Библиотека научного социализма

рую нам так настойчиво рекомендуют и так старательно расписы­вают гг. Э. Бернштейн, П. Струве е tutti frutti. Мы не скажем, что «социалистические идеалы» г. В. Зомбарта вполне по­крывают собою социал-реформаторские планы наших «критиков». Возможно, что кое в чем они и разойдутся между собою. Но мы с уверенностью утверждаем, что «социализм» г. В. Зомбарта отличается от «социаль­ной реформы» г. П. Струве никак не больше, чем отлича­ется одна от другой две разновидности одного и того же вида. Это — вариация на одну и ту же тему. И именно поэтому г. П. Струве так пре­возносит г. В. Зомбарта, а г. В. Зомбарт воз­лагает такие большие надежды на «неомарксизм» г. П. Струве. Рыбак рыбака видит изда­лека. И оба рыбака руководствуются одним и тем же классовым инстинктом.

В своей известной книге г. Бердяев прекрасно выражает то представление о постепен­ном реформировании капиталистического общества, которое свойственно гг. «критикам» à la П. Струве. «По­правки, создаваемые самим капиталистическим развитием,— говорит он,— до тех пор будут штопать дыры существующего общества, пока вся общественная ткань не сделается сплошь новой» ²). Лучше выра­зиться невозможно. Беда только в том, что удачно выразить данное представление еще не значит устранить из него элементы ошибки. Возник­новение новой «общественной ткани», как следствие усилен­ного штопанья старой, есть единственный, признаваемый гг. «кри­тиками» случай перехода количества в качество. Но это сомнитель­ный случай. Если я штопаю чулки, то они останутся чулками и не превратятся в перчатки даже в том крайнем случае, когда вся их «ткань» подвергнется сплошному об­новлению. Тоже и со штопаньем дыр капиталистического общества. Капиталистический способ произ­водства утвердился благодаря устранению феодально-цехового строя, а не бла­годаря его заштопыванью. И совершенно непонятно, каким образом и почему штопанье ка­питалистической «ткани» может и должно привести (хотя бы и путем самого медленного из­менения) к устранению капиталистических отношений производства и к за­мене их социа­листическими. Употребляемое г. Бердяевым образное выражение лишь с бòльшею яркостью оттенило несостоятельность защищаемой гг. «критиками» теории эволюции. Мы уже видели, что она может объяснять только изменение уже существующих «вещей»,

¹) См. третье издание его сочинения: «Sozialismus und soziale Bewegung in XIX Jahrhundert. Jena 1900, S. 126-127.

²) «Субъективизм и индивидуализм», стр. 260.

а не возникновение новых. Теперь мы с ясностью видим, что она спо­собна служить теорети­ческим руководством только для тех, чьи «идеалы» не идут дальше «непрерывного» штопа­нья дыр капитали­стического общества. Тем же, которые стремятся к созданию нового об­щественного порядка, она, как говорится, совсем ни к чему. Это именно теория буржуазной социальной реформы, выставленная про­тив теории, приводящей к совершенно иным выво­дам, «идеалам», и,— это самое главное,— практическим задачам.

«Непрерывно» штопать старье и столь же «непрерывно» воображать при этом, что за­штопываемое старье «непрерывно» превращается в нечто совсем новое, это значит «непре­рывно» верить в такое чудо, которое открыто и «непрерывно» насмехается над всеми зако­нами человеческого мышления. И такую-то веру, являющуюся в теоре­тическом отношении настоящим противоестественным пороком, пре­возносят теперь на счет якобы утопизма правоверных марксистов! О, «критики»!

На самом деле утопистами являются не правоверные марксисты, а именно теоретики «штопанья». Но утопия этих теоретиков есть утопия совсем особого, нового свойства. В ис­тории социальных уче­ний такой еще никогда не бывало. Вера в чудодейственную силу «штопанья» мирно уживается в головах гг. «критиков» с той несокру­шимой и непреобори­мой «трезвенностью», которая благоразумно до­вольствуется отрадным сознанием того, что,— как выражается где-то Г. И. Успенский,— в будущем историческом периоде почтовые марки станут дешевле на целую копейку. Мало того. Эта утопия так же немыслима без этой трезвенности, как «низ» немыслим без «верха», а положительный полюс без отрицатель­ного. Мещанский трезвен­ный «интеллект» теоретиков штопанья «не терпит» других «скач­ков», кроме удешевления почтовых марок во всем отдаленном будущем. И они безусловно повинуются голосу своего интеллекта во всем, что касается практической деятельности. На практике ими начата эпоха того сознательного оппортунизма, который тем более доволен собою чем полнее и удобнее его требования укладываются в схему «што­панья». Но, чем бо­лее ими овладевает гордое сознание своей трезвен­ности, тем непоколебимее становится их убеждение в том, что им позволительно побаловать себя мечтою. И вот они благодушно раз­решают себе поверить, что заплата, помноженная на заплату, дает новую «общественную ткань», а удешевление почтовых марок будет знаменовать собою наступление золотого века. Но и вера у гг. «кри­тиков» не похожа на вульгарную, слепую веру обыкновенных смерт-

