобождения народных масс; этот вывод был сделан ил его воззрений лишь нашими бакунистами. Но, благодаря невыяснен­ности своих экономических понятий, он никогда не представлял себе ясно тех требований, с какими может обратиться к государству совре-

менное рабочее сословие. «Пожелаем мирским сходам больше простора, свободы в своем саморазвитии, — писал он в статье «Сельский мир и мирской сход», — а крестьянам больше прав свободного пользования землями, лесами и другими источниками народного богатства, простора для торгово-промышленного развития, возрастания богатых сел на сте­пень городов, без искусственного указного вмешательства».

Если мы сравним эту программу Щапова с тем, что писал и пред­лагал Н. Г. Чернышевский, — сделавши, разумеется, поправки на неиз­бежные, по независящим от редакции обстоятельствам, недомолвки, — то мы увидим, что первый стоит в таком же отношении ко второму, как современный демократ к социал-демократу. Один желает свободного личного и общественного развития и считает уменьшение государствен­ного вмешательства в экономическую жизнь общества самым главным и чуть ли не единственным условием этого развития. Его экономические требования ограничиваются предоставлением «крестьянам побольше прав свободного пользования землями, лесами и другими источниками народ­ного богатства». Другой понимает уже, что это пользование «землями и лесами» требует не только «свободы», но и целесообразной органи­зации, без которой «возрастание богатых сел до степени городов» пове­дет лишь к угнетению рабочего класса; в истории народов он видит не только борьбу, двух абстрактных принципов федерализма и центра­лизма, но и те экономические условия, которые создали федералисти­ческие и централистические государства; он прослеживает борьбу клас­сов через все пройденные ею фазисы, анализирует те политические формы, которые служили защитой для эксплуататоров; определяет те общественно-экономические задачи, которые выросли в процессе веко­вой борьбы общественных классов, — и приходит к тому заключению, что община сделалась слишком узким базисом для решения этих задач, и что рабочий класс должен не разрушать так дорого стоившую ему го­сударственную машину, а видоизменять и утилизировать ее для своих целей. В то время, как русский демократ стремится лишь как можно более ограничить сферу государственного вмешательства, родоначальник русской социальной демократии ставит этому вмешательству ясные цели, определяемые экономическими задачами рабочего класса.

Едва ли нужно прибавлять, что наши симпатии лежат на стороне последнего. При всем уважении к А. П. Щапову, как честному борцу за свои убеждения и талантливому историку, пролившему новый свет на одну из интереснейших сторон русской истории, мы не можем не видеть односторонности и угловатости его воззрений. Если тот период нашей

20

истории, в продолжение которого жизнь русского народа «слагалась», — как уверяет Щапов, — во всех отношениях естественно и свободно — мог привести лишь к «единодержавно-бюрократическому строю», то ясно, что русская свобода того времени носила зародыш смерти в своих соб­ственных недрах; ясно также, что социально-политические отношения, в результате которых явилась эта свобода, заключали в себе коренные недостатки: «естественное» развитие их привело к деспотизму москов­ского и петербургского периодов. Нам заметят, пожалуй, что деспотизм являлся следствием внешних, а не внутренних условий, что он зародился и укрепился в борьбе с иноземными завоевателями. Пусть будет так. Но тогда зачем же нам идеализировать тот печальный период народной беспомощности, который если и оставлял русскому народу какой-нибудь выбор, то лишь выбор между чужеземными или домашними поработи­телями. Не должны ли мы припомнить в этом случае слова Маркса, ко­торый говорит, что «социальная революция девятнадцатого столетия может черпать свою поэзию не в прошлом, а только в будущем», что «она не может начаться до тех пор, пока не уничтожатся все суеверия прошлого», что между тем как «предшествующие революции нуждались в всемирно-исторических образцах и воспоминаниях, революция девят­надцатого столетия должна предоставить мертвым хоронить своих мерт­вецов», и «сосредоточить свое внимание на своем собственном содер­жании». Мы уверены, что пришла уже пора критической оценки всех элементов нашего народничества. Между этими элементами взгляды Щапова на взаимные отношения народа и государства, на раскол и об­щину — занимают, как мы сказали, очень видное место и уже по одному этому заслуживают полного внимания наших социалистических писа­телей. Чем тверже ступят русские революционеры на точку зрения науч­ного социализма, тем определеннее им представится созидающая эконо­мическая роль русского народного государства; чем яснее сознают они экономические задачи социалистической революции, тем очевиднее бу­дет для них, что старые формы народной жизни и народного миросозер­цания слишком тесны для того, чтобы воплотить в себя практику и тео­рию нового движения. Укрепившись в этом сознании, наша социально-революционная партия начнет третий, непредвиденный Щаповым, период «земского строительства», равнодалекий как от земско-вечевого, так и от единодержавно-бюрократическо-го «опыта» — именно период социально-демократический.