ных. Она насквозь проникнута неверием, так как гг. «критики» верят в то, что они же сами объявляют теоретически-несостоятель­ным. Это—вера, на которую способны только кан­тианцы. Психология таких «верующих» людей несколько напоминает психологию гоголев­ского Подколесина. Этот персонаж в глубине души прекрасно знает, что у него нет ни ма­лейшей охоты жениться и что он никогда не женится. Его нерасположения к брачным узам не пересилят никакие Кочкаревы. Но это не мешает ему говорить: «Вот как начнешь этак один на досуге подумывать, так видишь, что, наконец, точно надо жениться! Что в самом деле? Живешь, живешь, да такая, наконец, скверность становится... Право, самому как-то становится совестно...». Разница только в том, что Подколесин не имеет того «критического» образования, каким отличаются гг. реформаторы новой школы. Под влиянием собственных речей Подколесин хоть иногда, хоть на корот­кое время становится «женихом». А гг. «кри­тики» решительно не идут дальше «штопанья», так как их решительно никогда не поки­дает та мысль, что обновление общественной ткани есть утопия. Если гг. «критики» не насме­хаются над своими читателями, не осе­ненными «критической» благодатью; если они дейст­вительно верят в то, во что, по их же словам, верить невозможно, то мы имеем перед собой чрезвычайно интересный случай «двойного сознания».

«Каждый социалист,— пишет г. П. Струве,— исходит из социа­лизма, как из нравст­венно-политического идеала, социализм есть для него регулятивная идея, с помощью кото­рой он подвергает нрав­ственно-политической оценке и измерению отдельные события и дей­ствия. И не иначе обстоит дело с целым классом, который, будучи организован в партию, выступает... как единый нравственно-политиче­ский субъект. Социал-демократическое дви­жение должно подчиниться в идеале конечной цели, иначе оно разложится. Вера в конечную цель есть религия социал-демократии, и эта религия — вовсе не «частное дело», а важней­ший общественный интерес партии» ¹).

И это при том теоретическом сознании, что «конечная цель» — утопия! Нет. что ни го­ворите, а такая «религия» невозможна без «двойного сознания». Но мы социал-демократы находимся в здравом уме и в твердой памяти; мы «двойным сознанием» не стра­даем, и нам нет ни малейшей нужды в «религии» г. П. Струве. Мы очень благодарны ему за его «регуля­тивную идею», но и ее нам не требуется. Мы говорим о своей конечной цели не потому, что мы

¹) Archiv, S. 698-699.

считаем ее «нас возвышающим обманом», а потому, что мы твердо убеждены в неизбежно­сти ее осуществления. Заведомо несбыточный идеал для нас не идеал, а просто безнравст­венные пустяки. Наш идеал, идеал революционной социал-демократии, это — действитель­ность будущего. За его осуществление ручается нам весь ход со­временного общественного развития, и вот почему наша уверенность в его будущем осуществлении имеет в наших гла­зах так же мало родственного с «религией», как и общая нам с «критиками» уверен­ность в том, что солнце, «севшее» сегодня, не поленится «взойти» завтра. Это — вопрос более или менее безошибочного знания, а вовсе не более или менее твердой религиозной веры.

VI.

Но почему наш «критик» так сильно убежден в том, что наша «конечная цель» может быть для нас только предметом «веры»? Почему он разрешает говорить о ней только ввиду нашего «божественного права» на порядочный кусок утопии? Потому что, говоря о ней, мы покидаем почву реализма.

«Изложенное в этой статье реалистическое воззрение также основывается на идеях Маркса и особенно на коренном положении исторического материализма о постоянно со­вершающемся приспосо­блении права к экономии, как и нереалистическое воззрение, опери­рующее с теоретическим псевдопонятием: «социальная революция». Маркс против Маркса

В первой из статей, посвященных нами критике наших «кри­тиков», мы показали, как уродливо-плохо понял г. П. Струве «ко­ренное положение» исторического материализма о причинной зави­симости между экономией и правом. Кто внимательно прочитал эту статью, тот знает, что «реалистическое воззрение» г. «критика» основывается на «коренном» недора­зумении. А кто знает это, тот понимает, чего можно ожидать от «реалистической» критики нашей «конечной цели». Но не мешает подвергнуть и эту критику подроб­ной и внимательной критике.

Г. П. Струве неправильно называет учение Маркса об отноше­нии экономии к праву ко­ренным положением исторического мате­риализма. На самом деле оно является лишь одним из коренных по-

Почему некоторые из этих целей представляются нам утопи­ческими? В чем вообще за­ключается критерий «реальности»? По­слушаем г. П. Струве.

«Движение есть исторический Prius,— говорит он.— Социализм всегда обладает реаль­ностью в той мере, в какой он заключается в движении, порождаемом «современным хозяй­ственным порядком,— не более и не менее» ¹).

Социализм заключается в движении, порождаемом современным хозяйственным поряд­ком. И поскольку он заключается в нем, по­стольку он «реален». Хорошо. Но каким же обра­зом социализм заключается в указанном движении? Это можно понимать двояким образом: 1) или социализм заключается в нем в той мере, в какой он заключается во взглядах и в чув­ствах участников движения; 2) или он заключается в нем в той мере, в какой участникам дви­жения удается в данное время переделать окружающую их действи­тельность сообразно их взглядам и их чувствам. Если мы примем первое толкование, то мы придем к тому выводу, что социализм «реален» постольку, поскольку к нему стремятся участники движе­ния, по­рождаемого нынешним историческим порядком, т. е. именно в той мере, в какой он является их «конечной целью». Это совер­шенно логичный вывод. Но он лишает наших «критиков» всякого подобия права называть утопией конечную цель современной социал-демократии: ведь стремление к этой цели несомненно окрашивает собою взгляды и чувства огромной части людей, примыкающих теперь к «движению, порождаемому», и т. д.

А к какому выводу приводит нас второе толкование? К тому, что социализм реален на­столько, насколько он может быть осуще­ствлен в настоящий момент, т. е. именно в то время, когда мы с вами, читатель, рассуждаем об его реальности: «не более и не менее». Все, что не может быть осуществлено за это время, ока­зывается утопией. Прекрасно. Но в таком случае к области утопии приходится отнести не только конечную цель современной социальной де­мократии, но и все те ее цели, которые не могут быть осуще­ствлены ее нынешними си­лами. Таким образом область утопии расши­ряется чрезвычайно сильно, а область «реалисти­ческой» деятельности,

¹) Archiv, S. 698.

наоборот, чрезвычайно сильно суживается. Более того, утопистом выходит у нас всякий об­щественный деятель, ставящий себе какую бы то ни было другую цель, кроме цели быть без­заботным насчет каких бы то ни было других целей. Всякая другая цель непременно приуро­чивается к будущему; всякая другая цель неизбежно предпо­лагает недовольство настоящим и, следовательно, уже тот факт, что се ставит себе данный индивидуум, ясно показывает, что этот инди­видуум не удовлетворяется тем, что происходит в настоящее время благодаря су­ществующему теперь соотношению общественных сил; всякая другая цель означает жела­ние изменить это соотношение в ту или другую сторону; всякая другая цель выходит, таким образом, из границ «реальности». Это тоже вполне логичный вывод. Но его не делает г. П. Струве и его «критические» единомышленники. Хотя они придерживаются именно того взгляда на «коренное» условие «реальности», из которого этот вывод неизбежно вытекает, но они не додумывают своей мысли до конца; они останавливаются на пол­дороге и признают «реальным» тот «социализм», который, хотя и не довольствуется существующим порядком вещей, но в своих «реформаторских» стремлениях не отваживается идти дальше «штопанья дыр». При этом утопическими естественно оказываются все те задачи, для решения которых необходимо устранить капи­талистические отношения производства.

Теперь, когда мы узнали, в чем состоит искомый нами крите­рий «реальности», у нас возникает другой и еще более «проклятый» вопрос о том. можно ли согласить этот критерий с подлинным — не искаженным «критикой» — учением Маркса о целях в историческом движении человечества?