Борьба с абсолютизмом — историческая задача, общая русским со­циалистам с другими прогрессивными партиями в России — не принесет им возможного влияния в будущем, если падение абсолютной монархии застанет русский рабочий класс в неразвитом состоянии, индифферент­ным к общественным вопросам или не имеющим понятия о правильном решении этих вопросов в своих интересах.

Поэтому социалистическая пропаганда в среде наиболее восприим­чивых к ней слоев трудящегося населения России и организация, по крайней мере, наиболее выдающихся представителей этих слоев соста­вляет одну из серьезнейших обязанностей русской социалистической интеллигенции.

Необходимым условием такой пропаганды является создание рабо­чей литературы, представляющей собою простое, сжатое и толковое изложение научного социализма и выяснение важнейших социально-политических задач современной русской жизни, с точки зрения инте­ресов рабочего класса.

Но, прежде чем взяться за создание такой литературы, наша рево­люционная интеллигенция должна сама усвоить современное социали­стическое миросозерцание, отказавшись от несогласимых с ним старых традиций. Поэтому критика господствующих в ее среде программ и уче­ний должна занять важное место в нашей социалистической литературе.

Всякий, знакомый с современным состоянием нашей социалистиче­ской литературы, знает, как мало удовлетворяет она обоим вышеука­занным требованиям. Члены группы, впервые приступившей к изданию «Черного Передела» (в 1879—1880 гг.), решились всеми зависящими от них средствами способствовать пополнению этих пробелов и с этой целью приступают теперь к изданию «Библиотеки Современного Со­циализма».

Вполне признавая необходимость и важность борьбы с абсолютиз­мом, они полагают в то же время, что русская революционная интелли-

22

генция слишком игнорировала до сих пор вышеуказанные задачи орга­низации рабочего класса и пропаганды социализма в его среде; они думают, что борьба ее с правительством не сопровождалась в достаточ­ной мере подготовлением русского рабочего класса к сознательному участию в политической жизни страны. Разрушительная работа наших революционеров не дополнялась созданием элементов для будущей рабо­чей социалистической партии в России.

Успех первого предприятия этой группы зависит, конечно, от сочувствия и поддержки со стороны действующих в России революционе­ров. Поэтому она и обращается ко всем кружкам и лицам в России и за границей, сочувствующим вышеизложенным взглядам, с предложением обмена услуг, организации взаимных сношений и совместной выработки более полной программы для работы на пользу общего дела.

Группа эта смотрит на «Библиотеку Современного Социализма», как на первый опыт, удача которого дала бы ей возможность расширить свое дело и приступить к изданию социалистических сборников или даже периодического обозрения.

Задача, поставленная себе издателями «Библиотеки Современного Социализма», едва ли нуждается, после всего сказанного, в более подроб­ном объяснении. Она сводится к двум главным пунктам:

1) Распространению идей научного социализма путем перевода на русский язык важнейших произведений школы Маркса и Энгельса и

¹) Ввиду неоднократно повторявшихся слухов о состоявшемся будто бы соединении старой группы «Черн. Пер.» с «Нар. Вол.», мы считаем нужным сказать здесь несколько слов по этому поводу. В последние два года, действительно, велись между обеими группами переговоры о соединении. Но, хотя два-три члена нашей группы даже вполне примкнули к «Нар. Воле», полное слия­ние не могло, к сожалению, состояться. Как читатель может увидеть из бро­шюры «Социализм и политическая борьба», это слияние затрудняется нашим разногласием с «Нар. Вол.» по вопросу о так называемом «захвате власти», а также некоторых практических приемах тактики революционной деятельности, вытекающей из этого пункта программы. Обе группы имеют, однако, теперь так много общего, что могут действовать, в огромном большинстве случаев рядом, пополняя и поддерживая друг друга.