На этот вопрос мы принуждены ответить отрицательно. Г. П. Струве преподносит нам, в несколько измененном виде, ту мнимо-реалистическую путаницу понятий, которая наибо­лее ярким образом выразилась в печальной памяти «Credo» и которая сводится к по­вторению на разные лады (но всегда «с ученым видом знатока») той мысли, что наша конечная цель перестанет быть утопией только тогда, точнее, только в том случае, если весь рабочий класс, процес­сом самобытного развития, без всякого участия в этом процессе революционной «ба­циллы», будет приведен к тому убеждению, что его интересы требуют немедленного осуще­ствления этой цели.

Эта путаница понятий, несколько лет тому назад сбившая у нас довольно многих ¹), могла бы быть принята за злейшую пародию

¹) См. наш Vademecum для редакции «Рабочего Дела», Женева 1900 г.

Особенность этой цепи силлогизмов составляет ее метафизиче­ский характер. Люди, ее придумавшие, мыслят так, как мыслят все метафизики: «да—да, нет—нет, что сверх того, то от лукавого». У них материальные условия решения данной общественной задачи или су­ще­ствуют или не существуют. Слова Маркса о том, что эти условия могут находиться в про­цессе своего возникновения, не производят на них никакого впечатления, или, по крайней мере, нисколько не по­могают им определить, где кончается «реальный» социализм и где на­чинается «утопический».

Процесс возникновения материальных условий, необходимых для решения данной об­щественной задачи, не может быть подмечен од­новременно всем тем «человечеством», ко­торому со временем при­дется решать эту задачу. Это «человечество» состоит из слоев и из отдельных лиц, отличающихся неодинаковой степенью развития (слои) или даже неодинако­выми природными дарованиями (отдельные лица). То, что уже понято одними, как истори­ческая необходимость, часто еще даже и не подозревается другими. В группе людей, иду­щих по одной дороге, почти всегда найдутся дальнозоркие, видящие предметы на большом рас­стоянии, и близорукие, различающие эти самые предметы только вблизи. Значит ли это, что дальнозорких надо отнести к «утопистам», а «реалистами» можно признать толь­ко близору­ких? Кажется, что не значит. Кажется, что дальнозоркие лучше других различают направле­ние общего пути, и что поэтому их суждение о нем ближе к действительности, чем сужде­ние близо­руких. Иные захотят, может быть, упрекнуть дальнозорких в том, что они слишком рано поднимают разговор о тех предметах, мимо которых придется со временем проходить всей компании. Но, во-пер­вых, слишком рано заговорить о реальном предмете еще не значит покинуть реальную почву. А, кроме того, как судить о том, время или не время поднимать тот или иной разговор? Представьте себе, что чем раньше дальнозоркие люди заговорят, поло­жим, о том до­ме, который стоит на пути и в котором путников ожидает необхо­димый им от­дых, тем скорее они к нему приблизятся, потому что тем более они станут торопиться. В та­ком случае, дальнозоркие не

могут заговорить слишком рано, если только путники хоть немнож­ко дорожат своим време­нем.

А ведь роль дальнозорких в этом случае очень походила бы на ту роль, которую играют социал-демократы в общем движении рабо­чего класса.

«Коммунисты отличаются от других рабочих партий только тем, что с одной стороны в движении пролетариев различных наций они выделяют и отстаивают общие, независимые от национальности ин­тересы всего пролетариата; с другой стороны — тем, что в различных, стадиях развития, через которые проходит борьба пролетариев про­тив буржуазии, они всегда защищают общие интересы движения в его целом. Таким образом коммунисты на практике представляют собою самую решительную, всегда вперед стремящуюся часть рабо­чих партий всех стран, а в теоретическом отношении они имеют пе­ред остальной массой пролетариата то преимущество, что понимают условия, ход и общие результаты рабочего движения... Они борются во имя ближайших целей и интересов рабочего класса, но в то же время отстаивают и будущность движения ¹).

То, что Маркс и Энгельс говорят здесь о коммунистах соро­ковых годов, вполне приме­нимо к революционной социал-демократии нашего времени.

Они борются за ближайшие цели рабочего класса, но они отстаи­вают также и будущ­ность движения. Отстаивать будущность движе­ния это и значит бороться за его «конечную цель» и бороться имен­но теперь,— сегодня, завтра, послезавтра, в каждую данную минуту. Если будущность движения понята правильно, а ее правильно пони­кают те, которые сумели выяснить себе ход современного экономи­ческого развития, то в отстаивании конечной цели нет решительно ни одного атома утопии. Говорить об утопии в этом случае, значит прида­вать словам совершенно произвольный смысл. «Конечная цель» здесь так же «реальна», как реально современное экономическое развитие.