23

оригинальных сочинений, имеющих в виду читателей различных степе­ней подготовки.

Женева,

СОЦИАЛИЗМ

и

ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА

Предлагаемая брошюра может подать повод ко многим недоразуме­ниям или даже неудовольствиям. Лица, сочувствующие направлению «Земли и Воли» и «Черного Передела» (органов, в редактировании ко­торых я принимал участие), могут упрекнуть меня в том, что я отсту­пил от теории так называемого народничества. Сторонникам других фракций нашей революционной партии может не понравиться моя кри­тика дорогих им воззрении. Считаю нелишним, поэтому, небольшое предварительное объяснение.

Стремление работать в народе и для народа, уверенность в том, что «освобождение рабочего класса должно быть делом самого рабочего класса» — эта практическая тенденция нашего народничества дорога мне по-прежнему. Теоретические же его положения, действительно, кажутся мне во многих отношениях ошибочными. Годы пребывания за границей и внимательного изучения социального вопроса убедили меня, что тор­жество стихийного народного движения, вроде бунта Ст. Разина или крестьянских войн в Германии, не может удовлетворить социально-политических нужд современной России, что старые формы нашей на­родной жизни носили в самих себе много зародышей своего разложения, и что они не могут «развиться в высшую коммунистическую форму» без непосредственного воздействия на них сильной и хорошо организован­ной рабочей социалистической партии. Поэтому я думаю, что рядом с борьбой против абсолютизма русские революционеры должны стре­миться, по крайней мере, к выработке элементов для создания такой партии в будущем. В этой созидательной деятельности им, по необхо­димости, придется перейти на почву современного социализма, так как идеалы «Земли и Воли» не соответствуют положению промышленных рабочих. И это будет очень кстати теперь, когда теория русской само­бытности становится синонимом застоя и реакции, а прогрессивные эле­менты русского общества группируются под знаменем осмысленного «западничества».

Перехожу к другому пункту моего объяснения. Здесь, прежде всего, скажу в свою защиту, что я касался не лиц, а мнений, и что частные

28

разногласия мои с той или другой социалистической группой нимало не уменьшают моего уважения ко всем искренним борцам за освобождение народа.

Женева,

Социализм и политическая борьба.

Всякая классовая борьба есть борьба политическая.

Карл Маркс.

С тех пор, как русское революционное движение окончательно вы­ступило на путь открытой борьбы с абсолютизмом, вопрос о полити­ческих задачах социалистов сделался самым насущным, самым жгучим вопросом для нашей партии. Из-за него расходились люди, связанные многими годами совместной практической деятельности, из-за него рас­падались целые кружки и организации. Можно даже сказать, что все русские социалисты временно разделились на два лагеря, державшиеся диаметрально-противоположных взглядов на «политику». Как и всегда бывает в подобных случаях, дело не обошлось без крайностей. Одни счи­тали политическую борьбу чуть ли не изменой народному делу, прояв­лением в нашей революционной интеллигенции буржуазных инстинктов, осквернением чистоты социалистической программы. Другие не только признавали необходимость этой борьбы, но и готовы были, в ее мнимых интересах, идти на компромиссы с либерально-оппозиционными элемен­тами нашего общества. Некоторые доходили даже до того, что считали вредным для настоящего времени всякое проявление классового антаго­низма в России. Таких взглядов держался, напр., Желябов, которому «русская революция представлялась, по словам его биографа, не исклю­чительно в виде освобождения крестьянского или даже (?) рабочего сословия, а в виде политического возрождения всего русского народа вообще» ¹). Другими словами, революционное движение против абсолют­ной монархии сливалось в его представлении с социально-революцион­ным движением рабочего класса во имя своего экономического освобо­ждения; частная, специально-русская задача настоящего времени засло­няла собою общую задачу рабочего класса всех цивилизованных стран. Далее этого разногласие идти не могло, и разрыв стал неизбежен.

¹) См. брошюру «Андрей Иванович Желябов», стр. 10.