Революционная социал-демократия на практике представляет собою самую решитель­ную, всегда вперед стремящуюся часть проле­тариата всех цивилизованных стран. Она отно­сится к остальной ча­сти пролетариата почти так, как дальнозоркие относятся в нашем при­мере к близоруким ²). Она уже видит то, чего еще не видят дру-

гие пролетарии, и, разъясняя им, куда им предстоит направиться и будущем, она осмысли­вает их движение и ускоряет его. Скажите, ради бога, где же здесь «утопия»? И почему это не «реально»?

Тот факт, что революционная социал-демократия разъясняет про­летариату будущность его собственного движения, его «конечную цель»,— доказывает, что материальные условия, необходимые для до­стижения этой цели, уже находятся в процессе своего возникновения и что этот процесс уже может быть замечен более зоркими глаза ми. Так представляется дело с точки зрения исторической теории Мар­кса. А наши «критики» поняли эту теорию так не­лепо, что у них оказывается утопией всякая попытка людей, обладающих острым зре­нием, приглядеться к названному процессу и определить его послед­ний результат. Ах, господа господа, слона-то вы и не заметили!

VIII.

Экономические отношения определяют собою взгляды людей и их действия. Но люди не всегда понимают характер своих собствен­ных экономических отношений, и не всегда их взгляды развиваются так же быстро, как совершается развитие их экономических отно­ше­ний. Чаще бывает так, что взгляды более или менее значительно отстают в своем развитии от экономики. Новые экономические отно­шения лишь с течением времени, лишь мало-помалу расшатывают старые взгляды и порождают новые. Причина возникает раньше сво­его след­ствия. Благодаря этому бесспорному обстоятельству, лица или группы лиц, одаренные про­ницательностью, получают возмож­ность принимать деятельное участие в поступательном движении че­ловечества. Поняв смысл существующих экономических отношений, они выяс­няют его другим, менее проницательным, и тем влияют на их взгляды, а через посредство их взглядов и на их действия, кото­рые, в свою очередь, способствуют дальнейшему развитию данного.

экономического порядка ¹). Но все течет, все изменяется. Понять то, что изменяется, значит выяснить себе, к чему придет оно на послед­ней ступени своего развития. Иначе нет полного понимания, как это известно еще со времен Аристотеля. Стремление определить послед­нюю стадию, окончательный исход данного процесса развития не только вполне законно, но прямо обязательно для всех тех, кото­рые хотят прийти к его пониманию. Поэтому люди, же­лающие по­нять экономические отношения современных цивилизованных обществ, должны употребить все силы своего разума на то, чтобы узнать, ку­да идет развитие этих отношений и чем закончится процесс их раз­вития. Если эти люди убедились в том, что он закончится устране­нием капиталистических отношений производства и заменой их социалистиче­скими, и если они, по своим симпатиям или по своему классовому положению, имеют осно­вание радоваться такому исходу, то они станут указывать на него другим и будут побуж­дать их содействовать ему всеми средствами. Он сделается конечной целью всех их усилий, он ляжет в основу всей их программы. И если они не заблуждаются на его счет, если «ход вещей», в самом деле, на­правляется в сторону их конечной цели, то они могут смело сказать, что под ними есть твердая реальная почва, и что утописты не они, а все те, которые счи­тают утопией их конечную цель.

Конечная цель революционной социал-демократии нашего време­ни представляет собою не более, как сознательное выражение бес­сознательной тенденции, свойственной развитию нынешнего общества. Современный социализм, под знаменем которого идет революцион­ная социал-демократия, только потому имеет право называться на­учным, что он решил, наконец, ту в высшей степени важную тео­ретическую задачу, которую еще Шеллинг ставил общест­венной нау­ке в своем,— столь богатом содержанием,— сочинении «System des transzenden­talen Idealismus»: объяснить, каким образом сознательная («свободная») деятельность людей в истории не только не исключает того, что называется исторической необходимостью, но предполага­ет ее, как свое необходимое условие. Социалисты-утописты исхо­дили из того или другого отвлеченного принципа и опирались на его силу. Последователи научного со­циализма исходят из сознания исто­рической необходимости и опираются на ее силу. «Ко­нечная цель»