30

Время сгладило, однако, крайности и разрешило значительную часть спорных вопросов в удовлетворительном для обеих сторон смысле. Мало-помалу все или почти все признали, что начатая политическая борьба должна продолжаться до тех пор, пока широкое освободитель­ное движение в народе и обществе не разрушит здания абсолютизма, как землетрясение разрушает курятник, если можно употребить энер­гическое выражение Маркса. Но очень многим из наших социалистов борьба эта до сих пор представляется каким-то вынужденным компро­миссом, временным торжеством «практики» над «теорией», насмешкой жизни над бессилием мысли. Сами «политики», оправдываясь от сыпав­шихся на них упреков, избегали всякой апелляции к основным положе­ниям социализма, а ссылались опять на неотразимые требования дей­ствительности. В глубине души они и сами, по-видимому, верили, что им не совсем к лицу политические тенденции, но утешали себя тем сообра­жением, что только в свободном государстве они могут предоставить мертвым хоронить своих мертвецов и, покончивши всякие счеты с по­литикой, всецело посвятить себя делу социализма. Это смутное убежде­ние приводило иногда к не лишенным курьеза недоразумениям. Разбирая речь «русского гостя» на Хурском Конгрессе и пытаясь оправдаться от мнимого упрека в политиканстве, «Народная Воля» заметила, между прочим, что ее сторонники не социалисты и не политические радикалы, а просто «народовольцы». Орган террористов полагал, что на «Западе» внимание радикалов исключительно поглощено политическими вопро­сами, а социалисты, наоборот, знать не хотят «политики». Всякий, зна­комый с программами западноевропейских социалистов, понимает, ко­нечно, насколько ошибочно такое представление по отношению к огром­ному их большинству. Известно, что социальная демократия Европы и Америки никогда не придерживалась принципа политического «воздер­жания». Ее сторонники не игнорируют «политики». Они только не пред­ставляют себе задач социалистической революции в виде «возрождения всего народа вообще». Они стараются организовать рабочих в особую партию, чтобы отделить таким образом эксплуатируемых от эксплуа­таторов и дать политическое выражение экономическому антагонизму. Откуда же взялась у нас уверенность в том, что социализм обусловли­вает собою политический индифферентизм, — уверенность, стоящая в полном противоречии с действительностью? У Шиллера Валленштейн говорит Максу Пикколомини, что человеческий ум широк, между тем как мир узок, и что поэтому мысли легко уживаются в первом, между тем как вещи резко сталкиваются между собою во втором. Должны ли

мы сказать про себя, что в нашем мозгу, наоборот, не могут ужиться рядом понятия о таких вещах, которые не только прекрасно уживаются на практике, но и вообще немыслимы вне взаимной связи? Чтобы отве­тить на этот вопрос, нам нужно, прежде всего, привести в ясность те представления о социализме, которые существовали у наших револю­ционеров в эпоху возникновения в их среде политических тенденций. Убедившись в том, что эти представления были ошибочными или отста­лыми, мы посмотрим, какое место отводит политической борьбе то уче­ние, которому даже буржуазные его противники не отказывают в на­звании научного социализма. После этого нам останется только сде­лать в наших общих выводах поправки, неизбежные ввиду тех или других особенностей современного положения дел в России — и наша тема будет исчерпана; политическая борьба рабочего класса с врагами, принадлежащими к той или иной исторической формации, окончательно обнаружит перед нами свою связь с общими задачами социализма.

I.

Социалистическая пропаганда оказала огромное влияние на весь ход умственного развития в цивилизованных странах. Нет почти ни одной отрасли общественной науки, на которую эта пропаганда не по­влияла бы в том или ином смысле. Она частью разрушила старые, науч­ные предрассудки, частью превратила их из наивного заблуждения в софизм. Понятно, что еще сильнее должно было отозваться влияние социалистической пропаганды на самих сторонниках нового учения. Все традиции прежних «политических» революционеров подверглись беспо­щадной критике, все приемы общественной деятельности были анализи­рованы с точки зрения «нового Евангелия». Но так как дело научного обоснования социализма было закончено лишь с появлением «Капитала», то понятно, что результаты этой критики далеко не всегда были удовле­творительны. А так как, с другой стороны, в утопическом социализме существовало несколько школ, почти равносильных по своему влиянию, то мало-помалу выработался род какого-то среднего социализма, которого и придерживались люди, не претендовавшие на основание новой школы и не принадлежавшие к числу особенно рьяных сторонников школ, прежде существовавших. «Этот эклектический социализм пред­ставляет собою, — как говорит Фр. Энгельс, — различных оттенков смесь из наиболее общепризнанных и наименее глубоких критических заме-